Что-то в последнее время мой ЖЖ стал похож на годовой отчет...

У меня есть короткий меч

— А у меня!.. — голос звенел от обиды. — У меня есть короткий меч!

Сквозь марево видна бухта и белые черточки парусов. К четвертой страже бриз стихает, а воздух нужно резать ножом, настолько он вязок. И не всякий нож его одолеет — мне бы такой как у брата, с лезвием из лосской стали — нет ей износу и ржавчина ее не берет — я бы этому воздуху: ух! Вжик! — и разрезал.
Йоссель страшно обиделся, что вытащенное им голубое стеклышко никого не впечатлило: «Тоже мне, невидаль! Да у нас такого...» Хотя и не стеклышко это было, а сорхель, и мы это знали прекрасно.

Сначала мы бросали это «сокровище» друг-другу, а Йоссель пытался успеть забрать его. «Ой, сейчас уроню!» — и стекло, сверкнув на солнце, летит к Васису. «Ой-ой! тяжелое какое, не удержу!» — и подхватить в двух пальцах от каменной мостовой. В девять лет очень смешно видеть бессильный страх парня на шесть лет старше. Йоссель в жизни никого не обидел (по крайней мере с той поры, как его под руки привели с Холмов) и сейчас наша «шутка» не кажется мне смешной. Но мне было девять лет, и я кидал эту векшь (так мы называли мертвые вещи) вместе со всеми и смеялся над попытками великовозрастного увальня перехватить ее, и пел дразнилку, сочиняя ее на ходу. «У меня есть «жучий глаз» — это раз!» — «У меня «могиль-трава» — это два!» — подхватывал Сорин. В дразнилке главное: не провраться и называть только те векши, которые у тебя в самом деле есть, и называть мертвую вещь в рифму к счету. Те, кто не смог найти рифму, выбывали. С провравшимися мы после дела не имели.

— Новый у меня «ахор» совсем — это семь! — На грани дозволенного, но принимается; свой куплет я уже придумал.
— У меня «воен ахьр’ен» — это «звен»! — Именно так: название на древнеарвнском, а вот счет на девять — на клотском! Я был собой горд. Назвать правильно «жгучую липучку» не каждый смог бы (я произношение два дня зубрил!), а я еще и срифмовал ее! И плевать, что срифмовал с цифрой из языка вонючек, но я же по правилам выиграл...

А вот Васис застыл, никак не поняв: то ли кричать «блюдорыба!», что означало — я сжульничал, то ли петь свой куплет, то ли обидеться на меня... И сорхель, блеснув между его ладонями, разбился о камень мостовой.
Во всем верхнем городе взвыли собаки.

...так плачут киты, выброшенные на берег — безнадежно, тяжко, мучительно. Черная музыка оглушала: застывая холодом в суставах, отслаивая мясо от костей. Ненависть, спрессованная в голубой линзе, рвалась в наш мир, а ты мал и ничтожен, и не в силах ни сдержать ее, ни убежать, ни спрятаться...

Потом все кончилось.
Не знаю, как я выглядел со стороны, а Васис, так, будто его избили мешочком с песком, какими пользуется стража — следов на теле нет, а стоит на ногах с трудом. Остальные были не лучше. А Йоссель, кажется, ничего не почувствовал. Кроме огромной обиды на нас. Мы — разбили — его — замечательную — голубую — вещицу!
— А у меня!.. — голос звенел от обиды. — У меня есть короткий меч! — выкрикнул Йоссель.
Мы, даже когда пели дразнилку, — пели ее вполголоса. А он крикнул так, что листья в ближнем саду задрожали...
И накликал.
...