«Две модели либертарианского общества»
Чандран Кукатас (политолог, профессор политической теории в Университете Юты)
I часть
Либертарианцы полагают, что все люди имеют право жить, как они считают нужным, без какого-либо вмешательства со стороны других индивидов или государства. Они также убеждены, что даже в отсутствие такого вмешательства со стороны правительства и других государственных структур, стремящихся направлять или планировать развитие общества в целом, в последнем будет царить порядок. В условиях свободы заключения контрактов и обмена координацию производства и распределения товаров будет осуществлять рынок — и он справится с этой задачей лучше, чем любой другой институт. Однако в теоретическом плане именно первый постулат имеет наибольшее значение и отличает либертарианцев от других — скажем, тех, кто выступает за свободный рынок по утилитарным соображениям, как Иеремия Бентам (Bentham). Дело в том, что либертарианцы считают: самое важное — это защита права индивида жить, не подвергаясь посягательствам других на свою личность или справедливо приобретенную собственность.
Эту идею четко выражают двое мыслителей прошлого, занимающих важное место в либертарианской традиции. Левеллер Ричард Овертон (Overton) в «Стреле против всех тиранов» (An Arrow Against All Tyrants) отмечал: «Каждому живому существу от природы дано то свойство, что жизнь его не подлежит вмешательству или посягательству со стороны, ибо каждый есть личность со своими качествами, своей собственностью, и всякая попытка покуситься на то, что составляет это “я”, есть грубое насилие, есть оскорбление самих основ природы…»
Другими словами, все индивиды — собственники самих себя. А из этого владения собственной личностью следует и право владения собственностью. Наиболее известная формулировка этого тезиса принадлежит Локку: «Хотя земля и любые низшие создания есть общее достояние всех людей, каждый человек владеет собственной личностью. На нее никто кроме него прав не имеет. А потому можно сказать, что труд его тела, работа его рук также принадлежат ему. Значит ко всему, что он извлечет из естественного состояния, обеспеченного природой, он приложил свой труд, прибавил к нему нечто, принадлежащее ему, и тем самым сделал своей собственностью».
Одним словом, все индивиды должны быть свободны, но только в той степени, в какой это совместимо с уважением к свободе и собственности других. Именно на этой основе строится либертарианская аргументация относительно оправданности существования государства и его роли. Если индивиды владеют собственной личностью и имеют право не подвергаться посягательствам со стороны других, то ни одно государство не может считаться легитимным, если оно не создано с согласия народа. Некоторые либертарианцы считают, что отсюда логически следует вывод: любое государство по определению нелегитимно. По мнению других либертарианцев, государство все же необходимо, но оно не должно заниматься «совершенствованием» людей, социальным обеспечением, удовлетворением их потребностей или желаний. Максимум, в чем может состоять его роль, — это защита свободы личности от посягательств других членов общества и иностранных агрессоров. Во всем остальном вмешиваться в дела людей оно не должно. Казалось бы, что может быть проще?
Тем не менее, на деле ситуация может оказаться более запутанной. Дело в том, что на этих простых основаниях может быть построена не одна модель общества. Существует как минимум две различные социальные структуры, которые могут стать результатом воплощения этих основополагающих либертарианских принципов. И в этой связи возникают два вопроса: во-первых, какой из них должны отдавать предпочтение либертарианцы; и, во-вторых, можно ли считать обе эти модели полностью соответствующими либертарианскому мировоззрению. Быть либертарианцам — значит придавать особое, а то и первостепенное, значение свободе. Какой тип общества, порожденный либертарианскими принципами, может устроить нас с точки зрения свободы, или, возможно, они оба не соответствуют этому критерию? Именно эту проблему мы и проанализируем в настоящей работе.
II часть
Начнем с первой гипотетической модели общества, которую мы назовем Федерацией свободы. Это общество признает, что любой акт агрессии является недопустимым, поскольку «ни один человек или группа людей не имеет права посягать на чью-либо личность и собственность». Агрессия определяется как «угроза применения или попытка применения физического насилия против личности или собственности другого». Данное общество признает «абсолютное право любого человека на частную собственность — во-первых, в отношении его тела, и, во-вторых, в отношении ранее не использовавшихся природных ресурсов, которые он преобразовал своим трудом». Другими словами, оно признает две главные аксиомы: право владения собственной личностью и право «гомстеда».
Однако мир разнообразен, и люди имеют разные представления о том, что считать хорошим или правильным. В качестве нравственной доктрины либертарианство выражает следующую мысль: да, представления о добре и правоте разнятся, но было бы неверно навязывать другим ту или иную точку зрения на этот счет, особенно если люди готовы просто идти каждый своей дорогой. Агрессию — угрозу применения или попытку применения физического насилия — нельзя оправдать ничем. Применение силы позволительно лишь для защиты своей личности и собственности.
Тем не менее, именно из-за разнообразия мира в этом обществе будут не только люди, согласные с принципами либертарианства, но и те, кто их не разделяет. Как с точки зрения либертарианства следует относиться к этим несогласным? В Федерации свободы на это отвечают так: либертарианские принципы должны распространяться не только на тех, кто в них верит, но и на всех остальных. Таким образом это общество терпимо относится и к тем своим членам, кто не разделяет принципы либертарианства. Подобным людям предоставляется полная свобода заниматься своими делами, если они не совершают актов агрессии против других. Если же их окажется достаточно много, они вправе объединяться в общины и группы и жить согласно своим взглядам. Поскольку они не совершают агрессии против либертарианцев, последние отвечают им тем же.
Результатом такого подхода вполне может стать возникновение в составе Федерации свободы немалого числа групп или сообществ, которые не только не следуют либертарианским принципам, но и прямо их отвергают. В некоторых из таких сообществ, возможно, не признается право частной собственности, а право людей свободно высказывать мнение, отличное от позиции руководства общины, не только нарушается, но и находится под запретом. Более того, членам такой группы или общины может быть отказано в праве выхода из нее, так что многие будут оставаться в ее составе против воли. Не стоит забывать и о тех, кто остается в такой общине просто потому, что не знает о возможности покинуть ее ради жизни в обществе, где они могли бы пользоваться недоступными им свободами.
Однако в Федерации свободы люди, придерживающиеся либертарианских принципов, не принимают в этой связи никаких мер, поскольку не могут совершать акты агрессии против других кроме как в целях самообороны. По крайней мере именно так в этом обществе понимают принципы либертарианства. Здесь просто запрещены любые попытки применять силу против тех, кто не угрожает применить силу в отношении вашей личности или собственности. Таким образом либертарианцы почти ничего не могут предпринять против людей, отвергающих их принципы и делающих все для сохранения образа жизни, в рамках которого не ценится свобода. Допустим, либертарианцы могут заняться информационной и просветительской деятельностью, объясняя тем, кто не знает своих прав, что они могут покинуть сообщество, где эти права не соблюдаются. Однако если лидеры такого сообщества запрещают подобную деятельность, они не могут силой заставить их разрешить всем слушать, что говорят посторонние. Либертарианцы могут пропагандировать свои идеи — скажем, с помощью радиостанции «Свобода» или Либертарианского информационного телеканала — но не могут потребовать, чтобы их передачи не глушили, или не запрещали потенциальной аудитории их слушать и смотреть.
Однако в этом случае многих граждан Федерации свободными никак не назовешь. Принцип отказа от агрессии в данном случае порождает общество, в основе которого лежит своеобразный «пакт о ненападении» между его членами, некоторые из которых разделяют принципы либертарианцев, а некоторые — не разделяют. Однако на деле такое общество может оказаться даже еще более несвободным. Ведь подобное восприятие либертарианства вполне может привести к тому, что лишь меньшинство граждан Федерации свободы будет разделять принцип отказа от агрессии — в том случае если большинство будут составлять члены групп, где агрессия в рамках своей общины допускается или не пресекается. Теоретически может случиться и так, что никто из граждан такой Федерации не разделяет принципов либертарианства, а принцип ненападения действует только в отношениях между группами и общинами — то есть никто силой не вмешивается в деятельность других групп, если те не посягают на их права и собственность.
Но можно ли считать такое общество подлинно либертарианским? Кто-то может сказать: на этот вопрос следует ответить отрицательно потому, что в таком обществе соблюдаются не индивидуальные, а групповые права. Но в Федерации свободы не существует групповых прав. Ни одно из составляющих ее сообществ не может требовать чего-либо от других на основе своего группового статуса или коллективной идентичности. Эти сообщества не имеют даже права удерживать собственных членов на своей территории, и, если те, кто считает порядки в своей группе репрессивными и покидает ее, находят приют в других общинах, никто не имеет права вынуждать таких людей вернуться и требовать их возвращения. Никто не может применять против таких людей силу, чтобы заставить их жить среди тех, с кем они объединяться не желают. В то же время никто не может силой вырвать их из среды, лишающей таких людей свободы или не позволяющей узнать, что у них есть права. Права есть только у индивидов; группы ими не обладают. Это, однако, не мешает группам приобретать власть над индивидами, а последним — лишаться всякого влияния.
В таком обществе люди могут быть лишены свободы по одной из двух причин. Во-первых, они могут ее не иметь просто потому, что они не жаждут свободы, ибо выросли в своих сообществах или объединениях, даже не зная о том, что в свободе есть что-то хорошее. Некоторые формы религиозного воспитания обеспечивают такой результат весьма эффективно. Кроме того, как нам известно, есть общества, где определенным категориям людей внушается, что их социальная роль предопределена природой. Так, во многих странах, женщин воспитывают в убеждении, что они не вправе свободно выбирать свой жизненный путь. В таких условиях люди лишены свободы, поскольку ни социальная среда, ни другие члены общества не позволяют им узнать, что к свободе стоит стремиться. (Конечно, стремление к свободе заложено в природе человека. Я не собираюсь этого отрицать, однако в данном случае достаточно указать, что у некоторых естественное стремление к свободе развито не настолько сильно, чтобы преодолеть социальную тенденцию, подталкивающую их в обратном направлении.)
Вторая причина, по которой люди, живущие в обществе, подобном описываемой нами Федерации, могут быть несвободны, заключается в том, что им не позволяют обрести свободу. В этом случае сами люди могут стремиться к свободе, но не могут добиться ее, потому что их принудительно лишают этой возможности. Это могут быть батраки, отрабатывающие долг, но не способные когда-либо выплатить его полностью, потому что в свое время они согласились на кабальные условия кредита. (В каком-то смысле их даже могли вынудить пойти на эти условия, если в данном сообществе действуют ростовщики-монополисты и люди не могут выбрать кредитора, предлагающего более щадящие проценты.) В других случаях люди могли унаследовать эти долги, потому что существующий в общине обычай гласит, что задолженность отцов переходит к детям. В самом экстремальном варианте они могут быть в буквальном смысле рабами — ведь сообщество, отвергающее либертарианские принципы, может допускать и рабство. Такие люди жаждут покинуть общину, и несомненно отправились бы на поиски другой жизни, если бы это не было им запрещено.
Подобная несвобода в рамках нашей Федерации возможна потому, что отказ от агрессии на практике трактуется как запрет на вмешательство в дела других за исключением защиты собственной личности и имущества. Поэтому, хотя те, чья свобода ограничивается, и имеют право сопротивляться таким посягательствам, никто другой не может действовать против тех, кто нарушает не его, а чужие права. В любом случае большинство людей не слишком желают вмешиваться в деятельность тех элементов общества, где свобода соблюдается не полностью: вероятно, лозунгом Федерации свободы стало бы «свободная торговля со всеми, и никаких обязательств ни перед кем» — вот только люди, которые никогда не лезут в чужие дела, в лозунгах не нуждаются. Конечно, тем, кто нуждается в помощи, такая ситуация не сулит ничего хорошего.
Защитники Федерации свободы, называющие ее подлинно либертарианским обществом, могут попытаться обойти эту проблему, заявив, что любой человек всегда может назначить уполномоченного, или даже большое число уполномоченных, которые бы действовали от его имени. Каждый, кого лишили свободы, на чью свободу посягают, может назначить «агентов», чтобы те защитили его права. О таких уполномоченных нельзя было бы сказать, что они совершают необоснованный акт агрессии против третьей стороны, поскольку они действуют от лица доверителя, осуществляющего свое право на самооборону. Если бы это было так, установления Федерации свободы позволяли бы освобождать многих людей, чьи права нарушаются, от власти сообществ или индивидов, допустивших агрессию против них. Но при этом остается без ответа вопрос: что произойдет с теми, кто не может назначить таких агентов? Даже если множество предприимчивых людей готовы стать уполномоченными, которые помогают доверителям, нуждающимся в освобождении, они не имеют права ни потребовать от тех, кого они подозревают в нарушении прав личности, провести проверку в принадлежащих им помещениях, ни ознакомиться с их документацией. Таким потенциальным агентам запрещено силой обеспечивать себе доступ к информации о правонарушениях или о том, что кто-то желает воспользоваться их, агентов, услугами. По крайней мере это невозможно в таком обществе, как наша Федерация свободы, поскольку там не разрешены попытки применения силы против личности и собственности любого гражданина. И в то же время такая Федерация парадоксальным образом превращается в общество, где многие в конечном итоге обретают косвенное право на применение силы.
На практике выходит, что Федерация свободы — это общество, где преобладает несвобода. Поэтому с точки зрения либертарианцев есть все основания отвергнуть существующее там толкование принципа ненападения. Возможно при правильном понимании этот принцип мог бы стать основой общества, которое одобрил бы любой либертарианец, но в этом случае его необходимо воспринимать и воплощать совершенно по-иному.
III часть
Теперь представим себе вторую модель общества, основанного на либертарианских принципах, — пусть это будет Союз свободы. Это общество также признает, что любой акт агрессии является недопустимым, поскольку «ни один человек или группа людей не имеет права посягать на чью-либо личность и собственность». Аналогичным образом, агрессия определяется как «угроза применения или попытка применения физического насилия против личности или собственности другого». Данное общество тоже признает «абсолютное право любого человека на частную собственность — во-первых, в отношении его тела, и, во-вторых, в отношении ранее не использовавшихся природных ресурсов, которые он преобразовал своим трудом». Другими словами, и оно поддерживает две главные аксиомы: право владения собственной личностью и право «гомстеда».
Однако мир разнообразен, и люди имеют разные представления о том, что считать хорошим или правильным. В качестве нравственной доктрины либертарианство выражает следующую мысль: да, представления о добре и правоте разнятся, но было бы неверно навязывать другим ту или иную точку зрения на этот счет, особенно если люди готовы просто идти каждый своей дорогой. Агрессию — угрозу применения или попытку применения физического насилия — нельзя оправдать ничем. Применение силы позволительно лишь для защиты своей личности и собственности.
Тем не менее, именно из-за разнообразия мира в этом обществе будут не только люди, согласные с принципами либертарианства, но и те, кто их не разделяет. Как с точки зрения либертарианства следует относиться к этим несогласным? Постулат Союза свободы таков: принципы либертарианства — не предмет свободного выбора. Они обязательны для всех членов общества в их взаимоотношениях с другими. В конце концов, какой толк от нравственного принципа, если ему следуют не все?
Какое же общество возникнет в результате подобной интерпретации либертарианства? Отметим с самого начала: этот вариант отнюдь не отрицает существования общин или ассоциаций, не разделяющих либертарианских принципов. Один из важнейших аспектов либертарианской теории о правах состоит в том, что люди должны иметь возможность свободно от них отказываться — по крайней мере от некоторых.
Заметим в скобках: некоторые права, возможно, носят неотчуждаемый характер. К ним, в частности, относится право на личную свободу – т.е. человеку не должно быть разрешено, к примеру, по доброй воле продавать себя в рабство. Принцип отказа от посягательств, конечно, означает, что принудить кого-либо к выполнению тех или иных действий нельзя, даже если таковые действия предусмотрены контрактом. В этом случае, правда, пострадавшая от нарушения контракта сторона имеет все основания требовать компенсации. Это означает, что человек, продавший себя в рабство, не может добровольно лишиться права нарушить контракт, отказавшись выполнять предусмотренные им действия, хотя ему и придется выплатить компенсацию человеку, с которым он заключил соглашение о «продаже« в рабство». По сути это означает, что подобные контракты не имеют силы.
Поэтому единомышленники могут договориться друг с другом о создании ассоциации, в рамках которой они по доброй воле руководствуются нелибертарианскими принципами. Они могут договориться об обобществлении своей собственности и ограничении прав частного владения; могут установить пределы свободы слова или принять обязательные для всех правила, ограничивающие их свободу действий и наделяющие некоторых членов группы определенной властью над остальными. Однако, в отличие от Федерации свободы, в Союзе никому не разрешено жить в условиях несвободы, если он сам четко не заявил об отказе от части своих прав.
Эта разница весьма существенна — она куда серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Ведь в рамках Союза свободы запрещены любые ассоциации, которые не основываются на согласии их членов подчиняться определенному руководству. Это означает, что некоторые категории ассоциаций и сообществ не могут существовать, поскольку законными признаются лишь добровольные объединения. Ассоциациям и сообществам, не соответствующим этому принципу, в Союзе свободы места нет. В то же время в Федерации свободы они могут существовать, поскольку принципы, которыми она руководствуется, запрещают любое вмешательство в деятельность других. Концепция Союза однако предусматривает запрет на деятельность сообществ, не соблюдающих принцип свободы.
Таким образом в этом обществе не смогли бы действовать определенные религиозные объединения, на практике отвергающие принцип свободы, поскольку они отказывают своим членам в праве приобретать и иметь собственность, ограничивают их свободу вероисповедания и передвижения и не информируют своих участников о том, что у них есть право отказаться от членства в подобном сообществе. Примером такой группы может служить секта хаттеритов. Аналогичным образом сообщества коренных народов, не признающих принципа свободы, также не смогут существовать без добровольного согласия всех их членов на условия объединения.
В Союзе свободы не может быть штатов или областей, где свобода ограничивалась бы, скажем, установлением тарифов, запретом на употребление определенных наркотических веществ или наличием обязательного минимального образования. Стандарт свободы должен действовать не только в отношении общества в целом, но и в отношении всех составляющих его объединений. Людям нельзя отказывать в свободе без их согласия. Никакой орган власти не может отнять у людей свободу, и любые подобные попытки подвергаются осуждению.
Проблема однако заключается в том, что сообществ и ассоциаций, в деятельности которых не соблюдаются принципы свободы и добровольного согласия, очень много. Вот самый очевидный пример — при воспитании детей в большинстве случаев их свобода ограничивается, причем без их добровольного согласия. Родители регулярно отказывают им в свободе, запрещая совершать одни действия и требуя совершать другие. Являясь членами конкретного сообщества, родители как правило стараются не только передать детям некую сумму знаний, но и гарантировать, что во взрослой жизни они будут придерживаться определенных ценностей. Воспитатели и учителя пытаются не только выработать у детей навыки, необходимые, чтобы зарабатывать на жизнь и удовлетворять свои потребности, но и привить им определенные стремления — и, естественно, объяснить, что некоторые желания являются недостойными и аморальными. Чем младше дети, тем больше взрослые вмешиваются в их свободу действий и тем меньше спрашивают их согласия на это.
Зачастую родители и сообщества, стремясь сформировать мировоззрение детей и подготовить их к дальнейшей жизни, заходят еще дальше. Некоторые религиозные и культурные традиции предписывают изменение физического облика детей — например, путем причинения увечий их гениталиям или нанесения ритуальных шрамов. В результате ради будущего благополучия дети подвергаются различным физическим процедурам — от связывания ног до обрезания, и все это делается без их согласия. Аналогичным образом в некоторых сообществах свобода детей нарушается не тем, что их заставляют проходить через определенные ритуалы, а за счет того, что их, напротив, лишают доступа к некоторым процедурам. К примеру, родители могут считать переливание крови безнравственным, а прививки — посягательством на физическую неприкосновенность человека, и «ограждать» от всего этого детей. В результате их дети не только не будут подвергаться этим медицинским процедурам, но и знать что-либо об их существовании. И их согласия опять же никто не спрашивает.
При этом не стоит забывать, что в разных сообществах и традициях различается не только воспитание детей, но и само понятие детства. Детей регулярно лишают свободы без их согласия, но возраст, начиная с которого это согласие начинают спрашивать, в разных культурах существенно варьируется. Детство не относится к «естественным» категориям, принадлежность к которым очевидна сама собой и не вызывает различных толкований.
Однако возраст — не единственный критерий, по которому сообщества могут ограничивать принцип свободы. Кое-где это делается на основе гендерной, этнической или религиозной принадлежности, а также сексуальной ориентации. Так, женщинам могут отказывать в праве на образование, иностранцам — в праве собственности на землю, а людям с определенной сексуальной ориентацией — в каких-то видах профессиональной деятельности или заключении некоторых контрактов. Свобода может ограничиваться разными способами и по многим причинам.
Однако в Союзе свободы подобные ограничения не могут быть разрешены, поскольку они противоречат духу свободы, определяющему деятельность всего общества. Человек может отказаться от свободы, добровольно согласившись с действиями тех, кто решает ее у него отнять. Однако лишить человека свободы нельзя. И чтобы свободное общество сохранилось, тем, кто готов отнять свободу у других, нельзя позволять это делать. Чтобы общество было либертарианским, свобода должна обеспечиваться в принудительном порядке.
Необходимо, однако, учесть и последствия такого подхода. Первое, и самое важное из них заключается в том, что в подобном обществе может существовать лишь одна установочная концепция свободы. Хотя люди могут понимать свободу по разному, лишь одна точка зрения о том, что она собой представляет и чего она требует, считается тем стандартом, по которому можно оценивать поведение всех. Во-вторых, из этого следует, что в обществе не должно быть многочисленных структур, имеющих право задавать стандарты поведения. Если таких структур будет больше одной, соответственно, возможно и несколько концепций свободы. Более того, некоторые властные структуры могут поступиться свободой ради других ценностей. Однако в либертарианском обществе приоритет отдается только свободе. И в Союзе свободы, поскольку все сообщества внутри него должны придерживаться принципа свободы, возможна лишь одна определяющая концепция свободы — в противном случае, из-за ее различного понимания во многих его субъектах свобода, возможно, будет соблюдаться лишь формально.
Отсюда следует еще один вывод. Союз свободы — общество, где принцип отказа от агрессии, запрещающий применение физического насилия, не только не исключает, но и предусматривает вмешательство третьих лиц для пресечения или недопущения агрессии в отношении других. Это означает, что в Союзе разрешено вмешиваться в деятельность сообществ и ассоциаций, не соблюдающих либертарианские принципы, если их члены не отказались добровольно от своих прав. И если данное сообщество через свои руководящие структуры заявляет, что посторонние не имеют никакой юрисдикции на его территории или в отношении его членов или что посторонние не имеют права посягать на это сообщество, поскольку оно не совершало в их отношении акта агрессии, это в данном случае во внимание не принимается. Достаточно того, что посторонние считают данное сообщество не добровольной ассоциацией, а объединением, членов которого лишают свободы без их согласия.
Подобная ситуация, однако, чревата весьма серьезными последствиями. Чтобы понять почему, проанализируем вопрос внимательнее. Если в целях пресечения посягательств внутри какого-либо сообщества допускается наше вмешательство в дела людей, не совершавших акта агрессии против нас, это может делаться либо на том основании, что каждый имеет право решать, оправдано ли такое вмешательство, либо только в тех случаях, когда оно санкционировано законом. В Союзе свободы вмешательство в дела других может происходить, лишь когда оно считается законным и предписывается законом. Я утверждаю это, поскольку исхожу из предположения, что в либертарианском обществе должен главенствовать закон. В Федерации свободы существует ряд сообществ, а значит, и ряд различных правовых систем, и запрет на вмешательство означает, что некоторые из этих систем не являются по своему характеру либертарианскими, поскольку санкционируют посягательства на личность или собственность. Если же в Союзе свободы допускается вмешательство посторонних для пресечения или недопущения агрессии одних лиц против других, такое может происходить только в соответствии с законом (иначе Союз не будет правовым обществом). Но что это за закон?
Такая законодательная система не может строиться на минимальных конфедеративных принципах, характерных для Федерации свободы, которые позволяют каждому сообществу определять собственную деятельность — даже если она нарушает постулаты либертарианства. Дело в том, что эти «минимальные» правила не допускают вмешательства — агрессии, или применения силы — в любых целях, кроме самообороны. Однако в Союзе свободы вмешательство, призванное остановить агрессию, или применение силы, не только дозволяется, но и предписывается в обязательном порядке. Поэтому его законы должны иметь более широкий охват, определяя не только взаимоотношения между сообществами с различными правовыми системами, но и характер законодательства каждого из сообществ. Другими словами, в них должны прописываться критерии, которым должно соответствовать каждое сообщество, чтобы считаться либертарианским — поскольку деятельность нелибертарианских сообществ запрещается.
Для этого, однако, необходим центральный судебный орган с правом вынесения окончательных вердиктов. Нельзя же предоставить самим сообществам право решать, соответствуют ли они либертарианским критериям, — иначе мы бы вернулись к ситуации, когда некоторые объединения, реально не отвечающие стандартам либертарианства, могли бы заявлять об обратном. Этот судебный орган будет наделен полномочиями определять, в каких случаях допустимо вмешательство для пресечения или недопущения агрессии. Кроме того, поскольку никакой высшей судебной инстанции над ним не будет, этот же орган будет определять, кто именно имеет право на такое вмешательство.
Но это означает, что в Союзе свободы будет существовать сильная центральная власть. Причем эта власть возможно — и даже с наибольшей вероятностью — будет захвачена самыми влиятельными группами или сообществами, которые попытаются повлиять на истолкование данным органом либертарианского законодательства и решения о том, когда и кто получает полномочия на упомянутое вмешательство.
В результате может оказаться, что Союз свободы на деле не будет свободным обществом. Ибо в этом Союзе дело может дойти до учреждения весьма мощной власти — способной помешать людям реализовать свое желание жить по иным нравственным стандартам, даже если это будет иная версия либертарианских нравственных критериев. Ортодоксия — даже либертарианская — все равно остается ортодоксией. И возникает естественный вопрос, можно ли считать власть любой ортодоксии отвечающей идеалу либертарианской модели?
IV часть
Если логика, согласно которой выстроены две представленные модели, верна, выбор, с которым сталкиваются либертарианцы, выглядит не слишком приятным. Получается, что ни та, ни другая интерпретация главного принципа либертарианства не слишком благоприятствует расцвету свободы. Федерация свободы в принципе способна превратиться в структуру, где ни одно из составляющих ее сообществ не будет на деле ценить и соблюдать права личности — в ней может законно существовать даже рабство. С другой стороны, Союз свободы в принципе способен оказаться обществом, управляемым сильной централизованной властью, нетерпимой к иным нравственным традициям, даже либертарианским. Если на основе наших основополагающих принципов нельзя построить иную, более многообещающую модель, получается, что выбирать придется между теми двумя, что мы описали.
Увы, как мне представляется, никакая другая либертарианская модель просто невозможна. Две представленные альтернативы охватывают все имеющееся концептуальное пространство, и в теоретическом плане поиски «третьего пути» бесплодны. Либертарианцам приходится выбирать из двух зол наименьшее.
В этих условиях, на мой взгляд, предпочтение все же следует отдать Федерации, а не Союзу. За оставшееся время я попытаюсь обосновать этот вывод. Это обоснование, конечно, будет неполным: и по тому и по другому варианту можно еще многое добавить. Позвольте начать с возможных аргументов в пользу Союза.
Самый сильный довод его сторонников заключается в том, что Федерация не уважает свободу, поскольку готова терпеть в своих рядах несвободу и даже рабство. Такое общество может в принципе состоять из субъектов, ни в одном из которых не поддерживаются и не соблюдаются либертарианские принципы. Поэтому либертарианец — сторонник Союза будет утверждать, что подлинно либертарианским можно назвать общество, где либертарианские принципы поддерживаются — или навязываются — всем его элементам. Это по крайней мере служит гарантией, что свобода не погибнет, поскольку любой акт агрессии столкнется с противодействием более мощной силы, способной защитить свободу. Рабство и иные институты, ограничивающие или отвергающие свободу, будут безоговорочно запрещены.
Однако я, как сторонник Федерации, не могу не воспринимать утверждения сторонников Союза без определенной доли скепсиса. Основанием для «федералистской» позиции служит убежденность в том, что любой власти нельзя позволять укрепиться. Некий авторитет в отношении деятельности людей, пожалуй, необходим для урегулирования разногласий, однако никакая власть не должна превращаться в суд высшей инстанции, решения которого окончательны и обжалованию не подлежат. Ведь фундаментальной характеристикой либертарианства является именно терпимое отношение к инакомыслящим, которым должно быть позволено идти своим путем — и свободно покидать любые организации, если они считают их для себя неприемлемыми. Разногласия следует улаживать методами убеждения, не подкрепляемыми силой. Федерация сообществ представляет собой объединение, отвечающее этому подходу: оно может содержать многочисленные органы власти, но ни один из них не будет преобладать над всеми, подчинять другие структуры или претендовать на контроль над их участниками — даже если в пределах своей компетенции такие органы будут наделены безраздельными полномочиями. Подобное общество не поддается соблазну обуздать злоупотребления властью путем создания — или попустительства созданию — еще более мощной власти, чтобы принудительно навязывать «правильную» линию.
В конечном итоге укрепление власти, даже призванной творить добро, не гарантирует, что добро действительно будет делаться. Кстати, не существует и гарантий, что Союз будет на практике защищать свободу и даже запретит рабство. Стоит отметить, что авторы самой либертарианской конституции в истории делали вид, будто сохранение рабства для некоторых не противоречит идеалу свободы для всех. А самый известный защитник идеи Союза свободы на деле ставил принцип «союзного» государства выше принципа свободы, поскольку готов был предпочесть сохранение рабства распаду Союза.
Таким образом, я отдаю предпочтение Федерации перед Союзом. В конечном итоге подобное решение не приносит особой радости. Но в философии часто приходится делать выбор именно такого характера, поскольку теория нередко вынуждает нас доводить проблему если не до абсурда, то до весьма неприятного логического конца. Остается лишь надеяться, что на практике подобная дилемма, если и не может быть разрешена исключительно силой здравого смысла, отчасти будет снята благодаря цивилизованным нормам поведения и доброй воле.
