Жестокий сентябрь
Они были вместе со школы; такие пары обычно приводят в пример, когда говорят о настоящей и редкой любви, на которую люди способны лишь в книгах. Путь от неловких юношеских касаний до совместной жизни занял у них семь лет. Последний звонок, первый курс, кошка, квартира, и камера, что он подарил, зная о ее любви к фотографии. Эта любовь никогда не угаснет в ней.
Еще в институте она стала, пусть и в узких кругах, но все же известным фотографом, а он всячески ее поддерживал. Признание, первые крупные деньги, полеты на острова и ремонт. Она содержала обоих, и пускай тогда это было немодно, никого это, кажется, не смущало. Пока она зарабатывала, он делал все, чтобы ее не исключили из института. Курсовые и сессии, диплом и дедлайны лежали на нем. И вот, очередной выпускной и никому не нужная книжица. Вернувшись из Индии, он устроился в школу, где все мы когда-то учились.
Он был умен и зачем-то безумно красив. Его зеленые радужки, нос с еле-заметной горбинкой и волосы цвета каштана свели с ума не одну ученицу. Несмотря на многочисленные знаки внимания, она никогда не ревновала его. Напротив, только смеялась, что придет день, и он найдет себе кого помоложе. Сама она была красива той особой красотой, которую часто недооценивают: густые волнистые волосы ей доходили до бедер, широких и крепких, а из-под черных арок бровей смотрели не менее черные, проницательные глаза.
В часы одиночества я тихо завидовал им и их счастью, но никогда не показывал этого, а они и сами все понимали и только шутили.
— Однажды и ты найдешь себе хорошенькую девушку, — улыбалась она мне.
— Боюсь, всех хорошеньких разобрали, и я навечно останусь дополнением к вашему дому, — отшучивался я.
— А я не то что бы сильно против, — говорил он.
Мы были дружны, молоды и полны надежд. Я часто гостил у них, а когда выдавалась возможность, всегда приглашал к себе за город. В те годы я снимал частный домик на берегу реки. Свет самолетов в ночном небе, яркие краски весны и шум дороги где-то вдали. Я в шутку называл это дачей, хотя и провел там несколько зим. Так было и в том злополучном году.
Холодный февраль и тревожные слухи. Очередной мой роман пошел прахом, и я, замученный уединением, пригласил их к себе. В его школе как раз объявили каникулы, а в фотостудии, которую она открыла совсем недавно, начался мертвый сезон, так что оба сумели приехать.
— Все живешь затворником? — спросил он со смехом, переступая порог, — это никуда не годится. Неудивительно, что все женщины сбегают от тебя.
— Перестань! — отдергивала она его, — у каждого в жизни бывает период, когда хочется пожить где-то вне города, а тут такие места!
— Вот из таких мест то все и бегут, — с задором отвечал он.
— Уеду отсюда сразу же, как позовете на свадьбу.
Он замолк, а она рассмеялась. Кошку они привезли с собой, и дом наполнился веселой возней. Мы жили одной семьей, распределяли обязанности и частенько их не исполняли. Мы чистили снег и грелись возле костра в темноте, смотрели за самолетами и пили игристое под блеском гирлянд, а утром, не в силах даже подняться с кровати, с упоением ждали доставку. Будто в отрыве от внешнего мира мы прожили трети две февраля.
— Знаете, провести так всю жизнь невозможно, да и не нужно, — говорила она, с тяжелой после игристого головой, — но прожить так хотя бы пару недель обязан каждый.
Слова эти звучали как тост. Обычно, после попоек мы плавно стекались в просторную комнату первого этажа, где допоздна смотрели кино, играли в шарады и просто болтали. Время летело весело и легко.
— Надо привезти к тебе как-нибудь Леру, нашу подругу — вдруг сказал он.
— Да! Ей здесь точно понравится, — поддержала она, — и ты ей, наверное, тоже.
И мы снова продолжили болтать о чем-то постороннем. В один из таких вечеров он беззвучно, на манер своей кошки, подошел ко мне, молча протягивая телефон с последними новостями. Мы долго молчали.
— Что думаешь, Даня, будет война?
— Я думаю, нет, — сказал я, выдавая желаемое за действительное, и от правды был недалек: вместо войны была лишь невнятная аббревиатура. На следующий день они уехали, оставив меня одного. В такие часы хочется быть дома, среди родных стен. В горле комом клубилось непонимание. С дачи я вскоре уехал обратно в город. О них я не слышал ничего еще пару недель и был уверен, что они уехали вслед за остальными, но вдруг получил приглашение.
— Значит не только наша свадьба способна выманить тебя из той глухомани, — начал он в свойственной ему манере. Выглядел он уставшим, а блеск зеленых радужек немного померк.
— Знаешь, я бы предпочел оставаться там, — отшутился я, и сразу спросил про его ненаглядную.
— Сейчас сам все увидишь. Она восприняла происходящее очень близко к сердцу, но ты и сам знаешь, она всегда была очень чувствительной к переменам в окружающем мире.
Она сидела в растянутом сером свитере и даже не заметила моего появления. Была холодна и рассеяна. Ее черные глаза потеряли в цвете и подпустили к себе первые морщинки. Зыбкое мартовское солнце едва освещало комнату. В тот вечер разговор у нас не заладился, и я ненадолго у них задержался. Провожал меня он тоскливо.
— Прости, что так вышло. Думал, что общество кого-то кроме меня пойдет ей на пользу.
— Все в порядке, всему свое время.
И я ушел. Мы пересекались еще пару раз весной, бесцельно и кратко. Каждый из нас выстроил хрупкий мирок, в котором учился жить дальше. На нет сошел снег, стало теплее. Кончилась весна, а за ней прошло быстрое лето, состоящее из трех запахов, которых никто не заметил. Наступил морозный сентябрь с его сырыми дождями и шоком. Тогда-то я вновь вспомнил про них, вернее даже не так: это она вспомнила про меня, прервав затяжное молчание.
— Приходи, — монотонно приглашал меня голос из трубки, — выпьем и поговорим.
Я согласился и был даже рад: мне казалось, что подобный контакт позволит нам снова наладить общение. Тусклое солнце не грело из-за пелены туч, а прохожие кутались в воротники. Она встретила меня в том же растянутом свитере.
— Будет чуть позже, — сухо сказала она. Что-то в ней изменилось: стала бледнее и старше, руки тряслись, а глаза искрились бессилием. Кажется, я видел даже пару седых волос.
— Еще не куришь? — спросила она, доставая сигарету.
— Надеюсь, и не начнешь. Хоть это и очень спасает.
Под воспоминания о былом мы разлили бутылку белого. Говорили о школе и карантине, о глупых масках и штрафах. Все это казалось чем-то далеким, даже нереальным. Было ли это с нами, или все пролетело сном? Нет же, все-таки было.
— А помнишь, когда мы только закончили школу? То трепетное ощущение перемен и надежды на лучшее? — спросила она, выпуская дым изо рта.
И я вспомнил тот вечер, воздух был влажен и тих. Вспомнил палитру пастельного неба, тягучий рыжий закат меж домов и звон сочной листвы. Вспомнил и нас троих, веселых и жаждущих перемен.
— В тот вечер, — продолжала она, — я склонила голову ему на плечо и мечтала о свадьбе, а ты сидел рядом и все говорил о нежных чувствах внутри.
— Неделю назад он сделал мне предложение, а спустя пару дней его призвали в армию. И сейчас, вспоминая те наши школьные мечты, я уже не хочу ничего, только бы он поскорее вернулся.
Мы помолчали. Не зная, что и сказать, я предложил ей пройтись. Под хруст бордовой листвы молчать было не так уж и страшно. Мы шли темной аллеей, в которой не было ни души кроме нас и какой-то пары, идущей навстречу. Поравнявшись с ними, до меня долетел обрывок их разговора.