Ветеран
Каждый ученик чувствовал — сегодня особенный день. В кабинетах было так душно, что окна пришлось отворить настежь, и батальоны солнечных лучей прорвались в стены родной школы. Это был час, когда любовь к Родине в детях достигала своего пика. Мальчики и девочки сидели в парадной форме, и на груди каждого, чуть подрагивая от сквозняка, колыхалась Георгиевская ленточка.
Дети трудились над сочинением на тему “Боевая слава моих предков”. Старательно выводя буквы, они описывали, как их прадеды и пробабки сражались с проклятой фашистской гадиной. Как вытерпели все издевательства, которым подвергли их немцы, и выстояли, не дали себя сломить.
Какая гордость брала юных третьеклашек в такие минуты! Каждый ощущал внутреннее родство с ветеранами войны, каждый представлял себя на месте юных партизан: вот мы выбираемся на разведку с Лёней Голиковым, вот выхватываем пистолет у немца вместе с Зиной Портновой и что есть мочи жмём на спусковой крючок, вот мы терпим чудовищные пытки вместе с Зоей Космодемьянской, даже под страхом смерти не способные предать свою страну.
Но внезапный звонок остановил полёт фантазии юных школьников. Все сразу закопошились, начали собирать принадлежности.
— Так, молодцы, сдаём, сдаём тетради, — ласково обращалась к классу миловидная учительница. — А ты, Ванюша, подойди ко мне.
Ваня осторожно поправил очки и поспешил подойти. Когда все вышли на перемену, учительница заговорщически заулыбалась, прикрыв дверь.
— Тебе, Ваня, как самому успевающему мальчику в классе, поручено вместе с остальными ребятами сделать великое и очень ответственное дело — поздравлять приписанного к нашей школе ветерана, Иннокентия Павловича.
Глаза Вани засияли, отчего учительница слегка улыбнулась.
— Да, эта честь выпала тебе, только смотри, не зазнавайся! Пойдёшь завтра вместе с ещё двумя ребятами из старших классов, и один из них тебе очень хорошо знаком. Это твой брат Миша. Смотрите, не подведите свою школу!
Когда уроки закончились, Ваня пулей помчался домой. Ветеран, настоящий ветеран! Как долго мечтал он об этом, как трудился ради хороших оценок, и вот, наконец, ему выпало такое серьёзное дело — поздравить ветерана с, пожалуй, самым главным праздником нашей страны — Днём великой Победы!
На следующее утро, рано встав, наспех позавтракав и прихватив коробку конфет, братья Иван и Михаил Самохины двинулись в путь. Несмотря на наступление солнечного мая, воздух на улицах был ещё довольно прохладным. Крылатый ветер мягко ласкал газоны парков, кроны деревьев приветливо шелестели вновь обретённой листвой, а от окон старинных каменных домов то и дело отражались яркие блики. Между домами колыхались баннеры с поздравлениями, которые у каждого русского человека вызывали гордость за свою страну.
Май уже давно ассоциировался у ребят со знамениями Победы — красный флаг над Рейхстагом, Бессмертный Полк, и, самое главное, внушительный парад с демонстрацией военной техники, как напоминание о том, что на нашу страну лучше не нападать, а то мы дадим такой отпор, что мало не покажется.
На нужной улице, с пышным букетом цветов и двумя аккуратными светлыми косичками, их уже ждала Наташа — ученица 8а класса, которая также была удостоена быть причастной к поздравлению ветерана Великой Отечественной Войны.
Наташа радостно поприветствовала братьев, но вдруг с ужасом уставилась на Мишину грудь, едва не выронив букета.
— Миша… Господи… Позор! Позор какой! — зашептала она, отведя его в сторону за тень дома. — Ты чем думал, когда собирался? А если кто увидит?!
— Да я… Торопился. — замялся Михаил, почесав затылок.
— Торопился он! — распалялась девушка. — И ты вот так, в таком виде, собирался идти поздравлять ветерана! Ве-те-ра-на! — повторила Наташа по слогам, назидательно подняв указательный палец. — Вот так, без ленточки? Хорошо, что я всегда запасные ношу, иди сюда, ты моё горе, — Наташа притянула Мишу за пиджак, ловко наколов булавкой завязанную бантиком чёрно-оранжевую ленту.
— Фу-ух, — выдохнула она, — теперь порядок. Вот брат-то твой, младше тебя, и то ветеранов больше уважает. Победой нашей больше тебя гордится и понимает, что к чему.
Ваня смущённо улыбнулся, но брат косо на него посмотрел, после чего улыбаться сразу расхотелось.
Дом нашли быстро. Улица была тихая, неоживлённая, но всё равно, то тут, то там проплывала редкая машина с тематической наклейкой. Подойдя к двери, школьники позвонили в домофон, и приятный женский голос ласково пригласил их. Это, как позже выяснилось, была Любовь Иннокентиевна, дочка ветерана.
— Запомните, ветерана зовут Иннокентий Павлович, — шепнула Наташа уже в подъезде под стремительные скачки по ступеням.
— Ой, хорошие, ой, любимые мои, заходите, заходите! — восклицала пожилая женщина лет семидесяти. — Проходите, дорогие, ой, в вазу надо поставить, ой, а конфеты-то какие дорогущие! Ну, заходите, он там, в комнате лежит, ходить-то тяжело уже.
Неловко разувшись и переступая по коридору, ребята зашли в крохотную комнату. На порванном местами линолеуме маслянились пятна, краска на трёх стенах сильно облупилась, а четвёртую бережно прикрывал ковёр, на который были повешены разные вещи: военная фляга, фотографии с войны, засаленный кисет. Иннокентий Павлович лежал на старой железной кровати. Увидев поздравляющих его ребят, он добродушно улыбнулся своим морщинистым лицом, поднял чуть трясущуюся жилистую руку, и еле слышно поблагодарил. Было видно, что это стоило ему больших усилий.
Ребята стояли, не веря своим глазам. Гордость наполняла их груди чем-то торжественным, светлым, солнечным. Вот он, человек, благодаря которому они сейчас живут в чистом и светлом мире. Мыть может, если бы не Иннокентий Павлович, их бы и вовсе не было. Фашистский режим не щадил никого.
Спустя некоторое время Любовь Иннокентиевна принесла чай. Ребятам не терпелось услышать захватывающих рассказов про войну, и Иннокентий Павлович, опершись на ручку кровати и трость, осторожно принял сидяче-сгорбленное положение и начал рассказывать. Рассказывал разное, что помнил. Поведал ребятам историю о том, как дырявая нынче фляга, висящая у него над головой, 80 лет назад спасла ему жизнь, защитив его от пули. Многие его сослуживцы заливали туда сто грамм фронтовых, а он был человеком непьющим. А если б пил, то при попадании пули во флягу жидкость воспламенилась, и его уже не осталось бы в живых.
Подивившись этой удивительной истории, ребята начали рассматривать ковёр и спрашивать и про другие вещи, в особенности про кисет. Иннокентий Павлович с удовольствием принялся рассказывать, однако чем дольше он говорил, тем больше мысль его растекалась, плавно переходя на другие истории, так и не доходившие до конца. Тогда, наконец, Миша решился прервать его и спросил: “А кисет?”. Тогда старик резко смолк, будто вспомнил что, а затем добродушно улыбнулся и вымолвил:
— С кисетом было трудненько, молодой человек…
Миша не решился расспрашивать дальше. Он восторженно смотрел на человека, который три четверти века назад сделал всё возможное, чтобы покончить с фашизмом, убивал немцев, освобождая не только наши, но и чужие города от гнёта Гитлера. Сам Михаил планировал поступать в лётное, на военную авиацию, чтобы защитить своих родителей, свою семью, свою Родину в случае войны. Наташа мечтала стать военным доктором, чтобы лечить солдат прямо на передовой. Ваня, мальчик намного младше их, мыслил дальше. Он понимал изначально, что не сможет быть солдатом по состоянию здоровья, но сможет помочь своей стране другим — вырастет и изобретёт новые модели наземной техники, снабдив армию своей страны первоклассным вооружением.
— А что было тяжелее всего во время войны? — спросил Миша, когда все уже отвлеклись от беседы.
Иннокентий Павлович задумался, отставил кружку. Немного помолчав, он ответил:
— Тяжелее всего, милок, было людей убивать.
— Людей, да разве же это люди? Это фашисты! — удивился Миша. — Мочить этих сволочей только так!
— И правда, — недоумевала Наташа, помогающая убирать посуду, — как можно назвать людьми тех, кто поддержал режим Гитлера? Кто вторгся на землю ни в чём не повинных людей! Кто оружием навязывал свою идеологию другим людям. В фашистах не осталось ни капли человечности.
Ветеран нахмурился. Сжал ладонь, пригласил школьников снова присесть. Те послушались, внимательно смотря на него, и тогда он продолжил говорить своим размеренным голосом:
— Дети… Я хочу, чтобы наш с вами разговор остался в вашей памяти навсегда. В чём, как вы считаете, главный урок для всего мира, который нам принесла вторая Мировая война?
— Что Родину надо защищать, — уверенно проговорил Ваня. — Не дать врагу сломить нас, стоять до последнего.
— Защищать родной край! — подтвердила Наташа.
— Уничтожить врага, даже если придётся погибнуть! — воспылал Миша, встав от распирающей его грудную клетку гордости — Я и сейчас, если потребуется, буду их мочить, всю эту западную и американскую шваль! Они прогнулись под фашизм, предпочли позор капитуляции! Бить и давить их, бить и давить!
— Да, Европа за эти годы так ничему и не научилась, — покачала головой Наташа, — потакают этим пиндосам. Дашь слабинку — потеряем всю страну.
— Сядь, — поморщился Иннокентий Павлович. — Разве этому вас учат в школе? Главное, что вы должны понять и запомнить на всю жизнь, так это то, что война — это самое ужасное, самое зверское, самое беспощадное время. И первое, о чём должны вы подумать, так не о том, как убить, а о том, как этого убийства избежать, как прийти к миру, понимаете?
— И немцы. Кто они, ежели не люди-то? Самые что ни на есть настоящие запутанные, сбитые с толку люди. В то времечко было очень сложно противостоять режиму, как им, так и нам, — Иннокентий Павлович говорил всё громче, почёсывая свою голову с редкими седыми волосами. — Я прошёл от Сталинграда до самого Берлина, и могу сказать только одно. Никому из вас не пожелал бы оказаться на войне.
Ребята начали собираться, ещё раз поздравив Ветерана с Днём Победы. Любовь Иннокентиевна любезно с ними попрощалась, и дала в дорогу свежих мытых яблок.
— Миш, а Миш? — спрашивал Ваня, когда школьники уже возвращались домой. — Чего это он? Немцев да американцев защищал?
— Да нет, нет, что ты. Просто человек уже очень пожилой, чего в мире творится, не знает, — говорил он, откусывая смачный кусок от зелёного фрукта. — Ты ж видел, у них даже телевизора в доме нет. Откуда им знать, что весь Запад опять настроен против нас?
Ваня грустно кивнул, быстро топая по дороге.
Через довольно небольшое время телефон в доме ветерана зазвонил. Подняла Люба.
— Здравствуйте. Да. Хочу слышать. Будьте добры. Нет, не может. Мне всё равно. Дайте его мне, — то и дело доносилось из трубки.
— Пап, проснись. Тут тебя это. Учительница ихняя.
— Алло, да? — добродушно ответил Иннокентий Павлович, едва отойдя от дрёмы.
— Здравствуйте. У вас сегодня были дети нашей школы.
— Да, да, были! — обрадовался ветеран. — И мы с ними очень…
— Что это вы им такого наговорили? Про добрых немцев, про то, что не надо воевать?
— При всём моём уважении, не стыдно вам? Не стыдно? Не знаете, что в мире творится, так лучше молчите! Детям не ровен час на фронт мобилизоваться, а вы им что? Слушайте, — тон её смягчился, — я не хочу лишней возни, и зла вам не желаю. Но то, что вы им наплели, это как минимум неуважение к Победе! Просто скажите им, что вы ошибались, я даже сама их к вам приведу… Алло, вы слышите? Отрекитесь от своих слов, иначе…
Но Иннокентий Павлович уже давно её не слушал, а сидел и смотрел в одну точку. Когда он услышал доносящиеся откуда-то короткие гудки, то пришёл в себя и повесил трубку.
Через четверть часа ему позвонили снова.
— Алло? — рассеянно пробормотал старик.
— Иннокентий Павлович, здравствуйте, — послышался строгий мужской голос.
— Я представляю ассоциацию ветеранов боевых действий внутренних войск России. Что же вы это такое говорите детям, цветам нашей жизни, а, Иннокентий Павлович?
— Что говорите, я вас спрашиваю? Вам что, не хватает чего-то? Пенсию увеличить? Я договорюсь, надбавим. Только детишек-то вы в заблуждение ввели, надо бы нам с ними ещё одну воспитательную беду провести, в вашем присутствии.
— Ежели теперь у нас ставится под сомнение, что война — это плохо, и что нужно мир творить, тогда пенсия от такой страны мне не нужна, — твёрдо проговорил Иннокентий Павлович, сжав своей жилистой рукой простынь.
Пару секунд на том конце провода повисло молчание.
— Да вы… Что ж вы… Вы же ветеран! Стремление к миру — это, конечно, хорошо, но не когда война на носу! А когда война на носу, детей к другому нужно готовить, к патриотическому! А они ведь расскажут, что им ветеран сказал, что и немцы у него хорошие, узники режима, и Америка не тянула с помощью до последнего, чтобы обогатиться за счёт нас. А потом что? Начнут сравнить Сталина с диктатором фашистской Германии и очернять великое имя выигравшего войну вождя? Говорить, что разницы между ними никакой не было? Зачем вы так искажаете историю, Иннокентий Павлович? Ведь сами же ветеран, сами воевали…
— Воевал. И поболе вашего знаю, поболе.
— Значит так, гнида. Ты или раскаиваешься и говоришь детям, что был не в себе, или у тебя будут серьёзные проблемы. Мы таким дряхлым и упрямым, как ты, хребты не раз ломали. С Победой!
Зазвучали короткие гудки. Иннокентий Павлович выронил трубку из рук.
В ту ночь он вновь закурил папиросу — впервые с окончания войны. Осторожно приоткрыл стержнем от швабры форточку, чтобы дым не скапливался, включил
настольную лампу и достал мятый целлофановый пакетик с пожелтевшими бумажками — фронтовыми письмами. Бережно развернул одно из них.
Здравствуй, дорогая моя Машенька!
Много писать не могу, т.к. рассиживаться нам здесь некогда. У нас всего хватает, масло, иногда старшина приносит даже печенье. Очень тебя люблю. Береги себя и будущего ребёночка. Почаще пиши! Передаю большой привет.
Получил твоё письмо — оно одно только радует меня в последнее время. Мы всё отступаем, аж больно людям в глаза смотреть. Немцы вовсе не такие, как их рисовал Молотов в ежедневной сводке. Жестокостью не выделяются, детей живьём не едят. Кто-то говорил, даже конфетами угощали ребятню. Не взяли, конечно. Сдаётся мне, человеческая жестокость идёт не от Германии, и даже не от фашизма вовсе, от самих людей она идёт. И ненавидят нас тихой злостью не только за отступление. Наш батальон ведёт себя ужасно по отношению к местным, одним девкам чего достаётся. В землянках холодно, вот они по избам и ходят погреться. Но полно об этом, ты кушай побольше, тебе нужно сейчас. Зайди к Самохину в общепит №2, он был у меня в долгу в 30-е, и тебе не откажет. Вот и отбой. Целую горячо и крепко.
Не передать всей той радости, какую чувствую. Доченька, милая, крепкая и здоровая! Чего же мне ещё желать? Победы, конечно, но Люба, моя недавно родившаяся доченька, вот то, что греет меня в холодные ночи и кормит, когда голодуха. Люба… Я рад, что ты выбрала такое имя. Знай и помни, за кого я воюю. За тебя, за Любочку, за мир, в котором мы вместе будем жить. Пиши мне обо всём, что у вас происходит. Болею о вас всем сердцем. У нас морозы, тяжко. Целую тебя и Любу.
Ветеран курил и читал, перебирая письма, одной рукой, а второй придерживая большие очки с резинкой между дужек, аккуратно складывая прочитанные письма обратно в конверт. Заснул старик лишь к рассвету, в своём трещащем по швам кресле, а под утро его уже ждала повестка.
Суд состоялся совсем скоро. Обвинителем предстал Иван Романович Бондаревский, представитель ассоциации ветеранов России. У Иннокентия Павловича с Любовью Иннокентиевной не хватило средств на защиту, поэтому ему предоставили государственного адвоката. Людей собралось много. Случай ярко осветили в газете, да так, что люди подивились: неужто ветеран ВОВ мог говорить такие ужасающие вещи школьникам? Никто не мог поверить до конца в такое непростительное дерзновение.
Поэтому, когда Любовь Иннокентиевна повела своего отца в мундире и при всех военных медалях и орденах под руку на скамью подсудимых, она встретила множество неодобрительных взглядов.
— Не переживай, всё обязательно обойдётся, — шепнула она ему, крепко сжав руку. — И не такое выносили.
Спустя некоторое время в зал заседания вошёл судья, совсем молодой и короткостриженный, лет тридцати. Рядом с ним сидел старенький секретарь с материалами дела, надёжно заархивированными в WinRAR. Судья зачитал права обвиняемому, и начал спокойным поставленным за долгие годы образования голосом:
— Обрубин Иннокентий Павлович обвиняется по статье УК №148.8 по статье «Оскорбление ветеранов военных действий и памяти Победы»…
Статью эту ввели около года назад, после того как в Роскомнадзор поступила жалоба на группу в социальной сети «Вконтакте» под названием «Аниме лучше ветеранов», где, по мнению обвинителя, содержались недопустимые материалы, порочащие честь и достоинство ветеранов Великой Победы. Подобное кощунство не могло остаться незамеченным.
Так или иначе, судебный процесс начался. Адвокат парировал обвинителю, что слова пожилого человека можно трактовать очень по-разному. Начался допрос свидетелей. После этого момента Иннокентий Павлович уже плохо понимал происходящее. Что-то сильно и неумолимо стучало в висках, он то и дело хватался за лоб, тяжело дышал, бормотал что-то и испуганно стрелял глазами в зал.
— Да, так и сказал, «Советскому человеку было так же трудно сопротивляться режиму, как и немцу в фашистской Германии», — отчеканила без запинки Наташа.
— То есть, Иннокентий Павлович сравнивал советский режим с режимом Гитлера? — уточнил обвинитель.
Зал горячо и изумлённо зашептался.
Следующим был вызван Михаил. Он в красках расписал, как ветеран призывал их не идти на войну, не защищать Родину, а также говорил о преувеличении угрозы со стороны Западных стран.
— О-о-о, а это уже подрыв национальной безопасности, уважаемый. Вопросов больше нет, — проговорил Бондаревский, сверкнув кругленькими очками. Судья нахмурился. Зал заговорил громче.
Ванюша, брат Михаила, показания давать отказался, хотя на суде присутствовал. Его привела учительница.
— Мальчик до сих пор не может оправиться, — тыкала она пальцем в Ваню. — Бедняга хотел лишь услышать о славных подвигах Красной армии, а попал под влияние врага народа. Да-да, вы не ослышались, таких людей нужно непременно называть врагами народа! — истерично верещала учительница начальных классов тонким голосом, обкусывая накрашенные губы.
— Я призываю вас не переходить на обвинения, а говорить только то, что вы видели. Не забывайте, что перед вами всё-таки ветеран! — вставил своё веское слово адвокат обвиняемого, чуть побледнев.
— Да какой же он ветеран, если не чтит память Победы? Если не признаёт цены той крови, которая была пролита за нашу независимость от проклятого Запада?! Знаете, Ваша Честь, я бы ещё проверила, настоящий ли это ветеран! Может, он вообще у немца хуй сосал, а медали эти на рынке купил!
Люди одобрительно заулюлюкали.
— Тишина в зале суда! — резко пробасил судья, выпрямившись. — Следующий свидетель.
К большому удивлению всех собравшихся, следующим свидетелем выступила Любовь Иннокентиевна.
— Знаете, Ваша Честь, он ведь всегда был не лучшим отцом… Внимания на меня обращал редко, выпивал… Но я ладно, я думала, так у всех. Но вот слушаю я сейчас свидетелей, слушаю, и понимаю, сколько ж лет я не замечала перед собой всех тех ужасов, о которых вы говорите! А ещё… Я вспомнила… Он… однажды он… — старушка всхлипывала, и была готова вот-вот расплакаться. Бондаревский заботливо подал платок дочери обвиняемого. Кто-то принёс стакан воды.
— Как-то раз во время одной из годовщин Победы он сказал… Сказал… Сказал «Если бы мы проиграли войну, пили бы щас баварское пиво!» Вот, как он сказал!
Зал суда оцепенел от ужаса. Любовь Иннокентиевна расплакалась.
— Ублюдина, пидор ты лысый, ты ж мне всю жизнь испоганил, выблядок ты этакаий! Ты мне не отец, не отец, слышишь? Гандон вшивый, гнида, убью, убьююю! — набросилась она в истерике на ветерана. Охрана еле удержала её.
Был объявлен десятиминутный перерыв. Иннокентий Павлович сидел в такой же позе, не пошелохнулся.
После перерыва первым заговорил адвокат, который подготовил длинную и пламенную речь.
— Прежде всего, хочу сказать, что я стою на перепутье между карьерой и чистой совестью. Но я уже знаю, что выберу. В первую очередь, я хочу извиниться перед вами. Перед всеми вами. Когда я брался за это дело, я не думал, что мне придётся защищать такого подлеца. Если бы я знал, какие мерзкие поступки он совершал в течение своей жизни, особенно по отношению к своей дочери, то я бы никогда не встал бы на его защиту. Этот человек — позор ветеранов, позор всего русского народа. Позор нас с вами. Каждый из нас должен любить Россию превыше всего. И больше делом, чем на словах! А как же я могу любить Россию, нашу с вами Родину, делом, если защищаю мерзавцев, порочащих честь истории? В связи с этим, — он повернулся к судье, — я прошу вас, Ваша Честь, отстранить меня от этого дела.
— Вы понимаете, что это крест на вашей карьере? — поинтересовался судья.
— Я понимаю. Но прежде всего я думаю о Родине, и только потом уже о себе. Как я смогу спать спокойно, если буду помнить, что пытался оправдать этого урода, который и защиты-то не заслуживает! Он — наш враг. А враги Родины — это наши персональные враги, и мы просто обязаны ненавидеть их. Ненавидеть их всем сердцем!
«Всем сердцем!» — подхватили клич несколько человек.
— Опомнитесь! Вы в зале суда! — закричала на него Наша Честь, подскочив со своего стула. — Люди, да что с вами такое? Этот человек в первую очередь гражданин, какие бы злодеяния он не совершал, поэтому я призываю вас к порядку. К порядку!
— Конечно-конечно, Ваша Честь! Для тебя, штафирки прозападной, юридические закорючки и лазейки, может быть, и важнее, но мной закон — нравственный. И он выше всего этого. И он не позволяет мне здесь больше оставаться.
Адвокат вышел прочь, сорвав гром аплодисментов.
Суд удалился для принятия решения.
Наконец, судья вышел, чтобы огласить приговор. Все сидящие в зале суда люди замерли в ожидании.
— История, — начал он издалека, — это очень важная составляющая нашей культуры. Однако, в то же время, она очень неоднозначна, и может трактоваться по-разному. Но вещи, которые противоречат прямым фактам, не могут сойти за неточность. Я, как судья, за свой недолгий опыт, осознал одно. Русский гражданин должен требовать себе не прав и свобод, а лишь обязанностей, обязанностей, и ещё раз обязанностей. Только тогда наша Родина обретёт долгожданную справедливость. Историческая роль старшего поколения, так уж сложилось, научать младшее. Справился ли с этой обязанностью обвиняемый? Вопрос остаётся открытым. В ходе этого дела я переосмыслил многое. Но то, что мы точно можем сказать, так это то, что этот человек никакой не ветеран. Вы скажете мне, что он прошёл всю войну, а я вам отвечу так: если он, пройдя всю войну, не научился уважать и любить Родину как следует, если даже война не сделала его патриотом, то насколько же русофобское его нутро? Посмотрите на него. Посмотрите и задумайтесь. Представляете, сколько ненависти к России копошится в его старческом мозгу? Если этот человек не гордится своей Родиной, за которую отдали жизни миллионы его соотечественников?! Я не имею права говорить это по конституции, не имею. Но если конституция сковывает патриотические порывы моего сердца, нужна ли мне такая
конституция? Нужны ли мне права и свободы, этот вражеский атрибут, который, как вредоносный сигнал, глушит нашу природную, русскую мощь? Мой вердикт таков. Самосуд. Я призываю вас сделать с этим человеком то, что вы сами считаете нужным! Так не постыдимся же своих патриотических чувств. Враг должен быть уничтожен. Этот немецкий шпион, когда-то по ошибке укрывшийся в Красной армии, должен быть наказан! Сделайте это! Сейчас же! Сделайте это!
Полиция вывела ветерана в центр зала. Толпа взревела. Первым подбежал третьеклассник Ваня. Вытирая слёзы, он со всей силы ударил Иннокентия Павловича ногой в пах. После него ринулись и все остальные. Сотрудники полиции сломали в худощавом теле пару рёбер. В это время он ещё сопротивлялся, стараясь сгруппироваться, но полиция расцепила его руки, вытянув их так, то он запищал от боли. Бондаревский бережно сложил в футляр свои очки, и с криком «За Родину! За ветеранов!» вмазал своим толстым кулаком сзади ему по печени. Ревущая бабка расцарапала своему отцу всё лицо, выдавив и без того ослепшие глаза. Парадный мундир постепенно покрывался кровью. Миша с Наташей пару раз смачно плюнули Иннокентию Павловичу в лицо и забили его ударами в живот. Тут уже подскочил судья и с размаху ударил старика судебным молотком по черепушке. Иннокентий Павлович повалился на пол. Затем все ринулись запинывать его ногами, но тело ветерана было уже безжизненно. Спустя несколько минут люди начали уставать и садились присесть, отдышаться. Волосы многих женщин были растрёпаны. У кого-то оторвались пуговицы.
Когда все уже лежали без сил, общую тишину вдруг нарушили странные звуки, разносящиеся эхом по всему сумрачному небосводу.
— Салют! — радостно закричал кто-то из толпы, выбегая на улицу. — Праздничный салют!
Уставшие, с порванными и запачканными кровью рубашками и прочей одеждой, все поплелись за ним следом. Стоя на крыльце, запыхавшиеся люди наслаждались разноцветным зрелищем в честь великого праздника, объединяющего всю страну. Как прекрасен этот акт единения всего русского народа! Нигде не встретишь такого восхитительного сплочения сердец, такого высокого общественного чувства, при котором сотни тысяч россиян любуются праздничным салютом из разных концов города.
Ну, а я под шумок подошёл к размозженному телу и отцепил пару медалей. Будет, что внукам показать.