Символическая смерть.

Так как негативный опыт в разных его формах и градациях составляет столь значимую часть существования, очевидно, что вся картина нашей жизни определяется тем, как именно мы его воспринимаем и с ним взаимодействуем. В особенности это важно для таких моментов человеческой жизни, когда целые пласты её оказываются разорваны, выкорчеваны и накал страдания достигает предельных значений. Таковы трагедии болезни, смерти близких, духовного кризиса утраты веры и цели, горького разочарования, колоссальной неудачи и поражения, предательства и измены. Почва тогда оказывается как будто выбита из-под ног, основания, на которых покоилась жизнь, потрясены или полностью разрушены – наступает то, что можно назвать символической смертью. Порядок демонтирован – и воцаряется хаос, в самом строгом его понимании. Это полупустое враждебное пространство, стихия неопределённости, бессвязности, когда все ориентиры сбиты или же отсутствуют вообще и не понятно, где верх, а где низ.

Хаос ужасен, однако если мы ограничиваемся этой первоначальной интуицией, наше понимание хаоса все ещё является детским, ибо он есть измерение максимальной возможности, потенция в чистом виде. Вторая точка консенсуса мифологий и религий мира состоит в следующем: хаос есть то, из чего возникает мир, из чего рождается порядок, из чего проистекает всё существенное. Хаос есть субстанция созидания. Так, согласно старейшей древнеегипетской мифологии, мир был сотворён в безбрежном хаотическом океане Нун первым богом-демиургом Атумом, который сперва создал сам себя актом воли, произнеся: «Я существую». В первоисточнике индуизма, Ригведе, одном из древнейших текстов в мире (ок. 1500-1200 гг. до н.э.), мы обнаруживаем эту же идею о господствовавшем в начале времён первозданном хаосе-субстрате:

«Не было не-сущего, и не было сущего тогда.
Не было ни воздуха, ни небосвода за его пределами.
Что двигалось туда-сюда? Где? Под чьей защитой?
Чем были воды непроницаемые, глубокие?»

Им вторят более молодые греческие, скандинавские, китайские, вавилонские и прочие мифологии. Наконец, в преобладающих сегодня авраамических религиях (иудаизме, христианстве и исламе) сотворение мира происходит из небытия, то есть одной из форм хаоса – измерения неопределенности, абсолютной возможности.

Удивительное единогласие человечества в этом отношении заставляет нас всерьез задаться вопросом, не лежит ли за ним глубокая психологическая реальность. То, что нам известно об истории и устройстве личности, с несомненностью подводит к осознанию, что когда мера хаоса в нашей жизни драматически возрастает и мы переживаем символическую смерть, открываются три пути. В первом случае мы не способны интегрировать и воспринять конструктивный потенциал хаоса, мы даём себя сломить ему. Иногда он опрокидывает человека окончательно, провоцируя регресс и низведение до более низкой ступени существования личности или же влечет за собой физическую смерть. Порой чинимый им регресс носит временный характер, после чего человек возвращается в относительно устойчивое состояние. В последнем случае мы оказываемся способны обуздать творческую энергию хаоса и сотворить из неё, подобно мифологическим демиургам, новый порядок – порядок высшего уровня, нежели был прежде, до перенесенной символической смерти.

Символическое перерождение

Очередная точка консенсуса большинства религиозных традиций состоит в том, что если мы сознательно и добровольно принимаем смерть, разрушение, совершаем великую жертву, за ними следует рождение к новой – обыкновенно высшей – жизни. Христос умирает на кресте и воскресает в вечности. Один, верховный бог германо-скандинавского пантеона, вешается на мировом древе Иггдрасиль и, достигнув самой грани смерти, обретает великую мудрость. Мифическая птица Феникс погибает в акте самосожжения и затем возрождается юной из пепла. Разрушение освобождает пространство, сметает державшиеся некогда постройки и тем самым даёт нам возможность переосмыслить архитектурную планировку собственной жизни и возвести на пустующем месте нечто другое. Борьба с этой грозной стихией, созидательное сопротивление ей раздвигает границы наших возможностей, способствуя рождению новой структуры.

Всякий раз, когда порядок оказывается внезапно опрокинут, например, если человек становится жертвой тяжкого предательства, воцаряется первозданная неопределённость. Он больше не знает, где он находится – и с кем именно, кто этот незнакомец перед ним, ему лишь некогда казалось, будто он знал это. Он более не уверен в других, не уверен и в самом себе – он полагал себя зрячим, а не слепым, любимым, а не преданным и одиноким. Контуры будущего расплываются одновременно с настоящим: представление о том, что будет, в мгновение ока покрывается трещинами и распадается на осколки. Былые цели, планы и всё видение будущего поколеблено или разрушено. Даже прошлое захлёстнуто хаосом. Оно было ложью в этом, может быть, оно было обманом и в остальном, всё теперь предстало в новом и зловещем свете.

При отсутствии умения освоить или пережить разрушительную стихию за этим наступает регресс, погружение в глубокую депрессию, бездеятельность и затем бесповоротная дезинтеграция всех ключевых сфер жизни вплоть до самоубийства. Во втором и менее трагичном сценарии происходит компенсация полученных повреждений. С течением времени накал страдания падает, эмоциональный баланс восстанавливается, пустота заполняется, неопределённость уменьшается и жизнь фактически возвращается к былому состоянию. Именно такова реакция на подобный кризис большинства людей.

В последнем случае наблюдается сверхкомпенсация, символическое перерождение за счёт использования деструктивной мощи хаоса. Вместо того чтобы пасть жертвой последнего или безвольно ждать, пока его темные воды сами собой отхлынут, человек прислушивается к доносящимся из глубин откровениям. Причиненное ему разрушение открывает глаза на то, что именно было не так в обрушившемся порядке, в чем состояли его уязвимости, в чем он сам согрешил против себя. Рождаются резонные вопросы: «Почему случилось то, что случилось?», «Как предотвратить это в будущем?» Вопросы эти тяжелы и неприятны, ведь если идти их путем до конца, это с неизбежностью означает, что придётся пролить изрядно пота и принести жертвы, дабы возвести на пепелище строения более крепкие и совершенные.

Это также предполагает взятие на себя ответственности и признание собственной вины, ведь только то, что слабо, оказывается сметено. Человек осознает, что он был недостаточно внимателен к самому себе – он был тем, кого можно предать. Далее, он был чрезмерно зависим, недостаточно устойчив – тем, кого таковое предательство выводит из строя. Наконец, он не был внимателен к тому, что происходит вокруг, – не замечал доброй сотни предвестий беды, медлил, когда нужно было действовать, заметал грязь под ковёр и не держал своей внешней жизни в порядке так же, как не держал в нем и внутренней. В этом понимании, в этом взятии на себя ответственности обретаются тогда силы, вдохновение, творческий энтузиазм менять свою жизнь к лучшему, готовить себя к её вызовам и извлекать уроки из её ударов.

Ницше принадлежат известные слова: was mich nicht umbringt, macht mich stärker – что меня не убивает, делает меня сильнее. Люди часто пытаются неуклюже перетащить их на себя, игнорируя тот факт, что это автобиографическое наблюдение не имеет к ним ни малейшего отношения и никогда не будет его иметь – путь в эту точку слишком сложен, долог, а экскурсий туда не водят. Однако даже если осмелиться присоединиться к этим словам, меня никогда не отпускает соблазн поиграть с Ницше в лингвистическую игру, в некотором смысле перевернув их. Только то, что нас убивает, может сделать нас по-настоящему сильнее. Тот, кто боится смерти, никогда не обретает настоящей жизни, не перерождается для нее. Мы должны уметь взять от хаоса то, что не может предложить порядок: ждущую обуздания творческую мощь, понимание наших границ, слабостей и уязвимостей, свободу и полноту возможностей. Хаос, трагедия, смерть открывают пути новому началу, если мы оказываемся достаточно сознательны и смелы, чтобы по ним пройти.

© Олег Цендровский