Война Левиафана с террором.  Права на практике: принцип Нимеллера. 

Война Левиафана с террором

Вопрос о том, как государство может расширять свою способность для решения новых проблем, оставаясь при этом обузданным, относится и к сферам, не связанным с экономикой. Некоторые из самых насущных требований, предъявляемых гражданами к своему государству, касаются вопросов безопасности. И действительно, один из самых мощных стимулов государственного строительства — это стремление создать центральную власть, которая устанавливала бы законы, разрешала конфликты и гарантировала безопасность. Но мир меняется, и с ним меняется характер угроз безопасности.

Это стало очевидным для большинства жителей западных стран утром 11 сентября 2001 года, когда девятнадцать представителей террористической организации «Аль-Каида» захватили четыре коммерческих самолета США и направили два из них на башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, а один, на здание Пентагона в Вашингтоне. Последний самолет, пассажиры которого оказали сопротивление террористам, разбился на поле в Пенсильвании. Всего в результате этих терактов погибли 2996 человек и 6000 получили ранения. Конечно, мир был свидетелем огромного числа терактов и угонов самолетов и до 11 сентября, а западные страны в эпоху холодной войны сталкивались с различными угрозами безопасности на протяжении десятилетий, но масштаб и дерзость этих атак шокировали общественность. Многие граждане и представители правительства охарактеризовали их как начало новой эры угроз безопасности, которым необходимо дать суровый отпор. Хотя за прошедшие восемнадцать лет не повторилось настолько крупных терактов, диагноз в целом был поставлен верно, поскольку произошел целый ряд более мелких террористических атак и неудавшихся нападений, устроенных схожими организациями, наиболее известная из которых — так называемое запрещенное на территории РФ «Исламское государство» (прежде ИГИЛ). Перед нами четкий образец общества, призывающего к увеличению способности государства, и образец активности, направленной на преодоление новых вызовов.

Призыв был услышан, и службы безопасности США с тех пор значительно выросли и расширили сферу своих задач. Но, как мы отмечали в главе 10, это происходило без контроля со стороны общества, что особенно болезненно стало ясно в июне 2013 года, когда средства массовой информации начали публиковать секретные документы, переданные Эдвардом Сноуденом, который раскрыл существование тайных программ наблюдения, предпринимаемого федеральным правительством. Первой была раскрыта программа PRISM, позволявшая получать прямой доступ к учетным записям американцев в Google, Yahoo!, Microsoft, Facebook и Skype. Также мы узнали о тайном предписании суда, обязавшем коммуникационную компанию Verizon передать более миллиона записей телефонных разговоров американцев Агентству национальной безопасности США (АНБ); о Boundless Informant, системе сбора и обработки больших массивов данных о миллиардах электронных сообщений и телефонных звонков; и о компьютерной системе XKeyscore, позволяющей перехватывать «почти все, что передается по интернету». Сноуден сообщил о том, что АНБ получает миллионы списков контактов электронных писем и мгновенных сообщений, просматривает содержимое писем, устанавливает местонахождение сотовых телефонов и препятствует их шифрованию. Как выразился Сноуден: «Я, сидя за рабочим столом, [мог] взломать кого угодно и что угодно, от вас и вашей учетной записи до федерального судьи или президента, если у меня было личное электронное письмо». В свете разоблачений Сноудена Дэниел Эллсберг, в свое время разоблачивший «Документы Пентагона», заявил:

Откровения Сноудена — это поистине событие конституционной важности… Эдвард Сноуден сделал гораздо больше для нашей Конституции, особенно для Четвертой и Первой поправок к ней, чем кто-либо еще из известных мне людей.
Возможно, все это лишь буря в стакане воды. Возможно, для противодействия серьезным террористическим угрозам службы безопасности действительно должны действовать скрытно, собирать большие массивы данных и игнорировать вопросы конфиденциальности и предоставлять некоторым лицам поводы для громкого возмущения в прессе. Возможно.

Для перспективы обратимся к опыту Дании. В 2006 году Европейский союз принял Директиву о сохранении данных в отношении «удержания данных, генерированных или обработанных в связи с оказанием общедоступных услуг электронной связи или сетей связи общего доступа». Правительство Дании решило дополнить директиву и опубликовало закон, выходящий далеко за рамки намеченного в директиве, включая требование «создания журналов сессий», согласно которому провайдеры должны были хранить данные об изначальном и запрошенном IP-адресах пользователя, номерах портов, типе сессии и метках времени. В ответ некоммерческая организация Privacy International, осуществляющая мониторинг конфиденциальности и защищающая право на конфиденциальность по всему миру, снизила рейтинг страны до 2.0 (общества с широкомасштабным наблюдением) с прежнего уровня 2,5 (систематическое нарушение мер защиты), что сместило Данию на 34-е место из 45 стран, перечисленных в исследовании. Однако большинство датчан, по всей видимости, это нисколько не озаботило. Они доверяли своему правительству и полагали, что оно не воспользуется их IP-адресами, номерами портов, типами сессий и метками времени, чтобы подавлять их свободу слова или арестовывать их по политическим убеждениям. В апреле 2015 года Европейский суд постановил, что практика сбора данных в Дании представляет собой «особенно серьезное вмешательство в фундаментальные права», но датское общество не подняло тревогу и не потребовало прекратить практику удерживания данных.

Разница между реакцией в Дании и реакцией в США заключается не в том, что датское правительство не так агрессивно противостоит схожим угрозам безопасности. Разница в том, что оно делало это, сохраняя доверие датского обществ. Тут проявляются два ключевых фактора.

Во-первых, если программа США была секретной и постоянно расширялась без всякого надзора, то политика датского правительства по удержанию данных была четко объявлена публике и не допускала «расползания».

Во-вторых, датчане изначально доверяли своим институтам и верили в то, что их правительство не будет использовать полученную информацию против них, как и не будет прибегать к экстрадиции или пыткам, в отличие от того, что предпринимало ЦРУ после 11 сентября. Оба эти фактора предполагают, что датчане (и не без оснований) верят в то, что сбор данных их правительством не угрожает «обузданному» характеру их государства.

Но среди общественности США распространены другие представления, в частности потому, что ЦРУ, ФБР и АНБ часто действовали неконтролируемо и временами откровенно беспринципно.

Отсюда можно провести параллель между тем, как Обузданный Левиафан, оставаясь обузданным, может противодействовать новым угрозам безопасности, и тем, как он может отвечать на новые экономические вызовы. Эта параллель подчеркивает критическую важность институциональных и прочих ограничений, удерживающих Левиафана в коридоре. Доверие общества к государству — отражение этих ограничений. С такой точки зрения проблема ответа АНБ и ЦРУ на новые угрозы безопасности заключалась не в расширении сферы их деятельности, а в тайном и неконтролируемом характере организации их деятельности.

Предполагалось, что надзор за программами, о которых поведал Сноуден, должны были осуществлять суды по делам о надзоре за иностранными разведками, но эти суды сами функционировали тайно, и часто представляли собой не более, чем послушный бюрократический орган. Не такой уж отличный способ поддерживать узы или внушать доверие.

* * *

В главе 1 мы упомянули некоторые известные предсказания о том, в каком направлении движутся большинство современных стран — к либеральной демократии, анархии или к диктатуре. Пожалуй, самое зловещее из них — предупреждение Юваля Ной Харари о грядущей цифровой диктатуре, а система «социального кредита» в Китае или программы агрессивной слежки АБН только подтверждают такие подозрения. Но нет причин ожидать, что все страны неумолимо движутся к одному и тому же типу политической или экономической системы. Определяющим фактором их траекторий будет преобладающий баланс сил между государством и обществом. Это иллюстрирует и иная реакция датчан на те же угрозы общественной безопасности.

Когда на подобные угрозы отвечают расширением неконтролируемых сил государства, то вероятность установления цифровой диктатуры возрастает. Когда те же меры принимаются на виду у всех, и общество может следить за тем, чтобы они не применялись не по назначению, баланс сил, сохраняющий государство в коридоре, подтверждается. Такое подтверждение поощряет использование новых технологий в согласии с принципами Обузданного Левиафана, даже если эти технологии и способны нарушить право граждан на конфиденциальность. То, каким образом будут использоваться новые технологии, и подорвут ли они баланс сил, — не предопределено заранее. Это наш выбор.

Права на практике: принцип Нимеллера

Трудно не только просто создать Обузданного Левиафана. Тяжелая работа требуется и для сохранения хрупкого баланса между государством и обществом, позволяющего государству оставаться в коридоре. Мы предложили несколько конкретных способов, благодаря которым общество может усилиться при растущем Левиафане. Наиболее важное условие — обеспечить мобилизацию общества. Но как достичь этого на практике? Существуют ли какие-то организационные способы помочь обществу расширить его способности и осуществлять контроль над государством и элитами?

Мы верим в то, что такие способы существуют. Они связаны с выраженными в предыдущей главе идеями — отталкиваться от защиты прав граждан от всех угроз, включая угрозы со стороны государства, элит или других граждан.

Права тесным образом связаны с нашей концепцией свободы как защиты людей от страха, насилия и доминирования.

Права — это фундаментальный способ, каким общество закладывает в свои законы и нормы возможности для всех индивидов делать свой выбор и распоряжаться своей жизнью.

Понятие прав человека восходит по меньшей мере к Джону Локку, к отраженным в Декларации независимости рассуждениям Томаса Джефферсона о «некоторых неотъемлемых правах, в числе которых находятся — жизнь, свобода и право на счастье» и к французской Декларации прав человека и гражданина 1789 года. Современную концепцию определила Всеобщая декларация прав человека, принятая ООН в 1948 году. Уильям Беверидж предвосхитил ее идеи в своем памфлете 1945 года «Почему я либерал»:

Свобода означает нечто большее, чем независимость от произвольной власти правительства. Она означает свободу от рабского повиновения Нужде, Нищете и другим видам социального зла; она означает свободу от любовались произвольного принуждения. Голодающий человек несвободен.

Всеобщая декларация прав человека использует схожие выражения:

Принимая во внимание, что пренебрежение и презрение к правам человека привели к варварским актам, которые возмущают совесть человечества, и что создание такого мира, в котором люди будут иметь свободу слова и убеждений и будут свободны от страха и нужды, провозглашено как высокое стремление людей.

Похожее мнение высказывал и Франклин Делано Рузвельт. В 1940 и 1941 годах он заявил о «четырех свободах»: свободе слова, свободе вероисповедания, свободе от нужды и свободе от страха. В своем обращении к Конгрессу 1944 года он продолжил эту мысль и сказал:

Мы подошли к ясному осознанию того факта, что настоящая свобода личности невозможна без экономической безопасности и независимости. «Нуждающиеся несвободны». Голодные и потерявшие работу люди становятся материалом для установления диктатур.

Затем он перечислил такие существенные права, как «право на приносящую пользу и вознаграждение работу»; право на заработок, обеспечивающий необходимые пищу, одежду и отдых»; «право каждого бизнесмена на торговлю в атмосфере, свободной от нечестной конкуренции и доминирования монополий, как дома, так и за рубежом»; «право каждой семьи на достойное жилье»; право на надлежащую защиту от экономических страхов, старости, болезни, несчастных случаев и безработицы» и «право на хорошее образование». При этом ранее Рузвельт допускал ограничение некоторых из этих прав и свобод — примером могут служить интернирование японцев в 1942–1945 годах или поддержка законов Джима Кроу на американском Юге. (Один афроамериканец в связи с рассуждениями Рузвельта о четырех свободах сказал: «Белые говорят о четырех свободах, тогда как у нас нет ни одной».) То, что он задумался о важности прав, свидетельствует о том, насколько изменились настроения по обе стороны Атлантики.

В этих заявлениях обращают на себя внимание две черты — то, что права всеобщие и универсальные (в этом они идут дальше Декларации независимости, которая исключала рабов и была неясной в отношении женщин), и то, что они признают важность реализации сделанного человеком выбора. Понятно, что угрозы насилия и ограничения свободы мысли или слова в отношении какой-либо группы являются нарушением прав, как и преследования в связи с религиозными убеждениями (или отсутствием таковых) или сексуальными предпочтениями. Но в равной степени важно и то, что нарушением прав является и непредоставление средств к достойной жизни, потому что оно порождает доминирование. Доминирование не только в том смысле, что крайняя нужда делает невозможной осмысленную жизнь, но и потому что в таких обстоятельствах работодатели могут требовать исполнения унизительной, лишающей человека достоинства и самостоятельности работы (вспомним описанных в главе 8 уборщиков-далитов).

Такая концепция прав человека имеет основополагающее значение для свободы не только мужчин и большинства, но и женщин; религиозных, этнических и сексуальных меньшинств; людей с ограниченными возможностями. Формулировка таких прав устанавливает четкие границы того, что могут делать и что не могут делать государство и элиты. Когда эти права явно защищаются, никто не вправе лишать людей возможности организовываться, высказывать свое мнение или делать свой жизненный выбор. То же касается и условий, ставящих людей в экономическую зависимость и подчинение.
Здесь заложены основы преобразующей силы общества. Если четко очерченные границы того, что не может позволить себе государство, признаны универсально, посягательство на эти границы может высечь искру широкой общественной мобилизации и пресечь попытки государства превысить свои полномочия.
Важно также признавать универсальность прав меньшинств, потому что без такого признания жаловаться и протестовать будут лишь отдельные меньшинства, прав которых нарушаются в настоящее время, — без всякой мобилизации или без всякой реакции, как это наблюдается в раздробленном, фрагментированном обществе Индии (глава 8), Латинской Америке и Африке (глава 11). Универсальное признание прав создает основу для широких коалиций.

Важность этой идеи предвосхитил немецкий лютеранский пастор Мартин Нимеллер, осознавший, почему нацистское государство так легко установило свое доминирование над немецким обществом, и выразивший это прискорбное осознание в своем написанном в 1950-х годах стихотворении. Наиболее распространенная версия этого стихотворения, выгравированная во многих мемориальных музеях Холокоста и часто цитируемая при воспоминаниях об этих событиях, такова:

Сначала они пришли за социалистами, и я молчал, потому что я не был социалистом.
Затем они пришли за членами профсоюза, и я молчал, потому что я не был членом профсоюза. Затем они пришли за евреями, и я молчал, потому что я не был евреем. Затем они пришли за мной, и не осталось никого, чтобы говорить за меня.

Так, согласно признанию Нимеллера, неспособность немецкого общества сопротивляться нацистам коренилась в отсутствии универсального признания самых основных прав. Именно поэтому нацисты смогли устранить каждую группу по отдельности, и никакая широкая коалиция мобилизованного общества Германии не дала им отпор. Сбылся наихудший сценарий защиты коридора.

В каком-то смысле похожую идею высказал еще Франклин Д. Рузвельт, который в том же обращении к Конгрессу 1944 года подчеркнул важность широкого набора прав для всех и процитировал высказывание Бенджамина Франклина, сделанное тем в 1776 году: «Мы должны держаться вместе, иначе нас точно перебьют поодиночке».

Если обратить логику рассуждений, то в той степени, в какой общество сможет придать универсальный характер широкому спектру (разумных) прав, оно будет лучше приспособлено для организации и противодействия растущей силе государства. Заслуживает внимания то, что перечисленные во Всеобщей декларации права включают в себя право на работу со справедливым вознаграждением, потому что все эти права служат стимулами для разных слоев общества и создают почву для объединения в широкую коалицию и для организации сопротивления депотизму. Особо важную роль изменения приобретут в будущем, поскольку трудовое движение, как мы уже рассуждали, никогда не сможет вернуть себе былое влияние. Альтернативой для коалиции может стать гражданское общество, организованное вокруг идеи прав человека.

* * *

Многим из нас, кто живет в демократических странах с активным, уверенным в себе обществом и сильным государством, необычайно повезло по сравнению с теми, кто страдает под ярмом Деспотического Левиафана или вынужден существовать в амтосфере страха, насилия и доминирования без всяких защищающих их государственных институтов. И все же жизнь с (обузданным) Левиафаном — это не результат, а непрекращающийся процесс. Мы постарались показать, что ключевой фактор, способствующий его стабильности и снижающий вероятность его выхода из коридора, — это создание и воссоздание баланса сил между государством и обществом, между теми, кто облечен властью и кто не облечен властью. В этом нам поможет эффект Красной королевы, но наивысшая сила общества — это его организация и мобилизация.

* * *

В октябре 2017 года женщины начали рассказывать о сексуальных домогательствах и преследованиях, которым их подвергали имевшие над ними власть мужчины. Все началось с обвинений против известнейшего медиамагната Харви Вайнштейна. 5 октября было опубликовано интервью актрисы Эшли Джадд, которая рассказывала о домогательствах к ней со стороны Вайнштейна. 17 октября актриса Алисса Милано взяла на вооружение термин, предложенный активисткой Тараной Берк в 2006 году, и написала в своем твиттере: «Если вы тоже подверглись сексуальному домогательству или нападению, напишите “Я тоже” в своем статусе». За этим последовал целый шквал твитов, и зародилось общественное движение. Пусть в настоящее время до полного равноправия и защиты прав женщин во всем мире еще очень далеко, но благодаря объединению людей, протестующих против нарушения этих наиболее фундаментальных прав, власть имущим становится немного труднее преследовать, унижать и подвергать насилию женщин в государственных учреждениях, в компаниях и в учебных заведениях. В ответ на реакцию общества стали меняться законы — например, в Нью-Йорке был принят новый закон о предотвращении сексуальных домогательств.

Прогресс человечества зависит от расширения способности государства реагировать на новые вызовы и сражаться с любым доминированием, старым и новым, но такого расширения не случится, если его не потребует общество и если общество не мобилизуется на защиту прав всех. Это нелегко и не происходит автоматически, но это может произойти и обязательно произойдет.

Аджемоглу, Робинсон. Узкий коридор.