Подушка С Кислородом

«Присоединяйся к своим!». Этот лозунг.. Неужели они не понимают, каким именно калибром они стреляют себе в ногу? Я только опубликовал здесь маленький очерк про московскую идентичность. Я собираюсь ещё об этом писать. Только опубликовал, прочитал несколько статей. Присутствие здесь, на этой площадке греет мне душу -– люди искренне делятся своими переживаниями, отмечают успехи и неудачи, пишут первые сказки.
Я полгода активно пишу перьевыми ручками. Перьевые ручки -– моя одержимость, моя гиперкомпенсация. Есть намерение выкладывать здесь на мою коллекцию небольшие обзоры. Разве что, без видео. Я об этом потом подумаю.
Перьевые ручки и компьютер. Тексты, тексты, тексты. В основном про мои состояния, переживания. Про злоключения, страхи неуверенность. Про маленькие радости от простых вещей, встреч с интересными людьми на прогулках с собакой. Никаких редактур и никаких публикаций. Моя практика -– детокс и подушка с кислородом.
Даст бог, я проживу ещё столько же. Чувствую, что я на экваторе жизни. Боюсь, что смерть ближе, чем хочется. И хочу поменять своё обычное бытование, повседневное существование под этим солнцем и небом.
Так сложилось, что я ни в какой субкультуре, кроме православия, никогда не состоял. Вертелся в художественной и околохудожественной средах, но там большинству личное высокомерие вешает вериги «уникальная личность», внушает животный страх перед похожестью. В нашей стране никто не создаёт художественных школ и направлений мысли. Все существуют на грани конформности, а субкультуры в сознании «небыдла» являются не способом самовыражения, а диагнозом «несовершенство»
Середина жизни. Мне надоело бегать от себя и бояться проявлений внутренней светотени. Мне надоели и пасторское бесстрастие и архетип шута. И мне всё больше и больше хочется присоединиться к своим.
В московской идентичности есть большое место раздробленности. Я не хочу этому уделять здесь места, просто отмечу, что на неё работали все последние тридцать лет.
Я рос на руинах прошлого величия, которого я не видел. Какой постапок с этим сравнится? В этом смысле последний сезон Чудотворцев про пустоши был горько-сладок как сахар жжёный в чайной ложке. Воспоминания о горе и поражении смешат выздоровевшего.
Я рос в ощущении крушения прошлого и зыбкости настоящего. И никакие тучные годы не могли его перебить
Сейчас мне кажется, что все нулевые были параксическими поисками идентичности. В этом смысле самым наглядным, наверное, примером могут быть эфиры Дмитрия Быкова на СитиFM.
Забавно, что моя личная история, мой личный кризис совпал практически полностью с ужасом последних четырёх лет (пандемия, война). А теперь во мне смесь разных резко негативных сложных чувств, объединяемых очень простым чувством досады. Я, безусловно, вырос. Особенно за последний год. Но лучше бы я потратил время на что-то другое.
Досада настолько сильная, что я готов покинуть эти планы бытия, но только иносказательно. Готов покинуть тот план, на котором звучит «присоединяйся к своим» в том смысле, в каком фраза смотрит на меня с билбордов и постеров. План бытия, названный в советской протоготике «шаром цвета хаки».
«Свои» для меня -– люди антимилитарные, эгалитарные. Существа, коим свойственно осмысление социального, неформалы и всяческие шаманоиды. Существа, которые дышат Радикальным Гуманизмом по Эриху Фромму.
Мне надоело быть в этой бездушной духоте без своих.
Я уже упоминал Дмитрия Быкова. Упомяну ещё раз. Он говорит о российской действительности, как о болоте. На этом болоте может расти прекрасная орхидея. И так далее, и так далее... Совершенно нет желания пересказывать его концепцию.
Я с ней полностью не согласен. Российская действительность в моём понимании -– безводная раскалённая пустыня. В ней проявлять активность могут только рептилии. Теплокровным же остаётся лишь время ночи, заморозки, сменившие зной испепеляющего солнца.
И я решаю перестать шифроваться, прятаться, молчать. Нет, я не объявляю войну, не размахиваю своими идентичностями. Мне не нужны парады сообществ, наподобии прайдов или русских маршей. Я привык к одиночеству. Я на опыте своём знаю, насколько оно опасно.
Но в поведении своём, внешнем виде я буду проявляться так, словно нет никакого необольшевизма (по ошибке называемого русским фашизмом), нет опасностей, исходящих от пустынных рептилий.
С каждым годом жара и удушье усиливались, рептилии набирались сил. У теплокровных же нарастало чувство бессилия, их мозги потихоньку кипели в черепных коробках даже в тени из убежищ.
Я не объявляю войны, но становлюсь заметным, подставляюсь. Мне надоела эта стеснённость, я дошёл до безразличия к угрозам.