Волшебный корабль (Робин Хобб). Глава 33

Глава 33

Судный день

Уинтроу слыхал о религиозных учениях, признававших существование в загробном мире определенных царств, населенных демонами, коим дано было право вечно терзать души людей. Вот такой преисподней, наверное, следовало уподобить корабль, мчавшийся в водовороте свирепого шторма и населенный двуногими бестиями, неистово вопившими и бившимися друг с другом.

Священные писания Са никого не запугивали посмертными муками, и Уинтроу верил: истязания собратьев были собственным изобретением человечества и благой Всеотец сокрушался, глядя с небес на такие деяния. Этой жуткой ночью на корабле Уинтроу во всей полноте постиг истинность учения Са. Вокруг завывал ветер, хлестал ливень… Но не стихии проливали кровь и исторгали жизни из тел. Этим занимались люди, создания Са. И ничего от Са не было в кровавом кошмаре, происходившем на палубах.

С того момента как Са’Адар запустил фонарем в Гентри, от Уинтроу уже ничего не зависело. Не он начал кровопролитие, не он был зачинщиком смертоубийства. Он вообще даже внутренне никаких решений не принимал. Просто ходил вместе с Са’Адаром и помогал освобождать невольников от цепей. Было ли это правильно? Или лучше было бы попытаться предупредить отца и команду? Не задавай себе таких вопросов, Уинтроу. Не позволяй им вообще возникать. Эти смерти случились не по твоей вине.

«Это не моя вина», – раз за разом твердил себе мальчик. Да что он мог сделать в одиночку, как остановить бешеный поток ненависти и насилия? Он был листочком, подхваченным ураганом…

Узнать бы еще мнение Гентри на сей счет…

Они с Са’Адаром пробрались в самый нижний трюм «Проказницы» и снимали цепи с «расписных», когда наверху послышались первые крики. Там начинался бой, и едва упала длинная общая цепь, как «расписные» рванулись к выходу, попросту сшибив Уинтроу с ног. Са’Адар повел их, светя фонарем, и замешкавшийся Уинтроу остался один в чернильном мраке, перепуганный и вконец сбитый с толку. И вот он ощупью пробирался по трюмам, то и дело падая в грязь, переползая через тела рабов, то ли слишком ослабевших, то ли слишком запуганных, чтобы принимать участие в схватке. Другие метались туда и сюда, окликая друг друга и расспрашивая, что происходит. Уинтроу то проталкивался между людьми, то на ощупь полз вдоль переборок… и все никак не мог отыскать главный трап наверх. А ведь он отлично знал корабль, знал его весь, до последнего дюйма. Вот только это знание плохо помогало ему теперь, когда «Проказница» превратилась в кромешный лабиринт смерти, крови и страха. По палубе у него над головой грохотали шаги, раздавались крики ярости и ужаса, предсмертные крики…

Но вот раздался еще один голос, голос, жутко прозвеневший по всем трюмам, и мечущиеся рабы ответили эхом испуганных воплей… «Проказница»! – ахнул про себя Уинтроу.

– Проказница! – закричал он что было сил, только молясь, чтобы она услышала его, услышала и поняла, что он спешит ей на помощь.

Наконец-то его руки, протянутые вперед, нащупали трап, и он со всей возможной быстротой устремился наверх.

Едва выбравшись на палубу, под льющий как из ведра дождь, Уинтроу споткнулся о тело матроса, прижатое крышкой полузакрытого люка. Это был Майлд. Уинтроу не мог разобраться в потемках, как именно тот погиб, он видел только, что Майлд был мертв. Уинтроу опустился подле него на колени. Где-то совсем рядом шла борьба, но Уинтроу был способен осознавать одну только эту смерть. Грудь Майлда еще хранила тепло. Дождь и брызги, летевшие из-за борта, успели уже выстудить его руки и лицо. Туловище остывало медленнее…

Они умирали каждый миг – и рабы, и члены команды. «А ведь Проказница все это переживает, – сообразил вдруг Уинтроу. – Она же все это чувствует. И она там одна…»

Он еще додумывал эту мысль – а сам уже вскочил на ноги и спотыкаясь поспешил в ее сторону. Его путь лежал через шкафут, где, как он помнил, под парусиновым тентом устраивался спать кое-кто из матросов: холод и дождь были все-таки лучше, чем вонь, проникавшая в кубрик. Теперь тент, конечно, свалился, ветер рвал его, а под ним и поверх него рвали друг дружку люди. Рабы превратили свои кандалы в оружие, страшное в ближнем бою. И гвоздили цепями без всякой пощады.

Уинтроу как мог лавировал между озверевшими от крови бойцами, крича:

– Остановитесь, остановитесь! Корабль не вынесет этого, прекратите!

На него не обращали никакого внимания. Там и сям на палубе валялись люди. Кто-то еще шевелился, другие уже нет. Уинтроу через них перепрыгивал. Он все равно ничего не мог поделать. Разве что попытаться помочь кораблю. Проказница отчаянно кричала, вновь и вновь бросая в ночь его имя. Уинтроу споткнулся обо что-то, вполне могущее быть телом, увернулся от чьих-то протянутых рук – и наконец-то достиг короткого трапа, ведущего на бак.

– Проказница! – закричал он.

Собственный голос показался ему тонким, жалким и никому не слышным за ревом шторма. Но Проказница услыхала.

– Уинтроу, Уинтроу! – взывала она, как кричит имя своей матери ребенок, увидевший страшный сон.

Уинтроу бегом взлетел на бак… и оттуда его едва не смыло за борт налетевшей волной. Он судорожно вцепился в ступеньку трапа и некоторое время думал только о том, как бы вздохнуть. Едва схлынула вода, он не рассуждая кинулся вперед, к носовым поручням. Он по-прежнему не ощущал Проказницу, лишь видел внизу ее темную тень.

– Проказница! – закричал он в который раз.

В первый миг она не ответила. Он еще крепче схватился за поручни – и потянулся к ней всем своим существом, всей силой души. И вот, как теплые руки, обнимающие в холодной и страшной ночи, их восприятия наконец воссоединились.

Но потом ему в душу хлынуло ее потрясение, ее ужас.

– Они убили Комфри! Там никого нет, у штурвала!

Новая волна – и оба, носовое изваяние и мальчик, окунулись в холодную соленую воду. Уинтроу опять боролся за жизнь, в то же время ощущая отчаяние корабля: шторм грубо тащил «Проказницу», лишенную управления, по громадным волнам. Ее морякам было не до парусов и снастей. Некоторые заперлись в кормовой каюте и дрались не на жизнь, а на смерть. Остальные один за другим умирали на палубах, где прежде служили. Жизнь обрывалась за жизнью – и Проказница словно бы теряла частицы себя самой. Уинтроу никогда раньше не ощущал с такой ясностью, сколь велик океан и сколь мал скорлупка-кораблик, оберегающий его жизнь. Вот схлынула волна, и он сумел встать на ноги.

– Что мне делать? – спросил он Проказницу.

– Скорее беги к штурвалу! Бери управление! – прокричала она сквозь завывания ветра. И внезапно издала самый настоящий рев: – Да скажи им, чтобы прекратили убивать друг друга! Не то все погибнут! Клянусь – все!!!

И Уинтроу побежал обратно через шкафут и, набирая в грудь сколько мог воздуха, стал кричать бившимся там людям:

– Вы слышали ее? Вы слышали?! Она всех вас убьет, если не перестанете драться! Прекратите же! Кто умеет, лезьте на мачты, не то мы все умрем еще до утра! И пропустите меня к штурвалу!

Налетела очередная волна. Стена воды обрушилась на Уинтроу сзади. Она подхватила его и понесла, он полетел – неизвестно куда. Он молотил руками, но кругом была лишь вода – ни палубы, ни снастей. Вот так и окажешься за бортом, даже сам того не заметив… Он открыл рот, хотел закричать – но лишь вдохнул соленую воду. А в следующий миг его всем телом шарахнуло о поручни левого борта. И он успел вцепиться в них – и удержался, как ни старался поток унести его через фальшборт. Какому-то рабу, оказавшемуся с ним рядом, повезло меньше. Он тоже ударился о поручни, но не смог ухватиться, перевалился наружу – и упал за борт.

Вода с громким журчанием убегала в шпигаты. Люди на палубе корчились, как выброшенные на сушу рыбы, и отчаянно выкашливали воду. Уинтроу сразу вскочил на ноги и устремился дальше на корму. «Как комар в луже… – пришло ему в голову. – Бьюсь, как комар в луже… Просто потому, что всем живым существам свойственно до последнего пытаться спастись». Большинство людей, оставшихся на палубе, были не моряками – Уинтроу это понял по тому, как они хватались за снасти и поручни, как долго приходили в себя после каждой волны, окатывавшей палубу. По всей видимости, им удалось обнаружить ключ от кандалов: кто-то уже освободился, между тем как другие продолжали нести свои цепи, привычные, словно одежда. Из палубных люков высовывались еще лица. Люди окликали находившихся на палубе, о чем-то спрашивали, давали советы. Когда накатывалась очередная волна, они старались спрятаться от воды – но сколько ее проливалось вниз, в трюмы, их, похоже, не волновало. Корабль качался, вода носила по палубе тела погибших рабов и матросов. Уинтроу смотрел на восставших, плохо веря собственным глазам. Неужели они дрались за свободу только затем, чтобы вскорости утонуть? Неужели они в пылу сражения всю команду поубивали?

Тут раздался громкий голос Са’Адара:

– Вот он! Вот он, наш мальчик! Уинтроу, скорее сюда! Они там заперлись! Есть какой-нибудь способ выкурить этих крыс?

Жрец, оказывается, вел за собой отряд торжествующих «расписных». Они сгрудились перед дверью в кубрик корабельного начальства на юте. У них на уме было только одно – убивать, убивать…

– Шторм нас утопит, если я не доберусь до штурвала! – крикнул им Уинтроу. Он приложил все усилия, чтобы его голос прозвучал властно, по-мужски: – Прекратите убийство, не то море всех нас утопит! Выпустите остаток команды, пусть они делают свое дело! Умоляю вас! У нас в трюме воды прибывает с каждой волной!

Ему опять пришлось схватиться за ступеньку трапа, на сей раз – ведущего на ют. Он с ужасом увидел, как вода захлестывает открытые трюмные люки.

– Закройте крышки люков! Задрайте их! – крикнул он во всю силу легких. – И пусть люди встанут к помпам! Не то все больные и вообще все, кто прячется внизу, очень скоро утонут! А потом и мы следом отправимся! – Он посмотрел вверх, на паруса. – Их надо зарифить! Чтобы нас не так несло ветром!

– Ну, я туда не полезу, – громко объявил один из рабов. – Я не для того цепи скинул, чтобы вот так сдохнуть!

– Тогда сдохнешь, когда будем тонуть! – яростно заорал в ответ Уинтроу. Голос все-таки сорвался и превратился в пронзительный мальчишеский выкрик.

Кое-кто из рабов попытался было прикрыть трюмные люки, но если для этого требовалось хотя бы отпустить руки, цеплявшиеся за что-либо надежное, – нет, на это они не шли…

– Скалы! – закричала Проказница. – Скалы впереди! Уинтроу, штурвал! Штурвал!

– Выпусти команду! Пообещай им, что оставишь им жизнь, если они спасут нас! – взревел Уинтроу, обращаясь к Са’Адару.

И без оглядки кинулся вверх по трапу.

…Комфри умер прямо за штурвалом. Его ударили сзади. Убивший его так и оставил тело матроса висеть там, где его застигла смерть, и Комфри, запутавшись в спицах штурвала, весом своего тела не позволял ему вовсе уж свободно мотаться туда-сюда.

– Прости меня… прости… – бессвязно бормотал Уинтроу, оттаскивая долговязое безжизненное тело прочь.

Комфри сдавал свою последнюю вахту, а Уинтроу ее принимал. Подскочив наконец к беспорядочно крутившемуся штурвалу, он с усилием его удержал. И на всю глубину наполнил легкие воздухом для ужасающего крика:

– ГОВОРИ МНЕ, ЧТО ДЕЛАТЬ!

А про себя сотворил кратенькую молитву, чтобы его голос достиг ушей Проказницы наперекор шторму.

– КРУТО НА ЛЕВЫЙ БОРТ! – донесся ее ответный крик.

И не просто долетел по ветру – казалось, Уинтроу самими ладонями, сжавшими рукоятки штурвала, ощутил биение этого голоса. «Так ведь штурвал-то – он тоже из диводрева!» – дошло до него. И он как можно плотнее обхватил рукоятки ладонями, взывая – и плевать, если это было греховно! – не к Са, но только к своему единению с Проказницей. И улетучился куда-то былой страх растворения в ней, потери себя…

– Ровнее, ровнее, маленькая… Умоляю тебя, осторожнее… – прошептал он.

Их духовная связь была как никогда полной. Уинтроу передавался ее страх – но не только страх, еще и ее мужество. Он видел, слышал, осязал течение и порывы ветра всеми чувствами своего корабля. Сработанное из диводрева тело Проказницы стало и его телом…

Штурвал был рассчитан на взрослого сильного мужчину, а не на мальчишку. Уинтроу приходилось наблюдать работу рулевого, его и самого порой допускали к штурвалу – но, конечно, в мягкую погоду, а не в бешеный шторм, да и то у него за плечом всегда стоял кто-то из моряков с подсказкой наготове. Мог он и штурвал подхватить, если ему казалось, что Уинтроу не справляется. Мальчику потребовалось налегать всем телом, чтобы поворачивать тяжелое колесо, – а весу в его теле и в благополучные-то времена было немного. Каждый сдвиг в нужную сторону был сам по себе победой, но Уинтроу боялся даже думать о том, успеет ли корабль отработать поворот вовремя. Все же ему показалось, будто уже следующая волна распалась перед форштевнем, вместо того чтобы, подобно предыдущим, тяжело ударить судно в скулу. Уинтроу старательно щурился против заливавшего лицо дождя, но ничего не мог разглядеть в черноте впереди. Вполне можно было вообразить себя посреди Дикого моря, где на много дней пути кругом вообще ничего, кроме воды. «Ну не странное ли дело! – мелькнуло у него в голове. – Только я да корабль боремся изо всех сил, пытаясь всех спасти. Все прочие слишком заняты – убивают друг друга».

– Придется тебе помочь мне, Проказница, – тихо обратился он к ней, тщательно подбирая слова, которые, как он понимал, она расценит как здравые. – Придется тебе быть нашим впередсмотрящим. Как там насчет камней и угрожающих нам волн? Сообщи мне все, что знаешь…

На шкафуте раздавались крики. Слова разобрать было трудно, но одни голоса звучали глуше других, и Уинтроу понял: рабы ведут переговоры с запертой командой. Ярости в выкриках было столько, что мальчик уверился: пока – и если – они там договорятся, спасать корабль будет уже поздно. А значит, нечего и рассчитывать на их помощь.

– Остались только мы с тобой, дорогая моя Проказница, – сказал он ей негромко. – Только ты да я. Давай же попытаемся выжить…

И еще плотнее сжал руками штурвал.

Ощутил ли он ответ корабля или его собственная решимость наполнила его силой? Он стоял один, ослепляемый темнотой и непрестанными потоками воды, и бросал вызов тому и другому. Проказница больше не окликала его, он просто начал чувствовать корабль, как никогда прежде. Паруса над головой… их было слишком много, они очень мешали, но тут уж он ничего поделать не мог. Уинтроу обратил внимание на то, как изменился дождь: он вроде стал реже и мельче. Шторм чуть стихал, а чернильную темноту ночи прорезала серенькая полоска рассвета. В то же время крутить штурвал стало заметно труднее.

– Нас несет течение! – донесся голос Проказницы. – Туда, вперед, на скалы! Я хорошо помню этот фарватер. Мы заходим не с той стороны! Я не смогу сама пройти чисто!

Рядом грохнула цепь, на палубу свалилось тяжелое тело. Уинтроу улучил момент мельком взглянуть на подходивших к нему людей. То есть одни подходили сами, а других, скованных по рукам и ногам, тащили силой. Когда все они добрались к Уинтроу, одного из закованных вытолкнули вперед, так что он упал на колени.

– Он говорит, что проведет корабль! – загремел голос Са’Адара. – Он говорит, – добавил жрец чуть потише, – что те скалы мы без него не минуем. Только он знает этот пролив.

Тут этот человек поднялся на ноги, и Уинтроу наконец узнал Торка. Рубашка на нем была вся изорвана, светлые клочья развевал ветер.

– Ты! – сказал Торк. И даже засмеялся, не в силах поверить. – Значит, это ты нам все устроил? Ты?.. – И он замотал головой. – Нет, не верю. Подлости в тебе предостаточно, но кишка тонка! Да, ты стоишь и держишь штурвал, как будто корабль вправду твой… Но что ты сумел его взять – не верю! – Он был закован в цепи, и по сторонам его стояли свирепые «расписные», но все же Торк презрительно плюнул на сторону. – Тебе же слабо было «Проказницу» взять, когда ее тебе на тарелочке с голубой каемочкой подносили! – Он говорил будто о наболевшем, слова лились неудержимым потоком. – Я же знаю, я все знаю, о чем тогда говорил с тобой папенька-капитан! Я все слышал! Он тебе на пятнадцатилетие должность старпома хотел подарить! И кому какое дело, что я на него вкалывал как собака вот уже семь лет! Кому вообще какое дело до старого Торка! Капитаном станет Гентри, а старпомом – розовощекий мальчишка! И будет Торком командовать! – Он расхохотался. – Что ж, теперь Гентри мертв… как я слышал. А твой папаша – почти. – И он сложил на груди руки. – Видишь тот островок по правому борту? Это Кривой остров. Тебе следовало бы вести корабль с другой стороны от него. А теперь впереди ждут течение и скалы! Так что, если тебе нужен мужик у руля, говори-ка лучше с Торком любезнее! Может, если ты ему предложишь кое-что получше, чем просто жизнь, он и вытащит ваши паршивые задницы из этой переделки! – Улыбка сделала его похожим на жабу: он был совершенно уверен, что они отчаянно в нем нуждаются, а значит, можно повернуть ситуацию к своей выгоде. – Ну-ну, давай! Повежливей с Торком! И торопись, скалы-то рядом!

Подле него переминались с ноги на ногу несколько матросов – новички, взятые в Джамелии. Они неуверенно посматривали вперед, в грозную темноту.

– Ну? Что будем делать? – спросил Са’Адар. – Можно ему доверять?

Уинтроу, пожалуй, рассмеялся бы, если бы не кромешная жуть происходившего. Они спрашивали его! Они отдавали ему в руки спасение всего корабля… Он посмотрел наверх, в медленно светлевшее небо. На мачтах трудились всего двое рабов. Они пытались взять рифы. «Помилуй нас, Са милосердный!» Уинтроу покрепче перехватил штурвал и посмотрел в самодовольную рожу Торка. Способен ли этот человек ради мести бросить на скалы корабль? Способен ли вообще кто-либо пойти ради мести так далеко, чтобы принести в жертву и свою жизнь тоже? Татуировка на лице Уинтроу вдруг зачесалась…

– Нет, – сказал он. – Я ему не доверяю. И штурвал моего корабля я ему не отдам, я его скорее убью!

Ближайший из «расписных» преспокойно пожал плечами:

– Бесполезным незачем жить.

– Погодите! – крикнул Уинтроу… но опоздал.

Мощным, точно рассчитанным движением, словно грузчик, вскидывающий на плечи тюк, «расписной» вскинул над собой здоровяка Торка и с такой силой вышвырнул его за борт, что сам не устоял на ногах и упал на колени. Вот такой простой и быстрый конец. Торк и пикнуть не успел. Торка убили – убили по его, Уинтроу, одному-единственному слову… Остальные матросы попа?дали на колени, плача и умоляя Уинтроу пощадить их.

Мальчик преисполнился величайшего отвращения. Вот только обращено оно было не против людей, моливших о жизни.

– Пусть с них снимут цепи и пошлют их наверх! – рявкнул он Са’Адару. – Вы! Берите рифы, как сможете! И кричите мне, если заметите скалы! – Он сам понимал, какой дурацкий и, того хуже, бесполезный приказ отдал.

Троим матросам было всяко не справиться с кораблем такой величины. Са’Адар принялся размыкать цепи, и Уинтроу спросил моряков:

– Где мой отец? Жив он?

Они непонимающе уставились на него, и он сообразил: да они же не знают! Уж конечно, отец запретил команде всуе болтать о своих семейных делах. И Уинтроу спросил иначе:

– Где капитан Хэвен?

– Там… внизу, – ответил один из матросов. – Ему вроде голову пробили… и ребра переломали…

Уинтроу еще раз все мысленно взвесил – и принял решение в пользу своего корабля.

– Мне нужно, чтобы капитан был здесь, – сказал он Са’Адару. – И… поосторожнее с ним! Что толку, если притащите его сюда без сознания!

«А бесполезным незачем жить», – добавил он про себя, глядя, как жрец посылает двоих за капитаном. Присказка надсмотрщиков, надзирающих за рабами, превращалась в жизненное кредо. Если он хотел спасти команду, то должен был доказать рабам ее полезность. Он сказал:

– Пусть пошлют наверх каждого моряка, который еще двигается.

«Расписной» передернул плечами:

– А кроме этих, никого больше нет.

«Итак, только двое. И еще отец. Да простит меня Са…»

– Ты! – сказал он «расписному», выкинувшему Торка за борт. – Ты выбросил за борт моряка, который мог нам еще пригодиться. Значит, поработаешь за него. Полезай наверх, во-он туда – в «воронье гнездо»! Это место впередсмотрящего. Будешь кричать мне обо всем, что увидишь! – И Уинтроу обвел свирепым взглядом стоявших вокруг. То, что они стояли просто так, опустив руки, внушило ему необычайную ярость. – Остальные – бегом задраивать трюмные люки! И чтобы помпы немедленно заработали! Я и так уже чувствую, что корабль тяжелеет! Только Са знает, сколько воды мы приняли! – И он добавил чуть тише, но по-прежнему повелительно: – Очистите палубу от трупов. И сорванные тенты нужно убрать!

«Расписной» отвел взгляд от Уинтроу и посмотрел на «воронье гнездо», едва видимое наверху мачты:

– Туда? Я не могу…

Уинтроу ощущал течение, словно живое существо, неудержимо увлекавшее «Проказницу». Прилив мчался в узкостях с быстротой горной реки. Со штурвалом приходилось буквально сражаться.

– Живо! Шевелись, если жить охота! – гаркнул он во весь голос. – Времени нет тебе бояться, а мне тебя уговаривать! Сейчас главное – корабль! Спасем «Проказницу» – все спасемся!

И в это время рядом послышалось:

– Первый и единственный раз слышу, чтобы ты разговаривал, как полагалось бы моему сыну.

Половина лица Кайла Хэвена была покрыта темной спекшейся кровью. Он двигался, неловко скособочившись, чтобы лишний раз не тревожить переломанные ребра. Он был бледней серого неба над головой. Посмотрел на своего сына, крепко державшего корабельный штурвал, на покрытых шрамами «расписных», бегом мчавшихся исполнять его распоряжения, окинул взглядом разгром на палубах и медленно покачал головой:

– И все это тебе понадобилось, чтобы обрести мужество?

– А я его и не терял, – ответил Уинтроу. – Ты его просто разглядеть не мог. Потому что я – не ты. Я не был крупным, сильным и грубым. Я – это я!

– Ты не желал соответствовать… Тебе было плевать на то, что я мог тебе дать. Ты… и этот корабль… оба вы – недоросли избалованные…

– Некогда нам препираться, – сказал Уинтроу. – Проказнице одной не справиться. Она и так мне помогает, но нужны еще и твои глаза… твое знание… – Он не смог вовсе изгнать горечь из своего голоса. – Мне нужен твой совет, отец.

– Он что, правда твой отец? – с ужасом осведомился Са’Адар. – Он сделал рабом собственного сына?

Ни тот ни другой ему не ответили. Оба вглядывались вперед, в бушующий шторм. Не дождавшись отклика, жрец отступил прочь, оставив их почти что наедине.

– И что ты с ней собираешься делать? – спросил отец неожиданно. – Даже если мы выведем ее невредимую из пролива, моряков, чтобы с парусами работать, все равно нет. А воды здесь очень сложные даже для опытной команды! – И Кайл фыркнул: – Едва успев присвоить, ты ее немедленно потеряешь.

– Я просто буду делать, что смогу, – ответил Уинтроу. – И настолько хорошо, насколько смогу. То, что произошло, случилось не по моему выбору. Но я верю, что Са смилуется над нами.

– Са! – Кайл с отвращением мотнул головой. Но тут же начал распоряжаться: – Держи ее посередине пролива… Нет, еще на левый борт… Вот так… Так и держи. А где Торк? Его бы наверх сейчас, впередсмотрящим…

Уинтроу чуть призадумался, сопоставляя сказанное отцом с тем, что доносили ему чувства Проказницы. И только потом выправил курс.

– Торк умер, – сказал он, помолчав. – Выкинули за борт. Поскольку один из рабов счел его бесполезным. – И он ткнул подбородком в сторону «расписного», мертвой хваткой вцепившегося в снасти где-то на середине пути к «вороньему гнезду». – Я его и послал впередсмотрящим.

Жуткое молчание сопроводило эти слова. Когда отец заговорил снова, его голос дрожал от внутреннего напряжения.

– Все это… – он говорил тихо, чтобы слышал только Уинтроу. – Ты устроил все это… только затем, чтобы взять корабль прямо сейчас… а не… через несколько лет?

Уинтроу подумал, что в этом вопросе заключалась вся разделявшая их бездна. Бездна, через которую никогда не будет наведен мост.

– Ничего подобного, – сказал он.

Слова получились совершенно дурацкие, но он знал: он может говорить хоть целую жизнь – отец все равно его не поймет. Все, что у них будет когда-либо общего, – это корабль.

– Давай лучше проведем ее между скалами, – предложил он. – Между собой разбираться будем потом!

Миновало, как ему показалось, долгое, долгое время… но все-таки отец шагнул вперед и встал рядом с ним. И его рука легла на штурвал рядом с рукой сына. Он глянул вверх, на снасти, заметил там одного из своих моряков.

– Кальт! – крикнул он. – Оставь! Лезь в «воронье гнездо»! – И вновь посмотрел вперед. – Вот оно, – негромко предупредил он Уинтроу. – Начинается!

Корабль, и так мчавшийся сломя голову, только теперь начал настоящий разбег…

– Продали меня, значит, – тусклым голосом проговорила Малта. – Продали меня какому-то чудищу, чтобы за корабль расплатиться. Чтобы меня утащили в деревню на болоте, где я немедленно обрасту бородавками и стану производить младенцев, пока вы будете богатеть на новых торговых сделках с семьей Хупрусов. Только не воображайте, будто мне невдомек, как это делается! Всякий раз, как женщину из Удачного выдают замуж в чащобы, ее семья тут же начинает прямо пухнуть от денег.

Ее разбудили раньше обычного и вызвали на кухню ради этого разговора. Даже завтрак еще не был готов.

– Малта, все на самом деле не так, – сказала мать точно тем голосом, каком обычно призывала ее «выслушать разумные доводы».

Ее бабка, та, по крайней мере, не прикидывалась и не прятала своих чувств. Она наполнила чайник и поставила его на плиту. Нагнулась и сама раздула огонь.

– Вообще-то, ты сама себя продала, – сказала она обманчиво дружелюбно. – За шарфик, кристалл огня и сновидческую шкатулку. Только не пытайся нас убедить, будто у тебя ума не хватало понять, что ты делала. Ты очень о многом хорошо осведомлена, хотя и прикидываешься простушкой.

Малта некоторое время молчала. Потом буркнула:

– Все лежит у меня в комнате. Могу вернуть хоть сейчас.

Кристалл огня… Как ей не хотелось расставаться с кристаллом огня. Но все лучше, чем помолвка с каким-то жабообразным выходцем из чащоб. Она вспомнила свой сон, в котором целовала его, и содрогнулась. В реальности, когда он откинет вуаль, его губы непременно окажутся бугристыми от бородавок. При одной мысли о подобном поцелуе ей хотелось плеваться. Какая несправедливость – послать ей сон о красавчике, когда на самом деле он жаба!

– Поздновато ты спохватилась, – посуровела мать. – Если бы не наврала насчет шкатулки, дело еще можно было бы поправить… Хотя нет, о чем это я! Ты ведь к тому времени уже взяла у него камешек и платок. Не говоря о стакане, из которого отпила! – Она помолчала, потом продолжала несколько добрее и мягче: – Малта… Никто не собирается силой выдавать тебя замуж. Все, о чем мы с ними договорились, – это позволять молодому человеку время от времени видеть тебя. И тебе не придется оставаться с ним наедине. Кто-нибудь обязательно будет присутствовать: либо я, либо бабушка, а может, Рэйч или Нана. Так что бояться тебе совершенно нечего. – Она прокашлялась и заговорила почти совсем спокойно: – С другой стороны, я и по отношению к нему не допущу никакой неучтивости. Ты не будешь опаздывать и не станешь ему грубить. Ты будешь с ним разговаривать как с любым почетным и уважаемым гостем нашего дома. А значит – чтобы никаких дикостей насчет деревень на болотах, бородавок или производства младенцев.

Малта выбралась из-за стола и пошла отрезать себе кусок вчерашнего хлеба.

– Ну и замечательно. Я вообще не буду с ним говорить, – заявила она.

Ну и что, интересно, они смогут поделать? Как сумеют заставить ее с ним разговаривать да еще и вежливой быть? Чтобы она притворялась, будто он ей нравится, – еще не хватало! Пусть увидит, что внушает ей отвращение, – и убирается восвояси. Знать бы только, позволят или нет ей оставить себе шарфик и кристалл, если он скажет, что раздумал жениться на ней… Сейчас, пожалуй, не стоит об этом спрашивать. Но вот шкатулку свою пускай забирает когда угодно. Все равно, как Малта раскрыла ее, она стала серой и неинтересной, точно прогоревшая зола в очаге. Аромат, правда, сохранился, но не ради же аромата ее у себя держать.

– Малта, это не те люди, которых позволено обижать, – заметила мать.

В последнее время она часто выглядела утомленной. На ее лице появились новые морщины, а о волосах она стала заботиться еще меньше прежнего. Скоро станет такой же кислолицей, как бабка… Что касается бабки, то она хмурилась.

– Дело не в том, кого позволено обижать, а кого нет, – сказала она. – Есть масса способов отвадить нежеланного жениха, но грубость в их число не входит. По крайней мере, в нашей семье.

Малта вдруг спросила:

– Когда вернется мой отец? – И сразу же: – Персикового варенья не осталось?

– Мы ожидаем его возвращения не раньше конца весны, – устало ответила мать. – А почему ты спрашиваешь?

– Я просто думаю, что он не стал бы принуждать меня к этому. Прикидываться, будто мне нравится человек, которого я и не видела-то никогда, и видеть не хочу. Есть в этом доме хоть что-нибудь вкусное?

– Возьми маслом помажь. И никто не вынуждает тебя прикидываться, будто он тебе нравится! – рассердилась бабушка. – Ты не проститутка, чтобы за плату улыбаться, пока он зубы скалит. Я же только говорю, что ты должна обходиться с ним вежливо! И не более! Что до него, в его добронравии и воспитанности я уверена. В этом мне дала слово Каолн – а я очень много лет ее знаю. Все, что от тебя требуется, – простая вежливость! – И, несколько понизив голос, бабка добавила: – Уверена, очень скоро он убедится, что ты ему не подходишь, и избавит тебя от своего внимания.

Прозвучало это почему-то весьма оскорбительно. Так, будто она, Малта, была его недостойна.

– Я… попробую, – неохотно согласилась Малта.

И бросила черствый хлеб на стол перед собой. Что ж – будет хоть повод умыть как следует Дейлу. Хватит уже той при каждом удобном случае болтать о молодых людях, заглядывающих к ним в дом. Малта знала: все они друзья Сервина. Но Дейла знала их имена, и они шутливо поддразнивали ее, а иногда приносили ей сладости и безделушки. Однажды, когда Малту отпустили на рынок пряностей с Дейлой (и Рэйч в придачу), один из друзей Сервина вправду узнал Дейлу – и отвесил ей такой роскошный поклон, что его плащ заполоскался на ветру! Он даже хотел угостить их чаем с пряностями, но Рэйч сказала, что они торопятся домой, и в результате она, Малта, предстала перед ним не почти взрослой девушкой, а несмышленым младенчиком. Так что неплохо будет просто ради разнообразия поведать Дейле о молодом человеке, который посещает их дом, причем именно ради нее. О его бородавках при этом рассказывать необязательно. Зато можно обрисовать его как таинственного и опасного… Малта про себя улыбнулась. И мечтательно уставилась вдаль, уже репетируя выражение лица, с которым будет рассказывать Дейле о своем поклоннике.

Мать стукнула перед ней горшочком меда.

– Спасибо, – отозвалась Малта рассеянно и запустила в мед ложку.

Может, хоть Сервин ревновать начнет?

– Так ты оставишь меня в живых? – негромко спросил Кайл Хэвен.

В сером небе понемногу разгорались краски рассвета. Он пытался ничем не показать своих чувств, но все равно в голосе грубость мешалась со страхом. Еще Уинтроу расслышал усталость. Вполне понятное утомление. Бесконечная ночь была почти на исходе, но она вымотала всех: их с отцом у штурвала, Кальта, глядевшего сверху, и Проказницу, кричавшую им о том, что удалось рассмотреть. Каким-то чудом страшные расщелины остались наконец за кормой, и теперь Уинтроу помимо воли восхищался выдержкой отца. Вот кому действительно многое пришлось вынести. Он по-прежнему стоял скособочившись, оберегая ребра с левого бока, но как мог помогал вести корабль сквозь пролив. А теперь вот просил собственного сына оставить ему жизнь. Это тоже потребовало усилий. Горьких усилий.

– Я сделаю все возможное, чтобы сохранить тебе жизнь. Это я обещаю. – Уинтроу посмотрел на Са’Адара, все еще стоявшего на корме, и спросил себя, какова цена будет его мнению в тех решениях, которые будут приниматься теперь. – Можешь мне не верить, – продолжал он, – но твоя смерть стала бы для меня горем. Я и так скорблю обо всех смертях, случившихся на корабле.

Кайл Хэвен смотрел прямо вперед.

– Левее держи, – вот и все, что он ответил.

Вода кругом них перестала кипеть бурунами. Кривой остров уходил за корму: перед «Проказницей» открывался Хаузеров пролив.

Сын чуть довернул штурвал. Над ними, в снастях, кричали и переругивались новоиспеченные мореходы: спорили, что делать и как. Отец был прав: команде, в которой всего двое опытных матросов, не совладать с большим судном. Уинтроу стиснул штурвал. Должен, должен быть какой-то способ!

– Помоги мне, кораблик, – выдохнул он еле слышно. – Вразуми, как поступить…

И ощутил ее усталый ответ, в котором не было уверенности, лишь вера. В него.

– Там, за нами, еще корабль, – подал голос Са’Адар. – Он нас догоняет, и быстро. – Жрец вгляделся сквозь серую пелену непрекращающегося дождя и воскликнул: – Да это же флаг Ворона! Возблагодарим же Са всеблагого!

И, сорвав с плеч ободранную рубашку, Са’Адар принялся радостно махать настигающему кораблю.

– У них там у штурвала мальчишка! – прокричал сверху Соркор. Шторм затихал, даже дождь грозил перестать, но голос напрягать все равно приходилось. – И на палубах полный бардак! Уж не бунт ли произошел?

– Все к лучшему… все за нас! – отозвался Кеннит. Кричать как следует он уже не мог, просто не было сил. Он выдохся. Помолчал, чтобы отдышаться, и приказал: – Готовь абордажную команду! Мы возьмем «Проказницу», как только она выйдет в пролив!

– А мальчишка здорово управляется, хоть и паруса у них все враздрай… Погоди-ка! – Судя по голосу, Соркор не мог поверить увиденному. – Кэп, да они нам машут! Кажется, тот малый нас приглашает приблизиться!

– Ну так не будем заставлять его ждать. Готовь команду для абордажа! Хотя нет. Постой… – Он собрался с духом и выпрямился. – Я сам их поведу. Ганкис! К рулю! Этта, где мой костыль?

Все сбывалось. Это был ЕГО корабль, и он сам шел к нему в руки. Госпожа удача не торопилась его покидать. Он верил, он надеялся, он ждал – и вот он, его прекрасный живой корабль! По мере того как они сближались, Кеннит приходил к выводу, что в жизни своей не видел судна прекраснее. С юта «Мариетты» «Проказница» была видна ему вся. На шкафуте пластался обрушенный тент, на нем кучами громоздились тела, а паруса корабля полоскались, точно юбки портовой грязнухи, – но серебряный корпус так и сиял, а великолепные обводы казались ему сущей музыкой.

Он пошатнулся, и Этта с готовностью подхватила его. Ганкис теперь стоял у штурвала. Старый матрос странно посмотрел на своего капитана – наполовину с жалостью, наполовину со страхом.

– Не знаю я, где твой костыль. Давай я к поручням тебя подведу…

Тихо рыча от напряжения, она повела Кеннита вперед. Он передвигался неверными, неуклюжими скачками, но наконец достиг поручней и повис на них, схватившись обеими руками.

– Любовь моя, – выговорила она очень тихо, – лучше тебе пойти вниз и отдохнуть хоть немножко. А Соркор пусть возьмет для тебя этот корабль…

– Нет! – отказался он яростно. У него и так все силы уходили на то, чтобы стоять на одной ноге и не падать от боли и слабости, а тут еще приходилось тратить их на глупые споры. – Нет. Она моя, и я должен быть среди первых, кто взойдет на ее палубу. Ибо это моя удача ее сюда привела!

– Ну пожалуйста, – голос Этты срывался. – Дорогой мой. Любимый. Если бы ты мог посмотреть на себя со стороны…

– Ох, Са! – восторженно воскликнул подбежавший к ним Соркор. – Ох, Кеннит, кэп!

– Я сам поведу абордажную команду, – сказал ему капитан.

Уж его-то старпом не станет с ним спорить. И бабе проклятой больше не даст перечить ему.

– Так точно, кэп! – тихо подтвердил Соркор.

– Да ты что, серьезно? – закричала Этта на Соркора. – Посмотри на него! Он же с ног валится! Не надо было ему позволять на палубе оставаться. Знала бы я, чем все это кончится…

– Оставь его, – сказал Соркор тихо, но твердо. Он принес с собой Кеннитов костыль, но не дал капитану, а положил в сторонке на палубу. – Я для тебя, кэп, подвесное сиденье устрою. Скоро ты будешь на палубе своего корабля. Своего живого корабля.

– Но… – начала было Этта.

– Я пообещал ему! – резко оборвал Соркор. – Сама-то посмотри на него, женщина! Дай выполнить слово, которое я дал капитану! – И совсем тихо добавил: – Потому что больше ничего мы для него сделать не можем.

– Но… – выговорила она снова. И посмотрела на Кеннита. Казалось, она вообще перестала дышать. Просто смотрела на него, и все. А потом подняла глаза на Соркора и сказала тихо и твердо, как о решенном: – Тогда я пойду с ним.

Соркор кивнул:

– Мы оба пойдем.