Тюремный роман.
Этой истории суждено войти в летопись криминалистики
Он не боялся ни Бога, ни черта. Он вымогал, грабил и убивал. Бросая вызов всему преступному сообществу, он грабил даже воровские «общаки». Однажды в следственном изоляторе его решили «повоспитывать» шестеро охранников, обученных приемам и вооруженных дубинками. Он повязал всех шестерых, запер в своей камере, а ключ от камеры сдал дежурному.
А потом он попал в знаменитые питерские «Кресты». И там пре изошел этот немыслимый, невозможный случай, которому, видимо, суждено войти в летопись уже все повисавших, казалось бы, «Крестов». А гложет быть, даже в историю российской криминалистики.
Сергей Мадуев, кличка «Червонец». 35 лет. 17 из них — за решеткой. Две судимости. За бандитизм, разбои и грабежи. Но вором в законе не был: не признавая воровских кодексов, он и в беспощадном мире уголовников творил свой «беспредел». Его разыскивала не только милиция, но и ташкентская мафия («взял» их «общак» на 200 тысяч), и тбилисская (Мадуев ограбил одного из ее «крестных отцов»).
За это воровские кланы нескольких городов на нем «поставили крест», приговорили к смерти. Однажды в зоне 12 матерых уголовников попытались привести приговор в исполнение, ночью набросились на Червонца с заточенными штырями, кольями и ножами. Он всю эту дюжину искалечил, сам же остался невредим.
А вскоре, 6 декабря 1988 года, «ушел» из зоны. Так же, как до этого не раз «ухолил» из других зон. В этом, последнем побеге, он сколотил банду, в которой установил железную дисциплину. Двух ее членов — братьев Казбека и Беслана Мурзабековых — уволил за недисциплинированность и пристрастие к спиртному и наркотикам. (Сам Мадуев позволял себе только лимонад).
Всего Мадуеву и его банде следствие инкриминирует свыше 60 преступлений, в том числе 5 убийств и 4 покушения на убийство.
Червонца «взяли» ранним утром 8 января 1990 гола на Ташкентском вокзале, в поезде Ташкент — Москва. Один оперативник приковал Мадуева к себе наручником. После чего его вывели из вагона и доставили в привокзальное отделение милиции. Но Мадуев тут же перевернул всю ситуацию: группу захвата он... взял в заложники. Невесть откуда вытащил «лимонку», зубами вырвал чеку:
— Руки — на стену, ноги — шире! Если что — всех взорву!
— Разговаривать буду только с министром внутренних дел и с прокурором республики!
На вокзал приехали их первые заместители. Переговоры ничего не дали. Тогда вызвали спецназовцев. Но ни штурмовать помещение, ни застрелить Червонца было нельзя. «Лимонка» на боевом взводе зажата в кулаке. Тогда двое омоновцев — В. Ланских и М. Шаркаев — на ходу разработали рискованнейшую, ювелирную операцию. Шаркаев внезапно, навскидку выстрелил Червонцу в руку. И в ту же секунду Ланских метнулся к выпавшей гранате. Он успел подхватить ее и выбросить за дверь.
В Москву Мадуева доставили под усиленным конвоем. Готовясь принять такого гостя, Бутырка не понадеялась на крепость своих дверей и запоров. В следственном кабинете срочно установили для него «персональную» стальную клетку. На допросах он сидел за решёткой, прикованный к ней наручником. А подле стояли двое охранников с дубинками.
Над ним работала следственно-оперативная группа из 30 опытных профессионалов. Ход работы контролировал лично Генеральный прокурор СССР.
Когда началась раскрутка питерских похождений Мадуева, его перевезли на невские берега, в знаменитые «Кресты», или, как их официально именуют, в Следственный изолятор № 1 Санкт-Петербургского ГУВД. Хотя эта тюрьма рассчитана на содержание самое большее 3.300 человек, в нее тогда было напихано свыше 6.850 «клиентов». Но, кажется, этот один-единственный заключенный доставил здешнему начальству куда больше хлопот, нежели все остальные.
Начальник тюрьмы срочно издал специальное распоряжение, были приняты все мыслимые меры предосторожности. Не только камеру Мадуева, но даже «кормушку» в ее двери разрешалось открывать только офицерскому составу. Если обычных зэков водят гуртом по 10 человек, то Червонца выводили к следователю только в одиночку, и сопровождал его эскорт — не менее 5 конвоиров офицерского звания.
В связи с прибытием столь «знатного гостя», руководство изолятора распорядилось: выделить два автомата Калашникова в ведение дежурного, несущего караул на входе в «Кресты». Казалось, вся тюрьма не спускала с Червонца своих настороженных глаз. А 3 мая 1991 года в сборном отделении изолятора он вытащил наган и разогнал охрану: усиленный наряд (5 офицеров, кинолог с собакой) и войсковой конвой (8 специально обученных человек).
Это было попросту невозможно! И тем не менее... Майора М. Егорова, который попытался его обезвредить, Мадуев сразил выстрелом в упор, а дежурного помощника А. Афанасьева взял заложником и заставил отпереть двери во двор. Тюремный двор был перекрыт в самый последний момент. Беглец пытался отстреливаться, но его наган дал одну осечку, потом — вторую и третью. Только тогда Мадуев отбросил его и сдался.
Каменные стены «Крестов» на своем долгом веку навидались всякого. Но подобного видеть им еще не доводилось. Откуда взялось оружие — при таком усиленном надзоре и охране? Оказалось, наган — тот самый, с которым Мадуев разгуливал на свободе, творя свой «беспредел». Изъятый при задержании в Ташкенте и приобщенный к делу как вещественное доказательство, он хранился в опечатанном сейфе городской прокуратуры. Каким путем он вернулся в руки Червонца? Ведь доступ к сейфу имели только члены оперативно-следственной группы...
И сам случай, и главное действующее лицо, и круг подозреваемых — все тут было уникальным, из ряда вон выходящим. К «раскрутке» этого дела подключили старшего следователя по особо важным делам УКГБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области Валерия Павловича Карабанова и его товарищей — оперативных сотрудников УКГБ. Карабанов — своего рода рекордсмен: за 20 лет работы он не оставил ни одного «глухаря» — нераскрытого преступления.
Итак, искать предстояло среди тридцати своих коллег. Один из них должен был чем-то себя скомпрометировать, чтобы оказаться на крючке у Мадуева. И скомпрометировать очень сильно: следственный работник, воруя «вещдоки» и передавая заключенному оружие, практически идет на самоубийство.
Уже не один раз были допрошены Червонец, члены группы, офицеры из дежурного наряда, другие сотрудники «Крестов». Истребованы все документы, осмотрены место происшествия, мадуевская камера и сейф, где хранился наган. Назначены криминалистические экспертизы. И все не дало ровным счетом ничего.
Одним из главных вопросов, обсуждавшихся тогда в УКГБ, было: как обеспечить Карабанову личную безопасность при работе с таким «клиентом»? Начальство предлагало в кабинете следователя приковывать Мадуева к ножке письменного стола. И чтобы рядом стоял охранник с дубинкой. Но Карабанов отказался наотрез: допросы — с глазу на глаз, и — никаких наручников!
Но каждый раз на допросе Мадуева он чувствовал себя дрессировщиком в клетке с опасным, хищным зверем. Расслабиться нельзя было ни на секунду. И если всегда беседы с обвиняемыми он фиксировал на машинке, то сейчас писал от руки: машинка тяжелая, зачем вводить Червонца в искус?
А Червонец тянул, путал Карабанова. И рассказывая о своих преступлениях, откровенно затягивал следствие.
— Палыч, я ведь и отсюда убегу. Вышак я все равно заработал. Пускай меня лучше на воле застрелят!
И тут же начинал торговаться: за выдачу предателя требовал гарантий, что не будет расстрелян. Потом вдруг «чистосердечно признавался»: указывал то на одного следователя, то на другого.
Вся загвоздка крылась в одном парадоксальном обстоятельстве: в преступлении отсутствовала какая-либо логика. А без неё «вычислить» предателя было невозможно. В самом деле, ну зачем и кому понадобилось выкрадывать этот наган из сейфа, а значит — самому неизбежно попадать в круг подозреваемых? Не проще ли было бы достать оружие где-то на стороне? Эта вот нелогичность путала Карабанову все карты.
В конце концов он все-таки убедил Червонца:
— Гарантий для тебя не может быть никаких, у тебя руки по локоть в крови. Но если ты сделаешь чистосердечное признание, появится хоть и слабенький, но все же шанс: помилование Верховного Совета России.
Вот почему ничего не дали первоначальные «вычисления» Карабанова! Он искал грязь, компромат, а в итоге нашел... любовь. Да, любовь — в мире железных решеток, баланды и параш, среди показаний потерпевших и актов судмедэкспертизы, среди ужасов и косей, сочащихся из томов уголовного дела.
Еще в Бутырке зародился этот «криминальный роман» между работником союзной прокуратуры и рецидивистом-убийцей. В ходе допросов Надежда Снегирева неожиданно и незаметно для себя из следователя по особо важным делам пои Генеральном прокуроре СССР превратилась просто в женщину — безоглядно влюбленную, потерявшую голову.
И вот здесь, в «Крестах», Снегирева решилась на безумный шаг: передала ему оружие. Мадуев обещал ей: из этого нагана он больше никого не убьет, использует его только для устрашения. А как только вырвется из тюрьмы, сразу же привезет револьвер Снегиревой, чтобы она незаметно вернула его в сейф — пока никто не хватился.
Снегирева сперва пыталась отрицать факт передачи оружия. Но вскоре во всем повинилась.
Вот и закончено еще одно трудное расследование. На счету у Валерия Карабанова — по-прежнему им одного нераскрытого дела. Отчего же на душе нет облегчения, а только — усталость и горечь?
В конце нашей долгой, многочасовой беседы Валерий Павлович неожиданно признался: когда Червонец «сдал» Снегиреву, он у меня вызвал чувство омерзения. Прежде-то я думал, что у него какой-то свой кодекс чести. Ведь она ему под ноги бросила не только карьеру — всю свою жизнь. Как следователь, я был, разумеется, заинтересован и все делал для того, чтобы он выдал ее. А как человеку мне это оказалось крайне неприятно.
При обыске у Снегиревой было обнаружено три десятка фотографий Сергея Мадуева, похищенных ею из материалов уголовного дела. Некоторые из этих снимков сна постоянно носила с собой. (Подлинная фамилия этой женщины следователя заменена вымышленной).
Когда этот материал был уже подготовлен к опубликованию, стало известно, что старший следователь по особо важным делам УКГБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, заслуженный чекист подполковник Валерий Павлович Карабанов подал рапорт об увольнении на пенсию. Дело о вооруженном нападении в «Крестах» стало последним в его 20-летней работе.