Молдова

Я приехал на самый юг, где Молдова граничит с Румынией и Украиной. Здесь есть небольшое село, в котором родилась моя мать и в котором, как подобает всем селам, у меня была сотня родственников.

Я мчался в автобусе по пустым дорогам в окружении местных, язык которых понимал лишь отдаленно, припоминая какие-то слова из детства. Разговоры велись шёпотом, отрывками. Здесь вообще не принято много говорить. Поэтому большую часть пути автобус был таким же молчаливым, как и пейзаж за окном.

В этих местах время замедлилось. А может, здесь оно вообще никогда не шло. Я смотрел на виноградники, тянувшиеся до самого горизонта. Они напоминали ряды воинов, которые все еще охраняли забытый мир. Там где не было виноградников, стояли дома. Часто они шли друг за другом, и я не мог сказать, где заканчивается одно село и начинается другое. Но я знал, что где-то впереди, за одинаковыми домами и виноградниками, меня ждали.

В небольшом селе, недалеко от места, где Прут сливается с Дунаем, до сих пор живут мои бабушка и дедушка. В этом селе, будучи ребенком, я проводил каждое лето.

Когда автобус остановился у знакомого поворота, я почувствовал как что-то внутри сжалось. Я поблагодарил водителя и вышел. Вместе со мной вышли детские воспоминания. Даже спустя столько лет, я помнил каждую улицу и тропинку. Я вдыхал чистый воздух, смотрел на пустую улицу и словно встретил старого друга. Он изменился, но все равно помнил меня. Все равно был рад меня видеть. Вот мы жмем друг другу руки и понимаем, что вечером нас ждет долгий разговор о том, что было много лет назад.

В нашем доме всегда было много людей, а бабушка постоянно готовила на кухне. Там стояла огромная печь, на которой я любил лежать и слушать, как двоюродный брат читает молдавские сказки. Каждые несколько минут на кухню кто-то заходил. Родственники, соседские дети, почтальон. Бабушка всем была рада, постоянно смеялась и угощала пирогами.

Дед большую часть времени проводил на виноградниках, а если был дома, то постоянно принимал в кабинете каких-то незнакомых мне людей, которые при этом знали меня. Мой дед увлекался политикой и, наверное, даже был политиком настолько, насколько это слово применимо к небольшому селу на три тысячи человек.

Я никогда не был один. Со мной всегда были двоюродные братья. Мы бегали по огороду и пугали гусей, чтобы потом уже они бегали за нами, пытаясь ущипнуть за щиколотки. Мы играли с котятами, пародировали индюшиный крик и дразнили собаку. Правда после этого неизменно таскали для нее вкусности из-под носа у бабушки, которая все видела, но лишь снисходительно улыбалась.

На главной улице, где располагались почти все дома, по утрам стоял запах свежего хлеба и кипела жизнь. Бабушка посылала нас за двумя батонами белого, но до дома доживал лишь один, потому что другой мы съедали по дороге. Перед выходом она всегда давала на пару лей больше чем было нужно, поэтому мы баловали себя стаканчиком местного пломбира из соседнего магазина.

Вдоль дороги сидели старики, единственным занятием которых было пристальное наблюдение за проезжающими машинами, лошадиными повозками и стадами овец. Мы называли их мудрецами. Казалось, они общались лишь взглядом и легкими кивками.

В селе было много детей, которые тоже приезжали на лето к бабушкам и дедушкам. Вместе мы играли в догонялки, прятки и иногда хвастались находками из дедовского гаража. Там хранились настоящие сокровища: шляпы, выцветшие фотографии, инструменты, которым было столько лет, что мы не знали их предназначения. В гараже, среди пыли и полумрака, рождались наши фантазии — о путешествиях, битвах, тайных мирах. Гараж был прохладным убежищем. Местом, где реальность оставалась за дверью.

Вечерами мы собирались на крыльце, под тихий шелест виноградных листьев. Старшие обсуждали дела, политику и урожай. Мы слушали их разговоры украдкой, словно они раскрывали секреты взрослой жизни. Иногда дед доставал из погреба своё вино — густое, тягучее, с терпким ароматом. Когда бабушка не видела, он наливал нам целую рюмку. Сделав по небольшому глотку мы плевались, но сам процесс казался волшебным, недосягаемым, как и сами взрослые.

Каждое мгновение проведённое здесь, было частью чего-то большего, чем просто летние каникулы. Это было время, когда мир был проще. Солнце действительно светило ярче, трава была зеленее, а на небе никогда не было туч.

Я постучал. Дверь открыла бабушка. Она улыбнулась, и на мгновение показалось, что все осталось как прежде. Но в её глазах уже не было той живости, которую я помнил. Мы обнялись, она крепко поцеловала меня и взяла за руку. От нее пахло пирогами.

Проходя через дом, я осматривал до боли знакомые вещи. В этих стенах были спрятаны мои самые ранние воспоминания — запах старых книг, грубая ткань занавесок на окнах, скрипучий пол и черно-белые фотографии на стенах. Этот дом до сих пор оставался крепостью моего детства.

Дед сидел в комнате, погруженный в старые бумаги и книги. Политик, который каждый день принимал десяток гостей, теперь был тенью самого себя. Но в его взгляде и жестах до сих пор чувствовалась невероятная сила.

Он не сразу узнал меня. В глазах пробежала неуверенность, но спустя секунду он улыбнулся и произнес «Наконец-то». Он всегда был краток. Всегда говорил по делу. Я вернулся, и для него это значило больше, чем всё остальное.

Я сел рядом, улыбнулся в ответ и положил руку ему на предплечье. Мы не обнимались — это было не в наших правилах. Просто смотрели друг на друга и молчали. И в этом молчании было куда больше слов, чем в любом разговоре.

Оказавшись в доме, я не понимал, какие чувства испытываю. С одной стороны, меня окружали те же вещи, что и раньше. Ковры на стенах, ковры на полу, ковры на диванах. Молдавские сказки, которые мне читал брат. Удобная советская кровать, настенные часы, все та же кухонная печь. Ничего не изменилось.

Но все, что было снаружи, стало другим. Большинство домов на главной улице пустует. Пекарня с вкуснейшим хлебом закрылась. Местный пломбир сменился на румынский масс-маркет. В селе остались одни пенсионеры, которые заботятся сами о себе. Мои старики живы и здоровы, но дед больше не принимает людей в кабинете, а бабушке не для кого готовить.

Не меняются лишь мудрецы, которые сидят вдоль дорог. Кажется, что они же наблюдали за тем, как мы играли в догонялки двадцать лет назад. Время здесь течет иначе. Они были стариками тогда, остались стариками и сейчас.

Мы вышли во двор, где все заросло травой и сорняками. Я увидел ту самую виноградную лозу, которая раньше укрывала нас от жары, и вспомнил, как мы с братьями сидели здесь.  Теперь она казалась усталой. Её листья были не такими яркими. Но лоза всё ещё была здесь — символ того, что несмотря на перемены, в этом месте ещё осталась частичка прошлого.

«Тебя давно не было», сказала бабушка.

Я кивнул, не зная, что ответить.

Остаток дня мы провели вместе: за едой, вином, воспоминаниями и взглядами на уходящее солнце. Дом, который когда-то был наполнен жизнью и шумом, теперь был тихим убежищем для стариков, проживших здесь всю жизнь.

У всего есть начало и конец. В этом прелесть и проклятие времени. Оно бесконечно. Мы — нет. Поэтому ценим каждый момент и воспоминание.

Я не смогу пережить те эмоции, которые получал здесь будучи ребенком. Не будет больше запаха свежего хлеба, не будет таинственного гаража, не будет радости, когда ты, спрыгивая с поезда, бежишь навстречу деду, который бросает привычные фразы о том как ты вырос.

Это будет происходить с другими людьми, в другом месте. Но не со мной и не здесь. Теперь и я стал персонажем классической истории, которая рано или поздно случится с каждым.