Дворник Степан-ага

Я проснулся сегодня за две минуты до того, как протянул руку к часам и увидел на них 07:00. Все две минуты я вслушивался в отчётливый скребущий звук за окном, с которым утренний дворник счищает дюралевой лопатой снег, высыпавший на асфальт за ночь. Я вспомнил дворника из своего детства…
Точнее их было двое – муж и жена, оба дворники-помоешники, - некрасивое семейство. Мужчина был низкого роста и какой-то н а в с е г д а неопрятный алкоголик, как будто вместе со своим ежеутренним ритуалом выгребания объедков из мусоропровода и уборки прилежащей к дому территории, он так же - без особой любви, старания, на автомате - совершал и собственное личное утро: проснуться, покурить, умыться-побриться, покурить, позавтракать, выпить-с-утра, одеться в единственный костюм и с папироской на рабооооту к объедкам. К утреннему часу, когда я выходил в школу, я видел дворника возле своего подъезда: стоит курит, серые рукавицы на руках, а рядом стоит тележка - мост от детской коляски с разваленными колёсами, на который была поставлена детская же ванна из цинкованного железа, до середины наполненная каким-то кисло-картофельным свинством и дрянью.
Я всегда – всегда! – видел его бритым до какой-то болезненной рыхлой красноты на щеках и шее. Всегда видел его пьяным – слегка поутру, в хлам под вечер. Всегда – с папиросой в губах. Голос у нег был хриплый, а речь - сплошь ругань, брань, мат. И было даже не понятно, как он может проводить время в компании дворовых доминошников, как его там понимают, особенно в вечерние часы, когда он уже был сильно пьяным.
Я не знаю до сих пор, как его звали.
Его жена была тоже редкостно некрасивой женщиной. Низкорослая, кургузая, с вечно прищуренными глазами, будто скрывается от слепящего солнца, с вечными семечками в руке и на подбородке – она мусор выносила лишь изредка, наверное, когда муж слегал, а в основном она мела тротуары метлой, скребла их же дюралевой лопатой и по ним же долбила ломом, если лопата уже не брала наледи. Речи её, как и у её мужа, я почти не разбирал, разве что только когда она орала на своего сына сквозь руку с семечками «и-и-сюда-падлюка-такая»… Однако и у этой женщины был свой кружок общения – старушки перед шестым подъездом. Имя её? Нет, и её имени я не знал никогда.
А вот с сыном этих дворников-помоешников я даже несколько раз играл в песочнице и в войнушку. Мы были ровесниками. Я частенько видел его в своём дворе, и был он больше похож на свою круглолицую орловскую мать – тот же вечный прищур, кургузость и семечки. В песочнице я как-то заметил его грязные руки и рассмотрел его детскую, но удивительно грязную физиономию; а схлестнувшись как-то раз в потешной рукопашной схватке (в войнушку играли), я учуял вонь от его давно не стиранной одежды и посильнее оттолкнул от себя, больше из брезгливости, чем из какого-то боевого искусства. Его били и родители дома и старшие во дворе, он был шпаной и довольно рано потянулся к хулиганистым подросткам, узнав от них о курении, алкоголе (брань и матершину он слышал, должно быть, с пелёнок). Иногда я видел его помогающим своей матери тянуть возок с объедками до мусорных баков в начале дома, но это не прибавляло ему положительности в моих глазах. И его имени я тоже теперь не вспомню.

Дворник скрёб дюралевой лопатой по асфальту, сгребая пушистый снег на клумбы и газон. Теперь в моём «старом» доме в каждом подъезде есть свой дворник – казах, калмык, азербайджанец или чеченец, и здесь, в Ясенево то же самое. Они опрятнее, иногда даже приветливые. Помню осеннего дворника из соседнего корпуса, который отцветшие бархотки их газонов выполол и ссыпал в мусорный бак не абы-как, а уложил бутон к бутону, так что высохшие цветы выглядели заготовленным для аптеки лекарственным сбором.
Дворников русских я теперь совсем не вижу в Москве, спиваются, должно быть, работая какими-нибудь охранниками на многочисленных автостоянках…