художник

В нашей жизни слишком много всего материального. Полки продуктовых магазинов ломятся от совершенно сумасшедшего количества разновидностей йогуртов, конфет и алкоголя. На складах горами выстраиваются телевизоры и микроволновки. Интернет бомбандирует юзеров  предложениями сделать «совершенно безопасную операцию» по увеличению члена или груди.

Города, деревни,  и даже полупустынные трассы, пролегающие между пунктами А и Б пестрят рекламными лозунгами и изображениями счастливых лиц обладателей чудо-товаров. С любых плоскостей и поверхностей эти лозунги говорят нам что такое счастье и что необходимо для его обретения. Потоки денег, которых у кого-то никогда нет, и которых кому-то некуда деть, разве что купить пятую звезду в соседней галлактике, затопили планету. Даже в самых глубоких океанах и самых холодных морях плавают деньги в виде нефти, жемчуга и утонувших тайн. Макароны и табак,плюшевые мишки и Кока-кола, кофемолки и подгузники, айфоны и порошок Ariel вместе с накладными ногтями засели в сознании людей, рисуя в нем четкую картину о том что такое «достойная жизнь». И всему этому бесчисленному потоку товаров и услуг нужен  строгий учет. Надо четко знать маргинальную прибыль зубной пасты Colgate со вкусом лимона, долю рынка, которую занимает Bounty и прочие жизненно-важные подробности из мира корпоративных условностей, дабы создать продукт «полностью удовлетворяющий вкусам современной молодежи».

Учетом вот этих вот вселенски нужных и астрономически необходимых подробностей занимался некий Богдан-главный секретать фирмы Х.

Со времени вступления в должность прошло пятнадцать лет его жизни. Жизни в душном офисе с несчастной бурозеленой пальмой в углу, большим кожанным креслом, неделей оплачиваемого отпуска в год и весьма неплохой столовкой на первом этаже здания. Пятнадцать лет цифр, плохо сводимых балансов (всему виной любовь аудиторов к казеным деньгам), учетов прибыли и годовых отчетов для инвесторов. В свои 40 он мог похвастать тем, что видел Турцию и Египет,ипотеку на не очень то шикарные апартаменты в центре, 54 сантиметровую плазму и серый цвет своего лица в зеркале. Он не был счастлив или несчастен. Ему было «нормально».  Ему было нормально до того дня, как…

Визг тормозов разрезал предутреннюю тишину города. Солнце только только показало свое заспанное лицо из-за стеклянных небоскребов. На асфальте лежало тело.

-Боже мой! Вы живы? Господи,давайте,давайте я помогу вам встать! Я сейчас отвезу вас в больницу. Как вы? Я не спал ночь, только с дежурства. Умоляю, простите. Сейчас, сейчас,-бесконечный поток извинений, оправданий и вопросов лился из уст напуганного до смерти водителя Шкоды. Богдан то очумело озирался по сторонам, быстро вертя головой, то смотрел в одну точку и тер глаза. Он полусидел на сером асфальте не в состоянии встать, не смотря на попытки водителя Шкоды поднять его. Он не понимал что происходит. Сильно болела голова. Через несколько секунд, а может и через час, послышался надрывный вой сирены скорой помощи, который окончательно разбудил, досматривающих утренние сны, жителей района. Его уложили на носилки, приставили к лицу кислородную маску, занесли в машину, закрыли дверь и увезли в городскую больницу. Он и не заметил как отключился…

С момента дтп прошло три месяца. В результате сильного удара головой Богдан полностью потерял зрение. Вердикт врачей был жестоким и безоговорочным: видеть он больше не будет.   Богдан замкнулся и жить дальше не хотел.  Просто не видел смысла в прямом и переносном смыслах этого слова. Он не мог зарабатывать, не мог самостоятельно сходить в магазин, он не мог сходить в туалет не споткнувшись обо что-то, не мог просто побриться.  Он чувствовал себя совершенно беспомощным. Престарелая мать Богдана переехала к нему.  Она, как могла, вытаскивала его из отчаяния. Но все попытки растормошить сына падали в пропасть его молчания и безразличия.  Его ничего не интересовало, он ничего не хотел. Он  потерял килограмм десять веса, его щеки ввалились, а вокруг глаз легли темные глубокие круги. Из-за того, что Богдан перестал бриться, у него отросла неаккуратная и какая-то драная борода, на которой оставались капли супа и хлебные крошки, если Богдан все-таки решался поесть. Мать смотрела на отсутствующего в этой жизни сына и ее любящее сердце разрывалось на тысячи осколков. По ночам она плакала, прося Бога забрать ее, но вернуть в глаза сына свет и жизнь. Но это по ночам. А днем она продолжала готовить ему блины, читать книги и слушать с ним радио. Она не могла позволить себе опустить руки и утонуть в том же болоте безнадеги и уныния, которое засосало ее Богдана.

Невероятно длинным и тяжело нагруженным товарным поездом расстянулась осень. Была середина ноября. Приближался день рождения Богдана. Вот уже три месяца как он не улыбался. Совсем. Несмотря на всю заботу и любовь матери, он был абсолютно одинок. Его одиночество грызло его изнутри, не прекращая свою пытку даже тогда, когда он спал.

-Какой хорошенький,- улыбнувшись сказала Людмила Андреевна, взглянув на бродящего в клетке на еще не совсем окрепших лапах, щенка лабрадора. Его черный нос контрастировал с цветом его шкурки, напоминающей океанский песок. Она взяла его на свои, покрытые паутинками морщин руки, и принялась чесать у него за ухом. Щенок задорно тявкнул. Это было как любовь с первого взгляда. Людмила сразу поняла, что именно этот пес должен жить в их доме.-Я возьму его,- умиленно глядя на щенка, чуток помутневшими от возраста и переживаний, голубыми глазами, сказала она,-Сколько?

Наступил день рожденья Богдана. Ноябрьское утро порадовало первым снегом. Богдан еще крепко спал, когда его мать зашла к нему в комнату, шоркая по полу тапочками.

-Просыпайся, Богдан, мне нужна твоя помощь- громким голосом сказала Людмила Андреевна. Богдан не дернул ни единым мускулом.

-Богдан,  просыпайся,- повторила мать, присев к нему на кровать и потрепав его по плечу одной рукой. Во второй руке она держала щенка.

-Тяфк!- подал он свой голос. После этого многозначительного заявления последовало недовольное ворчание. Еще не совсем проснувшимся разумом, Богдан уловил что-то необычное в атмосфере. Он открыл слепые глаза, приподнялся на кровати.

-Тяфк! Фырр фрр ууу-ууу,- опять раздалось в комнате. При чем ууканье было протявкано на повышенных тонах. Людмила глянула на расстерянное лицо сына и, не выдержав, засмеялась. Щенок вырывался с ее рук и продолжал фырчать и тявкать.

-Держи, он, кажется, к тебе просится,-сказала Людмила Андреевна сыну и посадила щенка ему на руки.

Прошло два месяца. Богдан и щенок, которого решено было назвать Рэмом, сдружились и приспособились друг к другу. Жизнь Богдана приобрела новые, неслышанные прежде, нотки собачьего лая, рычания и сопения. Собака удивительным образом растормошила его. Теперь утро Богдана начиналось с того, что Рэм лизал его лицо. Пес забирался на кровать Богдана и сначала обнюхивал его лицо, так щекотно при этом дыша на щеки, покрытые щетиной, а затем начинал лизать нос, лоб и глаза. Это не всегда было приятно, но всегда щекотно и мокро. Засыпать после такого уже не получалось.  Людмила Андреевна не прогадала с подарком- Рэм заставил Богдана снова почувствовать ответственность. Он прибавил ему уверенности в своих силах и ощущение теплоты.

-Мама, мне нужна твоя помощь,-однажды утром сказал Богдан серьезным и немного заговорщиским тоном.-Отведи меня в магазин для художников.

Людмила Андреевна удивленно приподняла выцвевшую бровь.

–Зачем тебе туда, сынок?- спросила она, и в голосе ее чувствовались интерес и безграничная нежность.

-Я хочу рисовать,-ответил Богдан уверенным, полным решительности тоном.

В тот день началась новая глава его жизни. Он стал одержимым мольбертом и баночками с краской. Однажды, попросив мать расставить их в определенном порядке, он потом всегда точно знал, где синия и зеленая, а где красная или желтая. Нет, он не рисовал днями напролет,не отказывался от еды и сна в пользу своих рисунков. Однако, он мог встать посреди ночи и, включив радио на любимой волне, простоять за мольбертом до рассвета. До рассвета, которого он не видел, но который слышал в пении птиц и шорохе метлы дворника. Богдан стал думать красками. Все его мысли, чувства, ощущения, эмоции, желания приобрели цвет. Он рисовал свой собственный мир- яркий, живой, но одному ему понятный. Он так сильно хотел передать все оттенки своей души, что рисовал пальцами. Были только он, холст и краски. Он считал кисти посредниками и поэтому отказался от них почти сразу же. Ему нравилось ощущать на своих пальцах прохладную и кремообразную фактуру красок, нравилось проводить по холсту пальцами или ладонями.  Так ему казалось, что цвета льются прямо с его рук, не искажаясь от соприкосновения с кистью. Бывало, мать находила Богдана всего испачканного краской. Он мог стоять у окна, греясь в лучах солнца, с разноцветными полосками от своих пальцев на щеках. При этом он улыбался и был счастлив и весел, как ребенок, играющий в индейца.

Богдан никогда не рисовал так, как это делают другие художники. Если он рисовал пейзажи, то его море было пурпурным, небо желто-оранжевым, а волны малиновыми.  Если цветы, то они все могли быть разных оттенков зеленого. Будучи слепым, Богдан не мог рисовать мелкие детали крупных объектов, он не мог нарисовать город таким, каким он мог бы быть в реальной жизни. Это смущало его, но лишь по началу. Потом он рисовал город так, как он его ощущал, а не как видел раньше. Его восприятие мира перевернулось, и картины его отражали это изменение.  В них была заложена сама суть предметов, а не их визуализированная оболочка такая привычная для зрячих. Богдан мог нарисовать свое настроение и хоть вы и не скажете, что же именно он нарисовал, вы проникнитесь его эмоциями и почувствуете его «волну». Однажды, Богдан нарисовал свою маму. На его картине не было цельного силуэта женщины, но были глаза и руки, и еще много много пастели и нежности всех оттенков. Не зная сюжета, понять смысл картины было бы нельзя. Она показалась бы интересной, но странной, однако как только вам сказали бы, что тут нарисована его мама, вы бы сразу все поняли и не задавали лишних вопросов.

Спустя 4 месяца с того дня, как Богдан впервые помокнул пальцы в краски, вся его комната была увешена рисунками. Некоторые из них были настолько удачны, что Людмила Андреевна купила для них рамки и повесила в гостинной, прихожей и кухне. Богдан не видел своих картин, и поэтому делил их не на удачные или неудачные, а на добрые или злые. Те, которые рисовались в моменты легкости, радости или спокойствия были добрыми. Те, на которые вдохновили новости или грусть были злыми. Злые картины никогда не вывешивались на стены. Они хранились в папках в столе, хоть некоторые из них и были достойны взгляда.

Его картины не были просто абстракцией. Их вообще нельзя было впихнуть в какие-то рамки классификаций. Они были чем-то похожи на детские рисунки. Дети ведь тоже видят суть вещей и не заморачиваются на правильности изгибов, линий и пропорций.  Они просто рисуют так, как видят.

Богдан  не стал знаменитым или баснословно богатым.  Его картины не скупались музеями или коллекционерами современного искусства, а журналисты глянцевых столичных изданий не просили интервью. Краски просто дали ему время, которое он бы иначе безжалостно убил своим одиночеством.

-Мама, а поехали в Сочи?...