Пока что получерновик без названия.

Жизнь в гримерке, куда новичка под руку привела устроительница труппы, шла полным ходом, как в суетливом муравейнике. Искусственно поджав округлившиеся пальцы к отмеченному крупными продолговатыми впадинами сочленению их с пястными костями, юноша тяжело ступил на порог светлого помещения с щедро рассыпанными по великолепному куполообразному потолку цветочными фресками. Проводница тихо хлопнула витражными дверьми. Сладостный воздух вольготного творчества смягчал его волнение перед встречей с теми, кто должны были разорвать все связи с незадавшимся артистическим прошлым для того, чтобы взрастить новые — светлые — воспоминания в чуждом этой самой светлыне сознании.
То, как ласково обращалась с ним бывшая офицер королевской гвардии, многообещающе приободряло альбиноса, со стеснительным видом приблизившегося к погруженному в свои заботы суетливому кружку актёров.
—Какой чудной манекен, мисс Наото!
/Легкомысленно-задорно поглядывая снизу вверх на прикрытый повязкой взор и подсознательно достраивая под матовым черным полотном фигурную поверхность мрамора, воскликнула молодая рыжеволосая женщина, выпавшая из своего конца разговорно-приготовительной машины навстречу незнакомой фигуре. Её чуть пухлые губы, которые барышня из типичной для только вышедшей из категории подростков дворянок манеры держала слегка приоткрытыми, внимали визави, и едва заметно в них закрадывались блики восходящего солнца. Прикрыв их пальцами, она вздохнула и обернулась к другой особе, уже бальзаковского возраста, но не лишенной гордого очарования моложавой львицы с пронзительными черными зрачками, так и нижущими насквозь. Та могла бы быть совершенною красавицей: спускающиеся до самого подбородка кофейные кудри вились гладкими локонами, отбрасывая на нежный белый тюль, через который прорезывались выразительные приподнятые плечи, полупрозрачную тень, открытое лицо изъявляло совершенную ясность в своей располагающей, ничуть не деланной, в отличие от физиономии спутницы, миловидности, а два полукруга лоснистых бровей позволяли изобразить на веках любой орнамент, — если бы не пятифутовый рост, искажавший античную грацию до комичных пропорций акропольской коры. Когда коллега подалась к ней, брюнетка как невидимым платочком отерла свое запястье. Этот опрятный жест показался белобрысому чрезвычайно милым.
—Превеликая честь, дамы!
/Торопливо заговорил эльф, делая глубокий и почтительный поклон поочередно в сторону каждой из артисток. Ответила младшая, понижая и без того глубокое контральто до приглушенного испытующего тона, что погружал её простые и невзыскательные слова в самое нутро собеседника/
—Мгм. Вижу, что вымуштрован. Но у нас не то заведение, где, судя по всему, ты служил раньше.
/Последовало короткое затишье, во время которого заговорщически женщины отклонились назад и, чуть не скользнув ниц, схватились друг за друга взглядами. Поёжившись, девица весело обернулась вполоборота и переменилась в лице, чтобы продолжить уже гораздо более мягким голосом/
—Волчонок во плоти, ей-богу. В ногах правды нет, присядь, представься, с чувством, с толком, с расстановкой! Кл мне можешь обращаться Кларенсия, или, если угодно с почтением, то сеньорита Панадеро.
/Её норов, казалось, мог подействовать сногсшибательно на любого, сочетаемый с естественной властностью — как неотъемлемая аура, поглощающая, норовящаяся добиться искреннего чужого уважения. Однако при всем царственном выражении, печати лидерства, она не смотрелась провокационно. И сейчас, когда барышня слегка одернула новичка за оборку тяжелого просторного рукава в виде бутона лилии, это откликнулось в нём лишь милым повиновением. Перетасованные мысли начали становиться на свои места. Сдавленное «请等一下儿» непроизвольно слетело с уст, тем самым устанавливая точку невозврата — теперь ему точно нужно было вытянуть из себя что-то внятное. Начав на грани внятности, колеблющимся, как будто пронзительный ветер в гортани жестоко трепал связки, голосом, юноша медленно опустился на выплывший из-за людских очертаний узкий подоконник/
—Минчжу, перезрелый студент первого курса консерватории..

Некогда меня почтили возможностью выступать с сочинениями Шопена.. /На Шопене внезапно этот самый незримый ветер чуть ли не лишил дара речи. Что, если пробившийся сквозь натянутую решимость отзвук правды доберётся до не лыком шитой Кларенсии, или, не дай тому случиться, остальной команды? Прошло секунд пятнадцать, и в самом деле, рыжая бестия учуяла досадный промах. Предостерегающе опершись на стену, сеньорита Панадеро подмигнула правым глазом, чтобы вживить хоть каплю воодушевления в замершего эльфа. К её удивлению, белобрысый расцвел и затараторил пуще прежнего, до сбивчивости торопливо и хватаясь за каждый изрекаемый звук./
—Родом происхожу из провинции Ганьсу, что лежит севернее легендарного Сычуаня, однако судья распорядилась так, что стал я предателем родного дома. С тех пор утекло столько воды, что ноги мои сгнили в топи искупления, и будут истлевать, пока смерть не превратит меня в освежеванный ошметок плоти.
—За-а-анимательно! /Напевно подхватила готовая принять инициативу девица./ —Видишь даму у двери гримерки? Это Здеслава, запретный плод всего театра! Когда на сцене нам нужно рвать, жечь или топтать бумагу, то в ход идут любовные записки от её поклонников. / «Дамою у гримерки» оказалась та прелестная карлица, с которой щебетала Кларенсия. Пока происходила сцена знакомства, она успела незаметно переменить наряд, и сейчас красовалась перед утопающем в бездонной глубине отражений себе подобного вытянутым зеркалом. Живописные крепдешиновые воланы пришедшего на смену удобному мужскому костюму, вид которого уже рассеялся у всех в памяти, платья мягко перетекали в выложенный фигурной керамической плиткой пол, а переместившаяся со своего естественного положения на место под грудью линия талии прибавляли карлице в росте. Услыхав свое имя, Здеслава прикинулась тугою на ухо и продолжила наводить марафет, изредка отчеканивая кивки аккуратным подбородком, чтобы не становиться совсем неприятной. Минчжу вынес для себя впечатление о ней, как о человеке подверженном падучей нервозности, худо скрываемой, и у него не было сомнения в том, что брюнетка обладает огромной мужественностью для того, чтобы носить во груди свое несчастие. Но он не знал, как зовется эта черта и образ действий, а потому продолжал изучающе глазеть на прихорашивавшуюся даму, мучая себя испуганными домыслами о разнообразии её жизни. Кларенсия поставила себе рядышком табурет и в ответ на немой вопрос об истории Здеславы завела увлеченный рассказ, в коем старательно избегала нравственной стороны и выражения своего мнения насчёт передаваемых вещах. Появившаяся на свет в чешской мещанской семье на востоке Богемии, с малых лет пани Яблоновская, — пожилой отец её был выходцем из наживших состояние на суконном производстве польских дельцов, но от успешных отца и дядьев цехов не унаследовал, и семью содержал на прибыль отошедшей по наследству усадьбы — не убивала себя работой, но находила свое положение купеческой дочери унылым, обреченным на беспросветное хождение по грани меж привилегированным светом и полусветской бурзжуазией. Греза эта стала неотразимой, когда в её жизни появился проезжий краковский дворянин, искавший себе доступное развлечение. Ему даже не пришлось лукавствовать, чтобы очаровать наивную девушку пятнадцати лет, прельщенную засиявшим образом роскошной жизни. И, как нередко бывает, эта влюбленность, разгоревшаяся безжалостным пламенем, превратила Здеславу в глупого мотылька, готового сгинуть в яростных багровых языках. Объект её страсти запил, загулял, и пристрастился к рукоприкладству, однако она продолжала подобострастно его лелеять, за что вскоре поплатилась. Когда между любовниками случилось жаркое разбирательство с разбитыми сервизами, этот подлец подстроил Здеславе ловушку. По сфабрикованной статье о краже и отравлении на долгих лет девять лет она отправилась в тюрьму. Но то, что произошло далее с заключенной женской колонии, самой юной в своем бараке, станет верхом низости и подлости, которую может сотворить предавшийся всем прелестям развратной и жестокой жизни человек.

С оглядкою, чтобы никто не подметил, что он задержался на свидании, некогда возлюбленный девушки, а теперь зиждящийся на трех китах любого зла
— насилии, алчности и принуждении Иуда подверг ту самой унизительной форме страдания. Последний крик утопающего в душе Здеславы жалко поник под хлыстом самоуничижения, потому что она поняла, что подобные тому мужчине люди неисправимы, такова их животная природа. А клеймо глупца останется на ней. Родившееся дитя, девочка с волосами точь-в-точь оттенка отца, таскалось по богадельням, и там же его след затерялся. Выйдя на свободу, она перебралась сюда, и до знакомства с мисс Наото выступала в бродячих театрах/
—На крови вырастают самые раскидистые сады..
/Желчная улыбка злой иронии змейкою поползла по устам эльфа, что застыли, когда ямочка безумия воткнулась под веснушчатой щекою. Минчжу умышленно потушил этот оскал и ощупал висок рукою. Вскоре Здеслава вернулась к остальным, на полпути подцепив с собою двух мужчин разной комплекции. Впервые для себя новичок заметил, что всего здесь помимо него было четыре человека, своей озабоченностью невольно создавшие имитацию целой суетливой толпы. Сгруппировавшись, все коллеги по цеху предстали перед ним в полной красе. Придерживаясь знакомой Панадеро, явной хозяйки положения, первым делом он подал правую ладонь, упасенную от уродливых металлических швов, рослому красноволосому японцу неопределенных лет с туго натянутой на скулах желтоватой кожей и взъерошенными соболиными бровями, игриво перекликающимися с длинной, до талии, косой, которая вся была утыкана торчащими волнистыми прядками. Из краткого представления стало известно имя того — Рокуро Каминага. Оценивающе ощупав визави полузакрытыми голубыми, по-видимому не впервые это делающими, глазами, он шутливо воскликнул заливистым баритоном/
—Ого! Да тебя хоть ненакрашенным выпускай! Только как мешок костей сможет извлечь из себя мощный звук, заполнить им не просто сцену, а огромную залу, где наперебой друг другу ведут беседы о царе Николае, производстве чугуна и последнем романе Шафонской три тысячи человек? И зачем эта несуразная маска, как у гадалки?
/Рокуро взял его за плечо, отодвигая свободной рукою ватные облака львиной шевелюры, и фамильярно спустил на шею повязку. Зияющая прореха вместо левого глаза нисколь не смутила японца, который на увиденное выдал громкий смешок. Кларенсия не упустила случая подшутить над коллегой, который при всей своей наблюдательности одет был довольно неряшливо/
—Рокуро, ботинки может зашнуруешь хотя бы?
—А, и в самом деле. Кстати, когда возьмешься за бумаги.. Мисс Лин завт..
—Да погоди ты со своими бумагами!
/Вздул ноздри ещё более высокий смуглый мужчина по фамилии Бастианелли, злорадно удовлетворенный рыжей. В балетных па, которые выплясывал язык в потуге выговорить такое семейство, угадывалась итальянская напыщенность. Струйки сквозняка сдували облачка пудры с его широкого, как у идола, дурно сложенного лба/
—До приезда мисс Лин ещё целых два часа, поумерьте свой пыл, господа. Ещё нам нужно закончить сценарий третьего акта к вечернему чтению. Минчжу с его богатым поэтическим наследием как раз сгодится. /Зарычал, чтобы положить конец всем пререканиям, тембр уже не флейты, как в своем повествовании нарекла голос Здеславы Кларенсия, а львицы, гораздо более соответствующий её внешности. Обдувая клюквенный румянец вздохами остальных, она указала на квадратное окошечко света посреди одной из многих пылившихся тут груд декораций, в котором рассыпались радужными бликами чернила хаотичных рукописных записей. Таких листов было ни много, ни мало, да целая стопка. Из-под плети работа пошла слаженно, и Минчжу сам не отдал себе отчета в том, насколько скоро он стал частью этого муравейника, такой же функцией. Скрип перьев по шероховатой бумаге заменял для заведенного будто на века механизма музыку, действуя на неоднородную массу голосов как аккомпанемент, а время мчалось скорее, чем выводящие тексты арий кончики письменных принадлежностей.
Установилось идиллическое состояние./