Непокоренный стих
В те же дни были образованы республиканские юбилейные комиссии в Баку и Ташкенте и союзная – в Ленинграде, где жили и работали крупнейшие российские востоковеды, где исследования в этой сфере были сосредоточены в Университете, академических НИИ – востоковедения и народов Азии, в Эрмитаже, Публичной библиотеке. В этом старейшем книгохранилище по сей день находится рукопись «Первого дивана» Алишера Навои, переписанная при его жизни (в 1465 – 1466 годах) известным гератским каллиграфом Султаном Али Машхади. А попала она сюда в числе других шедевров из фондов Тегеранской библиотеки в 1829 году в счет своеобразной компенсации за варварское убийство замечательного русского писателя и дипломата А.С. Грибоедова по распоряжению иранского шаха…
Вспомнить о событиях шестидесятилетней давности уместно, тем более что автору этих строк посчастливилось несколько раз встречаться с участниками тех памятных заседаний в окруженном врагами Питере. К сожалению, иных уж нет, а те далече. Зато остались блокноты, фотографии с автографами и копия рекомендательного письма ташкентского профессора-навоиведа Хамида Сулейманова с просьбой к ленинградским коллегам помочь узбекскому журналисту записать воспоминания.
…Набережная канала Грибоедова, 9. На пятом этаже нажимаю кнопку квартиры №100. Дверь мне открывает хозяин – Всеволод Александрович Рождественский. Мы проходим в кабинет. Он докуривает папиросу и тут же достает новую пачку «Беломора»: интервью будет длинным.
Шел четвертый месяц блокады. Фашисты бомбили город и обстреливали из мощных орудий. Питер, ощетинившись дулами зениток и противотанковыми ежами, продолжал работать и сражаться.
Всеволод Александрович только что вернулся в редакцию с передовой. Сдал материал в газету «Ленинский путь» Волховского фронта и прилег на часок вздремнуть. Но не тут-то было – военкора разбудил вестовой, вручил предписание: «Старшему лейтенанту Рождественскому немедленно явиться в распоряжение Государственного Эрмитажа».
– Сборы были недолги, – рассказывал Всеволод Александро-вич. – Да и сам путь был не такой уж длинный. Ведь фронт проходил у городских окраин. До Обводного канала добрался на попутной полуторке, а потом через город шел пешком. Трамвайные вагоны, занесенные снегом, застыли на рельсах. Улицы безлюдны. Пустынный Нев-ский, Садовая, Марсово поле, где бугрились землянки зенитчиков и где в хмурое небо глядели тонкие стволы орудий. Дворцовая площадь, заваленная снегом. Колючий декабрьский ветер хлопает полами промерзшей шинели.
Набережная Невы. Парадный вход Эрмитажа закрыт. Через мостик на Зимней канавке к хоженому-перехоженому (еще в мирное время) служебному подъезду. Там – сторожиха в тулупе. Темными коридорами иду в кабинет директора, академика Орбели.
– Заходите, заходите, Всеволод Александрович. Милости прошу, уважаемый! – ласково приглашает бородач в ватнике. – Зачем мы Вас пригласили?
Иосиф Абгарович вруиквию Рождественский показывает мне тот памятный пригласительный билет, отпечатанный тиражом в несколько десятков экземпляров во 2-й типо-графии Гидрометеоиздата. С волнением и душевным трепетом читаю текст. Можно представить, какие чувства испытывали тогда, в суровом 41-м, те, кто принимал, казалось, фантастическое приглашение.
Многие постоянные посетители Эрмитажа, узнав о юбилее, пешком добирались сюда с разных концов осажденного города. В их числе 74-летний академик Сергей Жебелев – последний из еще остававшихся тогда в живых наставников академика Орбели. Уже потом, во время заседания в Школьном кабинете, к председательствующему Иосифу Абгаровичу подойдет дежурная и скажет: «Что делать, пришли, гм, безбилетники?» И Орбели без колебаний воскликнет: «Конечно, впустить!»
Да, воистину: когда говорили пушки, музы не молчали!
Листаю дальше свои блокноты. Вот запись беседы с тогдашним директором Эрмитажа Борисом Борисовичем Пиотровским. Так вот, академик знакомит меня с дневником, который он, молодой ученый и командир пожарной группы в эрмитажной команде МПВО, вел в те далекие годы. И я еще ярче представил себе картину памятного заседания. Теперь оставалось уточнить кое-какие детали и подробности. Предстояла встреча еще с двумя очевидцами и участниками юбилейного собрания – профессором востфака ЛГУ А.Н. Болдыревым и художником фарфорового завода имени Ломоносова М.Н. Мохом.
В уютной квартире Александра Николаевича на проспекте Мориса Тореза (а встречал он меня на пороге, облаченный в узбекский чапан) с огромным интересом и даже, не скрою, удовольствием читаю доклад «Навои и его время», с которым Болдырев выступил зимой 41-го в Эрмитаже. А назавтра Михаил Николаевич Мох принимал меня в своем доме-мастерской, что в поселке, где каждой осенью и весной останавливаются перед дальней дорогой лебеди. Да и сам поселок назван поэтически – Лебяжье. Попивая по-узбекски крепко заваренный кок-чай, под завыванье холодного ветра с Финского залива, слушал я рассказ художника:
– Так уж случилось, что юбилейное заседание проходило дважды: 10 и 12 декабря. Все оставшиеся сотрудники Эрмитажа и в их числе Пиотровский, Болдырев и я, состояли в пожарной команде. Сутками дежурили на крышах зданий. График по-фронтовому был жестким, каждый человек на вахте – на строгом учете. В такой обстановке мы чествовали узбекского поэта.
Вступительное слово произнес академик Орбели:
– В необычайное время, переживаемое нашим городом и всей нашей страной, в невероятной обстановке собрались мы, чтобы отметить знаменательную дату в культурной жизни всех наших народов, вспомнить оставшееся бессмертным имя великого поэта и просветителя Алишера Навои. Уже один этот факт чествования поэта в городе, осажденном, обреченном на страдания от голода и стужи, в городе, который враги считают уже мертвым и обескровленным, еще раз свидетельствует о мужественном духе народа, о его несломленной воле, о вечно живом гуманном сердце науки…
Как раз в этот момент мощный глухой удар заставил содрогнуться воздух и сидящих в зале, задребезжали стекла. Ухнуло поблизости. Когда все бросились к окнам, грянул второй взрыв на Неве, взметнулся водяной столб…
Академик Орбели предложил присутствовавшим перейти в бомбоубежище, однако все отказались и снова заняли свои места. Заседание, которое, кстати, было названо «празд-ником науки», продолжилось…
Высокие окна Школьного кабинета, выходящие на набережную Невы. Тогда, в 41-м, неподалеку, напротив служебного входа в Эрмитаж, стояло вмерзшее в лед вспомогательное судно бригады подплава Балтфлота «Полярная звезда» (в прошлом – прогулочная яхта цар-ской семьи). От этого парохода матросы перекинули провод, поделившись электричеством с береговым соседом и дав ток в некоторые его помещения.
В сопровождении академика Пиотровского мне удалось заглянуть в Школьный кабинет. Стены увешаны гобеленами. Обтянутые плюшем стулья и диваны, небольшой стол, люстра. В углу в тот далекий декабрьский день рядом с пробковыми макетами старинных римских зданий были выставлены юбилейные экспонаты – фарфоровый бокал и шкатулка, расписанные Михаилом Мохом рисунками на темы произведений Навои. В свободное от дежурств время в течение осени и зимы 41-го в холодной комнатке пожарной вахты, часто при свече, опухший от голода художник по просьбе академика Орбели выполнял тонкую, изящную работу, готовясь к предстоящему юбилею. Каким-то чудом ему удалось раздобыть электромуфельную печь. В ней-то за пару дней до заседания Михаил Николаевич обжигал свои творения, которые и теперь выставлены в одном из эрмитажных залов. Спустя десятилетия после того памятного торжества по заказу ташкентского профессора-навоиведа Хамида Сулейманова Мох повторит авторские работы и создаст новые фарфоровые изделия для Литературного музея имени Алишера Навои в Ташкенте. Эти работы питерского мастера по сей день хранятся в этом музее.чает н
…Вернемся к декабрю 41-го. Завершая речь, академик Орбели сказал:
– После победы, а она обязательно придет, отпразднуем юбилей пышно и более торжественно. Но это заседание под аккомпанемент немецких пушек, надеюсь, останется у всех в памяти. Несмотря ни на что, поэзия живет и торжествует. Так окунемся же в ее пленительный мир…
После доклада Болдырева о Навои и его эпохе зазвучала поэзия. Первым читал свои переводы Всеволод Рождественский. Читал неж-ную лирику человек в военной шинели, с кобурой на боку, военный корреспондент, которому скоро надо было снова отправляться на фронт.
Затем поэтическая эстафета перешла к другому переводчику, знатоку многих восточных языков тюркологу Николаю Лебедеву…
Через день, 12 декабря, заседание продолжилось. С докладом «Навои и древний Восток» выступил Борис Пиотровский, который, кстати, о предыдущем заседании написал маленькую заметку для эрмитажного «Боевого листка». Зал, затаив дыхание, слушал ученого – ученика академика Орбели. Затем опять слово взял Николай Лебедев:
Что ж, коль в сердце милой Восемнадцать тысяч смут, Милой только восемнадцать, Разве люди не поймут….
«После второго заседания, на котором он читал Навои в переводе и в оригинале – на староузбекском (чигатайском) языке – Николай Федорович очень устал, – запишет в своем дневнике Пиотровский. – Он медленно умирал на койке в бомбоубежище и, несмотря на физическую усталость, читал свои переводы и стихи…».
В нынешние зимние дни в Ташкенте, Самарканде и других городах Республики Узбекистан проходят Навоийские чтения. А на краю Кызылкумов, там, где вырос город Навои, в свое время спроектированный на берегах Невы, на ста с лишним гектарах разбивается мемориальный парк. Там же будущей осенью откроется монумент великому поэту, просветителю и государственному деятелю Алишеру Навои.
«Секретные материалы 20 века» №5(49). 2001
Источник: http://muffinsnow.com/component/k2/item/88528
ебольшой листочек: «Государственный Эрмитаж приглашает Вас на торжественное заседание, посвященное 500-летию со дня рождения великого узбекского поэта Алишера Навои. Заседание состоится 10 декабря 1941 года в 14 часов».Enter И как ценнейшую рел