he smells like roses
Каждый день Джисон совершает один и тот же маршрут.
Он выходит из дома, когда утренняя роса едва поблёскивает на восходящем солнце. Приятно собрать её в ладонь и растереть холодные капли по сухой коже, словно воруя остатки ночи. На руках оседает пыль от проезжающих мимо повозок, и Джисон направляется к фонтану, чтобы смыть песчинки.
На мраморном дне сверкают монетки, и Джисон обязательно умыкнёт пару-тройку чужих желаний, чтобы позже купить себе что-то на завтрак. Стыдно, что кто-то больше не вернётся в этот городок из-за него, но что поделать, поэтам платят меньше, чем могли бы.
Проходясь вальяжно по парку, Джисон пинает камушки, маневрирует среди важных джентльменов, гуляющих под руку со своими дамами с кружевными зонтиками, и насвистывает мелодию шарманщика, что каждый раз подмигивает ему в приветствии.
В глубине парка Джисон находит одноглазую старушку. Она продаёт тут творожные пончики, и Джисон готов поклясться, что вкуснее этих он не находил нигде.
— Что, сынок, твой благоверный тебе так и не ответил? — она улыбается, привычно складывая пончики в бумажный кулёк.
— Всё будет, бабушка, не переживайте. Газета вот-вот выйдет в тираж. — Джисон пересчитывает всё ещё влажные монетки, а потом огорчённо смотрит, — Бабушка, а можно мне только один?
— Да будет тебе, угощайся. Придумал тут свои гроши мне считать.
Джисон краснеет, кланяется старушке, но пончики принимает. Не совсем ещё дурак, чтобы от бесплатного завтрака отказываться.
Сладкая пудра оседает на кончиках пальцев, и Джисон обсасывает их, пока не слышит звонкий голос мальчишки, раздающег утреннюю газету. Он бежит, надеясь, что ещё один день его туфли проживут и не попросят кушать. Тяжело дыша, он чуть не врезается в газетчика и почти выхватывает свёрток.
“Он пахнет, как розы, и я тянусь,
Его черты — загадка и восторг,
Он в каждом взгляде — яркий, звонкий,
В сердце моём звенит скрипки вздох.
Медовая кожа — свет луны в воде,
Отблеск звёзд в тихом проливе.
Он мне как розы — нужен каждый день,
С ним мир ярче, с ним — я счастливый.
Любовь — мой сад, и розы цветут.
Я каждый миг его зову беспечно.
Пусть лепестки однажды в падут,
Но его свет для сердца вечен.”
Джисон с удовольствием вдыхает запах свежей печати и проводит кончиками пальцев по шершавой бумаге газеты. Ещё одно послание улетело из под его пера, ведомого сердцем. Интересно, Минхо уже прочитал?
Джисон думает о том, как Минхо, заспанный и тёплый, кутается в халат в цвет пижамы, громко хлюпает, отпивая горячий чай и пробегается припухшими глазами по сводке утренних новостей. Где-то там, между услугами жриц любви и некрологом он находит колонку с его стихом. Наверное, Минхо улыбается, показывая очаровательные передние зубки, и отводит глаза в сторону. Минхо всегда так красиво смущается.
— Смотри, этот поэт снова что-то написал. — слышится со стороны.
Джисона распирает от гордости. О его любви говорят на улицах города. Его любовь парит в воздухе, пропитывает всё вокруг, струится по маленьким улочкам и заполняет каждый уголок.
Джисону уже и не вспомнить, как он жил без этого вдохновляющего на новые тексты чувства. Кажется, оно было с ним всегда. Жаль, правда, что поздно осознал, но сейчас он берёт от каждого мгновения максимум и наслаждается им. Его жизнь — любовь, а любовь его жизни — чудо.
Минхо всегда находит, что сказать о стихах Джисона. Делает вид, что критикует, ругается и рвёт листы, но Джисон читает его между строк: по красным кончикам ушей, по проблеску слезинок в уголках красивых глаз, по трепету рук, по тональности хлопнувшей двери. Джисон знает, что его чувства взаимны, просто сам Минхо почему-то их не признаёт. Но Джисон обязательно добьётся.
Джисон потягивается, улыбаясь ясному небу, а потом слышит, как кто-то окликает его по имени. Он оборачивается на зов и видит его.
Минхо зевает, когда выходит на кухню. Жена варит кофе, стоя ровной спиной к нему. За столом уже сидит дочь, играясь с кончиками тугих косичек. Минхо проходит мимо, целуя мягкую детскую щёку и обнимает супругу.
— Интересно, этот город сможет прожить хотя бы денёк без цирюльника? — Минхо зевает и целует завиток на виске.
— Утреннюю газету принесли. — холодно отвечает она, не реагируя на ласки мужа.
Минхо замирает, а затем тяжело вздыхает, заставляя себя оторваться от жены. Он со злостью хватает газету со стола и едва не рвёт тонкие серые листы, когда ищет нужную страницу.
— Что он опять написал? — Минхо хмурится, выискивая строки, от которых кровь кипит и бугрится в венах на висках. Глаза судорожно бегают по строкам, а трясущиеся руки сминают газету. — Ты знаешь, что это ложь!
— Минхо, я верю тебе, но… — женщина поворачивается и щурит красные глаза, — ты слышал, что говорят люди.
— Дорогая, любовь моя, не слушай их… — Минхо тут же оказывается рядом и гладит её впалые щёки, утирая скатившиеся слёзы.
— Я вижу, как они на меня смотрят. Они смеются надо мной, Минхо. Они шепчутся, косятся, а кто посмелее спрашивают, — женщина всхлипывает, прячет лицо в ладони и мотает головой, — спрашивают, как я могу делить постель с мужеложцем.
Минхо ощущает себя таким слабым. Это происходит не первый раз, и он уже не знает, что сделать, чтобы чёрная полоса, небрежно протянутая рукой поэта, закончилась. Минхо кажется, что он готов отдать всё, лишь бы злые языки и пошлые рифмы оставили его семью в покое.
Он знаком с Джисоном ещё со времён бурного студенчества, буйной молодости, где дешёвое вино льётся рекой, а “завтра”, казалось, не наступит. Бессонные ночи на маленьких чердаках, километры стихов, прочитанных под пыльной хрустальной люстрой, чужие тонкие пальцы крепко переплетаются с собственными, прячась под желтой от времени и табачного дыма скатертью. Всё это давно в прошлом. Минхо оставил это.
Он не знает, почему и откуда отголоски прошлого снова ворвались в его жизнь. Просто однажды он встретил Джисона на улице. Обменявшись любезностями, они разошлись, пообещав друг другу обязательно как-нибудь собраться. Минхо давно знает, что “как-нибудь” не наступит никогда, поэтому первым стихам не придал никакого значения. И если бы не Джисон, влетевший в цирюльню, размахивая газетой, так и оставался бы в сладком неведении. Однако, в тот день о чувствах поэта узнал не только Минхо, но и посетители.
В маленьких городах слухи бегут наперегонки с крысами. Просачиваются в каждую зловонную яму сплетен и маринуются там, обрастая несуществующими подробностями и желчными комментариями, а потом перетекают из уст в уста. Там, где самое громкое преступление — это ограбление лавки с овощами раз в год, новости смакуются с особым упоением.
Минхо быстро оделся, даже галстук не повязал. Накинул пальто и чуть не ушёл в домашних тапочках — так он спешил найти своего давнего друга.
Минхо знал наверняка, где найдёт Джисона. Раз газета уже вышла, значит он на площади. Свою выходку он бы ни за что не пропустил.
Джисон стоит в самом центре и улыбается. Тянет руки в стороны, словно обнять хочет. Его яркая улыбка лучится. Приблизившись Минхо видит остатки сахарной пудры на щеке, что так и манит.
Минхо замахивается и бьёт Джисона кулаком.
Кто-то в толпе ахает, всё вокруг замирает, а Минхо, пользуясь заминкой, валит Джисона на пыльную землю и седлает сверху, не думая о брюках.
- Ты мне жизни не даёшь, понимаешь? — Минхо хватает его за шерстяной жилет, дёргает на себя и смотрит прямо в глаза.
- Ты не можешь без меня жить? — Джисон сплёвывает на землю и улыбается, обнажив залитые кровью зубы.
- Я вообще не хочу жить, ты всё испортил!
Минхо хватают под руки, пытаясь поднять его и оттащить подальше. Он видит жандарма, стремительно направляющегося в их сторону и встаёт сам. Лучше не усугублять ситуацию, ведь он уже допустил ужасную ошибку.
— Больше не смей про меня писать. Ни свою вульгарщину, ни мужеложские письма, ни про розы. — Минхо отряхивает рукава и смотрит на стёсанную на кулаке кожу, а потом снова на распластанного на земле Джисона. — С розами ты безнадежно опоздал.