-

Ну да, есть часы и минуты, а время — это ведь мы. Без нас время разве существует? То есть мы лишь форма существования времени. Его носители. И возбудители. Получается, что время — это такая болезнь космоса. Потом космос с нами справится, мы исчез исчезнем, и наступит выздоровление. Время пройдет, как ангина. А смерть — это борьба космоса со временем, с нами. Ведь что такое космос? Это ведь по-гречески порядок, красота, гармония. Смерть — это защита всеобщей красоты и гармонии от нас, от нашего хаоса..

конспирология – это порнография интеллектуалов

наконец, это тот, кому известно, что у людей есть пять первостепенных потребностей. Это еда, сон, любовь, игра и установление причин явлений

может стать просто учебником снобизма, откуда они узнают еще один способ, как мыслями и диетой отличаться от отсталых сограждан

Вообще, его представления об истории, социуме, человеке отличаются тем особым благодушием, которое дается, видимо, только веками чаепитий на веками подстригаемых лужайках. А может быть, это благодушие не специфически английское, а общелиберальное

Если правые видят, насколько хрупко любое общество, и ценят те стороны религии, которые охраняют общественное устройство; если левые видят, насколько это общественное устройство бесчеловечно, и ценят те стороны религии, которые вносят человечность в бесчеловечный мир, – то либерал не замечает ни хрупкости миропорядка, видной сверху, ни его бесчеловечности, видной снизу, а видит только отдельные проявления человеческой глупости и жестокости и потому искренне считает всякую религию вредным и смешным суеверием

В Норильске до сих пор помнят спич эффективного менеджера Х. в адрес профсоюзников, пришедших на следующий день после корпоратива просить повышения зарплат для шахтёров-проходчиков: «Когда я повышаю вам зарплату — это просто нагрузка на бюджет. А когда я заказываю для топ-менеджмента самолёт с блядьми из Москвы — это позволяет им работать более мотивированно и с большей отдачей, а потому более эффективно с точки зрения общей капитализации. Поэтому идите нахуй, товарищи трудящиеся».

Источник любого насилия — это бессилие. В насилии всегда читается недостаток власти. Но этот недостаток парадоксален: полная власть над Другим как над объектом, буквальное сведение его до вещи, не разрешает, а, наоборот, лишь усиливает отчаяние этого бессилия. Насилие несет разрыв в самом своем основании. То требование, которое в нем звучит, не может быть удовлетворено из-под палки, едва ли может быть удовлетворено осознанно, даже если есть такое желание, и, строго говоря, не может быть удовлетворено в принципе. Любовь нельзя выбить из Другого ни одним из доступных способов, это прямое следствие базовых констант мира, в котором мы живем (отсюда все эти вечные проблемы с приворотными манипуляциями). Как принудить к ней, если любить — давать то, чего у тебя нет? Потому насилие обречено на навязчивое воспроизведение в силу того, что в действительности оно никогда не достигает своей цели.

Когда человек побывал на войне и сошёл с ума от ненависти - это его трагедия.

Когда человек на войне не бывал, но всё равно сошёл с ума от ненависти - это его позор.

Но форсайтовское «на самом деле все не так, как кажется» не имеет ничего общего с теориями заговора. Это не разоблачение обмана, а скорее «картина мира для взрослых».

Понимать другого нужно не затем, чтобы сочувствовать ему, а чтобы ведать, что творишь сам

от несвободы мы перешли не к свободе, а ко сну

если трагедию понимать как неизбежное сцепление событий, где спасение невозможно ни в одной точке.

Мы привыкли думать, что если свет, то всегда в конце тоннеля, а не в тупике.

Политика – это люди, говорящие на свету. Без лиц, без света и без слова политика невозможна.

Россия представилась ему безмерно долгим снежным белым полем – простертая в никуда, в безбрежность белая равнина, и в снегу замерзают люди. Они далеко друг от друга, их закопали в снег поодиночке, им не дотянуться друг до друга, не подать руки. И люди ползут друг к другу по снегу. Но им не дают, никогда не давали встретиться – гнали обратно; каждого – в свою нору, в свою ледяную могилу; им говорили, что община тормозит индивидуальное индивидуальное развитие личности, препятствует прогрессу; говорили, что им следует терпеть и замерзать в одиночку. И так мы стоим по грудь в снегу и терпим. И замерзаем.

Татарников сказал: – Никто не победил. Ни красные, ни белые. – Кто-то победил, – сказал Бланк и подумал про Сердюкова и Губкина. – Рак победил, – сказал Татарников

Обывателю хотелось глядеть на рубку леса глазами лесопромышленников; и вдруг обыватель осознал, что он не промышленник, даже не лесоруб, он всего лишь расходный материал

Мне противно ходить по московским улицам. Лица на улицах сливаются зачастую в одно – безликое и безличное. При Сталине преобладало „гнусно-дьявольски-злобное“. И тогда мою душу заливал страх. Особенно охамел московский люд при Хрущеве, и теперь на улицах преобладает лицо „гнусно-животно-тупое“. И душу мою заливает отвращение

С ним и раньше бывало такое. Не просто чувство безысходности и пустоты, нет. Ощущение, что мир сокращается до размеров ядра атома. Названия предметов медленно испаряются из памяти вслед за самими предметами. Исчезают цвета. Породы птиц. Продукты. Последними ушли в небытие названия вещей, казавшихся незыблемыми. Он и предположить не мог, что они окажутся такими хрупкими. Сколько их уже безвозвратно исчезло? Даже неизреченные вечные истины лишаются смысла. Силятся сохранить тепло, мерцают недолго и исчезают. Навсегда

А душевное наше хозяйство, конечно, горе горькое, и ничего ведь о нем не скажешь, кроме малоутешительного: у всех ведь так

От авангардиста не надо ждать деяний Рембрандта: он не изображает движения души. Авангардист пришел демонстрировать наличие свободомыслия. Он ходит и говорит как свободный художник, он выполняет социальную роль художника — объединяет интересы галериста и банкира.

Интеллигенция возникла в России как адвокат униженных и оскорбленных — нынче эта страта размылилась в обслугу номенклатуры, в менеджеров, телеведущих, детективных писателей, пиар-агентов и спичрайтеров, превратилась в «креативный класс».

На войне людей только добивают — но готовят на убой их в мирное время.

Человек есть вещь. Выбрось человека из окна, и он упадет. Разведи под ним огонь, и он будет гореть. Закопай его, и он будет гнить

Ни природе ни нейросети не свойственна скорбь по добру

Бич нашего времени — это самодостаточность невежества.

Наверно, чтобы стать настоящим, необходимо существовать в сознании не своем, которое так ненадежно, подвержено, например, сну, когда сам не знаешь, жив ты или нет, но в сознании другого человека. И не просто человека, а того, кому важно знать, что ты есть.

Существовать — это что? Знать, что ты был? Доказывать себя воспоминаниями?

Грачи — черные, маслянистые, будто паровозные семена.

вещественная, видимая оболочка мира — материя — натягивается, засаливается, трется и протирается до дыр, и тогда в дырку, как палец ноги из рваного носка, лезет суть.

Поняла, чего ему не хватало в их жизни: ему не хватало другой жизни.

По углам собираются комки пыли, убегают от щетки, как зверьки. Думала, чем они питаются, и вдруг поняла — ее годами.

Однажды подумала, что ее жизнь для его жизни промокашка. Ему судьба что-то пишет, и тут же ею промокает — тогда его жизнь обрывками проступает на ней. Как только у него клякса, она тут же прикладывает себя.

То есть на всех пишущих дятлов у нас один и тот же миллион благодарных дупел.

Сама девушка — лишь ничтожная часть того, что в ней нравится

политология, как любая социальная наука – не совсем наука, это пространство познания. Критерии правоты, доказанности, установленной истины в ней принципиально отсутствуют. Цель – не фиксация окончательно доказанной теоремы, а достижение цельного понимания происходящих в обществе процессов. Но сами методы познания должны быть строго научными, в противном случае исследование превращается в демагогию с привкусом бреда или вообще скатывается к пропаганде.

Наверно, если был смысл у этого дня, то лишь в том, что он прошел.

Единственное состояние, когда человек по-настоящему не одинок, — это когда женщина ждет ребенка.

Любящий человек подтверждает сам факт твоего существования

Письмо, написанное любимому человеку, это твой Ноев ковчег. Ты взял с собой на лист бумаги все самое важное и отправился в путь. Мир может погибнуть – и погибает каждый день, а ты плывешь к тому, кто тебя ждет и обязательно дождется.

Ведь твой текст – это ты, когда тебя нет, когда тебя не будет. Ты переходишь в написанное, переселяешься со всем своим скарбом.

Слова, как корабль, обещают взять тебя с собой в бессмертие. Но ночью корабль уплывает на всех парусах и, выходит, что слова-то в бессмертие попадут, а ты так и останешься на берегу.