Дневник
К вечеру М получает достаточно следов — стек пробыл рядом с ней весь день. Настроение у нее паршивое, состояние еще хуже, и я укладываю свою девочку к себе на колени, снова что-то рассказывая. Мои пальцы перебирают ее волосы, а сама она смешно пытается укусить меня в ответ.
Выпороть ее пару раз за день — необычная роскошь, которую мы обычно себе не позволяем. Но сегодня это почти рекорд: она получает порку после завтрака, после обеда, перед коротким дневным сном и после него. Я слежу за ее питанием весь день.
Мне нравится видеть ее поплывший взгляд, когда она усаживается на колени, на полу, пока я готовлю ей еду. Кажется, ей достаточно только этой позы, чтобы контроль треснул, а она почувствовала себя немного свободнее.
Она кусается, чешет зубы о стек, и я вновь ругаю ее, даже не столько всерьез, сколько для вида, а потом ей снова приходится встать в нужную позу.
На ягодицах не остается места и я перехожу на бедра, оставляя четкие полосы. Она скулит, дергается, подушку жует, но не протестует — сегодня я лучше знаю, как с ней нужно.
Поздним вечером она укладывается поперек моих колен — доверчивая, преданная. От этой гребанной преданности и замученного взгляда голову ведет даже у меня, и я трогаю ее, с удовольствием глажу по выпоротому и мокрому, пока она поскуливает и подается назад, к руке.
Я зову ее «юной леди», потому что в эти дни она носит мягкое кружевное белье и шёлковые панталоны. Отдельное наслаждение — стянуть с нее все это, наблюдая, как ей стыдно, как тяжело, как хочется.
Я зову ее «маленькой мисс», потому что сейчас, в этой позе на четвереньках, в этом положении она напоминает мне девочку из женского пансиона, которая сильно провинилась, но наказывать ее строго — слишком жестоко.
Это первый момент за день, вероятно, когда она не чувствует себя такой усталой. Я глажу ее, разминаю уставшее тело, рассказывая почти что сказку — что-то про учебу, общие спальни и кровати, манеры и правила. Одно из правил: обязательные проверки, которые она избегает который день.
Она вслушивается. Сначала устало, потом с любопытством. Доверяется, вникает в эту историю и вот — уже соглашается со мной, говорит, что виновата, что действительно делала это.
Она и не замечает, как за всей этой сказкой я достаю вакуумный зажим. М дрожит, непонятливо дёргает задницей и пытается обернуться назад, увидеть, что же это такое. Я же закручиваю зажим плотнее и с интересом наблюдаю, как внизу у нее все припухает, становится горячим и влажным.
Сказка продолжается. Она жмурится крепко, когда я говорю про занятия, про обязательную форму, про мокрую ткань белья. Когда говорю, что она могла бы убрать за собой. Языком.
Мне не страшно переборщить с жесткостью и выражениями — сейчас я чувствую грань и знаю, что ее собственная гораздо дальше. Что я могу делать с ней все, что захочу и она примет это.
Семь раз подряд я приставляю вакуум и закручиваю его потуже, и семь раз она терпит, принимает, ворча и поскуливая. К концу происходящего ее клитор становится чувствительным и слишком набухшим, чтобы к нему прикасались. Ей почти больно, когда я трогаю ее.
Кажется, на сегодня у меня карт-бланш. И это повод использовать его по полной.
Вакуум убирается подальше, когда я перехожу на новый виток своей сказки. Появляются новые детали — медосмотр, градусники, обязательные посещения врача. Ее личные пропуски, наказания, следующие за этим.
Я почти забалтываю ее, усыпляя бдительность и контроль. На электронный градусник, прохладный и маленький, она лишь сильнее утыкается в подушку и прячет от меня лицо. Я добиваюсь от нее желаемых ответов — она верит в созданную мной реальность, поэтому отвечает правильно. Сознается, но не извиняется. Признает, но не раскаивается.
Это повод, чтобы я ввела градусник в нее и мягко, почти вежливо напомнила ей о том, что стоило потерпеть семь минут в кабинете врача. Но теперь она здесь и мне придется измерять температуру так, чтобы она запомнила это.
Градусник движется внутри, я чуть подталкиваю его, но М настолько раскрыта и возбуждена, что сразу чувствуется — стенки не прилегают достаточно плотно. Эффективной процедуры из этого не выйдет.
Градусник движется внутри, я чуть подталкиваю его, но М настолько раскрыта и возбуждена, что сразу чувствуется — стенки не прилегают достаточно плотно. Эффективной процедуры из этого не выйдет.
Она вздрагивает, когда я сообщаю ей, что знаю, как исправить эту проблему. Она ведь не хочет, чтобы я увеличила время, которое она пробудет здесь, под моим присмотром?... Она, естественно, мотает головой. Она потерпит, потому что так надо.
Это маленькая игра, которая нравится нам обеим.
Я беру небольшую пробку, выливаю на задницу М побольше смазки — сейчас я могу не стесняться своей любви к излишней неряшливости— и медленно приставляю ее ко входу.
Когда она понимает, что именно я собираюсь делать, ее пальцы цепляются за простыни, и она прогибается в спине, то ли пытаясь уйти от этого, то ли податься ближе.
Я ввожу пробку медленно, почти издеваясь со всей любовью. Знаю, что скоро она начнет хныкать. Знаю, что скоро ей станет слишком много внутри и это будет тяжело выдерживать.
Но пока она слушает мой голос и принимает все, что я могу дать.
Двигать градусником и пробкой одновременно — намеренно мучить М, как мне нравится.
Наша сказка идет все дальше, я прибавляю что-то выдуманное про ее опекуна, от которого она бегает уже несколько недель. Рассказываю как он волнуется за нее, как переживает. Так в этой истории появляется некто третий.
Третий этот нужен для той дрожи в коленках, что возникает у М, когда я говорю о ком-то большом и взрослом, кто присмотрит за ней. Она боится, ей нравится, ей хочется, и я впитываю все эти ее эмоции, продолжая.
Клитор слишком чувствителен, чтобы трогать его, и это отличный повод заставить пострадать без поверхностной стимуляции – только пробка, градусник и ее пылающие щеки.
Мне надоедает, кажется, минут через пятнадцать. М течет слишком сильно, а мне слишком сильно хочется почувствовать ее внутри.
Я вытаскиваю градусник, почти сразу заменяя его пальцами, аргументируя это тем, что «так я смогу полностью осмотреть внутри». Она ерзает, недовольно трется щекой о подушку, но все же верит в эту реальность и раскрывает себя ладонями послушно, чтобы я могла сделать это.
Вместе со всей этой историей, мягким бельем и потеками смазки — мне нравится происходящее. Я буквально намеренно добавляю в эту ситуацию все больше и больше грязи, даже когда вхожу пальцами по самые костяшки. Мне хочется, чтобы это было так — стыдно, грязно, тяжело, на грани с лёгким дискомфортом.
Что еще лучше: М это нравится тоже.
Я беру ее быстро и сильно, игнорируя «мягкость», которую предполагает осмотр. Сейчас я хочу, чтобы она чувствовала, как тяжело внутри, как заполнено и много.
Через время я даже добавлю второй палец, чувствуя, как внутри нее туго и тесно, многовато для двух, вот-вот будет больно, и я почти готова пойти на попятную — но она всхлипывает и принимает доверчиво и послушно, лишь изредка хнычет «много».
Чтобы задобрить ее, я рассказываю сказку. Опекун в моей истории предстаёт мягким и даже ласковым, скорее желающим, в отличие от меня. Но даже он понимает обязательность всех этих процессов, даже он осознает, что это — необходимость.
Моя М в конце концов получает звание «хорошей девочки». Когда они принимает два, когда она заполнена пробкой, когда она подается назад, прямо к пальцам, когда она скулит для меня и отвечает на все вопросы — она хорошая девочка. Она справилась. Она молодец.
Два пальца ложатся ей на язык, и я командую почти унизительное «не глотай, пусть течет», заполняя ее со всех сторон. Она выполняет. С пальцев течет прямо на простыни, а я двигаю ими в том же темпе, что и внутри, ощущая, как это хорошо — держать ее в своих руках, вплоть до воздуха, которым она дышит.
Заканчивает она тяжело и долго — спустя два часа у нее почти не остается сил. С громкими стонами и моей непрекращающейся сказкой на фоне, она сжимается крепко и сильно, дрожит, просит у меня свое «еще», сбивчиво благодарит.
Мне только и остается, что дать ей все, что я могу. Вылюбить ее хорошо и сильно, чтобы сладко тянуло в животе после.
Она падает на кровать после оргазма, улыбается сыто и довольно, глаза совсем мутные, тут же тянет меня к себе с требовательным «рассказывай дальше, чем там закончилось».
Лежу рядом с ней, глажу ее по взмокшим волосам, наблюдаю за подрагивающтии ресницами и рассказываю. В моменте понимаю, что ради такого доверия и преданности от нее я готова на что угодно.
Только бы она и дальше позволяла мне все это. Доверяла мне настолько, чтобы вручать стек со словами «ты лучше знаешь, как нужно».
Ты лучше знаешь, как со мной нужно. Какая простая вещь и как же легко ее потерять — шаг влево, шаг вправо, и ты погиб.
Поэтому я наслаждаюсь ее довольной улыбкой, заглядываю в ее сонные сытые глаза и ловлю момент. Как же она прекрасна сейчас, моя юная леди.
P.S. остаток вечера, до сна, М еще много раз попросит меня пересказать всю эту сказку. Она будет залезать на меня, устраиваться на плече и почти требовать: «дай сюда!». Мне останется только посмеиваться ласково над ее заинтересованностью, гладить по голове и рассказывать. Мы еще долго не отлипнем от этой темы, вероятно.
