Бабочка на носу лисицы
Ее привезли тайком из Поднебесной, под покровом ночи и сорвали холстину только перед открытием галереи в первый вторник октября, дождливого и промозглого, мерзкого, совсем не золотого, больше похожего на скабрезные байки душного соседа из квартиры напротив, от которого постоянно несло прогорклым маслом, запахом немытого тела и гнилых зубов.
“Бабочка на носу лисицы” выставлялась впервые за всю историю своего существования. Не потому что, что она того не стоила раньше и только теперь в ней разглядели нечто удивительное.
О существовании фотополотна знал ограниченный круг людей и они очень старались сделать так, чтобы оно никогда не увидела свет.
К сожалению, или, к счастью, обстоятельства сложились так, что последний человек, которому принадлежала данная работа, вскрылся в собственной ванной, предусмотрительно заперевшись изнутри, чтобы ни в коем случае ему не оказали помощь и чтобы ни в коем случае не передумать. Так, по крайней мере, звучала официальная версия произошедшего.
К сожалению: оборвалась жизнь. Не нам судить о поступках того или иного индивида со своей колокольни, замечая или не замечая соринки и бревна в глазах, чужих или собственных. Жизнь ценна как минимум тем, что смерть неотвратима и после нее не пока осуществился ни один из сценариев, обещанных той или иной культурой. Наверное, ценна.
К счастью: каждый желторотый мальчуган или девочка в длинных полосатых гольфах могли после школы купить по билету, на бегу проглотить жирный хот-дог (ими торговали на углу галереи, не слишком заботясь о соблюдении санитарных норм), и восхищенно выдохнуть, застыв перед фотополотном. Лисица ласково смотрела из темноты зелени, чуть прищуривая глаза, и расплываясь в блаженной полуулыбке от легкого, почти невесомого прикосновения лапок бабочки, решившей передохнуть на ее носу. И это мгновение застыло вне времени, вне всех забот, забивающих головы, вне рутины повседневности, пожирающей отведенное на бренной земле время.
Застыла лисица, застыла бабочка, застыл тенистый, прохладный лес вокруг них, застыли сварливые смотрители на стульях у входа в зал. Застыла школьная экскурсия, застыл высокий молодящийся гид с проплешинами на макушке. Застыла сопровождающая учительница, девушка с пышной копной волос, точно Венера, рожденная из пены морской и раковины ребристой сердцевидки.
В следующий миг бабочка должна была взмахнуть крыльями и полететь дальше.
— Поговаривают, что каждый владелец полотна покончил с собой, — протянула мне брошюру Ула.
Я мельком взглянул на схему всех залов галереи.
— Но обнародовали “Лисицу” только сейчас, — лениво отозвался я, совершенно убитый отвратительным офисным вторником.
Вторники хуже понедельников по моему скромному мнению, ведь в понедельник заказчики только отходят от выходных и толком не понимают как жить неделю, а ко вторнику понимают, что их заказы еще не привезли (и, скорее всего, не привезут) и неделя становилась сразу хуже, моментально рушились планы, они начинали звонить таким, как я, обрушивать гнев и толику личных проблем, немного повизгивая на той стороне трубки. Руководство галереи тоже внесло толику неприятностей, поскольку именно моя компания занималась доставкой полотна.
— Супруга была наслышана о проклятии и решила избавиться от Дамоклова меча до того, как он рухнет на ее голову, — Ула медленно перекатывала во рту жвачку, любуясь крыльями бабочки. — А жители Поднебесной довольно суеверные люди.
— В чем заключается проклятие?
Глаза Улы заблестели и она, поправив длинную юбку, смахнув с нее пару рыже-белых волосков, вероятно, оставленных домашним питомцем, заговорщицки прошептала:
— На самом деле лисице чертовски больно.
— Она застряла в капкане и фотограф, который сделал снимок, дожидался нужного момента. Он не помог животному, а когда бабочка соизволила приземлиться на нос, то быстро щелкнул затвором и оставил лисицу погибать.
— Фотограф мучился угрызениями совести и застрелился аккурат после званого ужина, когда его товарищ, оценщик, сообщил, что за такую красоту можно выручить крупную сумму, — Ула надула пузырь из жвачки и лопнула его.
— Откуда такие познания? — поинтересовался я, стыдливо отведя взгляд от морды лисицы.
— Мама рассказывала, — нараспев произнесла Ула.
— Здорово, — повел плечом я. — Теперь все мы прокляты?
— О нет, проклятие распространяется лишь на тех, кто скрывает страшные тайны, такие страшные, что из-за них могут пострадать невинные создания. Да и переходила она из рук в руки, по локоть окрашенные кровью.
Я сделал пару шагов назад, украдкой посмотрел на янтарные глаза лисицы, стиснул челюсти.
— Есть хочешь? День выдался просто сумасшедший, а я забыл обед дома.
Ула кивнула, ухватила меня под локоть, защебетала о предстоящей командировке, повела к выходу из галереи, прямо под проливной дождь. Я едва поспевал за ней, слегка прихрамывая на левую ногу.
Мы раскрыли зонтики, перешли дорогу, остерегаясь нерадивых водителей, пересекли несколько кварталов и заняли столик в забегаловке, где пренебрегали предостережениями санэпидемстанции, однако подавали лучшие в городе сэндвичи с тунцом и жареным сыром.
Поверхность столика казалась омерзительно липкой, как стылая кровь, потому я достал влажные салфетки, протер столешницу несколько раз, расставил в стройный ряд перечницу, солонку, контейнер с зубочистками, сахарницу и соусницу.
Официантка, высокая дама в годах, обслюнявила карандаш, чиркнула в потрепанном блокноте заметки по нашему заказу, предложила скрасить ожидание двумя чашками кофе.
— Погода дрянь,- сморщила аккуратный носик Ула, мрачно наблюдая за потоками воды, струившихся по высоченным окнам.
Ула появилась в моей жизни относительно недавно. Она прибыла в страну по рабочей визе, чтобы курировать некоторые процессы в компании, расположившейся на четвертом этаже. По воле случая мы разговорились у кофейного автомата на втором. Миниатюрная девушка яростно ругалась на иностранном языке, требуя у бездушной машины сдачу. Но автомат заело, кофе-то он выдал, а деньги зажал.
Я навострил уши, подошел поближе и спросил про язык, в шутку попросил научить отборным ругательствам, если это возможно. Ула расцвела, расплылась в улыбке, рассказала, что прибыла из Поднебесной, собственно, и сетовала на жизнь именно на языке родной страны. Язык был мне хорошо знаком, отчасти поэтому мы и сдружились. Правда, мои черты лица сильно отличались от ее ярко выраженного этнического наследия.
Конечно же, Ула — не ее настоящее имя, она лишь удобно сократила его для новых коллег и прочих знакомых, чтобы никто не утруждался пытаться произнести настоящее имя неправильно.
— Интересно было бы попробовать, — задумчиво протянул я тогда, почесав подбородок.
Девушка покивала и сообщила, что, возможно, когда-нибудь поведает его мне.
Обстоятельства сложились следующим образом: мы изначально пересекались только у автомата с кофе, затем стали ходить вместе обедать, затем начали делиться увлечениями и объединять досуг. Одно время я чувствовал некоторую неловкость, Ула почему-то вела себя крайне скованно и настороженно. Я понял в чем дело и заверил ее:
— Не переживай, я не собираюсь переводить наше общение в плоскость, так скажем, горизонтальную. Никакой романтики и прочей чепухи.
Девушка сразу выдохнула и я прямо-таки увидел, как у нее гора свалилась с плеч. Я слукавил бы, если сказал, будто Ула меня не привлекала в том самом плане. Утонченная и изящная, хрупкая, словно фарфоровая статуэтка. Глаза с хитрецой она подмахивала красной подводкой, волосы собирала в тяжелый пучок и вставляла в него украшение, похожее на нож.
Я надеялся, что только похожее.
От Улы потеряли голову многие ее коллеги, кто-то особенно отчаявшийся привлечь внимание новенькой обивал порог съемной квартиры, куда девушка привезла тучного кота, нехитрые пожитки в виде скромного гардероба старомодных платьев, потрепанные книжки на китайском, черно-белую фотографию матери (как две капли похожую на саму Улу) в деревянной рамке, несколько пар туфель и ботинки на осень и зиму. Зимы в здешних землях не слишком суровые, пусть и снежные. Потому можно было обойтись без траты кровно заработанных. Я и сам обходился только кроссовками.
Кто-то писал ей непристойные письма и подсовывал в почтовый ящик или складывал на рабочий стол, кто-то нарушил негласное правило компании, раздобыл личный номер телефона, принялся атаковать звонками и сообщениями.
— Почему так? — тихо полюбопытствовала Ула, робко улыбаясь и радуясь отсутствию каких-либо намерений.
— Не тот этап жизни, — уклончиво ответил я.
Девушка этого вполне хватило, чтобы выдохнуть.
Дело не в этапе жизни, не в наличии объекта воздыхания, проблем со здоровьем или чего-то подобного. Дело в необъяснимо мрачной вещи, происходившей со всеми воздыхателями. И едва уловимой смене выражения лица Улы, едва она узнавала о происшествиях. Такой легкой, едва заметной для окружающих, но я, видимо, проводил с ней довольно много времени и научился подмечать эти нюансы.
Темное удовольствие сквозило из-под щелей маски, которую девушка надевала ежедневно, чтобы казаться приятной, приветливой, жизнерадостной сотрудницей. Наверное, я испытывал бы нечто похожее, вторгайся в мое личное пространство надоедливый мужичонка, занимавшийся счетами. Или даже смазливый и поджарый молодой человек, не обремененный интеллектом, но обремененный женой и двумя детьми. Складывалось стойкое впечатление, что мелкие неприятности, палками застревавшие в колесах их повседневной жизни, являлись крохотной карой за наглость побеспокоить Улу. То машина заглохнет, то трубу прорвет, то живот прихватит и остаток рабочего дня неудавшийся Казанова проведет в туалете в конце коридора, разматывая несколько рулонов туалетной бумаги подряд.
— Еще та дрянь, — пробубнил я, сосредоточенно и с легким раздражением рассматривая пятна на экране телевизора на стене. Хотелось подойти, оттереть. Кусочки бурого цвета, напоминавшие ошметки плоти.
— Расскажи подробнее о полотне, — попросил я, чтобы как-то отвлечься от назойливой мысли, бившейся в висках набатом.
Ула перевела на меня скучающий взгляд.
— Что за проклятие-то, — пояснил я.
— Ты вообще в них веришь? — с полуулыбкой Ула склонила голову набок.
— Ну, наверное, думаю, что люди склонны в них верить и тем самым навлекать беды на свои головы.
В забегаловку ввалилась шумная компания студентов, и я машинально втянул голову в плечи, зная, что теперь придется вслушиваться в слова собеседницы, прилагая усилия. Я ничего не имел против шумных компаний, студентов, громких разговоров, просто становилось некомфортно. Лишние уши и глаза.
— Я слегка приврала, когда упомянула проклятие, — Ула взяла длинными пальцами салфетку, загнула один из углов внутрь. — Если уж вдаваться в подробности, то это больше похоже на самосбывающееся пророчество.
Я приподнял брови в удивлении.
— Психологический феномен, когда некое предсказание влияет на реальность человека так, что в итоге становится реальным, — девушка скомкала салфетку, расправила ее.
Ула возвела глаза к потолку, соображая как бы лучше всего донести информацию.
— Допустим, ты приходишь к гадалке, узнать будущее. Просишь сделать расклад на картах, погадать на кофейно гуще, на чаинках, да хоть на птичьих лапках. Гадалка выполняет просьбу и говорит, что очень скоро тебя ждет увольнение.
Перед нами возникли две чашки с кофе, официантка гаркнула прямо в ухо, мол, заказ скоро будет готов, двинулась принимать заказ у студентов.
— Ты начинаешь переживать об увольнении, ночами спать не можешь, есть не можешь. Стресс накапливается, мысли только о грядущем. На работе откровенно лажаешь, потому что приходишь невыспавшимся, злым, расстроенным. Начальству совсем не нравится этот поворот событий. И вуаля, вот оно, увольнение.
— Если в двух словах, — Ула вздохнула, — мы сами исполняем предначертанное нам, подстраивая поведение, действия и замечая только то, что хотим замечать, тем самым образом доказывая себе — вот оно, пророчество работает и стремительно набирает обороты.
— А как это связано с полотном? — я наморщил лоб.
Ула сделала глоток из чашки, скривилась.
— Какая гадость, просто кошмар!
Но сделала еще один глоток, вероятно, чтобы распробовать.
— Там, откуда я родом, есть одна легенда. Вернее, легенд много, но персонаж один, — девушка сдвинула брови к переносице.
Кофе оставался таким же скверным, даже после второго глотка.
— Хули-цзин, лиса-оборотень. Это здесь человек становится зверем и творит ужасные вещи, мы же верили в то, что звери принимают человеческое обличье, дабы питаться энергией людей. Хули-цзин описывались как лисицы, ставшие невероятно прекрасными молодыми девушками, и эти коварные существа соблазняли мужчин, сводили их с ума, те бросали жен, детей, вообще все, что им надоело и опостылело, предавались страсти и похоти.
Ула насыпала в чашку немного сахара.
— Очень удобно таким образом оправдывать супружескую неверность. Лисицам приписывали довольно простое отношение к плотским утехам. Хлебом не корми, дай соблазнить бедного студента или порядочного мужа, дай подпитаться энергией и истощить несчастное тело, которое яростно сопротивлялось. Сопротивлялось, но все же поддалось.
Рядом с чашками появились две тарелки с сэндвичами. Хлеб с острым соусом, тунец, овощи и жареный сыр. Вроде бы так просто, но, вероятно, секрет заключался в соусе. За уши не оттащить от такого угощения. Потому в забегаловке не было недостатка посетителей, несмотря на отвратительный кофе.
— Есть и другие легенды, куда более приближенные к реальности, если можно так выразиться, — Ула впилась крохотными острыми зубками в сэндвич, замычала от удовольствия. — Я готова им простить все на свете за эту вкуснятину, и выкрасть рецепт соуса…
Я довольно замычал в ответ. Хлеб хрустел, соуса было достаточно для того, чтобы смягчить его жесткость, не расцарапать десны, но не так много, чтобы хлеб не намок и не развалился на части.
— Какие? — кое-как проговорил я с набитым ртом.
— Моя любимая — о лисенке Лю Лянцае, о крепкой дружбе человека и лиса. У отца Лю не было наследника, а жизнь лиса клонилась к закату. Они дружили много лет, и человек очень переживал об отсутствии детей. Тогда лис пообещал ему, что станет продолжателем его рода.
Я зазевался и кусок сыра шлепнулся на тарелку.
— Лис покинул своего друга и больше не возвращался, но у человека спустя время родился сын, очень остроумный и хитрый, напоминавший повадками старого товарища. Лю Лянцай вырос и стал известным поэтом, художником и каллиграфом. Конечно, то все хобби. Он сдал кэцзюй, государственные экзамены в императорском Китае, важная часть образования, обеспечивавшая доступ к бюрократической системе страны. Цзиньши — высшая степень отличия. Лю строил речные плотины, которые имели важную роль при орошении рисовых полей, исполнял обязанности прокурора, — Ула гордо вздернула подбородок, словно лично имела какое-то отношение к даровитому соотечественнику.
— А что с лисами на данный момент?
— Стало существенно меньше. Но не потому что нравы изменились, просто их мало осталось.
Ула нервно дернула плечом, будто ее ужалило.
— Лисица на полотне — хули-цзинь.
Моя рука потянулась за салфеткой.
— Откуда ты знаешь? И почему она не выбралась из капкана?
— О, она выбралась, — глаза Улы недобро сверкнули и вдоль моей спины пробежал холодок. Как несколько сотен тонких, ледяных иголок разом вонзились в позвоночник.
— Да и фотограф не застрелился. Лисица нашла его дом и отомстила за сделанное. Вырвала глотку.
— Мама рассказывала. Она занималась журналисткой деятельностью и иногда копала слишком глубоко. До самой своей могилы, — невесело усмехнулась Ула. — Следующим в могилу отправился оценщик, выкравший полотно из дома погибшего фотографа. Ему пришлось попотеть и расправиться с безутешной вдовой, она никак не хотела расставаться с трудом мужа.
Я попытался откусить еще кусок от сэндвича, но кусок в горло не лез.
— Дальше полотно переходило от одного мерзавца к другому, они точно знали кто именно запечатлен на нем и не хотели расставаться с драгоценностью ни при каких обстоятельствах. Полотно проделало долгий путь, пока не оказалось здесь, в квартире гнусного мошенника, опорочившего не один десяток человек. Его жена тотчас перепродала “Бабочку” и теперь она радует глаза посетителей галереи.
— Я немного запутался, — мотнул головой. — Тогда это не проклятие и даже не самоисполняющееся пророчество. Если лисица выбралась из капкана, то это…месть.
— Все, кто подвернулся ей под руку, знали об оборотне, идущему по пятам. Они знали, что рано или поздно погибнут. Потому ненаромо оставляли следы, по которым лисица до них добралась.
В кафе повисла гнетущая тишина.
Телевизор запнулся на одной из телепередач, и никак не хотел подчиняться пульту и перескакивать на другие каналы. Студенты смолкли, слишком увлеклись сэндвичами. Только с кухни доносился звон посуды и бряцанье столовых приборов, перемешанные с шумом воды.
— Но…Но… — я пытался подобрать слова, понизив голос до шепота. — Остальные разве были причастны к выходке фотографа? Зачем лисица их убила? Убила же?
— Скорее всего. И причастны, и убила, — Ула доедала свой заказ. — Иначе во всем произошедшем не было никакого смысла и морального удовлетворения.
По выражению лица девушки я понял, что тема разговора ей несколько наскучила. Мы посидели еще немного, затем прогулялись до рыночной площади. Дождь закончился, оставив на криво положенном асфальте зеркала луж. Затем разошлись по домам, договорившись еще раз сходить на выставку, чтобы полюбоваться полотном.
— Ведь ты теперь знаешь о неприглядных подробностях долгого пути фотографии до галереи. А значит и само изображение может восприниматься иначе, — Ула обняла меня на прощание и пожелала славного вечера.
Птичья клетка, гордо именуемая привлекательным жильем в современном и благоустроенном районе города, встречала тишиной и голосами соседей за стенами.
Я включил свет в прихожей, скинул кроссовки, уныло посмотрел на темный коридор. Убрал кроссовки в шкаф, повесил плащ на крючок, помыл руки, отнес рюкзак в большую комнату, совмещенную с кухней. Засветился экран ноутбука, замерцала светодиодная подсветка, кое-как прилепленная по периметру потолка и за занавесками.
Банка энергетического напитка, извлеченная из холодильника, примостилась на небольшом рабочем столе, заваленном пустыми упаковками из-под чипсов. Коллеги и немногочисленные приятели знали меня как человека аккуратного, местами слишком брезгливого. Всегда наготове упаковка антибактериальных салфеток, флакон с антисептиком. Возможно, они сильно удивились бы, увидев бардак. Повезло мне, что я не настолько социален и не приглашаю в гости.
По первой же ссылке в браузере я перешел на сайт галереи, где выставлялась “Бабочка на носу лисицы”. Через две недели ее планировали продать на аукционе. Я даже знал примерный список покупателей, которые будут глотки друг другу рвать, чтобы ухватить лакомый кусочек.
Ула не прогадала и ее мама не прогадала с легендами о хули-цзин и по пятам всех владельцев произведения фотоискусства действительно следовал оборотень.
Только полотно должно было называться “Бабочка на носу лиса”.
Там, в зелени леса, сидела вовсе не лисица.
Наверное, отчасти Ула и не прогадала с самоисполняющимся пророчеством. Владельцы полотна знали наверняка, что присутствие “Бабочки” рано или поздно навлечет беду на всю семью. И никогда полотно не попадало в руки добропорядочных коллекционеров. Изловить лиса, да еще заставить его мучиться от боли в капкане — так себе развлечение.
И лис следовал по пятам за полотном не в силу кровожадности, просто потому что все владельцы так или иначе поучаствовали в охоте. И потому пообещали друг другу без особой надобности не показывать результат ловли простым людям. Но из-за постоянного страха где-то да прокалывались. К счастью или к сожалению, никто и подумать не мог, что мучили не лесного зверя.
На аукционе должен был появиться последний участник охоты. Тот, кто посадил заранее пойманную бабочку на нос. Он не успел перехватить полотно до того, как жена последнего погибшего перепродаст его.