Бегунок
Однажды в меня стреляли из ружья. Полупьяные охотники дробью палили с оврага поверх камышей. Они почему-то услышали пробирающихся между зарослей уток, но это был я, перепуганный до смерти. Вжавшись под воду так, что торчала только голова, я не сразу смог прокричать: «Не стреляйте!» Потом они трясущимися руками наливали мне и себе водку, и я даже не знаю, кто из нас тогда перепугался больше.
Как-то раз мне захотелось повторить ночёвку некоторых суровых советских археологов: вместо спального мешка я просто укутался на ночь в полиэтилен. Открыв глаза с первым лучом солнца, всего в нескольких метрах от себя я увидел спящих кабанят с матерью. Не шевелясь, так и лежал часа два-три, пока они не ушли. Случались со мной и другие неприятные истории.
Тем не менее, разведки я всегда любил больше раскопок. Как ни крути, копать — моя работа. Пару недель зарываться в культурный слой, квадрат за квадратом, метр за метром. Отвал, кости, оружие, бесчисленные кусочки битой керамики и гигантская лопата, именуемая не иначе, как «Смерть шахтёра». Подъём, раскоп, отбой, гитара, водка. Повторить круг. Да, это было моей работой, и с профессиональной точки зрения куда круче, чем шурфить до полштыка на разведке. Зарываясь на несколько метров в землю, найти можно было гораздо больше. Конечно, сам я не копал — помощников было двадцать пар замозоленных лопатами рук. А затем бесконечная бумажная работа и кандидатская, которую я допишу только к следующему веку. Но я шёл туда за ответами. Почему каких-то людей хоронили вниз головой? Почему целые общины оставляли драгоценности в своих домах, чтобы уйти и больше никогда к ним не вернуться?
Чтобы ответить на все эти вопросы — надо копать. А чтобы начать копать в новом месте — надо сходить на разведку. И если в экспедиции я был всемогущим царём, без ведома которого первокурсники не открывали банку сгущёнки, то на разведках я — ходячая катастрофа, и все об этом знали. Меня пытались ограбить, я терялся в лесу, приходил не в ту деревню, хотя точно шёл по компасу и карте, мой рюкзак тонул в реке... Но всё же, разведка была отдушиной, которую я ждал с нетерпением. Экстерьеры вокруг стремительно менялись, я ночевал в живописных местах, а главное — всегда ходил один. Успевал привести в порядок мысли и сделать работу. Двух зайцев, так сказать.
Но в этом году я решил взять напарника. Точнее, напарник сам изъявил желание пойти со мной, а я и не собирался отказывать. Признаюсь честно, к Тане, которая переходила уже на четвёртый курс, я неровно дышал. Она была замкнутой, а мне никак не удавалось наладить с ней контакт. Можно было подумать, что именно ко мне она не проявляла никаких симпатий, но нет, её одногруппники говорили то же самое: «мягко говоря, необщительная». Что ж, разведка — шанс узнать её поближе. Может, что и выгорит.
А неприятности тем временем уже начались. Я отравился непонятно чем и меня буквально полоскало. Но менять планы я не собирался: со следующей недели обещали бесконечные дожди, и дело надо было сделать за выходные до понедельника.
Наглотался угля и ужинать передумал вовсе. И как назло, в доме вырубили свет. Не знаю, по какой причине в два с половиной часа ночи вдруг оказался обесточен целый квартал, но собирать последнее барахло мне пришлось, что называется, «при свечах». Впрочем, осталось только обернуть в целлофан документы, деньги и запасной кнопочный телефон, мой неубиваемый кирпич. Каши, тушёнка, вода, спальник и прочее необходимое для комфортных ночёвок в лесу у меня уже были собраны.
Во дворе остановилась какая-то машина прямо напротив моих окон. Жил я на первом этаже обычной хрущёвки, и даже без света умерших фонарей было понятно, что это Митькина зелёная Нива. 2:30, минута в минуту, как и договаривались. Я надел бессмертные летние берцы белорусского производства, потушил свечи, закрыл дверь и вышел в подъезд.
Магнитные замки домофонной двери не работали. Заходи, кто хочет. Митька стоял на улице и курил, и мне очень не понравилось его заспанное лицо. Мы договаривались, что в дороге он будет бодр и свеж.
— Здорова, — промычал он с сигаретой в зубах и открыл мне багажник.
Я кинул свой рюкзак рядом с Таниным и просто обалдел от его размера — он был раза в полтора больше моего. И как нежная, тонкая Танина спинка собирается тащить эту бандуру двое суток через поля и леса? Что она туда набрала?
Я пожал руку Митьке, а тем временем Таня, которая, как оказалось, спала на заднем сиденье, повернула такое же заспанное, как у Митьки, лицо. Это милое по очертаниям, но очень строгое во взгляде лицо. Мне кажется, одногруппники её даже немного опасались. Всё же, полуоткрытые после сна глаза сняли всю строгость с лица, и она скорее была похожа на разбуженного котёнка.
— Привет, Паш, — промурлыкала она.
— Чего у тебя рюкзак такой огромный?
— Какой был, — ответили бездонные чёрные глаза и отвернулись.
Когда я сел в машину — она опять уснула. Я только ухмыльнулся.
— Ну а чё ты хотел, три ночи, все спать хотят, — ответил на это Митька.
— Я не сплю, — вяло сказала Таня. — Просто глаза закрыла.
— Главное, чтобы вот этот вот не уснул, — кивнул головой я на Митьку.
— На «Зелёнке» кофе попью и норм. Главное, чтоб ты опять ничего не забыл, — ответил Митька и посмотрел на Таню. — Он всегда что-нибудь, да забудет.
Таня ничего не ответила, потому что соврала: она не просто «глаза закрыла», а нагло дрыхла. Ну и ладно. Я всё равно не собирался травить байки и анекдоты, пытаясь произвести на неё впечатление.
Митька ехал к универу и не жаловался, что выдвинуться пришлось так рано. Я всё рассчитал. К моменту высадки уже рассветёт, и пройти мы успеем много больше, чем если бы выехали утром. А в понедельник в восемь утра Митька заберёт нас обратно в том же месте, где высадил.
На кафедре лежало много снаряги и палаток, которыми мне можно было невозбранно пользоваться. Свою собственную палатку я по той же причине так и не купил.
Когда машина припарковалась возле универа, я понял, что Митька снова оказался прав и подколол меня не зря. Я забыл пакет с документами, деньгами и запасным телефоном на столе.
— Ну, чё сидим? — спросил Митька.
Я просто посмотрел на него, и он тут же расхохотался.
— Я же говорил. Давай иди, мы съездим.
Я достал из разгрузки связку ключей и вручил её Митьке.
— Тане отдай, пусть зайдёт, я покурю лучше.
— Что? — спросила Таня, услышав своё имя и проснувшись.
— Он опять что-то забыл. Щас поедем домой к нему.
— На столе пакет с документами и телефоном, — сказал я, отдав Тане связку. — В комнате у окна стол, письменный.
— Зато он две пары ключей не забыл, ха, — сказал Митька. — Всё, мы поехали.
И хорошо ж меня знает Митька, как себя самого. После той истории с рекой одну связку ключей я прячу в рюкзак, другую держу при себе. Если рюкзак всё-таки потонет, сожрёт его медведь или он просто провалится в центр Земли — я всё равно гарантированно попаду домой с другой связкой. И наоборот.
Митька виртуозно развернулся и уехал. Когда я вернулся с палаткой — он уже стоял на парковке и курил. Да, любил он покурить. Я убрал пакет с документами во внутренний карман, и мы, наконец, выехали из города.
Мощные фары Митькиной Нивы рассекали тьму на трассе, и яркий свет луны вносил в мою душу какое-то умиротворение. Спящая Таня, с которой, может быть, ничего и не выгорит. Да и ладно. Я любил дорогу. Рядом со мной сидел мой самый близкий друг и травил байки так, как я никогда не умел. Он заставлял меня смеяться даже над откровенными глупостями. Вокруг просыпался тёплый, бесконечно душевный май, и я предвкушал наступление чего-то очень хорошего. Я был счастлив здесь и сейчас. Это тепло разлилось по моему телу, и я уснул.
— О, «Зелёнка». Быстро мы, — разбудив меня, сказал вдруг Митька и съехал с дороги в большой закуток, который мы так называли.
Таня открыла глаза и тоже обрадовалась. Все знали это место. Тут можно было выйти и поразмять затёкшие ноги, покурить, попить чаю-кофе и перекусить всякой выпечкой.
Едва мы вышли, бабки, стоящие за своими прилавками под крышей, наперебой стали зазывать нас, как на базаре.
Естественно, мы пошли к той, что поближе. Митька взял кофе три в одном, налитый в пластиковый стаканчик внутри обычной кружки, чтоб не обжечься. Таня купила мои любимые пирожки с мясом, картошкой, луком и чёрным перцем. Я ничего не взял, хотя уже хотелось позавтракать. Но я знал, что это точно плохая идея. Не очень хотелось потом останавливаться каждый километр и бегать в кусты.
Мы встали за один из круглых столиков недалеко от лавки. Митька размешивал свою смесь кофе, сливок и сахара, а Таня набросилась на пирожки, запивая чаем с душицей.
Очень скоро я заметил, что все бабки смотрят на меня. Сначала я увидел это краем глаза, но какой-то холодок по спине заставил посмотреть внимательнее. Да, совершенно все бабки из более чем десятка лавок сверлили меня взглядом. И смотрели они не то с презрением, не то с ненавистью.
Мне от этих взглядов стало жутко, но ребятам я не сказал. Им бы пришлось обернуться, и бабки могли запросто перестать на меня пялиться. Но что я им сделал? Не купил пирожки, и теперь враг народа? Довольные Митька и Таня выбросили мусор в урну и обернулись, чтобы поблагодарить:
Как я и ожидал, ненависть в глазах тут же превратилась в благодушные улыбки:
Но когда Митька с Таней потопали обратно к машине, улыбки вмиг исчезли, вернувшись всё к той же ненависти. Взгляды перекинулись с моих спутников на меня мгновенно.
Я вернулся к машине, не оборачиваясь и прекрасно понимая, что сейчас они прожигают глазами мою спину. Когда мы выехали на трассу, я посмотрел ещё раз: все бабки, как одна, провожали меня взглядом, пока мы не покинули «Зелёнку».
Дальше ехали молча. Митька видел мой напряжённый взгляд и не донимал разговорами, а из моей головы всё никак не уходили эти ненавидящие меня взгляды. Я достал телефон и посмотрел на часы. Уже четыре утра, а солнце всё не всходило.
— А где рассвет-то… — начал было я, поднимая голову, как увидел фигуру, попавшую под мощный свет наших фар.
— Стой! — крикнул я, и Митька моментально вдавил педаль тормоза в пол. Таня ударилась лбом о моё кресло.
Конечно, я хотел крикнуть «Тормози!» или «Осторожно!». Но это очень длинные слова, которые надо ещё успеть выпалить. Митька непонимающе смотрел на меня.
— Там человек был, — сказал я, но он продолжал на меня таращиться. — Да точно был!
Митька отстегнул ремень и молча вышел, включив аварийки. Он посмотрел по сторонам, но ни попутных, ни встречных машин не было видно до самого горизонта.
— Я головой ударилась, — тихонько сказала Таня.
— Пристёгиваться надо, — лишь сухо ответил я и тут же понял, что тон мой был довольно грубым. Уже мягче я добавил: — Пойду посмотрю тоже.
Когда я подошёл к капоту Нивы, то никого под фарами не увидел. Митька всё так же непонимающе смотрел на меня, ожидая хоть каких-то комментариев. Я ничего не ответил, нагнулся и молча стал смотреть под днищем машины.
— Ты чё, совсем, что ли? — сказал Митька и сильно постучал по бамперу. — Если б мы кого-то сбили, мы бы услышали. Не было тут никого.
Он пошёл обратно и сел за руль, я двинулся следом.
— Ну, что там? — спросила Таня.
— Да ничего там не было, Пашке причудилось.
— Мне не причудилось, — ответил я.
— Раз уж остановились, я схожу в туалет? — спросила Таня.
Митя только молча вырулил на обочину.
Таня вышла, и я машинально посмотрел в зеркало, глядя на её тонкую талию и роскошные бёдра, которые не могли скрыться под довольно свободными походными брюками. Смотрел, но только машинально. Голову мою занимала совсем другая девушка. Та, что вышла на дорогу и исчезла прямо перед капотом.
— Девушка это была. В платье каком-то тёмном.
— Куда она тогда, по-твоему, делась?
Я молчал. Действительно, куда. Ни на дороге, ни под машиной её не было. Вокруг — огромные поля взошедшей пшеницы, и даже если бы она куда-то убежала — мы бы её увидели.
— Тебе показалось просто, — заключил Митька.
— Да как показалось, если я вот тут, перед собой, её видел?
— Ты устал и спать хочешь. Я сам уже носом клюю. На улице темень. Сам же рассказывал про это…
Митька всё пытался вспомнить нужное слово, перебирая пальцами, но даже для меня оно было сложноватым.
Но я видел то, что видел. Может, и показалось. Только вот чтобы это можно было назвать парейдолией, должно быть какое-то пятно, какой-то предмет. Дерево, столб, что угодно. То, что мой мозг мог бы дорисовать до женской фигуры. Но ничего подобного не было. Только поля и дорога.
На улице громко крикнула какая-то птица, да настолько громко, что мы даже испугались. Я посмотрел в окно, но никакой птицы не увидел. Как и Тани.
Я стал вертеть головой, окидывая взглядом поле, но её нигде не было.
— Её нет, — только сказал я и вышел из машины.
Лес обрамлял поле, но до него было не меньше полукилометра. Митька тоже вышел.
Пшеница не была высокой и Таня, даже если бы легла на землю, не спряталась бы под ней.
И вот тут уже Митька не смотрел на меня непонимающе, он смотрел с тревогой. Может, она перебежала через дорогу на другое поле? Совсем нелогично, зачем ей это делать? Но о логике речь уже не шла. Логичный вариант был только один — она пробежала полкилометра до леса за несколько секунд. Что невозможно.
Я перешёл через дорогу и посмотрел на поле. С этой стороны трассы оно вообще заканчивалось где-то на горизонте.
Теперь уже Митька, надеясь, что всё это просто её глупая шутка, шарил взглядом под машиной и заглянул в багажник, а я заорал на всю округу:
Митька тоже кричал, ходя туда-сюда по дороге. Никто не ответил.
— Звони в 112, — сказал я, и Митька мигом выхватил телефон.
— Так и скажи: человек пропал.
— Не ловит, — сказал Митька. — Даже экстренные.
— Как не ловит? Тут везде ловит, — ответил я, доставая свой телефон.
Нет сигнала. Как и интернета. Запасной телефон тоже ничего не ловил.
— Та-а-а-ня! — снова заорал Митька.
Да как так-то? Тут всегда ловило. Я умудрялся даже музыку слушать в этих местах.
Нужно было что-то делать. Я залез в рюкзак и достал обычную карту, раз уж навигация не работает.
— Это Поспелово, — сказал я, поразмыслив над картой.
— Какое Поспелово? До него ещё пилить.
— Да нет, по времени как раз. Тут мы и должны были выйти. Вот лес, — показал я на карте Митьке, а потом провёл пальцем через полкилометра дальше по трассе. — Вон там Поспелово.
Луна на небе не собиралась уходить, а солнце не собиралось вставать, хотя уже шёл пятый час утра.
— Ну так поехали, — сказал Митька.
— А если она вернётся? Она придёт, а нас нет. Останься.
— Так тебе проще остаться, а я съезжу.
— Въезд на другой дороге, — сказал я. — С этой стороны максимум тропинка будет, не проедешь.
— Там крюк получится километров под семьдесят.
Митя почесал репу. Вариантов действительно мало.
— Если попутку тормознёшь — объясни ситуацию, попроси позвонить, вдруг у них ловит, — сказал я напоследок. – Или пусть хотя бы до Зелёнки доедут и там позвонят.
Рюкзак я брать не стал, да и зачем он мне, идти максимум километр. Охотничий нож был при мне. Из рюкзака я взял только фонарь, который включил, когда свет фар уже не доходил до земли под моими ногами. План был такой: найти любые средства связи или представителей местной власти. Участковый, сельский староста, человек, у которого ловит сеть, да кто угодно.
Всю дорогу до леса я почему-то думал о тех самых бабках. Они ненавидели меня, и это казалось мне куда более жутким, чем исчезнувшая перед глазами женская фигура или пропавшая Таня. Я не мог связать между собой эти события, но где-то в глубине души понимал, что всё это — какая-то цепная реакция. Я осознавал это на подкорке. И хотя тот факт, что майское солнце в пятом часу утра никак не собиралось выходить – стоял в очереди мыслей в самом конце, я понимал: что-то в мире вокруг изменилось.
Когда я дошёл до первых деревьев, обернувшись, даже вдалеке не увидел фар Нивы. Скорее всего, Митька просто решил сэкономить заряд аккумулятора, да и какой был смысл светить просто так. Мой мозг отказывался рассматривать вариант, что машины Митьки уже не было на трассе, и я лихо спустился с дороги в овраг, ступая в темнолесье.
К моему счастью, тропинка тут действительно была. Всё лучше, чем ходить по сплошному лесу, учитывая, что я не раз терялся среди деревьев. А тропинка точно выведет к Поспелову.
Фонарь брал только метра три грунтовки перед ногами и ближайшие к просеке мрачные очертания клёнов. Тьма, что пряталась за их стволами, жадно пожирала свет фонаря. Я не видел даже примерных очертаний того, что было дальше первого ряда деревьев. Две части леса как будто сжимали меня в тиски, и я ускорил шаг, пока не увидел силуэт, возникший тёмным пятном метрах в двадцати.
Если б не было всех этих странностей, что я видел ранее, я бы вовсю завопил, размахивая руками и призывая местного, который мог бы помочь. Но сейчас я присел и был рад, что незнакомец не заметил ни света фонаря, ни меня самого. Фонарь я моментально выключил.
Незнакомец медленно шёл по просеке, а я всё пытался его рассмотреть, насколько позволял лунный свет.
Высокая фигура. Молодой парень не старше двадцати пяти-тридцати, я думаю. Идёт налегке. Что-то в его движениях было мне знакомым, не то походка, не то манера размахивать руками. Я двинулся следом максимально тихо, чтобы он не услышал шагов.
Хоть я и старался сохранять безопасную дистанцию, он вдруг остановился, и я пригнулся ещё ниже. Но он смотрел не на меня. Он смотрел в лес.
Силуэт его лица в профиль тоже показался мне знакомым. Это же… Митька.
Митька? Какого чёрта он тут делает? Мы ж договорились, что он останется на дороге! Как он прошёл раньше, а главное — мимо меня?
— Митя! — крикнул я, но он даже не обернулся, будто не услышал. Но это точно он. Мне показалось, что он не то в трансе, не то спит. Он вообще меня не слышал.
— Митя! — повторил я, но вместо Митьки из глубин леса мне ответил чей-то другой голос.
— Митя! – криком повторил за мной голос, и я узнал в нём Таню. — Митя, помоги!
— Таня? — спросил с тревогой Митька и шагнул вперёд, почти войдя во тьму. — Это ты?
— Митя, помоги! — снова заорала Таня, и не успел я крикнуть «Стой!», как Митька шагнул дальше, скрывшись в лесу.
Я добежал до места, куда он ушёл, пытаясь посветить фонарём. Лихорадочно думая, бежать ли мне во тьму следом, я вдруг услышал один-единственный вскрик, тяжёло разлившийся по моему телу. Крик был скорее не от страха, а от боли, кричал точно Митька. Хрустнули не то позвонки, не то рёбра. Противный, мокрый от разрываемой плоти хруст. Скачущий во все стороны свет фонаря ничего не мог показать — я всё так же вглядывался во тьму и дрожал от макушки до пяток. Левая рука истерично искала нож, я очень хотел убежать, но почему-то не мог.
— Паша? — вдруг спросил из тьмы Митька. — Это ты?
Я не отвечал. Не только потому, что в горле пересохло, но ещё потому, что не хотел с ним говорить.
— Паша, бегом сюда, она здесь лежит! — заорал Митька.
Рука крепко сжимала нож. Ноги перестали дрожать, и фонарь больше не дёргался, он светил прямо в цель, туда, откуда шёл голос.
Наконец, у первого ряда клёнов, по какой-то причине стараясь не пересекать невидимую черту леса, оказалась в свете фонаря медвежья морда. Я ни о чём не думал и только тяжело дышал. Мысли исчезли вовсе, когда я увидел, как пасть медведя раскрылась, чтобы голосом Митьки выдавить ещё слова:
Из его пасти текла густая кровь. Я задышал чаще, а когда ужас снова заставил дрожать всё моё тело, я выронил и нож, и фонарь, и побежал что есть духу дальше по просеке, прочь от этого проклятого леса.
Совсем рядом со мной, во тьме, бежал, сотрясая землю, медведь.
Он тут же поравнялся со мной. Я знал, что медведи бегают быстро, и ему ничего не стоило выскочить на просеку и порвать меня, но по какой-то причине этот лес он покинуть не мог.
Одно-единственное слово я повторял в своей голове: «Трус!», пока лес не кончился.
Просека внезапно перешла в ровные грядки с огородной зеленью. Только я хотел обернуться и посмотреть, не выскочил ли медведь из леса вслед за мной, как из земли восстала крупная фигура какого-то бородатого мужика. Я врезался в него со всего маху и упал назад, а он лишь отшатнулся. Медведь не вышел; мужик же стоял прямо надо мной, держа в одной руке пучок петрушки.
Он стоял молча, слушая моё тяжёлое сбитое дыхание. Руки у меня просели в землю; зад провалился в грядку, а мужик, наконец, чуть наклонился и спросил зычно:
Я хотел ответить, но всё ещё не мог. В горле было сухо, как в пустыне. Я только кивнул. Мужик, не дождавшись ответа, повторил вопрос громче:
Когда я, наконец, сглотнул слюну и облизал губы, то хрипло смог ответить:
— Ну вот, а что молчишь, язык проглотил?
Он положил пучок в карман, и подал мне руку. Я даже не стряхнул от земли свою — настолько уже ничего не соображал.
— Пойдём в дом, — сказал мужик, и я покорно пошёл следом. В остальных домах по соседству света не было; собаки тоже не залаяли. Деревня как будто вымерла, и если б не этот крошечный бревенчатый кусочек жизни, я бы подумал, что она вовсе заброшена. Не таким я себе представлял Поспелово.
Мужик ступал тяжело и молчал. Пока я шёл за ним, то думал только об одном.
Я бросил его там. Конечно, это была не Таня. Митька повёлся, вошёл во тьму, а я его бросил. Говорил же — стой у машины, жди меня. Нет, он попёрся в лес. Но что я мог сделать? Пойти с ножом на медведя? Быть может, иные герои и смогли бы победить. Но не я.
Солнце всё не вставало. На часах было уже полшестого утра, но полумесяц никуда не сдвинулся. Сети здесь тоже не было. Это, разумеется, после говорящего медведя волновало меня в последнюю очередь. Но складывалось впечатление, что ночь здесь никогда не закончится.
Когда я вошёл в избу, в нос тут же ударил, как говорил Вильям Похлёбкин, «ничем неистребимый щаной дух». Есть я хотел ужасно, но знал, что со мной случится, выпей я хотя бы простой воды.
Старая выбеленная русская печь, тепло и яркий свет лампы накаливания если не совсем, то хоть немного меня успокоили.
«Безопасно». Вот что пришло в голову, едва я переступил порог.
— Вон вода, — сказал мужик, указывая на рукомойник в углу.
Тыщу лет я таких не видел. От души намывая руки хозяйственным мылом, то и дело я жал на «пипку», чтобы вода потекла. Мужик же грузно уселся на стульчик за небольшим круглым столом.
— Ну, рассказывай, куда так бежал, — сказал он и глотнул из кружки холодного чаю. — Как звать-то тебя, кстати?
— Паша, — ответил я, медленно идя к столу и не зная, куда себя деть.
Мужик пошарил глазами у себя за спиной и, не слезая со своего трона, подал мне табуретку.
— Алексей Андреич, — сказал он. — Ну, какими судьбами?
Я собирался с мыслями и не знал, рассказывать ему всю историю или только ту, в которую верил мой разум.
— У нас девушка пропала, — начал я.
Я посмотрел ему в глаза, пытаясь понять, правильно ли я расслышал.
— Из леса тоже вышел, оттуда же, — добавил он.
— Длинный, что кочерга. Под два метра. Брюки чёрные, футболка жёлтая. Представился Дмитрием.
Не может быть. Какова вероятность такого совпадения? Одежда, рост, имя. Вышел там же, где и я. Ночью, из леса.
— Археолог, ты что ли? — вдруг спросил Алексей Андреич.
Глядя на меня строго, он ждал ответ, а я всё никак не мог сложить два плюс два. Алексей Андреич расхохотался.
— Да друг твой рассказал, — добродушно сообщил он. — И про Таню рассказал, и про всё на свете.
Он смеялся, а я потерялся совершенно. Мысли путались, голова не работала. Нет, в стрессовых ситуациях я терялся крайне редко, жизнь научила быть хладнокровным, когда это нужно. Но то были ситуации понятные.
— Не может быть, я сам видел, — прошептал я.
— Я видел, как его медведь загрыз.
— Вот и Митя твой сказал, что медведя слышал. Говорит, медведь с ним твоим голосом разговаривал. Только вот нет здесь медведей.
— Я видел то, что я видел, — ответил я.
Стоит ли ему верить? А может, Митька в итоге поехал сюда на машине, а потом почему-то пошёл пешком. Но нет, не мог он так быстро приехать. И шёл он совсем с другой стороны.
— Ты же человек науки, Павел, — сказал спокойно Алексей Андреич. — Надо рассмотреть все варианты, а ты мне говоришь про говорящего медведя, когда их тут нет вообще.
— Тогда что я, по-вашему, видел?
— Что ты видел… Тут вокруг нас болота. А по ночам болотных газов больше всего, — ответил Алексей Андреич, глотнув чайку. — Ты ж археолог, должен был знать места, где копаешь.
— Не знаю я ни про какие болота в этих местах.
— Вот такое ваше поколение: мест не знаете, чуть что — и во всякую чушь верите. Я, между прочим, тоже археолог, — сказал он, стукнув кружкой по столу. — Во всяком случае, был. Вон, гляди, не заметил, что ли?
И в самом деле, у стены стояла погребальная стела с выбитым на камне оружием и тремя треугольниками, смотрящими вниз. Это стела Ананьинской культуры.
— Ананьинцы? — спросил Алексей Андреич.
— Я больше по Иткульской. Но этих тоже копал. А стелу мне подарили, можно сказать, на пенсию.
Он говорил уверенно, и я, наверное, готов был ему поверить. Археологов старой школы в лицо я точно знал мало, но, по крайней мере, его лицо показалось мне знакомым. Этого было достаточно.
— Куда Митя делся? — спросил я.
— С участковым за помощью уехал. Связи тут нет. Да ты не напрягайся так, жив твой Митя, — сказал Алексей Андреич и улыбнулся. — Найдётся ваша Таня, а ты лучше тут подожди. Потеряешься ещё опять. Надеюсь, не голодный? А то есть у меня нечего, я не ужинаю.
— Как думаете, скоро они приедут?
— Да мне откуда знать… В любом случае, участковый искать её не будет.
На мой удивлённый взгляд он добавил:
— А ты думал, он щас пойдёт в лес её искать, один? Когда тут газы стелятся? Нет, дадут кружок по трассе, и отвезёт твоего Митьку в город, там и заявят о пропаже. Или ещё лучше — отправит его на попутке какой-нибудь. Ты давай-ка не унывай, расскажи лучше, чего накопал.
Что ж, я был рад, что Митька жив, и немного успокоился. Боязно было за Таню, но тот факт, что я отравился галлюциногенным газом, был куда лучше, чем если бы медведь действительно разорвал Митьку.
— Да особо ничего, могильники, селения, — ответил я.
Признаться честно, я был рад, что Алексей Андреич тоже был археологом. Лучшего собеседника сейчас вряд ли можно было представить.
— Разгадал «синдром покинутого жилища», а? — улыбнулся он, отхлебнув чайку.
— Как это? Я знаю, — ответил Алексей Андреич, встал, взял свою кружку и ушёл на кухню.
Вернулся он только с одной, своей кружкой, мне чаю не налил и сказал:
— Извини, чай у меня горький, лечебный. Обычного нет.
— Да ничего, я и не хотел. Ну так что там с кладами?
Алексей Андреич отхлебнул горячего чаю, поморщился (видимо, совсем уж горячий был), и ответил:
— Ну а ты как думаешь? Ни с того ни с сего оставили клад, балканское золото хорошей пробы, между прочим. Ушли и не вернулись. Была бы война — взяли бы с собой, логично же. Но они просто ушли. Значит, это был подарок.
— Духам, разумеется. За хорошую жизнь. За другие блага. Булавку в золотой фольге находил?
Я кивнул, хоть немного и расстроился: я думал, что только мне попадалось такое. По крайней мере, ни в каких отчётах такие булавки больше не фигурировали.
— Они вообще почти нигде не встречаются. Я тебе говорю — это подарок. Лесному хозяину, например.
— А пусть даже и медведю, — сказал Алексей Андреич. — В общем, зооморфное оформление, Павел. На парадных секирах видел же?
— Ну вот. Мне это всё не нравится. Ты, наверное, думаешь, вот они, произведения искусства. А я тебе скажу — металлолом. Потому и перешёл на Иткульскую культуру — уровень исполнения, как по мне, не выше, но птиц я люблю больше. Чистая субъективная эстетика.
— Я, честно говоря, не могу подтвердить вашу теорию.
— Теорию? — спросил Алексей Андреич и снова расхохотался. — Какая ж это теория, если я знаю точно? Вон, на стелу посмотри. Треугольники видишь? Что это?
— Ну, мы считаем, что это капли крови, — неуверенно, как сомневающийся перед учителем школьник, ответил я.
— «Мы считаем», да. А ты сам как считаешь? Вон там оружие выбито натуралистично, а капли крови вдруг абстрактно? Капля, вообще-то, по форме как груша, а эти треугольники вниз смотрят. И падают они не с острия, а как будто с рукояти. С чего бы, не думал?
Я и правда не знал, с чего бы. Доказательств у нас никаких не было, но все, включая старшее поколение, говорили, что это кровь.
— А с того, что это вовсе не кровь. Это миры.
— Да, миры. Верхний треугольник — там, где ты живёшь. Средний — ни то, ни сё, сопряжение верхнего с нижним. А сам нижний — это мир, куда твои ананьинцы и ушли, на вечную жизнь. За это заплатили подарками своим духам. Потому и не вернулись. Нет, конечно, кто-то растворился в других народах, но не все.
Ну вот. Только я обрадовался, что передо мною маститый археолог советской закалки, как он оказался каким-то промытым собственными выдумками сказочником. Я был готов спорить, но спорить по-научному. А он говорил, что земля плоская, потому что так решила правая пятка Лесного Хозяина.
— Ну и где тогда этот нижний мир, по-вашему? — скептически спросил я.
— Да везде, вот он, вокруг! — воскликнул Алексей Андреич и размахнул руками, как бы показывая обширность нижнего мира.
Он сбил со стола кружку с горячим чаем, та полетела на пол и со страшным звоном разбилась. Я машинально посмотрел под стол, но никакой кружки не увидел. Когда я вернулся в исходное положение, Алексей Андреич смотрел в сторону печки, как ни в чём ни бывало; в комнате свет стал заметно тусклее, а с кухни потянуло свежими ароматными щами. Алексей Андреич скучающе молчал. Пока я пытался понять, что с ним произошло, из-за печки вышла женщина в свободном платье и с покрытой головой, своим жутким видом заставившая меня встать с табуретки.
Она была похожа на Вангу, но только глаз у неё точно не было. Не знаю, как выглядело тело под платьем, а вот лицо её было усеяно воронками шрамов. Казалось, что его когда-то пронзали толстым шилом снова и снова. Женщина несла тарелку, полную щей, к столу. Лицо её было обезображено, скулы и нос перебиты. Ей как будто сломали на лице всё, что можно было.
Алексей Андреич поднял на меня взгляд.
— Это жена моя, Катерина. Да ты сядь, она всё равно твои реверансы не видит.
Он сказал это, как будто я вскочил не со страху, а чтобы выказать хозяйке уважение. Но какая ещё жена? Когда я входил в дом, никого больше не было.
Катерина поставила тарелку на стол. Я же сел обратно на табуретку, рассматривая Катерину с ног до головы. Кисти её рук тоже были в шрамах. Под платьем, надо полагать, меня ожидало бы схожее зрелище. Я не хотел спрашивать Алексея Андреича, что с ней случилось. Это было бы как минимум невежливо, но в первую очередь — я просто не хотел этого знать.
С аппетитом пожирая щи, Алексей Андреич облизнул ложку и, наконец, заговорил.
— Извини, тебе щей не предлагаю, зелёные это щи, на местных травах, — сказал он, улыбнувшись. — С непривычки желудок твой не выдержит.
Странно, он же говорил, что есть нечего и ужинать он не любит.
Алексей Андреич посмотрел мне в глаза внимательно, как будто что-то пытался в них прочитать.
— Вот точно знакомое лицо, — сказал он. — Как будто где-то я тебя видел.
— Это вряд ли, — тихонько ответил я, видя, что Катерина почему-то стоит у стола и не уходит. — Если б мы виделись в Академии, я бы запомнил.
Катерина, услышав мой голос, повернула в мою сторону голову, что я заметил боковым зрением.
— Да не в Академии, а здесь, — вдруг сказал Алексей Андреич.
И тут Катерина чуть подошла ко мне и погладила мою щёку. Это было так жутко, что я вцепился руками в края табуретки. Зрелище, как я понял, удивило и её мужа.
— Катерина, ты чего делаешь? — спросил он.
Она тут же убрала руку от моего лица.
— Ступай, погуляй, — хмуро сказал её муж, и она удалилась за печку. — Ты уж извини, такая вот она у меня. Не видит, не говорит.
Я только кивнул, услышав, как Катерина мычит за печкой, мычит горестно, будто пытается плакать. Но плакать ей было нечем.
На улице послышался звук едущего драндулета, и Алексей Андреич оживился.
— Участковый, — сказал он. — Тут только у него машина на ходу.
Я обрадовался, что сейчас покину этот дом, так же, как и радовался, что вошёл в него.
— Ври им, — сказал напоследок Алексей Андреич, провожая меня у двери.
Увидев, что я решительно не понимаю, о чём речь, он добавил:
Руки он не пожал, и только захлопнул за мною дверь.
Я вышел во двор, боясь пропустить машину, ведь в таком случае мне бы пришлось бежать за ней до отделения.
Ослепляемый светом фар, одной рукой я прикрывал себе глаза, другой — размахивал, чтобы привлечь внимание участкового. Машина остановилась. Это был старый УАЗик, за рулём которого сидел худощавый участковый. Я не разбирался в погонах и звёздах, и не понял, какого он звания.
— Ну чё, очередной горе-турист, — сказал он весело, только опустив со скрипом окошко и не вылезая из своего драндулета. — Потерялся?
— Так вы ж за мной приехали, — сказал я тихо и осёкся. Во-первых, потому что Алексей Андреич изрядно напугал меня, сказав, что надо врать. Я не понимал смысла, но нутром чуял, что сказал он это не просто так. Во-вторых, потому что участковый меня не слушал, а смотрел в окно дома. На Алексея Андреича, чей силуэт чернел перед светом его комнаты. И смотрел он злобно.
— Так чего, потерялся? Накормил тебя этот жлоб хоть? — снова спросил он весело, как будто ничего и не было.
— Так и думал, — ответил участковый. — У него зимой снега не допросишься. Ладно, давай так: в отделение смысла ехать нет, я тебя до города довезу, ты мне бензин оплатишь. Или посажу на попутку, если попадётся. Идёт?
Я кивнул. В ответ он лишь мотнул головой в сторону кресла, приглашая погружаться на борт.
Мы развернулись, и я видел, что Алексей Андреич так и не отошёл от окна, провожая наш УАЗик взглядом.
Проезжая мимо других домов, я всё так же не увидел никакого света в окнах.
— Там в бардачке бутерброды есть, угощайся, — предложил участковый.
— Спасибо, я не голоден, — ответил я скромно, боясь теперь что-то сказать не так.
Да и в целом с этой деревней, что скрывать, определённо что-то не так. Немая безглазая женщина, странный археолог, отсутствие собак, а главное, мать его, рассвета. Утро всё никак не наступало, и хоть эта проблема была последней в моём списке жутких происшествий — она давила на разум постоянно.
Выехав из деревни, никакой дороги я не увидел. Вместо неё снова была просека, просто в этот раз чуть больше, но её ширины едва хватало, чтобы проехать на УАЗике. Ветви то и дело били по стёклам, соскальзывая молодою листвой с кузова. Это точно не Поспелово. Я, конечно, никогда в Поспелове не был, но помню, что главный въезд в деревню был широким и асфальтированным. И я точно помню, что проезжая мимо него, никакого леса со стороны трассы не видел.
УАЗик резко затормозил, и я, непристёгнутый, чуть не ударился рёбрами о бардачок. За миг до того, как участковый погасил свет, я заметил толпу людей, идущих навстречу.
— Не смотри на них, — грубо приказал он.
— Голову опусти! — гаркнул участковый и сам опустил свою, смотря куда-то на свои колени.
Я послушался. Толпа приближалась бесшумно. Мимо нас стали проходить тёмные фигуры, шурша листвой.
Просто какой-то цирк без логики. Почему мне нельзя смотреть? Почему все люди в этой безмолвной толпе шагают, не проронив ни слова? Почему участковый их так боится? Я ничего не понимал, потому что туго соображал. Здесь была какая-то логика, но я её не видел. Мне не хватало внимательности. Но логика здесь точно была.
Я очень хотел посмотреть. Боковым зрением угадывались только размытые силуэты, и я сперва смотрел исподлобья, пытаясь разглядеть хоть кого-то, а потом и вовсе поднял голову, когда мимо проходили последние в этой толпе. Тот, на кого упал мой вгляд, остановился у окна.
Я понял, что сделал это зря. Человек в странных одеждах, которые я в темноте всё равно не смог толком рассмотреть, наклонился к окошку и встретился со мной взглядом. Жидкая бородка и усы, довольно длинные волосы.
— Ты что творишь, — сквозь зубы сказал участковый, но я уже не мог отвести взгляда.
Человек сердито нахмурился, но я словно прилип к нему глазами, принимая сочащийся сквозь стекло холод. Да, это был холод, я натурально стал мёрзнуть, разумом проваливаясь в глаза незнакомца. Человек нахмурился ещё сильнее, и ударил по стеклу, потом ещё раз, а я не в силах был даже зажмуриться. Стекло треснуло, участковый схватил меня за голову и чуть не ткнул лицом в бардачок. Сам он головы не поднял. Я слышал, как человек пошёл дальше.
— Ты дебил, что ли? — рявкнул участковый.
— Я тебе сказал голову опустить, а ты что?
Участковый лишь молча включил фары, завёл УАЗик, и мы выехали на трассу. Разговаривать с ним мне больше не хотелось, но спросить я всё же решился:
— Почему на них нельзя смотреть?
— Не твоего ума дело, — сухо ответил он. — И больше не спрашивай.
Только сейчас я понял, что мы должны были свернуть из леса направо, ведь судя по расположению этой проклятой деревни, город был именно в той стороне.
— Мы вроде не в ту сторону едем? — спросил я тихо.
— Верно, — ответил участковый. — Вроде ориентируешься неплохо, как же ты потерялся?
— Это на дороге, в лесу уже сложнее.
Я должен был быстро продумывать все свои ответы. И хоть Алексей Андреич мне не нравился — участковый не нравился ещё больше. Алексей Андреич сказал мне всем врать. А уж он понимает местных гораздо лучше. И я решил убить сразу двух зайцев: соврать и узнать чуть больше о том, что было в лесу.
— Там же и потерял. Медведя услышал, — ответил я и внимательно посмотрел на участкового.
Тот, впрочем, ничуть не удивился.
— Что ж вам всем медведи-то мерещатся? Нет их тут.
Ничего нового. Болотные газы, как же.
— Так куда мы едем-то? — спросил я, стараясь выражать максимальную отстранённость, как будто мне совсем не страшно, а просто пофигу.
— К товарищу моему заедем, дело десяти минут, не переживай.
Но я ещё как переживал. Тот короткий разговор в доме Алексея Андреича был единственным моментом, когда я был хоть как-то спокоен.
— Время уже, наверное, часов шесть. Чего так долго солнце не встаёт? — так же отрешённо спросил я, но не успел участковый ответить, как мы увидели лежащее на обочине тело.
УАЗик остановился, освещая женскую фигуру. Я ещё не так хорошо её рассмотрел, но уже где-то глубоко внутри понял, кто это. Выйдя из машины, я только убедился в своей догадке.
Это была Таня. Лежала в грязи, истекая кровью. Её брюки и футболка были истыканы множеством уколов, обнажая некогда прекрасное тело. Теперь же оно кровоточило буквально везде, а слипшиеся волосы закрывали лицо, но я догадался, что оно истерзано не меньше.
— Не смотри, — тихо сказал участковый, но сказал он это не мне, а Митьке, что стоял рядом с ним.
Таня, моя бедная Таня теперь лежит на земле, изуродованная не то ножами, не то ещё чем-то, в разорванной одежде, истекая кровью. Какое чудовище могло сотворить с ней такое? Наверное, то же, что сделало это и с той Катериной. Рядом стоял бледный Митька, Митька, которого точно не было в машине. Он появился из ниоткуда, а участковый будто думал, что это нормально. Мои ноги давно дрожали. Когда я подошёл чуть ближе, то увидел, что всё тело и голова Тани были измазаны какой-то слизью. Не в силах это больше выдерживать, я упал на колени и стал блевать на обочину.
— Пульс есть, — сказал участковый. — Помоги.
Сказал он это снова не мне. Когда я пришёл в себя, они с Митькой уже несли Таню на заднее сиденье. Митька сел рядом, я вернулся на переднее кресло, и УАЗик тронулся.
— Отвезу до города, или на попутку посажу, легковушка всё быстрее доедет, — сказал участковый, и я услышал, как Митька заплакал.
— Ну что, щас пересесть придётся, — как ни в чём ни бывало, вдруг весело сказал мне участковый.
— В смысле, — начал было я, глядя назад. Но на заднем сиденье никого уже не было.
— А что не так? — строго спросил участковый, глядя мне в глаза, как будто пытаясь подловить меня в чём-то.
Моя правая рука дрожала. Я точно понимал своей шкурой, что от моего ответа зависит моя жизнь, и ответил максимально спокойно, и быть может, даже весело:
— Да просто меня сзади укачивает!
Участковый продолжал хмуриться, но ответ его, видимо, устроил.
— Товарищ мой, так скажем, габаритный. Тут места побольше. Так что пересесть придётся всё равно.
— Ладно, — ответил я добродушно, а сам прижимал правую руку к бедру, чтобы она не начала отбивать чечётку.
Здесь что-то не так со временем. Я совсем не суеверный человек, но доверяю своим глазам и ушам. Солнце не встаёт. Какие-то болота с газами, но я не помню, что тут вообще были болота. На карте вместо этой деревни, где я был, должно быть Поспелово. Я, конечно, уснул, и можно было предположить, что Митька проехал лишнего, но ведь «Зелёнка»…
— О, какие люди… — воскликнул участковый, и возле автобусной остановки я тут же увидел ту самую габаритную фигуру его товарища.
— Пересядь, — приказал участковый, когда фигура направилась к тормознувшему на обочине УАЗику.
Послушно пересев назад, я заметил следы давно спёкшейся крови на сиденье. В машину погрузился тучный мужик в форме. Стало быть, коллега участкового.
— Привёз? — тут же спросил он.
— В багажнике, — ответил участковый.
Мент довольно крякнул, и только тогда заметил меня.
— Здорова, архаровец, — обратился он ко мне. — Чё, турист-походник?
Я, улыбаясь, кивнул. Да, сука, турист-походник.
— А ты чё тут, на остановке, забыл? — спросил участковый, и мы, тарахтя, тронулись.
— Бегунок у нас завёлся, — мрачно ответил мент.
Всё-таки, как в этом безумном крошечном мирке обострилась моя интуиция… Настоящая «чуйка». Из множества, казалось бы, непонятных мне фраз, мой страх вычленял то, на что я должен был обратить внимание.
— Бегунок? Это кто из тюрьмы сбежал? — спросил я осторожно, включив дурачка.
Жирный мент расхохотался, и участковый следом за ним тоже.
— Нет, это кто путает завтра с позавчера, — ответил он, и моя правая рука снова задрожала в нервной чечётке.
— На твоё же счастье, — улыбаясь, ответил мент.
Мы свернули на грунтовку, и впереди показалась деревня, такая же мрачная, как и та, из которой я с таким удовольствием сделал ноги.
— Вон он, возле Тимохиного дома, — сказал мент.
Мы свернули возле первой избы, освещая спину какого-то паренька. Яркие фары ослепляли другого, что сидел испуганный у лавки прямо на траве. Участковый, кряхтя, вылез из машины на улицу.
— О, городской, куда убежал? Я вон машину привёз, как обещал, — сказал он.
Паренёк обернулся, и в руке он держал пистолет.
Худой тоже вышел, наполовину скрываясь за дверью, и быстро достал Макарова из кобуры.
— А ну, брось! – заорал он. – Бросай, на колени!
Тот парень только улыбнулся. Улыбнулся с безумным, измученным взглядом.
— И что будет? Что будет? — спросил он, продолжая улыбаться.
— Бросай! – снова заорал участковый, но паренёк не просто не бросил пистолет, он попытался выстрелить.
Участковый выстрелил. Паренёк выстрелить тоже успел, но попал в стекло открытой водительской двери. Я съёжился, боясь, что следующая пуля прошьёт водительское кресло и угодит мне в лоб. Но следующего выстрела не было. Участковый оказался более метким.
Молча, не проронив ни единого звука, паренёк упал назад, роняя пистолет.
Толстый пнул его. Не знаю, зачем. Мне уже было всё равно, кажется.
— Товарищ капитан, — заскулил тот, что сидел на траве, но толстый не дал ему договорить:
— Тимофей, иди-ка в избу. А ты, старлей, отвези пацана домой, если…
— Нет, ничего, — сухо ответил участковый, и пошёл к машине проведать, пребываю ли я в шоке. — Можешь пересесть.
Я послушно пересел вперёд, проходя мимо застреленного только что бедняги и цепкого взгляда капитана, прожигающего мне спину. Как тогда, на «Зелёнке», словно капитан тоже меня за что-то ненавидел. В глубине души я догадывался, за что. Осталось только это понять.
— А где друзья-то твои? — вдруг спросил меня толстый участковый.
Я не повёлся. Пошёл к чёрту, капитан.
— Какие? — с наигранным удивлением спросил я.
Они оба внимательно меня смотрели, но я уже понял, в чём меня хотят обвинить.
Я — Бегунок. Тот, что путает завтра с позавчера.
Сейчас я словно проверяю домашнее задание своего ребёнка. Вот математическая задачка, а вот он написал в конце ответ. И хоть я ещё ничего не проверил, но уже видел, что ответ неправильный. У меня будет время во всём разобраться. И я точно не лягу трупом рядом с тем бедолагой.
— Ладно, езжайте, — сказал спокойно капитан и обратился ко мне:
Я кивнул. Старлей уселся за руль, и мы выехали из деревни. В этот раз я был куда спокойнее и внимательнее, и смог разглядеть дорожный знак, на котором было выбито большими чёрными буквами: «КУЧАНОВО».
Я не знал в этих краях такой деревни. Потому что её тут и не было.
Ехали молча сквозь туман. Теперь уж мне точно не хотелось разговаривать с этим ублюдком. Я очень устал. Солнце всё не вставало, да и чёрт с ним. Надоело. Мимо пролетали поля, сосны, лиственные леса… Веки всё тяжелели, и я перестал смотреть на дорогу. Всё равно на ней ничего интересного уже не будет.
— А ты крепкий орешек, надо же. Ни капли воды тут не выпил, нихрена. Здорово наебал всех!
Я, быть может, соврал бы ему что-то и в этот раз, но, как Вий, не мог уже поднять век без посторонней помощи. Во рту отчётливо возник какой-то металлический привкус. Наверное, то была моя кровь.
Послышался звук то ли болгарки, то ли ещё какого-то инструмента, которым пилят металл.
Заболели рёбра, раскалывалась голова. Я не понимал, что со мной происходит, и всё так же не мог открыть глаза. Единственное, что я знал наверняка, так это то, что машина больше не едет.
— Блядь, аккуратно тяни, — услышал я напоследок совершенно незнакомый голос, а я всё старался больше не отключаться, чтобы не дай бог не включиться в продолжение своего кошмара.
Спасатели вызволили меня из искорёженной Нивы, перетащили в скорую, и я провалился в забвение лишь тогда, когда услышал шум других машин вокруг.
Очнулся я в больнице следующей ночью. И хоть это снова была ночь, я не расстроился. Очевидно, что я попал в аварию, валялся без сознания, пока не вытащили. Значит, есть шанс, что Митька и Таня тоже выжили. Но сначала нужно было выяснить, в какой больнице я сейчас отдыхаю.
Я с трудом встал с койки, держась за раскалывающуюся голову, и каждый шаг давался мне с трудом. Болело всё тело, но раз я шёл своими ногами, то переломов не было.
Из окна, за больничными строениями, показались до боли знакомые здания родного города.
— О, очнулись? — спросил доктор в белоснежном халате.
— Вы, можно сказать, в рубашке родились.
— Что там с моими друзьями? — спросил я, совершенно не волнуясь о своих возможных травмах.
Доктор покачал головой, и это нисколько меня не тронуло. Мне даже не было стыдно за свою чёрствость и бессердечность. Как будто это всё было правильным.
— Ну, МРТ мы уже сделали, только сотрясение, ушибы по всему телу, но ничего серьёзного. Днём выпишу, конечно…
— Но? — как-то даже немного уныло спросил я.
— Следователи хотят с вами побеседовать. Утром приедут.
Я даже кивнуть в ответ не успел, как в палату ворвался санитар и сообщил, что «у него остановка», и доктор сорвался в коридор, хлопнув дверью. Я уже догадался, кто этот «он». Бегунок из соседней палаты.
Я спокойно прилёг на койку, слушая суматоху в соседней палате, где все почему-то психовали. Не психуйте, он уже ушёл.
Следователи приехали утром. Они сокрушались, что не успели опросить пациента из соседней палаты. Ведь, как говорили врачи, состояние его было стабильным, как вдруг он умер от остановки сердца.
Оказалось, что я провалялся в больнице несколько дней, за которые органы уже успели провести несколько экспертиз и всяческих оперативных мероприятий. Мне рассказали, что Митька уснул за рулём и выехал на встречку, врезавшись по касательной в летящую навстречу Хонду. Та вылетела в канаву, а мы, покрутившись, встали прямо перед идущим следом за нами автобусом. Старый Икарус, пытаясь избежать столкновения, всё же выбил нас с обочины и упал набок. Как итог: одиннадцать трупов. Семь пассажиров Икаруса, мирно спавших в своих креслах, водитель Хонды с дочерью. И Митька с Таней.
И Митька, и Таня умерли от остановки сердца, хотя вообще не получили сколь-нибудь серьёзных увечий.
Они ушли, и меня в тот же день выписали.
Я вызвал такси, и по дороге домой решал свою задачку. Сведений было достаточно, оставалось, по возможности, соединить события в цельную картину и составить в хронологическом порядке. Палеонтологи по одному сраному позвонку могут воссоздать внешний вид целого животного. Моя задача проще. Позвонков у меня гораздо больше.
Итак, я уснул, Митька уснул, скорее всего, уснула Таня, и пассажиры Икаруса тоже спали. С этого момента я попадаю, как выражался Алексей Андреич, из верхнего треугольника в средний. «Ни то, ни сё, сопряжение верхнего с нижним». Значит, попасть туда можно во сне, в коме, в каком-то бессознательном состоянии. И выбраться можно тем же способом. Вот почему я уснул в УАЗике, не в силах бороться со сном. Но выбраться можно только при условии, что там я ничего не ел, не пил, не брал. А вот Митька с Таней ели и пили тогда на фальшивой «Зелёнке». Вот почему бабки смотрели на меня с ненавистью: я ведь отказался от их отравы. Зачем им в этом Аду (или Раю, как они считают) люди из верхнего мира — я не знал. Да это и не было столь важным.
Я написал своему научруку, знает ли он некоего Алексея Андреевича, знатока Ананьинской и Иткульской культур.
В ожидании его ответа я восстанавливал цепь дальше. Итак, я Бегунок. Путаю завтра с позавчера. Это значит, что я некий парадокс, ломающий время и пространство. И это даже многое объясняет. Я совсем не силён в точных науках, но слышал о топологии. Хотя лично мне гораздо проще представить время-пространство как шахматную доску, в которой пешки ходят как положено, а я — сумасшедший ферзь, прыгающий на любые клетки, даже если они уже заняты. Я мог видеть то, чего видеть не мог, потому что меня там просто не было в тот момент. Да, это действительно многое объясняет.
Итак, я увидел женскую фигуру, выскочившую на дорогу прямо перед нашей Нивой. Когда мы вышли, то никого не увидели. Ну разумеется, она ведь вышла на дорогу значительно позже, и Митька её увидеть не мог.
Когда Таня исчезла, мы услышали крик птицы. Принимая во внимание Лесного Хозяина, что говорил человеческими голосами, я могу предположить и существование в тех краях гигантской птицы. Зооморфные изображения медведей ананьинцев неплохо сочетались с птицеидолами Иткульской культуры, что так любил Алексей Андреич. Птица взяла Таню лапами за голову и быстро унесла прочь, отсюда её переломанное, обезображенное лицо и повреждённые шейные позвонки. Где-то там, в другом месте, она заклевала Таню до смерти, съев её глаза и откусив язык. Если бы я был внимательнее, когда блевал на обочине, то наверняка заметил бы валяющиеся вокруг уродливые перья.
Митька, слушая медведя, не слышал меня, ведь меня там и не было. Скорее всего, он не в первый раз проходил по этой просеке, ведь добрался же как-то до деревни, рассказал обо мне Алексею Андреевичу и ушёл искать участкового. Видимо, я шёл за помощью слишком долго, и он решил пойти следом...
Вибрация мобильника отвлекла меня от размышлений. Научрук ответил, что да, он знает археолога Алексея Андреевича Говяжина. Точнее, он его знал. Говяжин умер пятнадцать лет назад, в своей же палатке на раскопках одного из Ананьинских селений. У него просто остановилось сердце. Но я-то знал, что Говяжин нашёл то, что было оставлено в дар Лесному Хозяину. А это значит, что он что-то оттуда забрал, будучи по какой-то причине в бессознательном состоянии. Инфаркт, возможно? Или просто уснул там? Может, это и не так работает, и Алексей Андреевич просто-напросто поел местной колбасы, чем подписал себе приговор.
Научрук спросил меня, как я себя чувствую и пойду ли на похороны Тани. Я ничего не ответил.
Итак, я пришёл к Алексею Андреевичу вскоре после Митьки. Тот тем временем уехал со старлеем «за помощью», что, конечно же, было чистой воды враньём. Никто отпускать его в город не собирался. И даже если старлей действительно посадил его на попутку, никуда бы эта попутка не приехала.
Алексей Андреич не поделился чаем не потому, что он был горький и невкусный. Да и щи, скорее всего, тоже были обычными. Он просто хотел меня спасти. Митьке он помочь уже не мог, ведь тот пил растворимый кофе на «Зелёнке». А я, в силу своего отравления, ничего не брал.
Старый археолог, наверное, сильно рисковал, рассказав мне то, что мне знать не следовало. Старлей был в курсе, что Алексей Андреич за языком не следит, и потому смотрел в окно с ненавистью. А ещё он знал, что тот меня ничем не угощал. Это тоже было не в плюс Говяжину. Зато добрый мент тут же предложил мне бутерброды: откушай, голодный турист!
Когда кружка упала на пол, я её не увидел, потому что к тому моменту уже во второй раз был в этом доме. Через сколько лет? Десять? Двадцать? Сколько лет понадобилось старому археологу, чтобы забыть меня и сказать, что моё лицо ему знакомо?
Конечно, его жену звали вовсе не Катериной. Когда он нашёл её, она не могла ни назвать своего имени, ни написать его на бумаге. И он придумал ей своё, по своему вкусу.
Конечно, это была Таня. Спустя столько лет услышала знакомый голос, погладила меня по щеке и почти что зарыдала, но плакать ей было нечем, и получилось горестное невнятное мычание. Я не узнал её, потому что лицо было до неузнаваемости обезображено.
Старлей спустя столько лет никак не связал меня с Митькой. Он просто забыл про тот случай, и подумал, что я очередной заблудившийся турист. Конечно, ему не нравилось, что я ничего не брал и отказался от любезно предложенных им бутербродов. Это ведь значило, что меня бы пришлось отпустить.
По дороге в другую деревню мы нашли Таню, и это были давно прошедшие события. Ни старлей, ни Митька меня не видели, ведь в машине меня не было. Я просто прыгнул на занятую шахматную клетку. Скорее всего, это было как раз, когда я пробирался по просеке в деревню. Или уже был в доме Алексея Андреича, чёрт его знает.
И на дорогу перед машиной в самом начале тоже выскочила Таня. Археолог же говорил ей, чтобы та шла погулять. Возможно, она действительно гуляла по округе. Возможно, в поисках меня.
Когда я сел обратно в УАЗик, я снова скакнул на много лет вперёд. Старлей предложил мне пересесть назад и именно тогда заподозрил, что со мной что-то не так, но я отмазался, якобы, сзади меня укачивает. Вспомнил ли он, что Митька искал своего друга, вспомнил ли он, как погружал истерзанную Таню в машину — я не знаю, но вряд ли он просто так спросил в самом конце: «А где твои друзья?»
Это была финальная проверка, но я не открылся. Город засыпает, просыпается Бегунок.
Старлей, вероятно, либо просто выкинул Митьку с Таней на дорогу, либо Митька, устав от бесконечной езды на попутке, вышел сам. В любом случае, он снова оказался на той просеке и был разорван медведем. А я не сумел ему помочь, потому что меня там на самом деле и не было...
Всё вроде сложилось в цельную картину, и я вышел из такси, возвращаясь домой.
Они рано или поздно поймут, что я Бегунок. И если пока у них только догадки, то достаточно расспросить обо мне Лесного Хозяина, и тот с удовольствием меня сдаст. Естественно, находясь в сопряжении, я могу теперь спокойно поехать до их мирка и натворить дел. Устроить какую-нибудь пакость. Им нужно держать меня при себе, а для этого вовсе необязательно, чтобы я что-то оттуда забирал. Достаточно меня убить. Утащить в свой нижний мир, в последний треугольник на погребальной стеле. Да, они нарушат свои же правила, но разе это кого-то волнует, если я Бегунок?
Когда они узнают, кто я — кого за мной отправят? Старлея? И что он сделает — выломает дверь? Будет стрелять в меня через окно? Надо задёргивать теперь шторы.
Пока я не уснул — я, вроде бы, в безопасности. Но не могу же я не спать вечно...
Доставая ключи, я вспомнил, что отдавал Тане запасную связку, а она её не вернула...
Весь день мне надоедали звонками, и первую ночь я спал очень плохо. Наутро я заказал решётки на окна и мощную стальную дверь. На всякий случай. Ведь у Тани были ключи, да и сама старая деревянная дверь не внушала мне ощущения безопасности.
Съездил сдать кровь в помощь выжившим из автобуса, чтобы стало полегче. Я всегда так делал, когда мне было плохо. Либо отправлял деньги на счёт приюта для бездомных животных, либо больным детям. Акт альтруизма совершается в первую очередь ради себя самого – уверен был я. Но легче не стало.
На похороны я не пошёл. Конечно, никто меня не винил в их смерти, хоть разведка и была моей идеей. Все винили Митьку. Водитель не должен спать за рулём. Да и чего мне грустить, если я знаю, где они. Впрочем, Митьку я видел только в прошлом. Чем он занимается в настоящем? Пополнил ряды молчаливой толпы, шагающей через лес в деревню?
Да и честно говоря, мне было уже всё равно. Какая-то часть моей души умерла и осталась там.
Ночью, после похорон, на которые я так и не пришёл, мне приспичило встать в туалет по малой нужде. Под светом фонарей, аккурат напротив моих окон, стояла Таня. В своём старом платье, с испещрённым шрамами лицом. И без глаз. Лицо её вокруг рта было перемазано кровью, а вокруг стелился туман.
Что ей от меня надо? Отправили забрать меня? Уговорить, вытащить силой? Убить? Сможешь выдрать решётки из окон, Таня?
Уснуть я уже не мог, я знал, что нахожусь в сопряжении, среднем треугольнике. Попасть в квартиру она, конечно, не могла. Но тот факт, что она молча будет стоять всю ночь, глядя на мои окна, не давал мне спать.
Конечно, она знала адрес. Нужно было продавать мою двушку, доставшуюся мне от бабушки. Я был согласен на однушку в другом конце города, но не на первом этаже. Если будет нужно, я перееду в другой город, чтобы мразь, в которую превратилась Таня, меня не нашла. Но нужно было проверить.
Следующим вечером я решил заночевать у друга, Лёхи, который тоже был археологом. Всю историю я ему не рассказывал, да и Лёха сам меня не трогал, стараясь не задевать больных тем. За пивом и фильмом, которые меня никак не расслабляли, я пытался протянуть ночь, время от времени поглядывая в окно восьмого этажа, и всё-таки задремал. После этого Таня, наконец, пришла. План мой рухнул, толку в переезде не было. Она меня всё равно найдёт, в любой другой квартире, в любом другом городе.
Я хотел разбудить Лёху, чтобы позвать его к окошку, узнать, видит ли он Таню… Но Лёхи в кровати не оказалось. Как и на кухне, и в ванной, и в туалете. Когда я понял, что его вовсе нет в квартире, я почему-то завернулся с головой в одеяло и впервые за много лет заплакал. Нет, не просто пустил пару слёз, я натурально зарыдал от такой, казалось бы, мелочи, как отсутствие Лёхи в квартире, как будто это было страшнее разорванного Митьки, изувеченной Тани и одиннадцати трупов в автобусе. Я рыдал, ощущая себя беспомощным ребёнком. Вспомнив весёлого Митьку в машине, ангельское личико Тани, мне стало их настолько жаль, что я стал ходить кругами по квартире, выскочив из одеяльного кокона и стирая бесконечные слёзы с соплями. Тогда, в машине, действительно был один из самых счастливых моментов в моей жизни. В бесконечно душевной майской ночи я предвкушал начало чего-то очень хорошего, а в итоге прокрутился в фарш. Допредвкушался.
В следующую ночь я слышал мычание прямо у себя под окнами. Да что тебе, сука, от меня надо?
Чего она ждёт? Что я сойду с ума и сам выйду из дома? Или что?
Я ненавидел её. Ту, в кого я когда-то чуть не влюбился. Из всех чувств и эмоций, что не было выжженным во мне после той ночи, осталась только ненависть.
Меня в шутку звали «гениальным тормозом». Якобы, меня посещают умные мысли, но слишком поздно. Да, не моего ума заслуга, что я ничего не брал там. Я просто отравился. Но щас-то есть время подумать. Тем более, я куда удачливее того Бегунка — тот вообще лёг на траву с пулей в сердце, а потом его вытащили из палаты. А я всё ещё жив.
В конце концов, мне даже стало понятнее, почему я так опасен для них. Прыгая по клеткам, рано или поздно я могу попасть в ту, где всё началось. В тот момент, когда создавался этот мир. И я смогу его уничтожить. Зная все причинно-следственные связи, смогу узнать и слабые места последнего треугольника. Но для этого я должен сперва умереть, чего мне очень не хотелось.
Я не стану ждать, пока за мной придут. Пусть даже потрачу все свои сбережения, соберу людей и зароюсь в могильник, но я докопаюсь до правды. Во всех смыслах. Копателей на ночь можно будет отвозить в город по домам на микроавтобусе, главное — не спать там, как это сделал Алексей Андреевич. За что и поплатился. Нет, я буду умнее. Я разрушу их мирок до основания, когда выясню, как... Набрал Лёхе, описал задумку, не оглашая истинных целей, тот сказал, что наберёт людей.
Я совсем перестал выходить на улицу после наступления темноты. Конечно, я знал, что никакой Тани не будет, пока я не усну, но всё равно боялся выходить куда-то поздним вечером.
А потом меня стали сторониться люди. Сначала соседи перестали нормально здороваться, а только что-то бурчали в ответ и спешно скрывались за своими дверьми. Дети пугливо убегали, едва завидев меня на лестнице. Бабки, что так любят сидеть на лавках у подъездов хрущёвок, затихали, когда я проходил мимо. И, клянусь чем угодно, однажды я услышал, как одна плюнула мне вслед!
Я смотрелся в зеркало и совершенно не понимал, что во мне изменилось. То же лицо, совершенно то же, разве что чуть унылее и мрачнее. Отчего тогда шипят на меня кошки, изгибаясь дугой?
Следующим утром, наконец, позвонил Лёха и позвал на парковку универа поговорить с набранной командой. Завидев меня, он сначала улыбался, потом вдруг стал мрачнее тучи и отвечал на вопросы односложно. Копатели вопросов почти не задавали, как будто их не интересовала даже зарплата, и я понял, что они всё ещё говорят со мной только из вежливости. Так и оказалось: все, как один, отказались ехать со мной. Отмазки придумывали на ходу и совершенно глупые; уверен, что по дороге сюда они точно были не против экспедиции, но передумали, едва завидев меня. Это читалось в их глазах, полных не то страха, не то отвращения, не то презрения, а может, всего и сразу.
В тот же день написал некий Юрий, представился сыном водителя Хонды. Сказал, что не доверяет следствию и хотел бы узнать от меня лично все подробности. Сперва я подумал, что это очередной журналист, и хотел отказаться, но тот умел находить нужные слова. Вечером, послав его к чёрту с диктофоном и разрешив только записывать с моих слов, я рассказал ему всё, что видел. Все свои приключения и умозаключения. Мне было плевать, будет ли он смотреть на меня, как на психа. Но он смотрел так же, как и все: не то с отвращением, не то со страхом. Мне уже было всё равно на это, как и на то, поверил ли он хоть одному моему слову, но записывал он всё в свой блокнот весьма старательно. А я пил чай и не чувствовал его вкуса, как и вкуса печенья. В носу вертелись ароматы травяного чая Алексея Андреича и свежих щей Катерины... Юрий, перед тем как уйти, задал последний вопрос: известно ли мне что-то о месте под названием «Купол-Один»? Я лишь отрицательно покачал головой и захлопнул за ним неприступные бастионные ворота своей крепости.
Я знаю, чего они хотят добиться этим терроризмом, изоляцией и одиночеством. Да, я был бесконечно одинок, но я точно не вернусь домой. Они не дождутся. Я не просуну голову в петлю, не порежу вены, не брошусь под машину. И я не выйду к ней.
В одну из очередных ночей под надзором безглазого чудовища я пошёл в туалет по малой нужде. Свет опять вырубили, и унитаз пришлось подсвечивать экраном телефона, чтобы не промахнуться.
Сделав свои дела и выйдя из туалета, я услышал знакомое мычание прямо у входной двери. Я вздрогнул, страху нагоняла ещё и полная тьма вокруг, и тиканье этих дурацких бабушкиных часов, которые я всё не мог выбросить.
Держи карман шире, сука. Магнитный замок, конечно, прошла. Но как ты сломаешь мою новую стальную дверь?
Я приоткрыл штору, чтобы убедиться, что в подъезде точно стоит Таня. На улице её не было. Как и света во дворе.
Таня за дверью замычала ещё громче, а мне стало ещё страшнее. Нет, к дежурящему возле меня чудовищу я почти привык. Испугало меня смутное осознание того, что Таня вовсе не ждала, пока я выйду. Я ведь Бегунок. Я скачу по случайным клеткам и не контролирую этого. И ей достаточно было дождаться, пока я прыгну в ту самую ночь, когда вырубят свет.
Ещё одна мутная мысль, всплывшая в голове, заставила меня вернуться к окну и снова посмотреть за штору. Решёток на окне не было. Разумеется, ведь в ту ночь их не существовало. Как и моей новой металлической двери. Конечно, в реальном мире всё было на месте: и решётки, и новая дверь. В реальном мире я спал в своей кровати за стальным щитом, но в сопряжении вместо него была старая дверь. Та самая, деревянная. Со старыми замками, один из которых тут же скрипнул.
Больше историй - здесь.