МЫШИНЫЙ РАЙ

Я смотрю на себя и вижу кого-то, более не относящегося к моему телу. Безжизненный, тусклый взгляд. Приспущенные уголки губ. Ухмыльнулся. Пожимаю себе руку.

В руке нож, а на резке — таблетка. Белая-белая, как рождественский снег. С усилием давлю рукою на лезвие, разделяя пилюлю надвое. Половинка отскакивает в один из предметов мебели, рикошетя в щель под тумбочкой. Я вздыхаю (не потому что огорчён падением, а потому, что придётся ползать на карачках, — это крайне затруднительно в моём положении). Что ж, делать нечего. Из щели на меня смотрят два тупых чёрных глаза. Это мышь. Она держит в крохотных зубках половину таблетки. Отдай, думаю я, но она, конечно, не отдаёт, а глотает. Зря, ты же совсем маленькая для такой дозы: хотя теперь точно будет лучше — тебе или мне. Мышь крадётся к моему лицу — точнее, носу и прикасается к нему своим. Прохладно, но я не одёргиваюсь. Я не боюсь тебя, мышь, будь спокойна.

— Что ты там волочишься, бестолочь?
— Прости, папа, — отвечает мальчик.
— Ногами не шаркай, а то как старый дед!
— Извини, папа, просто мы очень быстро идём, я так не могу, — говорит мальчик.
— Бежать надо, а не идти! Мы из-за тебя опаздываем, дурак малолетний. Только о себе и думаешь!
— Прости меня, папа, прости меня, — мальчик плачет.

Мышь двигается дальше, я оборачиваюсь. Она взирает на громадный [для нас обоих] холодильник. Ты голодна? У меня ничего нет, извини. Давай я схожу в магазин. Я всё ещё на коленках, упираюсь руками в пол. Мышь облизывает мою кисть — я позволяю ей взойти на ладошку. Чёрные глаза. Не бойся, мышка, я не уроню тебя — просто смотри на меня. Она спокойна. Не виляет из стороны в сторону, смотрит. Тебе хочется сыра? У меня его нет — только прокисшее молоко, будешь? Мышь с удовольствием лакает из блюдечка. Я просто наблюдаю. Мне кажется, ей хорошо.

— Ну ты и свинья! Ведь так нельзя! Ты понимаешь, что ты делаешь мне больно?
— Прости, мама, — отвечает мальчик, — я не хотел.
— Ты каждый раз так говоришь, а потом делаешь то же самое!
— Мама, прости, я буду очень стараться, — говорит мальчик.
— Почему у всего класса пятёрки, а у тебя двойки?
— Не у всего, мама! — плачет мальчик, — ведь у меня двойка, а весь класс — это со мной!

Мы с мышью смотрим смешное кино. Она на моей груди. Когда смеюсь я, она поворачивает голову и пищит. Может быть, ей тоже хочется посмеяться, но что-то не даёт. Наверно, её мышиность. Вскоре мы уже сидим за кухонным столом. Я на стуле, мышь — непосредственно на столе. Мы смотрим друг на друга. Ты снова голодна? Там осталось молоко. Врач сказал, что мне нужно больше гулять. Я знаю, мышка, уже поздно, но мне просто необходимо пройтись. Я кладу её в карман, она выглядывает, чтобы осмотреться. На улице жёлтые фонарики, под ними — бесчисленные стада автомобилей, хаотично спящие в ожидании своих пастухов. Мышь попискивает, но я чувствую, что ей намного лучше, — как и мне. Мы на футбольном поле. Раньше... Раньше я играл здесь с друзьями, когда были они и был я, а теперь ничего нет, зато поле, неизменно громадное, дышит потом ступней, оставивших здесь коростовые следы юных лет.

— Если ты опоздаешь, я тебя изобью!
— Если ты, папа, меня хоть пальцем тронешь, то в этой земной жизни, клянусь богом, мы больше никогда не увидимся, ясно?! — надрывается мальчик.

— Прости меня. За то, что кричал и за то, что бил. Я не желал тебе зла, но был зол сам. Я люблю тебя.
— И я, папа, — без интереса отвечает мальчик.

Мыши нравится на поле. Я сижу по-турецки, нагулявшись, и жду, пока нагуляется она. Мышь бегает и пытается прыгать, но у неё плохо получается. Мышь не уйдёт — мы уже стали друзьями. Наверное. Над футбольным полем — целый калейдоскоп ярчайших звёзд, и каждая из них — дань живым и мёртвым. Бархатное небо, чёрное, как глазки мыши, сочит свечение, наполняя мои глаза меланхоличной негой, читай — ностальгией. Я скучаю по чему-то, чего даже не помню. Но помнят звёзды. Я верю, что помнят. Они столько веков венчают края видимого космоса — и наверняка знают всё. Мы возвращаемся домой. Мышь устала, а мне пора принять ещё одну таблетку.

— Прекрати курить в комнате, сию минуту! Ты опять пришёл позже оговоренного времени, сколько это может продолжаться?!
— Мам, прекрати на меня орать, — бездушно отвечает мальчик, — ты винишь себя лишь за то, что вышла замуж за моего отца. Она замахивается на мальчика и уже готова его ударить, но он встаёт в полный рост — уже намного выше неё.
— Хочешь ударить меня? — усмехается мальчик.
Мать уходит в слезах. Мальчику не больно.

— Я не хотела, чтоб мы поссорились. Извини меня.
— И я не хотел, мама, — мальчик ничего не чувствует, когда говорит это.

Розовую, как щека младенца, таблетку тоже нужно разделить. На этот раз она не отлетает. Я даю половинку мыши, хотя и понимаю, что для неё это вредно. С другой стороны, таблетка — для нормализации сна, и мы порядком устали; надо укладываться. Мышка, ты видишь сны? Я — только кошмары: как умирают мама и папа, как умираю я; мне стреляют в спину, и я просыпаюсь — мне страшно. Мне снится также, что я один во всём заброшенном городе, — такой же заброшенный, как и он сам. Мне снится бегущая строка моих неразборчивых мыслей — они вязкие, словно вязь, и пугают меня. Мне снится (или уже нет), что мир израсходован, что счастья, любви, тепла в нём нет. Мне снятся только кошмары, мышка, а тебе? Мышь уже тихонько спит на моём плече, сопя в экстазе.

— Ты замечательный, умный, добрый и красивый мальчик. У тебя всё получится, если будешь стараться.
— Спасибо, папа, твои слова очень много значат для меня, — мальчик говорит правду, — я выкарабкаюсь, обещаю.

— Всегда помни, что ты можешь рассказать мне о том, что тебя беспокоит. Я всегда поддержу тебя, потому что люблю.
— Я знаю, мама, я тоже люблю тебя, — мальчик честен.

Я просыпаюсь и понимаю, что мыши нет рядом. На кухне. Она покоится под горсткой белых и розовых таблеток. Я думал, мышка, что мне станет лучше, если ты умрёшь, но сейчас мне только хуже. Ты хотела быть счастлива — и самолично насладилась этим чувством, захлебнувшись им. Я никогда не забуду твоих чёрных, как небо, глаз. Я вхожу в положение мыши, и у меня никогда не было и не будет мышеловки.