Фантики
Когда я проснулся, за окном уже зеленело, голубело воскресное утро. По всей квартире витал восхитительный запах яичницы. Из кухни доносились приглушённые голоса, звенела посуда. Немного понежившись в солнечном свете, я встал с кровати и, как был в трусах, прошлёпал на кухню.
Аля, в шёлковом халатике с ромашками, кухарничала у плиты. За обеденным столом, на табурете, сидела хозяйка — щуплая кочерга с растрёпанными волосами, полностью белыми у корней и рыжеватыми у кончиков. И без того безобразное, с крючковатым носом, лицо выглядело ещё непригляднее из-за родимого пятна, залепившего правую щёку. Помнится, когда я впервые увидел эту женщину, сущую фурию, то подумал, насколько неприхотливый мужчина мог взять её в жёны. Она обшаривала глазёнками кухню, и, наткнувшись на меня, вздрогнула.
— С добрым утром, дамы, — сказал я.
— С добрым утром, Глеб, — сказала она. — Клавдия Тимофевна, вы, кажется, знакомы с…
— Знакома, знакома. Чего эт он тута делает?
Голос у хозяйки был мерзкий, хуже, чем железом по стеклу, приятное утро тут же подёрнулось липкой плёнкой гадливости.
— Не, дорогуша моя, я решительно спрашиваю, чего он тута делает, да ещё срамной такой?
Аля сделала страшные глаза, я всё понял и поспешил в спальню за одеждой. И, хоть я вернулся на кухню уже не «срамной», в белой рубашке и джинсах, Клавдия Тимофеевна впилась в меня таким взглядом, словно я стоял перед ней в чём мать родила.
— Клавдия Тимофевна, Глеб тут не живёт, уверяю вас, — сказала Аля. — Ему просто негде было сегодня спать, вот я и пустила на ночь человека.
— Ой-ой, Клавдия Тимофевна, конечно, пустоголовая, так и поверила! Дорогуша моя, нашла кому мозги пудрить, я, чай, не вчера родилась-то!
Аля попыталась что-то возразить, но хозяйка не дала:
— Алечка я как ни прихожу он постоянно тута, постоянно! Да и соседка вон сообщила, мол, подозрительный мушшина в твоей квартире, Клава, проживает, шастает, мол, кажинный день! Разве ж мы так, дорогуша моя, договаривались, а? Разве ж так? Я в объявлении-то как писала? Сдаю квартиру домовитой женщине, без вэпэ! Одной, значит, женщине, чтоб без хахаля этого, без вэпэ этого!
Я невольно улыбнулся, представив, как Аля любовно называет меня своей вредной привычкой. А, может, у этой женщины сокращение «в/п» имеет другую, макабрическую расшифровку? Вонючий пень? Ведьмино помело? Вечное проклятие?
Увлёкшись перебором вариантом, я даже не заметил, как Клавдия Тимофеевна рассвирепела, вскочила с места и, потрясая кулаком, брызнула слюной:
— Вон! Паршивцы, вон отседова! Вон! Управы на вас нету! Был бы жив муж мой, царствие ему небесное, вправил бы вас как следует, курвозин! Он здоровый был, лучший боец скота в колхозе!
Так вот кем он был, отважный человек, рискнувший связать себя узами кровного брака с этой женщиной. Бойцом скота! Честь и слава!
Вдруг голос Клавдии Тимофеевны дрогнул, она села на табурет и заплакала — навзрыд, по-вдовьи пронзительно. Рыжевато-седые космы при этом задрожали, как языки догорающего пламени. Из мегеры она превратилась в скорбную старушку. Такая разительная перемена огорошила меня, сразу же стало жалко её, и стыдно перед ней, я протянул руку, чтобы погладить хозяйку по сгорбленной спине, но Аля зашептала на ухо:
Аля полезла в буфет, достала оттуда целлофановый пакет с конфетами.
— Клавдия Тимофевна, не убивайтесь так, пожалуйста.
Аля насыпала горстку конфет в пиалу, сказала:
— Не плачьте, всё хорошо. Всё хорошо. Сейчас мы с вами чаю попьём, с конфетками. Попьём ведь?
Клавдия Тимофеевна всхлипнула, подняла мокрое лицо.
— А что за конфетки, дорогуша моя?
— Молочные, «Коровка» называются.
Старушка просветлела, потянулась к пиале. Поднеся конфету к глазам, радостно сказала:
Бережно раскрыла обёртку, засунула плиточку в рот, на лице появилась блаженная улыбка, жутко смотревшаяся вкупе со слезинками в уголках глаз. Обёртку тщательно скомкала, положила на скатерть.
Аля поставила на стол три кружки, разлила чай, села за стол справа от Клавдии Тимофеевны. Я тоже присоединился к чаепитию, заняв место у окна. Хозяйка взяла кружку двумя руками, как ребёнок, громко отхлебнула. Мы с Алей переглянулись и принялись дуть на горячий чай. К конфеткам я решил не притрагиваться, она, видимо, тоже. Зато Клавдия Тимофеевна поглощала их одну за другой, каждый раз закрывая глаза и улыбаясь. Странно было видеть эту детскую, беспечную улыбку на лице, ещё пару минут назад искажённом от плача.
— Спасибо за чай, дорогуша моя, — сказала хозяйка, когда пиала опустела, и стол заполонили пёстрые фантики, аккуратно свёрнутые в шарики. — Я вообще-то за денежкой…
Поймав на себе вопросительный взгляд Али, я достал из кармана кошелёк, отсчитал несколько крупных купюр и положил на столешницу — с опасением, что Клавдия Тимофеевна примется комкать их, как фантики от конфет. Старушка проворно сцапала деньги. Проверила на свету каждую бумажку оценивающим взглядом, потом также посмотрела на меня:
— Срамной, срамной. Ладно, дорогуша моя, пускай остаётся.
— Спасибо вам, Клавдия Тимофевна, вы очень добры, — сказала Аля.
— Ну, ну, чего там. Вошла в положение твоё, — улыбнулась наша благодетельница. Она встала с табурета, спросила:
— Ох, Алечка, неудобно спрашивать… Не угостишь конфетками на дорожку?
— Конечно, вот, — Аля протянула ей пакет. — Вот, берите всё.
— Спасибо, дорогуша моя, спасибо. Люблю такие, на сливках. Пойду я.
Хозяйка снова глянула на меня, покачала головой, губы при этом беззвучно произнесли слово «срамной», и она вышла из кухни, Аля — следом. А я остался. Сгрёб фантики со стола и выбросил их в мусорное ведро.