Старинны особняк
5. Лицо
Дом, теперь в котором жил Чимин, скрыт от любопытных глаз, но, несмотря на большое количество пышно убранных комнат и огромный красивый парк, окружающий Герхард, омега чувствовал себя как в заточении — за пределы всего великолепия выходить запрещено либо под надзором мужа. За короткое время, что он прожил здесь, таких возможностей было немного, и все — это светские приёмы, которые граф Ким Намджун не мог не посетить.
На утро омега не проснулся — метался в бреду. Мокрые завитки светлых волос прилипли к мокрому лбу. Когда-то сочные, как спелые ягоды, губы потрескались и поблёкли. Учащённое дыхание молодого господина сбило с толку слугу, и он опрометью помчался к графу.
— Всего-то? — не отрываясь от завтрака, удивился альфа. — Если крепок телом и духом, то выкарабкается, ежели нет, — он молчал, пока хрустел поджаренным тостом, щедро смазанным джемом, — то на нет и суда нет.
— Чего ты хочешь от меня? Я не лекарь! Сделай примочки, дай ему какого-нибудь отвару! В конце концов, кто из нас омега? Ты же должен знать эти ваши, — он покрутил в воздухе рукой, держащей нож, — омежьи штучки. Это твоя обязанность заботиться о своём господине. На худой конец, вызови Генриха Бомелиуса! — граф нетерпеливо махнул рукой: — Всё! Иди уже! Ты там нужнее.
Слуга неуверенно топтался на пороге обеденного зала: очевидно, что о молодом хозяине печётся только он, Дэнни, а не муж или папа, который в это утро так и не спустился к завтраку.
Вернувшись в покои, он увидел, что лицо омеги раскраснелось ещё больше, в воздухе иногда мелькали ладони — Чимин что-то невнятно бормотал. Подойдя ближе, Дэнни услышал ясное: «Тансо». Слабый голос сипел.
— Я не понимаю Вас, мой господин, — слуга нагнулся прислушиваясь.
— Он просит тансозубчатая продольная бамбуковая флейта в корейской народной музыке, — тихо звучит голос за спиной.
Испугавшись, слуга вздрогнул и обернулся — на пороге комнаты стоял Сокджин. Впервые за всё время, что Дэнни знаком с красивым омегой, видит его в таком состоянии: бледный, с опухшими от слёз глазами и дрожащими руками, в одной из которой зажат носовой платок. Он не удосужился даже переодеться — так и стоял в ночной сорочке.
— Мой сын просит тансо, флейту, — подходит к кровати и осторожно усаживается. — В детстве он любил слушать её. На задворках нашего сада стояло на сваях длинное помещение из досок. Ребёнком он часто туда сбегал и там впервые в жизни услышал тансо. На ней играл нобикатегория лично зависимых крестьян в Корее в 1–19 вв. Насэм. Он даже пробовал учить играть Чимина, но, — коротко усмехнулся, — из него вышел только хороший слушатель.
Он замолчал. Папа взял горячую руку сына, поглаживая.
— Как думаешь, он простит меня? — на безвольную кисть Чимина упала крупная слеза. — Ведь я не уберёг его! Это же я виноват! Я! — Сокджин громко всхлипывал, спрятав лицо в ладонях.
— Не корите себя, — Дэнни стоял рядом и смотрел. — Я тоже не уберёг его. И мы прекрасно знаем, что граф всё равно поступил бы по-своему!
— Он не простит меня! Я знаю. Не простит! — шептал омега.
К вечеру жар спал и Чимин даже поговорил со слугой. На мольбы поесть лишь отрицательно качал головой. Когда уже стемнело, в комнату вошёл пожилой омега. Никто и никогда его не видел в этом доме, да и больше не увидит.
После того как папа ушёл к себе, Дэнни вихрем слетел на первый этаж, отыскал лакея и пригрозил, что если тот сию же минуту не приведёт к нему омегу, умеющего играть на флейте (тансо, естественно, он не найдёт в Англии), то он пожалуется самому графу о том, что никто не заботится о молодом хозяине! И не дай бог, если супругу Ким Намджуна станет хуже, то это будет во всём его, лакея, вина! Умеет же манипулировать…
И вот, осторожно отворив дверь, показался уставший, но довольный лакей, за ним вошёл старичок. Он ничего не спросил, лишь мельком глянул на обеспокоенного слугу, что стоял у ног спящего омеги, улыбнулся по-доброму и устроился на стул, предложенный ему.
Мелодия полилась спокойно, ровно.
Чимин зашевелился, ресницы задрожали, и омега повернул лицо.
О чём может рассказать музыка?
О чём-то очень сокровенном. Она гневалась, жаловалась, кралась в душу одинокого создания, отчего становилось тревожно и горько и хотелось плакать. И Чимин плакал: ему было жалко самого себя. И тихая музыка плакала вместе с ним по тому человеку, что лишили самого дорого — отчего дома. Любовь проходит, ненависть забывается, даже боль зарубцовывается, но никогда не угаснет тоска по Родине!
Звуки флейты разбередили воспоминания. На лёгких крыльях они уносили омегу далеко, в детство, где не было страданий, предательства и одиночества. Мелодия сдавливала горло, выжимала слёзы — они вырывались, сметая всё на своём пути. Чимин не сдерживался. Негромкие рыдания опустошали ослабевшее тело, принося с собой пустоту и долгожданный покой. Слёзы тушили в душе омеги пожары, омывали выжженные руины, оставляя пропитанное гарью пепелище.
Но и на пожарище рано или поздно, пробившись сквозь чёрную корку, зеленеют молодые ростки новой жизни. Всему своё время.
Но утро не принесло облегчения: жар снова поднялся. А к обеду пригласили Генриха Бомелиуса — семейного лекаря. Он обработал небольшой шов, осмотрел омегу, чем-то напоил его и заверил всех, что завтра молодой господин будет скакать как козлик, а через недельку-другую — выделывать пируэты на балах и гарцевать на арабских скакунах, что уже заскучали в конюшнях графа. После, плотно отобедав, удалился восвояси.
Под вечер Чимин притих: дыхание выровнялось, краснота и испарина спали. За прошедшие двое суток он впервые перевернулся набок, но осторожные движения всё равно приносили ноющую боль, отчего омега морщился. Слуга за трое суток облегчённо выдохнул и решился на ночь оставить его одного. Поставив у изголовья на прикроватную тумбу свечу, Дэнни отправился вниз, в свою комнатушку.
Чимин спал спокойно, безмятежно: организм брал своё.
Когда послышались тихие шаркающие шаги, омега даже и не понял ничего, лишь сонно нахмурился и улёгся на спину, положив руки на груди и повернувшись лицом к двери. Но стоило удобно устроиться, как снова уловил шорохи. На этот раз он был уверен, что в его покоях кто-то есть. Сердце бешено заколотилось, отчего Чимин испугался ещё больше и стал задыхаться: а вдруг ночной гость услышит стук его сердца и поймёт, что он не спит? Что будет? Что тогда произойдёт? Стараясь не выдать себя, омега дышал неглубоко и размеренно, но воздуха всё равно не хватало. Рот наполнился слюной, и он её не сглатывал, так как лишние движения его выдадут, — из уголка рта по щеке потянулась тоненькая прозрачная ниточка. Сколько Чимин лежал в оцепенении, не помнил, и тишина погрузила его вновь в сон.
В доме все спят. Ни звука. Ни шороха. Только в холле на первом этаже часы отмеряют время.
Чимин опять волнуется. Сквозь сон он чувствует, как кто-то слегка давит на грудь и касается его. Хотя касанием это не назовёшь: омега явно ощущал, как некто вёл руками над его волосами, лицом, и он улавливал исходящую от движений теплоту. Страх сковал тело. Он настолько сильно перепугался, что уже начал шептать молитву:
— Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твоё, да придет…
Кто придёт? Кто будет рядом? Откуда ждать помощи? Разве есть ещё кто-то, кто беспокоится о нём? Чимин сильно зажмурился, сжав края одеяла, и резко распахнул глаза.
Грудь никто не сдавливал. Рядом никто не сидел. Только светлел балдахин над головой. Всё ещё волнуясь, он медленно перевёл взгляд на дверь, — закрыта — а потом осторожно сел и осмотрелся.
В дверном проёме со смежной комнатой чернела человеческая фигура. Она парила над полом, а вокруг — чёрная дымка. Чимин, словно заворожённый, откинул одеяло, болезненно морщась, спустил босые ноги и маленькими шажками пошёл к фигуре. Руки, сжатые в замочек на груди, дрожали. Мозг лихорадочно соображал: зачем приближаюсь? На полпути Чимин остановился.
— Душа-а-а-а, — слышит громкое шипение.
— Моя? — омега обхватил себя за шею, но ответа не последовало: фигура так же парила.
— Подари мне жи-и-и-и-и-и-изнь, — снова протяжное громкое шипение.
Тёмная голова поднялась, и Чимин различил лицо — живое человеческое лицо мужчины. Оно было настолько прекрасным, что омега непроизвольно протянул руку и коснулся, но фигура начала рассеиваться. Он провёл ещё раз рукой, и она прошла сквозь образ. Красивое лицо мужчины перекосилось, поплыло и постепенно исчезло. Омега долго стоял не шевелясь и глядел в никуда. Глаза ничего не выражали: в них нет ни боли, ни ужаса, ни ненависти, ни равнодушия — ничего! Он пуст. Разве ни это ли должно страшить? Наконец Чимин вернулся в кровать и уснул крепким сном.
Дэнни просыпался медленно. В узкое оконце божий свет не пробивался, а значит, что у него ещё есть время, так как молодой господин наверняка даже и глаз не размыкал. Он потянулся, сильно зажурившись, радостно покряхтел, укрываясь с головой. Но вдруг по одеялу кто-то ударил. Глаза слуги округлились, челюсть отвисла. Высунув нос из-под одеяла и обернувшись, он удивлённо захлопал глазами. Перед ним босой и в одной ночной сорочке стоял Чимин. Омега лучезарно улыбался.
— Так вот ты где прячешься от меня! — радостно воскликнул он. — Сколько можно валяться в постели? Вставай!
— Господин?! — Дэнни не понимал, что здесь, в его серой и убогой комнатёнке, делает супруг графа, да и ещё такой бодрый! — А что В-вы здесь делаете? — заикаясь, всё-таки спросил слуга.
— Я выспался и хочу есть! — Чимин обиженно надул губки и сложил руки на груди. — Я тебя ждал-ждал, ждал-ждал! А ты всё не шёл и не шёл! Ну сколько уже можно, Дэнни! — и опять хлопнул ладошкой по одеялу. — Вставай уже!
Слуга расплылся в улыбке и засуетился:
— Идите к себе, — выбирался он из тёплой постели, — пол студёный, а то не дай бог ещё захвораете! А я быстренько оденусь и принесу Вам завтрак.
Чимин, как малое дитя, которому пообещали конфету за примерное поведение, засветился, согласно кивнул и зашагал из комнаты. Слуга, поджав губы, провожал грустным взглядом молодого господина: неуклюжая, как у младенца, только-только научившегося самостоятельно стоять, походка ещё некоторое время будет напоминать о том, что с ним сделали. Не торопясь и немного переваливаясь, Чимин покинул комнату.
В это утро он впервые не позволил Дэнни купать его — слуга просидел за ширмой, горестно и намеренно громко вздыхая.
— Прекрати, Дэнни! — строго говорит Чимин.
— Не вздыхай. Я всего лишь не хочу, чтобы ты видел, что со мной сделал мой муж.
— В том-то и дело, что я всё видел! — воскликнул слуга. — И не раз, — добавляет тише.
Плеск воды прекратился, омега замер:
— Хочешь сказать, что и с предыдущими супругами граф проделывал то же самое?!
— Да, мой господин. Со всеми двумя.
Чимин встал, стащил с ширмы халат и, не вытираясь, завернулся в него и вышел из-за неё. Дэнни вскочил.
— Но зачем? Я не понимаю одного: зачем? Это такая шутка?
Слуга опускает глаза и сжимает губы.
— Молчишь, — горько усмехается Чимин. — Значит, всё знаешь.
— Не злитесь на меня! Прошу Вас, не злитесь! Я не знаю всего, мой господин! — с жаром заговорил слуга. — Мне дали строжайший наказ — молчать! Ежели хоть и обмолвлюсь словом о предыдущих супругах графа, то не сносить мне головы! И Вам несдобровать! — слуга обеими руками схватился за Чимина, по нему заметно, что он боялся.
— Успокойся! — омега в ответ схватил Дэнни за руки. — Я не требую ничего мне рассказывать! Я всего лишь хочу понять: за что он так обошёлся с нами? Не знаю уж, чем разгневали предыдущие супруги моего мужа, но за себя я уверен! Ничем не опорочил честь и достоинство своего мужа! Но со мной, — Чимин запнулся, — но со мной обошлись как с животным! И считаю, что имею право знать за что! И поверь мне, Дэнни, узнаю! — отпустил руки слуги и направился в комнату. — А теперь давай одеваться и завтракать. И я хочу прогуляться по парку.
Наспех позавтракав и тепло одевшись, омега вместе со слугой впервые отправился на прогулку по парку Герхарда. В холле первого этажа Чимин столкнулся с мужем. Граф поинтересовался самочувствием супруга. Просил спускаться в обеденный зал трапезничать, но омега отказался, настаивая на том, что ещё не оправился от операции, — больно сидеть на жёстких стульях — а прогулки ускорят восстановление, и молодое тело окрепнет. Альфа отступил, не давил.
Осень в Англии многоликая: сентябрь юный, тихий, солнечный, но уже уставший; октябрь — изысканная величавая дама с разноцветными шляпками, — жёлтыми, красными, коричневыми — иногда романтичная, но больше печальная; ноябрь… А ноябрь — это дряхлый старик, которому только и остаётся плакать промозглыми дождями. Ноябрь — это похороны природы. Он врывается северными холодными ветрами, оголяющими деревья, приносит поздние сумрачные рассветы и навевает тоску по ушедшей буйной жизни.
Вот и сегодня день начался изморосью. Выйдя на крыльцо, омега подставил лицо мелким каплям, позволяя им себя целовать, и вдохнул полной грудью. Чимин улыбался. Слуга же причитал, переживая за молодого господина: только первый день на ногах, а уже затеял прогулки, да ещё в гадкую погоду!
— Не скрипи как старая несмазанная телега, — засмеялся Чимин.
Слуга на это удивлённо распахнул глаза и открыл рот, желая что-то сказать в ответ, но передумал, потом обиженно нахмурился, плотнее запахнул грубошёрстное пальто и зашагал молча. Они прошлись по дорожкам, разбивающим парк на равные квадраты, обошли Герхард и оказались перед садом, к которому вела выложенная булыжником дорожка. Поднимаясь на пригорок, она сменилась невысокими, но очень широкими ступенями. Омеги остановились перед полуразрушенной аркой, оплетённой полузасохшей глицинией. Дэнни придержал Чимина, отрицательно качая головой, давая понять, что туда не желательно ходить, но его проигнорировали. Пройдя арку, Чимин оказался в заросшем саду, за которым давно никто не ухаживал. Но почему? Богатое поместье с огромными прилегающими землями, с обустроенным по последней моде парком и вдруг с заброшенным садом. По телу прошла неприятная дрожь. Омега почувствовал себя неуютно и решил всё-таки послушать совета слуги. Бросив на прощанье взгляд, увидел торчащие из густого тумана увядшие кусты мальвы и шиповника. Да, за садом точно никто не ухаживал.
Прогулка утомила ещё не окрепшее тело молодого супруга, но оживило душу.
— Дэнни, не ворчи, завтра мы снова пойдём гулять, — Чимин готовился к послеобеденному сну, — и послезавтра тоже.
Так и проходили дни: в трапезах в постели, в многочасовых прогулках по парку и беседах с Дэнни. Иногда заглядывал Сокджин, и сын с папой говорил обо всём и в то же время ни о чём, о пустом. Тот день никто не решался упоминать, словно ничего и не было.
В заброшенный сад Чимин больше не ходил.
— Достаточно, — этот разговор состоялся спустя две недели. — Ты здоров, Чимин. А ещё ты мой супруг. И я тебе напоминаю об этом, если вдруг запамятовал.
Омега готовился ко сну, уже улёгся в кровать.
— Помнишь, говорил про кузена? — альфа сидел на краю кровати и нежно гладил кисть супруга. Чимин кивнул. — Так вот, если ты помнишь, то он пробудет у нас, а пробудет долго.
— Как долго? — расстроенно спросил омега.
— Очень долго, — нахмурился Намджун. — Я не могу его выгнать, так что хватит нас всех избегать. С завтрашнего дня ты спускаешься в обеденный зал, иначе слуги невесть что разнесут по всему графству о нас. А нам этого не надо, — он наклонился, заглядывая в глаза супруга. — Так ведь?
— Да, — еле слышно ответил Чимин, опустив голову.
— Вот и хорошо, — граф привстал, поцеловал супруга в лоб и, пожелав доброй ночи, оставил его одного.
С утра Чимин засыпал расспросами о кузене слугу. Дэнни рассказал, что кузен графа — высокий и стройный альфа. Омеги всего графства Де́рбишир мечтают, как минимум, оказаться в его постели и, как максимум, стать ему супругом, но Чон Чонгук холоден и скуп на эмоции. Он прекрасно понимает, что очень красив и пользуется этим: омег меняет как перчатки — каждую неделю. Целый день альфа отсутствует по своим делам, поэтому в доме его можно увидеть только по вечерам, с наступлением темноты, и поэтому с графом и его семьёй он будет только ужинать. Мужчина нелюдим, не навязывает своё общество и в основном время проводит либо в своих покоях, либо в библиотеке.
В голове Чимина сложился образ холодного гордеца, который переспал со всеми омегами графства.
«От таких лучше держаться подальше. Хотя, если верить словам Дэнни, с этим проблем не возникнет: альфа любит одиночество. Наверно, поэтому-то он и узнал о его присутствии в доме только спустя две недели».
Чимин думал о предстоящей встрече: не хотел ударить в грязь лицом. Он позаботился заблаговременно о своём наряде на вечер, прогулялся по парку для бодрости духа. Сегодня прогулка выдалась поздней. Омега в одиночестве бродил привычным маршрутом. Уже смеркалось, когда прошёл мимо полуразрушенной арки, возвращаясь домой. Он всё прокручивал и прокручивал в голове предстоящее знакомство. Обогнул дом и поднялся по ступеням.
Никто не видел, как из тумана вырисовалась фигура альфы. Проводив взглядом прошедшего мимо садовой арки омегу, он тоже направился в дом, но другим путём.
Искупавшись, Чимин принялся собираться к ужину.
— Вы сегодня даже лавандовым мылом натёрлись! — радостно крутился вокруг своего хозяина слуга, облачая его в одежды: чёрные прямые брюки с золотистой пуговицей, шёлковая кремовая блуза с многослойным накладным воротником с оборками и рюшами, а завершал наряд прямой чёрный бархатный камзол, тоже с золотистыми пуговицами. Денни уложил мягкими волнами светлые волосы Чимина. А вот от украшений супруг графа отказался наотрез, посчитав это уже лишним.
За сыном зашёл папа, который всё время щебетал о том, что непривычно, ведь теперь они ужинать будут не втроём, как раньше, а вчетвером. Сокджин озвучивал свои догадки по поводу того, какой же на самом деле кузен: правда ли он так красив, как о нём говорят? Папе Чимина было любопытно узнать, чем же таким важным занимается альфа, что даже по утрам с ними не завтракает и отсутствует целыми днями в Де́рбишире. Он донимал расспросами Дэнни, на что слуга отвечал односложно, но вежливо, а вскоре и вовсе сбежал. Наконец омеги отправились в обеденный зал.
Часы в холле отбивали восемь вечера, когда Чимин вместе с папой спускался по лестнице. Из раскрытых дверей доносились тихие голоса мужчин. Они не видели, когда омеги вошли в зал. Стол накрыт, но альфы не садились — ждали омег. Чимин сразу посмотрел на незнакомца. Действительно, высокий, стройный, с широкими плечами и узкими бёдрами, каким и полагается быть альфе. Чимин сглотнул. Незнакомец стоял вполоборота к вошедшим. Он хмурился, с чем-то не соглашался, вполголоса спорил. Его чёрные волосы до плеч ещё влажные, не высохли после вечернего купания. Он маленькими глотками отпивал виски. Намджун с кузеном, возможно, давно здесь, так как стаканы обоих альф почти пусты.
Первым омег увидел граф. Он обернулся и, улыбаясь и радостно приветствуя, пошёл к ним навстречу. Намджун сначала поцеловал протянутую ручку Сокджина, а потом порозовевшую от лёгкого волнения щеку супруга.
— Дорогой, — громко начал граф и, взяв за руку Чимина, повёл к мужчине, что стоял в стороне и наблюдал, — позволь представить тебе моего кузена Чон Чонгука.
Услышав своё имя, альфа полностью повернулся:
— Добрый вечер, наконец-то мы с Вами встретились, — и поклонился, не сводя глаз с омеги.
Чимин застыл. Побледнел. Омега стеклянными глазами смотрел на знакомое лицо. Лицо, обрамлённое чёрной дымкой, что видел ночью в своей комнате пару недель назад. Лицо, что просило подарить ему жизнь.
Глаза омеги закатились, и, обмякая на чьих-то сильных руках, он погрузился в темноту.
Назад | Содержание | Вперёд