Солнечная ночь - глава 3
Открыв глаза, я оказался в незнакомой обстановке. Потолок, железные перила, тянущиеся по обе стороны кровати, на которой я лежал, и длинный ряд идентичных коек. Я несколько раз моргнул, пытаясь сфокусировать свой взгляд. От жара голова шла кругом, а перед глазами всё плыло. Я нахмурился.
Услышав рядом голос, я сразу попытался встать, но чья-то большая рука толкнула меня обратно на подушку.
— Лежи спокойно, не вставай. Это больница, и ты сейчас в тяжёлом состоянии.
Из-за большой руки, переместившейся с моего плеча на лоб, я не мог разглядеть этого человека. Однако, следуя совету, лёг и закрыл глаза. Вскоре в нос ударил запах дезинфицирующих средств, и только тогда я понял, что нахожусь не на холодной улице, а в настоящей больнице. Это осознание принесло облегчение. Веки расслабились, и я ровно задышал.
Через некоторое время, почувствовав, что рука исчезла с моего лба, я снова открыл глаза. Надо мной склонился мужчина с седеющими волосами. У него была смуглая кожа, слегка морщинистый лоб, маленькие глаза без двойного века, широкий нос и полные губы.
С чего он задаёт мне такие вопросы? Я слегка кивнул и открыл рот, чтобы ответить:
Однако звук, который я издал, был глухим и совсем не похожим на мой голос. Изо рта вырывались только неразборчивые стоны. Поняв, что каждая попытка произнести хоть слово отзывается нестерпимой болью в горле, я испуганно взглянул на него.
— Не переживай. Врач предупредил, что из-за сильного воспаления миндалин тебе может быть тяжело говорить.
Казалось, он был чем-то недоволен. Сощурив глаза, окружённые морщинами, дяденька пристально смотрел на меня сверху вниз. Почему-то я не почувствовал страха. Поэтому кивнул и тихо ответил, стараясь не напрягать горло:
Не отрывая взгляда от моего лица, он тяжело вздохнул и словно ободряюще погладил меня по голове.
— Ли Хён У, — ответил я тем же хриплым голосом.
— Почему ты вдруг выбежал на доро… — он оборвал себя на полуслове, поджал губы, перевёл дыхание, а затем медленно заговорил. — Ты знаешь домашний номер телефона или адрес?
Похоже, сначала он спросил моё имя, чтобы проверить, не пострадала ли моя память, и только потом решил узнать контактную информацию. К счастью, я всё прекрасно помнил. Тем не менее мысль о месте, называемом домом, заставила невольно съёжиться.
Неужели меня правда бросили? Внезапная тревога, вероятно, отразилась на моём лице, и он озадаченно посмотрел на меня.
Так и не сумев вымолвить и слова, я отвёл взгляд, как вдруг услышал вопрос дяденьки, который, казалось, кипел от ярости.
— Тебе страшно? Боишься, что тебя снова побьют?
Ошеломлённый неожиданным раскрытием своего секрета, я перевёл взгляд на него. Тогда он спросил чуть громче:
— Скажи, это родители тебя так тебя избили?
Я заметил, что его взгляд был устремлён в район моей шеи, и наконец-то опустил голову, чтобы осмотреть своё тело. Под тёмно-зелёным больничным одеялом, закрывающим грудь, скрывалось худое тело в мешковатом больничном халате. Он был мне велик, поэтому сползал с одного плеча. На обнажённом участке кожи виднелись яркие синяки и длинные кровавые царапины, оставленные от случайно нанесённых ударов клюшкой для гольфа.
— Ху-у, послушай, я не сержусь на тебя. Так что не волнуйся и просто расскажи…
Он попытался смягчить свой голос, чтобы не пугать меня, но вдруг обернулся, когда кто-то позвал его за спиной. Я был слишком истощён, чтобы поднять голову и посмотреть, кто это. Человек вошёл в палату и тихо заговорил с дяденькой. «Полиция…» «Доктор сказал…» Слыша только обрывки их фраз, я закрыл глаза. Сквозь полудрёму до меня доносился сердитый голос дяденьки. Кажется, впервые чужой гнев был направлен не на меня, а в мою защиту. Несмотря на то, что это могло быть просто сном, я почувствовал облегчение.
— Что? «Я не виноват, поэтому могу идти»? Да, не виноват, но я хочу посмотреть в глаза этим ублюдкам-родителям, которые избили ребёнка и выставили его на мороз. Так что никуда я не уйду!
Я вновь проснулся из-за того, что кто-то грубо тряс меня. Из-за высокой температуры или, возможно, потому что я не до конца проснулся, моё зрение затуманилось. Даже открыв глаза, я не мог понять, кто сжимает и трясёт мою руку. Но, к счастью, мой слух оставался ясным.
Настойчивый голос подгонял меня. Я попытался подняться и разглядеть лицо дяденьки-водителя, которого сразу узнал по голосу. Первой мыслью было поинтересоваться, как он вообще здесь оказался, однако его приказ «Быстрее» заставил меня отбросить все вопросы и сосредоточиться на том, чтобы собраться с силами. Но когда я попытался поднять голову, меня накрыло сильное головокружение, словно я оказался на вращающейся карусели.
И только я повалился обратно на подушку, как прозвучало его тихое: «Чёрт возьми», и он подхватил меня на руки. После нескольких грубых движений положение моего тела изменилось, и я оказался на спине водителя. Его чёрный зимний пуховик всё ещё сохранял зимний холод, поэтому по моей коже пробежали мурашки.
Тем не менее я не мог жаловаться. Хотя это был просто водитель, тот факт, что кто-то всё-таки приехал забрать меня домой, вызывал облегчение. Дрожа от холода, я висел на нём и старался не делать ничего, что могло бы его разозлить. После короткой беседы с полицейскими дяденька развернулся и направился к выходу.
В этот момент мне вдруг вспомнился человек, чей голос звучал сквозь сон. Я осторожно поднял голову, чтобы найти его. Однако посреди ночи в пустом коридоре отделения неотложной помощи можно было увидеть лишь пару медсестёр. Хотелось оглядеться, чтобы получше всё рассмотреть, но раздражённый голос дяденьки, который сказал: «Не ёрзай», заставил отказаться от этой идеи и опустить голову.
Судя по всему, вмешательство полиции испортило настроение самоним. Из-за меня у них с президентом даже случилась серьёзная ссора. Обычно она не повышала голос, но на этот раз её крики звучали настолько громко, что их было слышно на весь особняк. Они доносились даже до моей комнаты, находящейся возле кладовой на цокольном этаже.
— Почему я должна растить этого нищего ублюдка?!
Мне было мало что известно, но я слышал, что из-за огромной поддержки в бизнесе, которую оказала ему семья самоним, президент никогда не осмеливался спорить с ней. Возможно поэтому, сидя в согнутом положении и закрыв уши, я слышал лишь её голос, который снова и снова срывался на безмолвного собеседника.
— Если ты не заставишь этого маленького паршивца исчезнуть с моих глаз, я позвоню отцу. Понял? Немедленно избавься от него!
Несмотря на то, что из-за моего плохого самочувствия горничная хорошенько отопила комнату, я чувствовал тот же жуткий холод, как когда меня выгнали на мороз. Он был вызван страхом.
И сколько бы я ни кутался в одеяло, страх, что меня могут вышвырнуть отсюда, не позволял этому леденящему холоду исчезнуть.
Несколько дней я не выходил из комнаты в ожидании, что меня скоро выгонят. Но никто не приходил и не пытался прогнать меня или выставить за дверь. Так что я немного успокоился. Однако, будто насмехаясь над моим облегчением, на четвёртый день после возвращения из больницы, ранним утром тётенька-домработница разбудила меня. Она помогла мне собрать вещи и взяла за руку, чтобы отвести наверх, на первый этаж.
Ещё в момент сбора вещей я понял, что меня окончательно бросают, и впервые в жизни попытался проявить непокорность. Я упёрся ногами, не желая выходить за порог. Но ребёнок не мог противостоять силе взрослого. Увидев моё сопротивление, тётенька разозлилась и занесла руку, собираясь ударить. Однако быстро опустила её и, цокнув языком, с жалостью пробормотала:
— Понимаю, у тебя тоже есть чувства. Но что поделать? Самоним не хочет, чтобы ты здесь оставался.
— Разве тебе самому не будет лучше переехать в другое место, чем оставаться здесь и вечно сидеть в тёмном подвале?
Решив, что ослышалась, она удивлённо переспросила:
Мне не хотелось идти в незнакомое место.
— Даже несмотря на то, что тебя избивают каждый день, а Мин Ук издевается над тобой?
Я опустил голову и кивнул. Она продолжала молча смотреть на меня, но мне было нечего ответить. Сам понимал, что не должен оставаться здесь. Однако не страх перед новым местом удерживал меня. И дело было не в том, что я настолько привык к насилию и унижениям, что они перестали причинять мне боль.
Как ни странно, несмотря на все трудности, мне полюбился этот тихий особняк. Я мог сколько угодно рисовать в одиночестве и знал, что до тех пор, пока не выйду из своей комнаты, никто не станет меня беспокоить. Но главной причиной, не позволяющей мне покинуть это место, было нечто прекрасное, чей громкий голос манил меня изнутри дома.
Картина была для меня исцелением. Её великолепие приносило мне утешение, и все внутренние переживания, которые я держал в себе, сгорали в белом пламени, превращаясь в пепел. До тех пор, пока я мог смотреть на неё хотя бы раз в неделю или даже в месяц, мне было всё равно, пусть этот дом хоть станет адом.
Однако, осознавая, что не смогу объяснить это тётеньке, я бессильно опустил голову. Поэтому, когда меня снова схватили за руку и потянули к выходу, мне не удалось придумать ни одного оправдания.
Кто примет ответ, что я хочу остаться только из-за картины? Даже президент, который ждал меня в гостиной, вряд ли бы это понял. Но вскоре я очень сильно пожалел, что так быстро сдался.
Рядом с ним стоял мужчина с вытянутым лицом и грязными, засаленными волосами, покрытыми перхотью. Увидев его, я убедился, что действительно покидаю этот дом навсегда. И человек, чей змеиный взгляд скользил по мне, – именно тот, кто меня заберёт.
— Это он? Как-то маловат для своего возраста. Хотя так даже лучше: будет меньше есть, — он заискивающе улыбнулся и поклонился президенту, но тот лишь посмотрел на него холодным взглядом и приказал:
Вот и всё. Он повернулся ко мне спиной, пересёк прихожую и исчез в гостиной. Даже не попрощавшись, меня быстро передали в руки чужого человека, так что я не смог сразу это осознать. Но когда он подошёл ко мне и, до боли сжав мою руку, потащил за собой, я понял, что это действительно конец. Ужаснее всего было то, что перед уходом я не смог взглянуть на картину. Мне так хотелось ещё раз увидеть её. Возможно, именно из-за этого отчаянного желания я сильно укусил руку мужчины, который крепко держал меня.
От неожиданности он на секунду отпустил мою руку, и я сразу же бросился по знакомому коридору. Теперь было плевать, куда бежать. Я должен попрощаться. Должен напоследок запечатлеть картинку в своей памяти. Но как только я свернул за угол и направился в гостиную, где висела картина, кто-то резко схватил меня за волосы, не позволяя пройти дальше. От боли на глазах навернулись слёзы, но как бы меня ни тянули назад, я не мог оторвать взгляд от гостиной.
В последний раз. Я хотел увидеть её ещё раз.
Ведомый этим желанием, я был пойман, когда уже почти добрался до дверей. Твёрдая рука ударила по голове так, что перед моими глазами замелькали звёзды. В тот момент я впервые в жизни ощутил, каково это, когда твоё сердце разрывается от боли.
Перевод: 1786
Редакт: Хакайна