Волшебный корабль (Робин Хобб). Глава 4

Глава 4

Делипай

Кеннит смочил платочек в лимонном масле и тщательно прошелся по бороде и усам. Потом еще раз посмотрелся в зеркало, золоченая рама которые красовалась над его лоханью для мытья. Душистое масло придало его мужской растительности изысканный блеск. Капитана, однако, больше интересовал источаемый маслом аромат, увы недостаточно сильный, чтобы защитить его обоняние от смрада, долетавшего со стороны Делипая.

Всякий раз, когда Кеннит возвращался сюда, ему казалось, будто его тычут носом в вонючую подмышку отроду не мывшегося раба.

Он покинул каюту и вышел на палубу. Снаружи царила та же влажная духота, что и внутри, а запах ощущался еще сильнее. Кеннит с омерзением оглядел приближавшиеся берега Делипая. Ничего не скажешь – тот, кто выбрал для пиратского притона именно это местечко, поистине знал, что делал. Чтобы добраться сюда, следовало в совершенстве владеть искусством плавания по рекам и вдобавок блестяще знать местность. Ибо речушка, по которой можно было пробраться именно в эту лагуну, мало чем отличалась от доброй дюжины точно таких же, петлявших среди множества островов Изменчивого побережья. Поди догадайся, что именно здесь пролегает фарватер[20 - Фарватер – безопасный для плавания судов путь среди островов, мелей и иных препятствий.] – узкий, но достаточно глубокий, чтобы принять парусный корабль. Выводил же этот фарватер в замечательную лагуну, надежно защищенную от самых свирепых штормов.

Вне всякого сомнения, когда-то здесь было красивейшее местечко. Люди понатыкали всюду причалы и пирсы[21 - Пирс – двусторонний причал, расположенный внутри акватории порта перпендикулярно или под углом к береговой линии.], успевшие за давностью лет обрасти мхом. От роскошной зелени, некогда одевавшей берега, остались одни воспоминания – вода размывала обнаженную землю и превращала ее в грязь. Увы, течение реки было почти незаметно, в воздухе совсем не чувствовалось ветра. Ничто не уносило сточные воды неопрятного пиратского городишки, ничто не развеивало вонючий дым, висевший в неподвижном воздухе над его домами, лачугами и мастерскими. В свой срок прольются зимние дожди, чтобы, пусть и ненадолго, дочиста отмыть Делипай и обновить воду в гавани. Но пока до этого было еще далеко – и хрустальная некогда лагуна благоухала всеми ароматами неопорожненного ночного горшка.

Задержаться здесь на якорной стоянке более чем на несколько дней значило заразить корпус корабля гнилью и плесенью. Испить воды из большинства колодцев – нажить жестокий понос, а при особом «везении» – еще и лихорадку в придачу… И тем не менее Кеннит, наблюдавший за работой команды, видел, что его люди трудились слаженно и охотно. Даже те, кто сидел в гребных шлюпках («Мариетта» входила в порт на буксире), старались изо всех сил. Для них смрад, долетавший с берега и поднимавшийся из воды, был не просто зловонием. Это был благословенный запах родного дома… и платы. Традиция предписывала незамедлительную дележку какой ни есть добычи, как только корабль ошвартуется у причала. А стало быть – всего через несколько часов бравые морские разбойники будут обнимать непотребных девиц и вволю заливать глотки пивом. Ради этого следовало постараться!

Да. И еще прежде, чем назавтра взойдет солнце, большая часть кровью заработанных денежек перекочует в ненамозоленные ладошки купцов, содержателей гостиниц и хозяев потаскух Делипая. Кеннит с жалостью покачал головой и вновь прошелся по усам смоченным лимонным маслом платочком. Он даже позволил себе слегка улыбнуться. По крайней мере, нынче от их пребывания в Делипае будет определенный толк. Ибо команда будет не просто сорить деньгами по кабакам, но и распространять весьма полезные семена. Семена его честолюбия. Не успеет взойти солнце, как половина города прослышит о замечательном жребии, предначертанном капитану Кенниту на острове Иных… А посему, когда они причалят и настанет время дележки, капитан намерен был явить примерную щедрость. Нет-нет, он ни в коем случае не собирался действовать напоказ. Просто его доля будет равна удвоенной доле команды – и не более. Пусть люди сойдут на берег с приятной тяжестью в кошельках. Пусть знает и помнит весь Делипай, что пиратам капитана Кеннита нет нужды отказывать себе в удовольствиях. Пусть припишут это удачливости щедрого предводителя.

И задумаются – а может, нехило бы и всему Делипаю со временем оказаться под крылышком его щедрой удачи?

Старший помощник почтительно замер рядом с облокотившимся о поручни капитаном.

– Соркор, – обратился к нему Кеннит, – видишь вон там холмик с утесом? Думается мне, если бы построить там башню, река просматривалась бы на порядочное расстояние. А если еще поставить на той башне баллисту-другую, то ни один корабль, сумевший обнаружить фарватер, просто так к гавани не подберется. То есть город и о любой опасности узнавал бы заранее, и в случае чего мог бы хорошо держать оборону. Что скажешь?

Соркор прикусил губу, но ничем более себя не выдал. Всякий раз при приближении к Делипаю Кеннит заводил с ним этот же разговор. И всякий раз бывалый старпом отвечал одними и теми же словами.

– Скажу, господин мой, что, найдись в здешних болотах хоть сколько-нибудь камня, и башню можно было бы возвести, и валунов наверх натаскать для баллисты. Дело хорошее, кэп, и нет в нем ровно ничего невозможного. Вот только кто станет за все платить да и за строительством присматривать? В Делипае, сам знаешь, народ только тем и занят, что ссорится да грызется. Где ж им между собою договориться, чтобы целую башню возвести да еще и дозор на нее выставить?

– Будь в Делипае сильный правитель, – сказал Кеннит, – он бы справился и не с таким делом. Он, пожалуй, с этой башенки только начал бы.

Соркор бросил на капитана опасливый взгляд. Их традиционный разговор получил новое и неожиданное продолжение. Нет ли тут какого подвоха?

– Делипай – город свободных людей, – проговорил он осторожно. – У нас нет правителя.

– Это верно, – согласился Кеннит. И тут же пустил пробный шар: – Вот потому-то нами и правит жадность купцов и потаскушичьих сутенеров. Подумай сам! Каждый из нас, собратьев-пиратов, за свою добычу жизнью рискует. Но когда приходит пора снова поднимать якорь, где оно, наше золотишко? Уж конечно, не у нас в карманах. И получается, что в итоге храбрый моряк покупает за свои деньги одну головную боль, а то еще дурную болезнь, если по притонам таскался. И чем больше монет тратит он в Делипае, тем, выходит, дороже встают ему девки, еда и питье! Но ты прав, Соркор. Делипаю не правитель нужен, а предводитель. Человек, который заставит здешних жителей самих управлять своей жизнью. Чтобы каждый раскрыл пошире глаза и увидел, ЧЕМ мог бы в действительности обладать!

И Кеннит вновь обратил взор на своих матросов, что орудовали веслами на шлюпках, буксировавших тяжелую «Мариетту». Его ленивая, расслабленная поза ничего не могла подсказать Соркору – только что произнесенное капитаном на самом деле было тщательно отрепетировано заранее. Кеннит придерживался весьма высокого мнения о своем старпоме. Соркор был не только лихим мореплавателем, но и большим умницей (хотя доброго образования получить ему не довелось). И хитрый капитан имел основания полагать: если уж ему удастся увлечь своего старшего помощника такого рода прожектами, значит начнут прислушиваться и все остальные!

Он незаметно покосился на Соркора и увидел, что загорелый лоб старпома рассекла морщина. Она прорезала белесый шрам на месте, где когда-то была рабская татуировка. Соркор думал долго и тяжко, но в конце концов сказал:

– Мы здесь – все люди вольные, но так было не всегда. Из тех, кто здесь поселился, половина были рабы, а другие едва ими не стали. И сейчас у многих невольничьи татуировки или оставшиеся от них шрамы. А у кого их нет, тем, вздумай они вернуться туда, откуда пришли, достались бы кнут и петля. Помнится, несколько дней назад ты что-то говорил о короле, которого-де пора завести нам, пиратам. И ты знаешь, не от тебя первого я слышу об этом. И чем больше у нас появляется купцов – тем чаще слышатся подобные разговоры. О всяких там мэрах, королях, городских советах и страже… Дело, конечно, хорошее, да только мы, беглые, у себя дома всего этого довольно уже нахлебались. Почему, собственно, мы и живем тут, а не там. Никто из нас не захочет, чтобы наверху сидел кто-то и указывал, что нам делать, а что нет. Нам этого хватает и на кораблях… со всем почтением, кэп. Прости уж за откровенность.

– Никаких обид, Соркор. Ты просто вот о чем поразмысли: безвластие и безначалие, милые твоему сердцу, на поверку оказываются всего лишь еще одной разновидностью гнета…

Говоря так, капитан пристально следил за выражением лица своего старпома, и недоумение, обозначившееся на нем на какой-то миг, сообщило Кенниту, что он выбрал неверные слова. «Надо будет, – сказал он себе, – научиться разговаривать с такими, как мой старпом, на их собственном языке!» И добавил с самой сердечной улыбкой:

– …как выразился бы какой-нибудь шибко образованный умник. Ну а я крепко верю в своих славных матросов и выражаться стану так, как мы тут обычно промеж собою толкуем. Иначе говоря, что мы до сих пор имели в Делипае? То один, то другой сукин сын в городе заправляет. Помнишь, как Подди со своей шайкой головы проламывал и кошельки отнимал? В те дни даже вроде как само собой разумелось, что, вздумай какой матросик пойти на берег не в компании своих парней, а один, так его еще до полуночи поколотят и обдерут как липку в каком-нибудь темном углу. Да и компании лучше было держать кулаки наготове, потому что банда Подди все одно на них налетит. И ведь так бы оно по сей день продолжалось, да стакнулись однажды команды с целых трех кораблей – и такого перцу им задали, что с тех пор ни слуху ни духу! А сейчас что творится? Самое малое в трех кабаках наш брат моряк может только гадать, что за свои деньги получит: шлюху, за которую заплатил, или по затылку дубинкой. И что? Никто ничего не делает. Все помалкивают себе в тряпочку. Кроме тех, ясно, кого прибили и обобрали, а что они могут поодиночке? Так-то вот.

Тут Кеннит снова украдкой покосился на Соркора и увидел, что лоб старпома собрался складками от умственного напряжения, но все-таки моряк согласно кивал головой. У капитана слегка перехватило дух, когда он заметил, что и рулевой навострил уши, прислушиваясь. В любое другое время Кеннит резко бы его одернул, но не теперь. В этот миг для него главным было ощущение пусть маленькой, но победы.

Но Соркор, как выяснилось, проявил не меньшую бдительность, чем его капитан.

– Эй, на румбе![22 - Румб – традиционно употребляющаяся в морской практике единица угла, равная

/

окружности видимого горизонта, т. е. 11,25°. «Стоять на румбе» говорили о рулевом, следившем за курсом.] – рявкнул он свирепо. – Не спать!

И подскочил к матросу с таким видом, словно намеревался дать ему зуботычину. Парень сморщился, явно ожидая удара, но не сделал попытки уклониться или тем паче удрать, бросив свой пост. Кеннит не спеша удалился, и до него доносились раскаты отборной брани, коей Соркор осыпал «ленивого недоумка». Палубные доски под капитанскими сапогами были белей белого – настолько, насколько тряпка и песок вообще были способны их отчистить. Глядя туда и сюда, Кеннит всюду видел умелый и старательный труд своих моряков. Ни одна живая душа не томилась от безделья. Кто возился с канатами, кто занимался уборкой. Кеннит удовлетворенно кивнул. Не так, ох не так все здесь выглядело пять лет назад, когда он впервые взошел на палубу «Мариетты». В те времена нынешний красавец-корабль был грязнющим корытом вроде тех, что составляли большинство пиратского флота. А его капитан – помнится, он приветствовал Кеннита отборными матюгами и не слишком меткой затрещиной – ничем особо не выделялся среди своей замусоленной и вшивой команды. Дворняга среди дворняг в уличной стае.

И все-таки Кеннит уже тогда совсем не случайно выбрал для себя «Мариетту». Как ни запаршивела она за годы полного небрежения, как ни грязна была ее палуба, как ни уродливы латаные-перелатаные паруса – он сумел разглядеть под всей этой мерзостью благородные стремительные обводы[23 - Обводы – внешние очертания корпуса судна, во многом определяющие ходкость и остойчивость судна, его грузоподъемность и другие важные качества.]. И еще то немаловажное обстоятельство, что капитан вполне созрел для смещения. В самом деле: разве тот хозяин на корабле, кто даже не доверяет своему старпому ругаться и разбираться с матросами вместо него? Такому предводителю в самом деле пора за борт… Кеннит его туда и отправил. Через семнадцать месяцев плавания. А еще через четыре месяца тем же способом избавился от старпома. К тому времени его прежние товарищи по кубрику чуть не в драку лезли, чтобы плавать под его началом. Так что у Кеннита был выбор. И он взял себе в старшие помощники Соркора. Со всем тщанием и чуть ли не с ухаживанием – лишь бы тот сделался его, Кеннита, верным сподвижником.

И когда они заполучили командование, капитан со старпомом увели корабль в открытое море, подальше от каких бы то ни было берегов. И там учинили форменную чистку команде. Так матерый картежник за игральным столом избавляется от лишних карт. Кеннит и Соркор оказались единственными людьми на борту, кто знал навигацию и мог проложить курс, так что бунта можно было не опасаться. Тем не менее Кеннит внимательно следил, чтобы строгость Соркора ни в коем случае не переросла в «рукосуйство». Кеннит полагал, что большинство моряков чувствуют себя всего лучше, если капитан правит ими твердой и справедливой рукой. Каждый должен знать свое место, свои права и обязанности, свое дело. Пусть привыкнут полагаться на своих товарищей и в особенности на вожака.

В общем, с прежней безалаберной вольницей было покончено. Кто способен был превратиться из раздолбая в справного моряка – превратился. Времени для этого было в достатке. «Мариетта» шла и шла вперед. До тех пор, пока на борту не иссякли съестные припасы, а Кеннит с Соркором не перестали узнавать звезды в небесах.

Когда наконец они привели свой корабль в порт (столь отдаленный, что даже Соркор не знал местного языка), «Мариетта» выглядела аккуратненьким купеческим суденышком, а команда бегом бросалась по местам по первому знаку начальства. Там-то Кеннит употребил свои деньги, которые давно и бережно скапливал, на переустройство корабля. Потом они подняли якоря… и капитан с лихвой вернул потраченное, посвятив целый месяц беспощадному разбою, подобного которому тамошние мелкие гавани никогда прежде не знали.

Обратно в Делипай «Мариетта» вернулась, доверху нагруженная невиданными товарами, не говоря уже о монетах никому не известной чеканки. Ну а моряки, выжившие в том походе, разбогатели, как ни разу доселе. И были преданы своему капитану, как верные псы.

Так одно-единственное плавание принесло Кенниту и корабль, и его нынешнюю репутацию, и целое состояние.

Честно признаться, в те дни он готов был вообразить, что переживает звездный час своей жизни и мечтать становится уже не о чем. Ан нет! Стоило выйти на берег – и все самодовольство слетело с него, как слезает отболевшая кожа после ожога. Да, вот они идут вразвалочку по улицам Делипая, его матросы, и у каждого – тяжеленный мешок награбленного: монет, слоновой кости, дорогих украшений. Все разодеты в шелка – важные господа, да и только…

Вот тут Кеннит внезапно и со всей остротой понял, что никакие они не господа, а всего лишь простые матросы и все их нынешнее великолепие через считаные часы будет проглочено ненасытной утробой вонючего Делипая. И в тот же миг безупречно отчищенные палубы «Мариетты», свежая краска на ее бортах и замечательные новые паруса показались ему триумфом столь же мимолетным, как и временное богатство команды. Он отделался от Соркора, приглашавшего своего капитана вместе повеселиться на берегу, и всю неделю стоянки напивался в одиночестве, не выходя из каюты. Вот уж чего он никак не мог ожидать – что его так выбьет из колеи именно успех! Кенниту казалось, будто его жестоко надули.

Он как следует пришел в себя лишь много месяцев спустя, и это время, выкинутое из жизни, недешево ему обошлось. В самом деле, как жить, если сбился с курса и потерял цель, если сам не знаешь – ради чего? При этом некоторой частью сознания он понимал, что не просчитался, выбрав себе старпомом именно Соркора. Старший помощник продолжал распоряжаться на корабле, как будто ничего не происходило, и в душу своему капитану не лез. Да и команда, если даже чувствовала, что с капитаном творится неладное, никак этого не показывала. В те невеселые дни Кеннит окончательно убедился, сколь верным был один из его обычаев: на правильном корабле капитану не обязательно иметь дело непосредственно с матросней. Достаточно изложить свои пожелания старпому. А уж тот проследит, чтобы все было должным образом претворено в жизнь, и ничем твоего доверия не обманет.

По-настоящему Кеннит пришел в себя в одно поистине прекрасное утро, когда Соркор постучал в дверь его каюты и сообщил, что вахтенные заметили замечательного жирного торговца, так не прикажет ли капитан пуститься в погоню?

Они тогда догнали купеческий корабль и взяли его на абордаж, захватив отменный груз благовоний и вин. Кеннит сам повел абордажную команду, оставив Соркора на «Мариетте». До того дня он рассматривал сражения и смертоубийства всего лишь как необходимую, но грязную и неприятную сторону избранного им для себя жизненного пути. Но тут его сердце впервые воспламенилось восторгом и яростью битвы. Раз за разом он убивал словно бы не врагов, а собственное разочарование… а потом, к его немалому удивлению, все враги куда-то подевались и убивать стало некого, и, отвернувшись от последнего по счету мертвого тела, свалившегося к его ногам, он увидел своих людей, сбившихся кучками на палубе купца и таращивших на него глаза. Никто ему ничего не сказал, он не слышал даже перешептываний, но взгляды, полные ужаса и восхищения, были красноречивее любых слов. Он-то думал, что завоевал команду порядком и дисциплиной, но именно в тот день они отдали ему свои сердца навсегда. И он из своего в доску парня превратился для них в некое высшее существо. Они даже разговаривали в его присутствии совсем не так, как между собой.

…И, только пьянствуя в кабаках Делипая, безудержно хвастались. Хвастались буквально всем. Начиная с железного порядка, установленного Кеннитом на борту, – вот, мол, мы какие, вот что мы терпим! – и кончая его же, Кеннита, невероятным боевым мужеством: все прочь с дороги нашего корабля!

С того времени они всегда ждали, чтобы он самолично возглавил их в битве. Когда он впервые велел им опустить оружие и принял сдачу у запросившего пощады торгового капитана, у его молодцов, успевших настроиться на славную сшибку, чуть вытянулись физиономии. Но позже владельцы выкупили корабль, а Кеннит выделил каждому пай заметно больше обычного, и от уныния не осталось и следа. Вот так-то. Все же в пиратской команде главное не доблесть, а жадность. И если это чувство удовлетворено – все будет в порядке.

В последующие годы Кеннит основал, а затем и упрочил свою собственную маленькую империю. В Калсиде, в портах, что попаршивее, нашлись торговцы, покупавшие самые необычные грузы, не задавая лишних вопросов. Нашлись и малозначительные вельможи, охотно посредничавшие при выкупе захваченных кораблей, их грузов и капитанов с командами. Вот где делались по-настоящему выгодные дела – а вовсе не в Делипае и не в Порт-Черепе! В последнее время Кеннит даже начал потихоньку мечтать – уж не помогут ли мелкие вельможи Калсиды признать пиратский архипелаг законным владением? Особенно когда он убедит тамошних жителей сделать его правителем? Вновь и вновь Кеннит мысленно подсчитывал, что, собственно, он сможет предложить обеим заинтересованным сторонам. Пиратам – законность их промысла: сделавшись каперами[24 - Капер, каперство – практика захвата частными судами неприятельских коммерческих судов или судов нейтральных стран, занятых перевозкой грузов для неприятеля. Делалось это по официальному разрешению своего правительства – «каперскому свидетельству».], они смогут более не страшиться призрака виселицы. Еще – открытую торговлю с другими портами. А коль скоро пиратские городки и острова будут объединены, все вместе они дадут отпор охотникам за рабами, исправно посещавшим эти места… Кеннит подумал было, что этого им может показаться недостаточно, но скоро отбросил эту мысль. По счастью, с торговцами из Удачного и Калсиды было яснее. Полная безопасность в водах Внутреннего прохода между Удачным, Калсидой и всеми сопредельными землями. Не бесплатно, конечно. Ничто в этом мире не дается задаром. Но безопасность будет обеспечена.

По губам капитана зазмеилась улыбка. Он знал: купцам придется по душе такая перемена.

Его размышления были прерваны беготней матросов: палубная команда приступила к швартовке. Люди вкалывали в охотку, развешивая вдоль борта тяжелые пеньковые кранцы[25 - Кранец – устройство для предотвращения трения или удара судна о причал либо о другое судно в процессе швартовки. На относительно небольших судах в качестве кранцев используются плетеные из канатов и набитые упругим материалом мешки или (уже в наше время) автомобильные шины.], чтобы «Мариетта» не ободрала себе бока о причал. Кеннит стоял молча и не вмешивался, лишь слушал, как Соркор вылаивает необходимые распоряжения. Капитан не двигался с места, покуда корабль не замер у пристани, а команда не выстроилась на шкафуте, взволнованно ожидая раздела добычи. Когда наконец Соркор подошел и остановился поблизости, Кеннит обратился к команде.

– Я, – сказал он, – предлагаю вам то же, что и последние три раза, когда мы останавливались в порту. Те из вас, кто пожелает, могут взять свою долю, оговоренную корабельным уставом, и унести ее с собою на берег, чтобы там продать, пропить или еще как-либо поступить с нею по своему усмотрению. Те же, кому присущи терпение и здравый смысл, могут бросить жребий о своей доле, после чего предоставить нам со старпомом распорядиться ею наиболее выгодным образом. Эти люди смогут послезавтра прийти на корабль и забрать все, что останется.

Кеннит обвел глазами обращенные к нему лица. Кто-то прямо встретил его взгляд, кто-то смотрел на товарищей, ожидая, чтобы они высказали свою волю. И все беспокойно переминались с ноги на ногу. Ну прямо малые дети, вот только в городе их ожидали игрушки особого рода – бабы и ром. Кеннит прокашлялся.

– Те из вас, кто прежде уже соглашался чуть-чуть потерпеть и доверял мне продажу своего пая, могут рассказать остальным, что в итоге получили денег больше, чем при самостоятельной распродаже. Дело в том, что виноторговец платит дороже за цельный груз бренди, чем какой-нибудь хозяин гостиницы – за единственный бочонок, который вы ему принесете. И цельные штуки шелка вкупе принесут больше, чем отдельные отрезы, которые вы предложите своим шлюхам. А впрочем, сами решайте. – Тут Кеннит сделал паузу.

Матросы внизу шевелились, вздыхали, топтались. Он сжал челюсти. Раз за разом он им делом доказывал, какой способ реализации груза был выгодней. Никто с ним про то и не спорил. Одна беда – стоило ошвартоваться в порту, весь здравый смысл без остатка куда-то вмиг улетучивался. Кеннит позволил себе досадливо вздохнуть и повернулся к Соркору:

– Итак, старший помощник, что же у нас на руках?

Соркор ответил с готовностью. Он вообще никогда не заставлял себя ждать. Он поднял свиток с записями о добыче и развернул его; со стороны казалось – он читал, но Кеннит знал: старпом оглашал список по памяти, ибо великолепно помнил все, что им досталось в походе. Спроси его: ну-ка, каков нынче один пай в шелковых тканях? – и он ответил бы без промедления. А вот читать, кстати, Соркор вообще не умел.

Команда довольно переговаривалась, предвкушая дележку. На причале уже собирались шлюхи и сводники, ожидавшие, когда матросов отпустят на берег. Из их толпы несся свист и вопли вроде кошачьих, иные потаскушки уже выкрикивали свою цену. Пираты волновались, точно звери на привязи, поглядывая то на Соркора со свитком, то на жриц любви, собравшихся около трапа и далее на грязных улицах, поднимавшихся в гору. Когда старпом закончил читать, ему пришлось дважды во все горло орать: «Тихо!» – прежде чем народ опять успокоился и Кеннит мог взять слово.

Капитан заговорил нарочито тихо:

– Те, кто все-таки решится бросить жребий о своей доле, пусть выстроятся возле моей каюты. Я приму вас по одному. С остальными разберется Соркор.

Повернувшись, он удалился к себе. Пускай Соркор действительно разбирается. Так будет лучше всего. Если старпом положит считать, что треть штуки шелка равна по стоимости двум пятым бочонка бренди или полумере циндина – им останется только принять такую оценку. И пускай довольствуются, коли нету терпения подождать и получить эквивалент в деньгах… Что ж, по крайней мере до сих пор никто не роптал. Возможно, команда, как и сам Кеннит, не сомневалась в честности строгого старпома. А может, просто они не решались пожаловаться капитану? Плевать, Кеннита устраивало и то и другое.

Очередь, собравшаяся у дверей капитанской каюты, была обескураживающе короткой. Кеннит выдал каждому авансом по пять сельдеров. Этого, рассудил он, было достаточно, чтобы весь вечер не испытывать недостатка в выпивке и продажных красавицах. И еще останется на пристойную комнату в гостинице – для тех, кто решит заночевать в городе.

Получив свое, люди немедленно удирали на пристань. Кеннит вышел на палубу как раз вовремя, чтобы увидеть, как последний из его матросов спрыгивает на кишащий людьми причал. Это зрелище чем-то напомнило ему стаю акул, бурлящую рядом с куском кровавого мяса. Именно так девки и сводники толпились вокруг появившегося моряка. Шлюхи, работавшие сами по себе, хватали его за руки, предлагая все способы любви вместе и порознь, сводники же старались перекричать их, убеждая матроса, что столь достойному юному богачу не следует мелочиться – он-де может позволить себе женщину в постели на всю ночь да еще и бутылку рома на столике… если только прибегнет к их услугам. Тут же болтались мелкие разносчики, гораздо менее голосистые, но тоже весьма настойчиво предлагавшие свежий хлеб, сладости и спелые фрукты. Молодой пират широко ухмылялся, наслаждаясь вниманием (пусть и корыстным) к своей персоне. Помнил ли он, что, как только исчезнет последняя монетка из его кошелька, эти самые люди мгновенно позабудут о нем – хотя бы он валялся беспомощным в переулке, в сточной канаве?

Кеннит повернулся спиной к шуму и суете. Соркор тоже успел покончить с дележкой и стоял на кормовой палубе возле румпеля[26 - Румпель – простой или составной рычаг, передающий усилие на руль корабля для изменения курса. Используется на небольших судах, где нет необходимости в штурвале и сложном рулевом механизме.], глядя на город. Кеннит слегка нахмурился. Старпому следовало бы заранее знать, кто из команды пожелает получить свою долю «живьем». Мог бы он и загодя прикинуть, что следует им выдать… Потом чело капитана разгладилось. Пусть все идет своим чередом. Так, как делал Соркор, оно было, наверное, и к лучшему. Кеннит протянул старшему помощнику большой тяжелый кошель, и тот безмолвно принял его.

– Ну что, Соркор? Пойдешь со мной превращать наш груз в звонкое золото?

Старпом с видимым смущением отшагнул чуть-чуть в сторону:

– Если не возражаешь, кэп, я бы для начала чуток времени попросил. Мне б того… тоже на бережок сбегать.

Кеннит скрыл разочарование.

– Мне-то все равно, – солгал он. И негромко добавил: – Признаться, меня здорово подмывает заменить тех людей, кто упорно забирает свою долю натурой. Ведь чем больше я продаю оптом, тем более выгодную цену мне предлагают. Что ты скажешь?

Соркор сглотнул. Потом кашлянул.

– На самом деле это их право, господин кэп. В смысле – брать свое деньгами или товаром. Так оно испокон веку делалось в Делипае. – И, замолчав, почесал шрам на щеке. Кеннит знал, что дальнейшие слова старпома были тщательно взвешены: – Все они добрые моряки, господин мой. И мореходы отменные, и товарищи надежные. И ни один не шарахается от работы – что паруса шить, что саблей махать. Только дело-то в том, что в пираты они подались не затем, чтобы по чьим-то установлениям жить, хотя бы тот человек был семи пядей во лбу и советы им давал самые распрекрасные. – Сделав над собой усилие, Соркор прямо посмотрел в глаза своему капитану. – Никто, ставши пиратом, не хочет, чтобы и тут им командовали. – И добавил с возросшей уверенностью: – И потом, кэп, мы без штанов останемся, если попытаемся заменить их. Это ж не какие-нибудь пресноводные швабры – ребята просоленные, просмоленные, все транцы[27 - Транец – плоский срез кормы судна, вертикальный или наклонный. Этот термин в морском жаргоне используется как синоним слова «задница».] в ракушках! А ежели мы станем в первую голову спрашивать, кто согласен, чтобы за них добычу-то продавали, так и наберем бесхребетных, которые сами за себя ничего не могут решить. Такие только и будут стоять да смотреть, как ты за них на чужой палубе рубишься, а через борт полезут, только когда победа будет в кармане. – И Соркор покачал головой, скорее рассуждая сам с собой, чем желая в чем-либо убедить капитана. – Ты завоевал их преданность, господин мой. Неразумно было бы лишать их еще и свободы воли. Они ведь слышат твои разглагольствования о всяких там королях-правителях, и им становится не по себе от подобных речей. Если на то пошло, никого нельзя силой заставить драться на своей стороне.

И Соркор умолк, ни дать ни взять спохватившись. Вспомнил, наверное, с кем разговаривает.

Кеннит ощутил внезапный укол ледяной ярости.

– Ты, без сомнения, прав, Соркор, – проговорил он ровным тоном. – Проследи, чтобы на борту осталась хорошая стража: я сегодня вечером не вернусь. Остаешься за главного.

И, отвернувшись, ушел. Он даже не оглянулся посмотреть на выражение лица своего старпома, которого, собственно, только что наказал отсидкой на корабле (ибо они давным-давно договорились между собой, что во время стоянок один из двоих непременно должен быть на борту). Ну и что? Поделом ему. А нечего было пускать прахом все воздушные замки, которыми Кеннит несколько месяцев тешил свое воображение. Шагая по палубе, капитан с горечью твердил себе, что, видимо, самая главная его глупость была в том, что он еще не разучился мечтать. Пора было научиться жить сегодняшним днем. Как все остальные. Все равно ничего большего ему не видать. Так он и останется всего лишь предводителем шайки мерзавцев, ни один из которых не видит дальше кончика своего носа.

Он легко перепрыгнул с палубы на причал. Несытое скопище шлюх и торговцев качнулось было к нему, но Кеннит угрюмо свел брови – и сомнительная публика отшатнулась, как от огня. Была все же у него в Делипае кое-какая репутация. Подумав об этом, Кеннит лишь еще больше расстроился. «Репутация! В Делипае! – мрачно думал он, шагая сквозь послушно расступавшуюся толпу. – Да это ж все равно что любоваться своим отражением в… луже мочи».

Итак, он – внушающий ужас и почтение капитан корабля. Спрашивается, надолго ли? А только до тех пор, пока эти шавки, его подручные, опасаются его сабли и кулака. Пройдут годы, и появится кто-нибудь сильнее, быстрее, хитрее капитана Кеннита. А он пополнит ряды нищих, опустившихся личностей, что слоняются в переулках, рассчитывая ограбить пьянчужку, либо торчат у задних дверей таверн в надежде поживиться объедками.

Ярость билась в его жилах, словно растекающаяся отрава. Он знал: было бы разумно подыскать место, где он сможет в одиночестве переждать одолевший его приступ черного настроения. Увы, в своем нынешнем состоянии он был всего менее склонен считаться с доводами рассудка. В этот момент он слишком ненавидел и себя, и весь свой мир. Его попросту тошнило от липкой черной грязи улиц и улочек, от пятен выплеснутых помоев, через которые он перешагивал, от вони и шума суетящегося Делипая. Как глупо было надеяться хоть что-то здесь изменить! Как желал бы он отомстить этому миру! Ах, если бы он только мог взять и уничтожить его!

Он знал: пора было идти торговаться с купцами. Ему было плевать. Все равно перекупщики, действовавшие в Делипае, отначивали себе столько, что игра не стоила свеч. Гораздо выгоднее было сбывать награбленное в Калсиде.

В своем мрачно-отчаянном расположении духа Кеннит позволил стервятнику-перекупщику выторговать у себя шелк едва ли за половину его истинной стоимости. Но когда тот попытался так же лихо заграбастать у него бренди и циндин – Кеннит показал зубы, и торговец в итоге был вынужден здорово переплатить, чтобы только Кеннит не плюнул да не ушел со всеми товарами к его конкуренту.

Сделку скрепил простой кивок, ибо капитан настолько презирал перекупщика, что даже не снизошел пожать ему руку. Золото перекочует из кошеля в кошель завтра утром, когда портовые рабочие выгрузят товар с корабля. Договорившись об этом, Кеннит вышел из лавки купца, не прибавив более ни слова.

Снаружи уже сгущались летние сумерки. Шум буйного веселья, доносившийся из кабаков, делался все слышнее. Ему вторил пронзительный звон насекомых и лягушачий хор из ближних болот и заросших папоротником низин. Дневная жара спадала, но едва установившаяся вечерняя прохлада, казалось, лишь выпустила на волю новые волны омерзительных запахов, оскорблявших обоняние Кеннита. Жирная грязь улиц громко чавкала под его сапогами. Он старался держаться подальше от переулков и подворотен, зная, что там могут таиться головорезы, охочие до поживы. У кого-нибудь может хватить ума напасть на него.

Мало-помалу, словно вспоминая о чем-то, Кеннит осознал, что успел притомиться. Он хотел есть. И пить. И он был опечален.

Приступ ярости миновал, оставив его внутренне опустошенным и очень несчастным. Он попытался мысленно определить виноватого. Без толку. Уж если искать действительного виновника всех бед, следовало – как обычно – в первую очередь оборотиться на себя самого, а эта мысль отнюдь не радовала капитана. Сам виноват – значит некого изобличать и наказывать. Скверно. Как ни старался он учитывать и не повторять однажды сделанные ошибки, дело кончалось лишь тем, что он совершал новые.

Спустя некоторое время ноги сами собой принесли его к непотребному заведению Беттель. Низкие окна были забраны ставнями, но свет все-таки сочился наружу. Смутно доносилась и музыка, в том числе резковатое сопрано певицы. Во всем Делипае насчитывалась едва ли дюжина зданий в два и более этажа; так вот, веселый дом Беттель был одним из этих немногих. Белые стены, крохотные балкончики, красная черепица на крыше, – ни дать ни взять, кто-то утащил калсидийский бордель вместе с девицами, чтобы плюхнуть его в делипайскую грязь. На каждой ступеньке крыльца красовались горшки с цветами, тщившимися перебороть уличное зловоние. Два фонаря, сработанные из латуни и меди, мерцали по сторонам зеленой, украшенной позолотой двери. Двое мордоворотов, дежурившие на входе, начали этак понимающе ухмыляться. Кеннит подавил острое желание сцапать обоих за грудки и как следует стукнуть друг о дружку черепами, так, чтобы хрустнули кости. Безмозглые здоровяки, привыкшие добывать себе на жизнь исключительно кулаками! Им, наверное, казалось, что одной силы всегда будет достаточно, и лишь Кеннит знал, как глубоко они заблуждались. Эх, взять бы их за глотки и с наслаждением ощутить, как сминается под пальцами плоть, как сипят в раздавленном горле последние предсмертные вздохи…

Кеннит ограничился тем, что ответил на ухмылки головорезов медленной улыбкой, в которой, по-видимому, ясно прочитывались его мысли. Через несколько мгновений даже до тупых громил кое-что начало доходить, и они подались в стороны, пропуская его внутрь. Когда он проходил, они чуть ли не вжимались спинами в стену.

Двери заведения затворились у него за спиной, отсекая грязь и вонючую духоту Делипая. Кеннит ступил на ковер, залитый приглушенно-желтым светом. В воздухе витал знакомый запах духов Беттель вперемешку с острым, дымным душком жженого циндина. Голос певицы и сопровождавший его сдержанный рокот барабанов слышались громче. Перед Кеннитом возник мальчик-слуга и безмолвно указал на его грязные сапоги. Капитан ответил кивком, и мальчишка стремительно припал на колени, чтобы начерно пройтись по сапогам Кеннита щеткой, а затем старательно навести лоск тряпочкой. После чего подал гостю тазик с прохладной водой и полотенце – смыть пот и пыль тяжкого дня. Возвращая полотенце, пират внезапно расчувствовался до того, что потрепал мальчугана по бритой макушке. Тот по-прежнему молча улыбнулся и бросился открывать перед ним следующую дверь.

Белая дверь медленно отворилась. Пение доносилось из комнаты, куда вошел капитан. Светловолосая женщина сидела на полу, скрестив ноги, и наигрывала на трех маленьких барабанах, выводя нескончаемую балладу об отважном возлюбленном, запропастившемся в морском путешествии. Кеннит едва удостоил ее взглядом. Ему уж всяко нужна была не эта девица с ее слезливыми песнопениями. Однако он не успел испытать и намека на нетерпение, ибо сама Беттель вспорхнула с мягких подушек своего трона и подхватила его под руку.

– Кеннит! – вскричала бандерша, и ее голос был полон ласкового упрека. – Наконец-то ты к нам пожаловал, бессердечный! «Мариетта» причалила уже давным-давно, так где ж тебя носило?

Ее черные от природы волосы были нынче перекрашены в рыжий цвет. Она была увешана драгоценностями и обильно надушена. Пышный бюст вздымался в вырезе платья, точно волны, грозящие перехлестнуть через борт.

Кеннит пропустил упреки Беттель мимо ушей. Он знал: предполагалось, что внимание бандерши очень ему польстит, и оттого неизменный ритуал встречи столь же неизменно вызывал у него раздражение. Уж конечно, Беттель не забывала его. Потому не забывала, что он ей за это платил. Он бросил взгляд поверх ее головы, обозревая комнату, убранную с безупречным вкусом. На диванах и в удобных креслах посиживали молодые люди и красивые женщины. Две девушки улыбнулись капитану. Обе были здесь новенькими. Все прочие старательно отводили глаза. Капитан снова повернулся к Беттель, продолжавшей весело ворковать.

– Что-то Этты не видно, – сказал он, прерывая поток комплиментов в свой адрес.

Хозяйка заведения погрозила ему пальчиком.

– Ты что себе думаешь, одному тебе она нравится? Не могла ж бедная девушка до бесконечности тебя ждать! Если опаздываешь, значит будь готов к тому, что…

– Позови ее и отошли в комнату наверху… Хотя постой. Пусть сперва вымоется – пока я буду есть. Пришли мне чего-нибудь вкусного, только не рыбу и не свинину, а прочее – на твое усмотрение. Хлеба свежего не забудь. Теперь что касается вина, Беттель. У меня, чтобы ты знала, вкус еще не отшибло. Так что если пришлешь такой же бурды, что в прошлый раз, моего покровительства этому дому больше не видать. Поняла?

– Но, сударь мой Кеннит, ты что себе думаешь, я прямо вот так вломлюсь в номер к почтенному клиенту и заявлю – дескать, Этта другому посетителю требуется? Чем, скажи на милость, твои деньги лучше чьих-то еще? Если ты являешься на ночь глядя, так изволь и выбирать из…

Кеннит уже не слушал ее. В углу комнаты имелась винтовая лестница, и капитан направился по ней наверх. На втором этаже он приостановился. Звуки, раздававшиеся здесь, напомнили ему возню крыс внутри стены. Фыркнув от накатившего отвращения, он открыл еще одну дверь и стал подниматься по скудно освещенной лестнице дальше наверх. Здесь, под самым свесом крыши, имелась комната, не смыкавшаяся стенами ни с одной из остальных. Зато здесь было окно, выходившее на лагуну. Привычка сработала – первым делом капитан выглянул наружу и убедился, что «Мариетта» спокойно стоит у пристани. На ее палубе светился одинокий фонарь. Там все было хорошо.

Он как раз отошел от окошка, когда в дверь постучался слуга.

– Входи, – буркнул Кеннит.

Появился мужичок, определенно кое-что повидавший в этой жизни. Широкое лицо украшали рубцы – следы множества драк. Тем не менее двигался он не без грации. Первым делом он затеплил камин, потом зажег свечи в двух канделябрах. Комнату залил теплый свет, и летняя ночь за окном сразу сделалась непроглядно-темной. Кеннит опустился в кресло возле камина. Не то чтобы ему хотелось согреться – вечер выдался достаточно теплым. Просто потянуло насладиться смолистым ароматом горящего дерева, полюбоваться пляской огня.

В дверь снова постучали, и появились еще двое слуг. Один опустил на белоснежную скатерть поднос с приготовленной снедью, другой держал в руках большую чашу и кувшин горячей воды. От воды шел пар и распространялся запах лаванды. «Все же Беттель знает, чем мне угодить», – умываясь по новой, не без самодовольства подумал пират. По его знаку слуги покинули комнату, и он сел ужинать.

После довольно-таки скудного корабельного рациона почти любая береговая еда сошла бы за деликатес, однако ужин, присланный ему бандершей, действительно был превыше всяких похвал. Мясо, плававшее в густом темном соусе, так и таяло во рту, хлеб еще не остыл после печи, а смесь пряных фруктов удивительным образом подчеркивала вкус основных блюд. Вино, правда, особо богатым букетом не обладало, но и оно оказалось более чем достойным. Кеннит ел не торопясь, с наслаждением. Он редко предавался плотским утехам – в основном когда у него делалось темно на душе. Надо же, действительно, утешаться хотя бы такой малостью… Тут Кеннит вспомнил, как его матушка, случалось, баловала его, когда он болел. Сравнение показалось ему недостойным, он постарался забыть о нем и отпихнуть прочь вместе с тарелкой. Налил себе еще стакан вина, сбросил сапоги и откинулся в кресле. Стал бездумно смотреть в огонь…

Легкий стук в дверь оповестил его, что прибыл десерт.

– Не заперто, – вяло отозвался пират.

Вкусная еда и вино на время отвлекли его от черных мыслей, но недолгое удовлетворение минуло, и он вновь остался один на один с темнотой. Темнотой бездонной и безбрежной, как сама ночь за окном. Перед лицом этой ночи все его усилия были прахом. Прахом и тленом. Удачи посещали его лишь на краткое время, тогда как неудачи…

– Я принесла тебе теплого яблочного пирога и свежих сливок, – тихо промолвила Этта.

Он чуть повернул голову и вполглаза посмотрел на нее.

– Славно, – сказал он без всякого выражения.

Она подошла. «Прямая… прилизанная…» – подумалось ему, как всегда при виде ее. На ней была лишь длинная белая рубашка. Она почти не уступала ему ростом, гибкая, словно ивовая ветка, длинноногая, длиннорукая. Кеннит молча наблюдал, как она ставит перед ним белое фарфоровое блюдо с десертом. От пирога пахло яблоками и корицей, а от женской кожи – жимолостью. Вот она выпрямилась… Кеннит некоторое время молча разглядывал ее. В темных глазах Этты не было и следа страсти. Губы ничего не таили.

Он ощутил внезапную вспышку желания.

– Раздевайся, – приказал он, – и ложись. Только сперва покрывало откинь.

Она повиновалась без малейшего промедления. Какое удовольствие было наблюдать, как она движется туда-сюда, исполняя его указания, как снимает и складывает покрывало, обнажая белые простыни, как потом собирает подол своего одеяния и стягивает его через голову… Аккуратно она уложила белую рубашку на низкий комод в изножье постели. Кеннит не сводил глаз с ее белых боков, нежной округлости живота, небольших грудей… Волосы у нее были темные, блестящие, обстриженные коротко, по-мальчишески. Все в Этте казалось длинным и плоским, даже черты лица. Она расположилась в постели молча, в тщательном соответствии с его вкусом. И стала безмолвно ожидать его.

Капитан поднялся и начал расстегивать рубаху.

– Вымылась? – спросил он грубо.

Этта ответила:

– Все, что можно смыть мылом и горячей водой, я смыла.

Она лежала так неподвижно и тихо. Кенниту вдруг пришло в голову, что она до ужаса боится его.

– Боишься меня? – спросил он прямо. И, еще не успев договорить, сообразил, что вопрос был неточен.

– Иногда, – ответила женщина.

Либо она очень здорово следила за своим голосом, либо ей действительно было на все наплевать. Кеннит повесил камзол на столбик, подпиравший балдахин кровати. Рубаха и сложенные штаны легли на тот же комодик, где уже белело одеяние Этты. Кеннит испытывал удовольствие, заставляя ее ждать, и нарочно раздевался не спеша, аккуратно складывая одежду. «Отложим десерт…» Вроде как теплый пирог и сливки на блюде возле огня. Они тоже подождут.

Он сел подле женщины на постель, протянул руку и ощутил гладкость ее кожи. От его прикосновения на ней появились легкие мурашки. Она ничего не сказала, не пошевелилась. Она не первый год встречалась с ним и знала, что именно ему нравится. И он платил деньги за то, чтобы все соответствовало его запросам. Ему не требовались ее ласки и помощь, не требовалось и ее одобрение. Это он собирался получить удовольствие, а отнюдь не она. Он гладил ладонью ее кожу и наблюдал за выражением ее лица. Она не пыталась встретиться с ним взглядом. Его руки исследовали ее тело. Она смотрела в потолок.

Гладкость ее кожи была нарушена лишь в одной точке. В пупке женщины был укреплен крохотный, не больше яблочного семечка, резной белый череп. Амулет, сработанный из диводрева, висел на серебряной проволочке, пронзавшей кожу пупка. Этта отдавала бандерше Беттель половину своего заработка за то, что та позволяла ей пользоваться амулетом, – череп был взят напрокат. Когда-то, когда они только познакомились, Этта рассказала Кенниту, что амулет отвращал от нее и дурные хворобы, и беременность. Тогда-то он в первый раз и услышал про диводрево… и дело кончилось личиной, которую он теперь носил на запястье.

Вспомнив про свой талисман, Кеннит невольно подумал, что деревянная рожица не двигалась и упорно молчала с тех самых пор, как они уехали с острова Иных. Похоже, он вновь сделал ошибку, снова впустую потратил время и деньги, и талисман был тому вещественным свидетельством. Пират скрипнул зубами, и Этта едва заметно вздрогнула. Тут до него дошло: он так стиснул ее бедро, что еще немного – и не миновать бы синяка. Кеннит разжал пальцы, и его руки вновь отправились в путь. «Хватит. Думай лучше о том, чем занимаешься».

Почувствовав, что готов, он раздвинул ей ноги. Дюжина толчков… и он опорожнился, выплеснув в податливую глубину весь свой гнев, все разочарование и напряжение. Сделалось лучше. Некоторое время он спокойно лежал, наслаждаясь покоем. Потом снова взял ее, на сей раз медленно, неторопливо. Тут ее руки обняли его плечи, ее бедра ответили на его движения, и он понял: она тоже кое-что получала от их соития. Он не возражал: пусть наслаждается, если только это не помешает наслаждаться ему.

А вот что было воистину удивительно, так это то, что он взял и поцеловал ее напоследок. Этта вновь тщательно хранила неподвижность. «Поцеловал. Шлюху». Кеннит откинулся на постели. Ну и поцеловал. Кому какое дело. Он заплатил за право делать с ней все, что ему вздумается. И ему было плевать, что именно выделывал нынче вечером этот рот, который он поцеловал. Шлюхин рот…

В ящике комода лежал просторный шелковый халат. Кеннит накинул его и, сев у огня, занялся десертом. Этта осталась в постели. Где ж еще находиться жрице платной любви? Пират успел прожевать два кусочка пирога, когда она подала голос.

– Ты задержался сегодня, – проговорила она. – Я уже боялась, что ты не появишься.

Он поддел вилкой еще кусочек. Хрустящая ломкая корочка, а внутри – яблоки с корицей. Кеннит взял сливок. Не торопясь проглотил. И поинтересовался:

– Воображаешь, мне есть дело до твоих страхов? Или вообще до того, что ты там думаешь?

Она едва не посмотрела ему в глаза.

– Я думала, ты все же заметил бы, если бы меня не оказалось на месте. Я-то ведь переживала, когда ты не приходил. Раньше…

Он расправился еще с одним кусочком пирога.

– Дурацкий разговор. Не желаю его продолжать.

– Как скажешь, – отозвалась она, и он не знал, выполняет она его приказание или же соглашается с ним.

А впрочем, не все ли равно? Этта не сказала больше ни слова, пока он приканчивал пирог. Он налил себе еще стакан вина. Поудобней устроился в кресле и начал мысленно перебирать события последних недель, оценивая сделанное и несделанное. «Я дурак, – решил он наконец. – И вел себя по-дурацки». Следовало отложить поездку на остров Иных. Но коль скоро предсказание было получено – лишь последний тупица стал бы вот так, как он, вываливать команде свои честолюбивые планы. Недоумок. Дубина… Теперь над ним, наверное, хохотал уже весь Делипай. Кеннит без труда вообразил, как гогочет пьянствующий по тавернам народ. «Король пиратов? – восклицают они. – Ага, только короля нам тут и не хватало. И особенно такого, как он».

И они смеются… смеются…

Сознание затопило жгучим стыдом. Опять он опростоволосился. Сел в галошу. Жидко обделался. И все по собственной вине – жаловаться не на кого. «Дурак. Дурак. Дурак…» И единственный способ хоть как-то с этим прожить – это устроить так, чтобы никто иной о его глупости не сумел догадаться. Кеннит крутил надетое на палец кольцо и смотрел в огонь. Потом покосился на вырезанный из диводрева талисман на запястье, насмешливо улыбавшийся ему его собственной улыбкой. Может, ему просто почудилось, что на острове талисман разговаривал? Или это была еще одна шуточка Иных? Величайшей ошибкой было то, что он вообще сунулся на их остров. Наверняка его команда уже и об этом шушукалась. Их капитан ищет пророчества, точно он не пират, а бездетная женщина. Или фанатик, свихнувшийся от благочестия.

Ну почему, почему самые возвышенные его мечты вечно оборачивались горчайшими унижениями…

– Может, растереть тебе плечи, Кеннит?

Он свирепо обернулся. Да как посмела эта шлюха помешать его размышлениям? Что она вообще о себе вообразила?

Он холодно поинтересовался:

– С чего ты взяла, будто мне это понравится?

– Мне показалось, что тебе плохо. Ты выглядишь таким встревоженным… и усталым…

В голосе Этты не чувствовалось насмешки.

– А ты, значит, можешь определить это, просто глядя на меня? Так, шлюха?

Ее темные глаза все-таки прямо встретились с его голубыми.

– Женщина видит многое, скрытое от других, когда смотрит на человека, который нередко приходит к ней вот уже три года.

Она поднялась – по-прежнему обнаженная, – подошла и встала у него за спиной. Узкие длинные кисти легли на его плечи и принялись разминать сведенные внутренним напряжением мышцы сквозь тонкий шелк халата. Это было приятно. Какое-то время Кеннит сидел неподвижно, позволяя ей прикасаться к себе. Потом она заговорила опять:

– Я так скучаю по тебе, когда ты уходишь в море надолго. Я волнуюсь за тебя и гадаю, все ли в порядке… Иногда мне становится страшно, я боюсь, что однажды ты не вернешься. И то сказать, что держит тебя в Делипае? На меня тебе наплевать, это я знаю. Ты просто хочешь, чтобы я приходила сюда и делала все так, как тебе нравится… и все. Я полагаю, Беттель меня до сих пор не выгнала единственно потому, что ты всякий раз меня требуешь. Я ведь не из тех, кого большинство мужчин пожелали бы для себя. И уже это делает тебя такой важной частью моей жизни, понимаешь? Без тебя Беттель в два счета выставит меня на улицу, сделает потаскухой подзаборной. А ты приезжаешь снова и снова и велишь, чтобы прислали именно меня… даже имя запомнил… и лучшую комнату на целую ночь… и платишь настоящим золотом, без обмана… Знаешь, как меня называют другие? Шлюха Кеннита, вот как! – Она горько и коротко рассмеялась. – Было время, когда я устыдилась бы подобного прозвища. А теперь оно мне нравится.

– Это ты о чем? – Голос Кеннита рассек ткань ее неторопливого монолога, словно тупой нож. – Что ты несешь? Я что тебе, за разговоры плачу?

Это был вопрос, и она знала – ей позволено отвечать.

– Нет, – сказала она тихо. – Но мне кажется… за те деньги, что ты платишь Беттель, я могла бы снять целый домик… для нас. Маленький, чистенький домик… куда ты всегда мог бы вернуться, когда пожелаешь, и я ждала бы тебя там… И тебе не пришлось бы спрашивать, смыла ли я с себя запах чужого дыхания.

Он презрительно хмыкнул:

– По-твоему, я сплю и вижу нечто подобное?

– Я не знаю, – ответила она еще тише прежнего. – Но ты велел, и я рассказала о том, чего хотелось бы мне. Вот и все.

– А мне чхать, что ты там хочешь или не хочешь, – сообщил ей пират.

И стряхнул со своих плеч ее руки. Потом поднялся с кресла, повернулся и вновь провел ладонями по ее нагой коже, чувствуя, как согрела эту кожу близость огня. Ощущение было удивительно приятным. В сокровенной глубине тела опять шевельнулось желание…

Но когда он посмотрел ей в лицо, то был потрясен – по щекам Этты катились слезы.

Какое безобразие!

– Марш в постель, – приказал он с отвращением, и она повиновалась, послушная, как обычно.

Он остался стоять у огня, вызывая в памяти упругую гладкость теплого тела. Он хотел пожелать ее, но мысль о заплаканных глазах женщины отвращала.

И для этого он покупал шлюху?

Он покупал ее как раз для того, чтобы всего этого избежать.

Проклятие! Он же ЗАПЛАТИЛ!

Он велел, не оборачиваясь:

– Перевернись. На живот. Мордой вниз, говорю!

Простыни тихонько зашелестели – приказ был исполнен. Кеннит быстро пересек комнату. Взобрался на постель и вошел в женщину сзади. В подобной позе мужеложцы сочетаются с мальчиками, но Кеннит предпочел использовать ее естественным образом. Никто – и даже шлюха! – не сможет сказать, будто он не понимает различия между мужчиной и женщиной!

Он отлично отдавал себе отчет, что не причинил ей излишней боли, – и все-таки она продолжала плакать даже после того, как он ее отпустил. Этта всхлипывала почти беззвучно, так почему же ее слезы так его беспокоили? Непонятное чувство наложилось на стыд и отвращение к себе самому, которые он испытывал ранее, и усугубило их. «Да что с ней, в самом-то деле? Я ей что, разве не заплатил? Чего еще она от меня хочет? Она, в конце концов, всего-навсего потаскуха. Она продается, а я покупаю».

Резким движением он поднялся и принялся одеваться. Спустя какое-то время ее всхлипывания прекратились. Этта повернулась в постели.

– Пожалуйста… – хрипло прошептала она. – Пожалуйста, не уходи… Прости, если не угодила тебе… Я больше не буду. Я обещаю!

Отчаяние в ее голосе столкнулось с таким же отчаянием, царившим в его сердце. Сталь зазвенела о сталь… «Следовало бы убить ее. Вот просто взять и убить. Все лучше, чем этакое выслушивать».

Он сунул руку в карман. Но не затем, чтобы вытащить кинжал.

– Вот, – сказал он, разыскивая мелкую денежку. – Это тебе.

Монетка напомнила бы им обоим, ради чего они здесь встретились. Купля-продажа, не более… Однако счастье и тут ему изменило. В кармане было совсем пусто. Уж очень торопился он, покидая борт «Мариетты». Теперь придется идти на корабль за деньгами, чтобы расплатиться с Беттель.

Какое унижение…

Он чувствовал на себе взгляд проститутки.

Какое унижение – стоять без гроша перед той, которую только что использовал…

И вот тут в самом дальнем уголке кармана его пальцы наконец нащупали нечто. Что-то попало ему под ноготь и пребольно кольнуло. Он раздраженно высвободил зловредную колючку, полагая, что это щепочка или камешек… но у него на ладони поблескивало крохотное колечко, вынутое из уха утопленного котенка. Рубин, казалось, подмигивал…

Ему никогда не нравились рубины. Сойдет для подарка Этте.

– Вот, – повторил он и сунул колечко ей в руку. И добавил: – Комнату не освобождай. Завтра вечером я снова приду.

И вышел за дверь, прежде чем Этта успела издать хоть звук.

Все случившееся до крайности раздражало его – он подозревал, что Беттель заломит несусветные деньги за комнату и девушку, снятую на две ночи и день в придачу. «Ну и пускай заламывает. Я-то знаю, сколько ей отстегну!»

Всяко лучше, чем сознаваться бандерше – у него и за сегодняшнее-то не нашлось при себе чем заплатить. Хотя бы одного унижения удалось избежать.

Он прогромыхал сапогами по ступеням, спускаясь вниз.

– Комната и девка пусть пока остаются за мной, – сообщил он Беттель, минуя общую комнату.

В другое время он, пожалуй, понаслаждался бы тихим ужасом на ее физиономии. Но не теперь.

Кеннит успел прилично отдалиться от борделя по улице, когда обратил внимание… на свой собственный кошелек, тяжело бившийся о левый бок. «Странно… Обычно я никогда его там не держу».

У него мелькнула было даже мысль вернуться – да и расплатиться с бандершей прямо теперь, но он сразу отбросил ее. Он будет выглядеть вполне по-дурацки, если прибежит обратно и заявит, что передумал. «Дурак…» Слово так и горело в его сознании.

Кеннит ускорял и ускорял шаг, словно стараясь убежать от черных раздумий. Да, вот что ему теперь требовалось: движение. Движение…

Выдирая ноги из липкой уличной грязи, он вдруг услышал тихий голосок, раздавшийся из кружев на запястье.

– Если не ошибаюсь, это было единственное сокровище, которое когда-либо удавалось унести с острова Иных. А ты подарил его шлюхе!

– Ну и что? – спросил Кеннит, поднимая крохотное деревянное личико к своему.

– А то, что у тебя, похоже, все-таки хватает и мудрости, и удачи, – хмыкнула рожица. – Похоже…

– Что ты имеешь в виду?

Но больше в тот вечер талисман разговаривать не пожелал. Не открыл рта, даже когда Кеннит дал ему легкого щелбана. Резные черты оставались неподвижными и каменно-твердыми.

Тогда Кеннит отправился в заведение Ивро. Собственно, он и не подозревал, что идет именно туда, пока не оказался прямо перед дверьми.

Внутри было темно. Все же час был поздний – намного более поздний, чем ему думалось. Тем не менее Кеннит принялся молотить в дверь ногами. И молотил до тех пор, пока из дома не отозвался сперва старший сын Ивро, а затем и сам хозяин.

– Это Кеннит, – назвался он в темноту. – Еще одну татуировку хочу!

В окне зажегся слабенький огонек. Еще через минуту Ивро рывком растворил дверь.

– И чего ради мне время на тебя тратить? – свирепо поинтересовался коротышка-мастер. – Катись-ка отсюда! Найди какого-нибудь балбеса с парой иголок, которому плевать на то, что он делает! И тогда, если наутро тебе вздумается все начисто выжечь, хоть хорошей работы не загубишь! – И мастер плюнул, чуть-чуть промахнувшись по сапогу капитана. – Я художник! А не продажная девка!

Кеннит обнаружил, что уже держит Ивро за глотку и тот приподнимается на цыпочки в его хватке.

– Проклятье! Я заплатил! – услышал он свой собственный голос. – Я заплатил и волен был потом делать, что пожелаю! Ясно тебе?!!

Он обрел самообладание столь же быстро, как и утратил. Тяжело перевел дух – и выпустил глотку татуировщика.

– Ясно, – проворчал тот.

Кеннит увидел в его глазах ненависть – но был в них и страх. Он, конечно, сделает то, о чем его просят. Сделает за тяжелое и звонкое золото в кошельке, который Кеннит сунул ему. Художник не художник, шлюха не шлюха – за золото можно купить все. «Весь мир – бардак, все в мире – шлюхи. В том числе и художники».

– Ну так входи, что ли, – зловеще-тихим голосом пригласил его Ивро.

Кеннит ощутил пробежавший по спине холодок: он понял, что маленький мастер употребит все свое искусство, но и боли ему доставит с избытком. Уж он постарается, чтобы Кенниту взвыть захотелось от каждого прикосновения его тонких иголочек… Но художником он таки был высшей пробы, и татуировка будет совершенной – насколько Ивро способен был приблизиться к совершенству. Страдание и совершенство. Это был единственный известный Кенниту путь искупления. А если ему требовалось когда-либо выплатить возмещение госпоже удаче, так это сегодня…

Следуя за коротышкой, Кеннит прошел в гостиную и стал раздеваться, в то время как Ивро разжигал канделябр за канделябром. Свернув рубашку, Кеннит уселся на низкую табуретку и устроил рубашку вместе с камзолом у себя на коленях. Страдание и совершенство… Он замер в жутком ожидании освобождения. Ивро возился у него за спиной, расставляя свечи и пододвигая поудобнее свои инструменты.

– Где? – спросил он затем. – И что?

– Сзади на шее, – ответствовал Кеннит. – Иного.

– Иного кого? – вспыльчиво поинтересовался Ивро.

Он как раз пододвигал небольшой столик, на котором поблескивали крохотные пузырьки яркой разноцветной туши. Пузырьки были расположены безупречно правильными рядами. Он поставил позади Кеннита табуретку повыше и уселся на нее.

– ИНОГО, – повторил Кеннит. – Такого, как те, что живут на острове Иных. Дошло?

– Дошло, – буркнул Ивро. – Это дурная татуировка. Она приносит несчастье, и я только рад буду поглубже вколоть ее в тебя, сукин ты сын!

Его пальцы уже разгуливали по коже пирата, рассчитывая и примериваясь. В Джамелии владелец раба имел право нанести свой знак тому на лицо. И хотя бы впоследствии раб так или иначе вышел на свободу – сведение рабской татуировки преследовалось по закону. На Пиратских островах порядки были иные. Каждый мог украшать свое тело любым рисунком, какой только приглянется. И в любом месте этого самого тела. Некоторые бывшие рабы вроде Соркора предпочитали невольничьей татуировке шрам от ожога. Другие нанимали мастеров вроде Ивро, чтобы те своим искусством превратили знаки неволи в символы новообретенной свободы.

Ивро потыкал пальцами в два шрама, уже красовавшиеся у Кеннита на спине.

– И на кой тебе вздумалось от них избавляться? Сколько часов я потел над этими татуировками, да и заплатил ты мне на совесть… Неужели не понравились? – И добавил, помолчав: – Наклони-ка голову вперед, а то тень мне мешает.

– Да все мне нравилось, – пробормотал Кеннит. В напряженное тело воткнулась первая иголка. Обнаженные руки немедленно покрылись пупырышками, кожа на голове натянулась от боли. Кеннит шепнул: – Но ожоги мне понравились еще больше.

– Сумасшедший ты, – заметил Ивро, но голос его прозвучал рассеянно.

Сидевший перед ним мужчина больше не был для мастера ни капитаном Кеннитом, ни даже врагом. Он видел перед собой всего лишь холст, на котором его руки вдохновенно создавали картину. Тонкие иголки входили в кожу одна за другой… снова, снова и снова… Кеннит ощущал, как дергается от боли его кожа. Ивро тихонько вздохнул. С большим, надо сказать, удовлетворением.

«Единственный путь, – снова подумал пират. – Единственный способ отвратить злосчастье. Я зря поперся на остров Иных – и теперь расплачиваюсь за это».

Тысяча уколов иголкой. И еще сутки потом будет жечь словно огнем. А спустя некоторое время – очистительная мука от прикосновения раскаленного железа, которое счистит содеянную ошибку, и можно притвориться, что ее не было вовсе.

«Это ради удачи», – внушал себе Кеннит, судорожно стискивая кулаки.

У него за спиной мастер Ивро еле слышно напевал себе под нос, наслаждаясь и работой, и местью.