Классики русской словесности в литературных анекдотах
Расцвет жанра русского литературного анекдота пришелся на вторую половину XVIII — начало XIX века. Они совсем не были похожи на привычные нам шутки вроде: «Заходят как-то в бар Пушкин, Гоголь и Достоевский...» с обязательным панчлайном. Вообще, слово «литературный» здесь определяет художественные особенности жанра, а не круг действующих лиц: героями анекдотов были не только мастера слова, но и видные политические деятели и исторические фигуры. Филолог Николай Федорович Кошанский в книге «Частная риторика» (1832) характеризовал литературный анекдот как «что-то неизданное, оставленное историею, забытое в жизнеописании, неизвестное в народе, но показывающее редкую черту характера, ума или сердца знаменитого человека». Таким образом, к этому жанру можно было отнести как воспоминания современников, так и расхожие байки. «Содержанием анекдота бывают умные слова или необыкновенный поступок, — продолжал Кошанский. — Цель его: объяснить характер, показать черту какой-нибудь добродетели (иногда порока), сообщить любопытный случай, происшествие, новость».
Возникает резонный вопрос: насколько правдивы эти истории об «умных словах» и «необыкновенных поступках»? Доверяться литературному анекдоту не стоит, однако ценность его определяет отнюдь не степень исторической достоверности. В книге «Нелепое в русской литературе. Исторический анекдот в текстах писателей» (2020) славист и исследователь русского анекдота Ефим Яковлевич Курганов пишет:
«...если важно показать жизнь общества изнутри, если необходимо высветить господствующие в нем привычки, представления, вкусы, а также скрытые тенденции, то тут-то и не обойтись без анекдота, тут-то он и выступает на правах исторического свидетельства».
Примером того, как работает этот социальный «барометр», может служить скандальная история об Иване Андреевиче Крылове, который однажды так разволновался перед приемом у императрицы, что его «белые шелковые чулки окрасились желтыми ручьями». Этот случай описан в дневнике фрейлины и мемуаристки Александры Осиповны Смирновой-Россет, известной своими откровенными, но далеко не всегда правдивыми воспоминаниями о современниках. И даже если эпизод с чулками — всего лишь выдумка, он красноречиво показывает, как воспринимали Крылова окружающие, перед которыми он нередко представал в неприглядном виде.
Множество литературных анекдотов дошло до нас благодаря Александру Сергеевичу Пушкину и составленному им сборнику Table talk («Застольные беседы»). Не менее интересны в этом отношении «Старая записная книжка» Петра Андреевича Вяземского, «Записная книжка» Нестора Васильевича Кукольника, а также бесчисленные воспоминания современников. Увы, во второй половине XIX века жанр начал потихоньку увядать. Он не погиб, но переродился в нечто более легковесное. Например, один из анекдотов пушкинского времени угадывается в известной шутке об Анастасе Микояне, который прибыл на дачу к Сталину в сильный ливень, но умудрился остаться сухим, так как бежал «между струйками». Такую же историю, главным героем которой за сто лет до Микояна был известный сочинитель небылиц, князь Дмитрий Евсеевич Цицианов, можно найти у Вяземского:
«Есть лгуны, которых совестно называть лгунами: они своего рода поэты, и часто в них более воображения, нежели в присяжных поэтах. Возьмите, например, князя Ц[ицианова]. Во время проливного дождя является он к приятелю. — Ты в карете? — спрашивают его. — Нет, я пришел пешком. — Да как же ты вовсе не промок? — О, — отвечает он, — я умею очень ловко пробираться между каплями дождя».
В XVIII веке на Парнасе русской литературы засверкали молнии. Ссорились два знаменитых поэта: Александр Петрович Сумароков ратовал за простоту и ясность поэтического языка, а Михаил Васильевич Ломоносов, напротив, щедро приправлял свои произведения пышными метафорами и сложной лексикой. Прогрессивный Сумароков пародировал своего велеречивого оппонента в цикле «Вздорные оды»:
Претяжкою ступил ногою На Пико яростный Титан И, поскользнувшися, другою — Во грозный льдистый океан. Ногами он лишь только в мире, Главу скрывает он в эфире, Касаясь ею небесам. Весь рот я, музы, разеваю И столько хитро воспеваю, Что песни не пойму и сам.
Отношения между поэтами усугубляло и то, что оба были людьми крутого нрава. В книге Георгия Петровича Шторма «Ломоносов» (1933) приведен небольшой эпизод, описывающий драку светила российской науки с соседом по дому, садовником Штурмом:
«Вечером у садовника были гости. Служанка садовника неожиданно наткнулась в сенях на адъюнкта Ломоносова, который „незнамо с какого умысла“ там стоял. Обнаруженный, он стал шуметь и, ворвавшись в горницу, закричал, что гости Штурма украли у него епанчу. Когда ему предложили быть осторожней в выражениях, он схватил болван, „на чем парики вешают“, и начал всех бить и „двери шпагою рубил“, в результате чего Штурм, жена его и все гости выскочили из окна».
Не менее страшен в гневе был и Александр Петрович. Его племянник, Павел Иванович Сумароков, вспоминал:
«Однажды в деревне, погнавшись со шпагою в руке за своим камердинером, он до того был ослеплен своею запальчивостью, что не заметил, как попал по пояс в прудик... В другой раз, в Москве, на Святой неделе, он прибил звонаря, который надоел ему, и, наконец, один знакомый, войдя к нему в кабинет, застал, что он, как сумасшедший, гонялся за мухами, которые мешали ему писать». (Из газеты «Московский городской листок», № 79, 1847)
В Table-talk Пушкина есть анекдот о визите известного литературного хулигана и автора «срамных од» Ивана Семеновича Баркова к Сумарокову. Осыпая хозяина хвалебными речами, гость заявил, что Александр Петрович — «великий человек» и «первый русский стихотворец». Обрадованный поэт тут же пригласил Баркова за стол и напоил водкой. «Александр Петрович, я тебе солгал, — признался, уходя, изрядно выпивший Барков, — первый-то русский стихотворец — я, второй — Ломоносов, а ты только что третий». Сумароков пришел в такую ярость, что чуть не зарезал обидчика.
Даже на похоронах Ломоносова Александр Петрович не смог удержаться от ядовитого комментария. Присутствовавший там же биограф успошего, Якоб Штелин, услышал от Сумарокова язвительное: «Угомонился дурак и не может более шуметь». Интересно, что в «Словаре достопамятных людей Русской земли» (ч. 5, 1836) историк Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский писал, что Сумароков, напротив, оплакивал смерть своего оппонента и «шествовал за гробом его, называя его нашим Малербом, Пиндаром...»
Знаменитый баснописец, творчество которого до сих пор воспитывает в читателях «разумное, доброе, вечное», был довольно эксцентричным человеком. Он мало беспокоился о своем внешнем виде и был страшным неряхой. Живописец Федор Григорьевич Солнцев вспоминал:
«И. А. Крылов... был высокого роста, весьма тучный, с седыми, всегда растрепанными волосами; одевался он крайне неряшливо: сюртук носил постоянно запачканный, залитый чем-нибудь, жилет надет был вкривь и вкось».
Современница Крылова Варвара Алексеевна Оленина вспоминала о любопытном случае, который произошел, когда Иван Андреевич гостил в деревне у своего друга, графа Василия Евграфовича Татищева. Оказавшись на лоне природы, Крылов решил провести над собой безумный эксперимент: «посмотреть, каков был Адам в его создании». Пока товарищ был в отъезде, Крылов отрастил волосы и ногти, а когда настали жаркие дни, начал ходить, как пишет Оленина, in naturalibus — голышом. Однажды, не ожидая скорого приезда хозяев, поэт в таком виде прогуливался по саду с книгой в руках. Внезапно во двор въехал экипаж Татищева. Услышав испуганные возгласы дам, глазам которых предстало неожиданное зрелище, Иван Андреевич поспешил укрыться в доме. «Я только хотел попробовать, как был Адам», — робко оправдывался он впоследствии перед Татищевым. Тот в свою очередь говорил, что «редко встречал пострашнее этого зрелища».
Судя по другим воспоминаниям, поэт был любителем пощеголять в костюме Адама. Так, когда Крылов был секретарем при князе Голицыне в Риге, на него постоянно жаловались: «спит все время и имеет привычку до рубашки все с себя снимать». В Петербурге он шокировал своим видом впечатлительных барышень:
«Нанял он себе в доме Рибаса премилую квартирку к Летнему саду в нижнем этаже... Занимался тогда музыкой и играл препорядочно. Играл он экзерсисы в жаркие дни и, не любя [нрзб.], снова был в туалете in naturalibus. Ходя по двум комнатам, он играл на скрипке. Вдруг является полиция и просит от имени дам спускать у него шторы в то время, как он играет, что по саду (в этой части) гулять нельзя. Он тут мне и прибавил: „Не хорошо! Что будешь делать; гадкая, блажная натура“...»
Крайне неряшлив был Крылов и в быту. Другой его современник, Федор Адольфович Оом, вспоминал, что в окна квартиры Ивана Андреевича постоянно влетали голуби и «причиняли беспорядок и нечистоту». О совершенной беспомощности Ивана Андреевича в домашних делах свидетельствует описанный поэтом и критиком Петром Александровичем Плетневым случай с одолженной Крылову дорогой и редкой книгой, на которую тот по неосторожности опрокинул чашку кофе. В панике он схватил ушат с водой и опрокинул на книгу. «Вхожу, на полу море, Крылов с поднятым ведром льет на книгу воду, — рассказывал Плетневу Николай Иванович Гнедич. — Я в ужасе кричу. Он продолжает». К счастью, все закончилось благополучно: книга просохла, и от пролитого кофе осталась лишь желтая полоска на краях страниц.
Кроме того, Иван Андреевич был невероятным обжорой. Анекдотов, посвященных этой страсти Крылова, довольно много. Вот, например, воспоминание Оома о том, как баснописец лечил свой расстроенный желудок:
«Обедал он накануне дома. Подали ему, больному, щи и пирожки. Съел он первый пирожок и замечает горечь, взял второй — тоже горек. Тогда он, по рассмотрению, заметил на них ярь (ядовитое вещество сине-зеленого цвета, может образовываться на медной посуде. — Прим. Л. Е.). „Ну что же, — говорит, — если умирать, то умру от двух, как и от шести“. И съел все шесть. После того желудок поправился...»
Беспорядочный образ жизни и такой же внешний вид сделали Ивана Андреевича объектом насмешек, но сам Крылов относился к этому спокойно и мог дать достойный отпор шутнику. Педагог Владислав Феофилович Киневич рассказывал о неудавшейся остроте студента, который, увидя на улице Крылова, громко сказал товарищу: «Смотри, туча идет». «И лягушки заквакали», — отозвался Крылов. Писатель Андрей Николаевич Муравьев вспоминал, как страдающий рожей ноги поэт с большим трудом прогуливался по Невскому и, услышав крик проезжавшего мимо приятеля: «А что, рожа прошла?», ответил: «Нет, проехала!»
Как Александр Сергеевич одну генеральшу оскорбил
В сборнике «Шутки и остроты А. С. Пушкина» (1899) можно найти историю, свидетельствующую о том, что уже в юном возрасте будущий мастер слова упражнялся не только в стихосложении, но и в остроумии. Когда ему было 10 лет, в гости к Пушкиным зашел известный писатель Иван Иванович Дмитриев. «Какой арапчик!» — воскликнул гость, желая подшутить над смуглым потомком Ганнибала. «Да зато не рябчик!» — откликнулся мальчик. Реплика была не только игривым экспромтом, но и остротой в адрес Дмитриева, чье лицо было покрыто «рябинами» — следами от оспы. К слову, много позже изрядно выпивший Пушкин отпустит похожую шутку, когда на одной из вечеринок дама с таким же недостатком спросит: «У вас, Александр Сергеевич, в глазах двоит?» — «Нет, сударыня, рябит!»
Пушкина постоянно осаждали с просьбами сочинить какой-нибудь экспромт. Утомленный бесконечными упрашиваниями, Александр Сергеевич иногда подшучивал над навязчивыми поклонниками. Из «Шуток и острот...»:
«...граф лежал на диване. На полу, около письменного стола, играли его двое детишек. — Саша, скажи что-нибудь экспромтом... — обращается граф к Пушкину. Пушкин мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает: — Детина полоумный лежит на диване. Граф обиделся. — Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, — строго проговорил он. — Ничуть... Но вы, кажется, не поняли меня... я сказал: дети на полу, умный на диване».
Также в сборнике есть история о пылкой поклоннице таланта Пушкина, вдове одесского генерала, которая попросила поэта написать стихи для надгробия ее мужа. В войне 1812 года генерал был ранен в переносицу так, что пуля раздробила ее и вышла в щеку. Безутешная супруга замучила Александра Сергеевича своими просьбами, и тот поспешил отделаться от нее с помощью черного юмора. Сочиненная им эпитафия гласила:
Никто не знает, где он рос, Но в службу поступил капралом; Французским чем-то ранен в нос И умер генералом!
Интересный случай из жизни Александра Сергеевича описывал в своем дневнике историк Иван Михайлович Снегирев. Во время спектакля некий пожилой сенатор, любовник актрисы Варвары Николаевны Асенковой, громко аплодировал ей. Пушкин, стоявший рядом, громко свистел: Асенкова играла из рук вон плохо. Сенатор, не узнав его, возмутился: «Мальчишка, дурак!» «Ошибся, старик! — резко ответил поэт. — Что я не мальчишка — доказательством жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я — Пушкин; а что я тебе не даю пощечины, то для того, чтобы Асенкова не подумала, что я ей аплодирую».
Неудивительно, что за свою недолгую жизнь Александр Сергеевич нажил множество врагов. Дороже всего ему обходились смелые высказывания в адрес Александра I и других важных особ, за которые Пушкина едва не сослали в Сибирь. Иван Иванович Пущин вспоминал, что, когда в Царском селе медвежонок сорвался с цепи и едва не напал на императора, Пушкин заметил: «Нашелся один добрый человек, да и тот медведь». В дальнейшем поэт повторял эту шутку при каждом удобном случае. В другой раз во время посещения Английского клуба на Тверской Иван Иванович Дмитриев заметил, что название этого места — Московский Английский клуб — звучит довольно странно. Пушкин ответил, что есть названия еще более нелепые. В качестве примера он назвал Императорское человеколюбивое общество — благотворительную организацию, основанную в первые годы александровской эпохи.
Поросячья юность Николая Васильевича
Как и Пушкин, Гоголь был большим любителем анекдотов, которыми с удовольствием делился с окружающими. Вот одна из таких историй, печальная и комичная одновременно:К
«Гоголь рассказывал, что он раз шел с Войцехом, малороссийским помещиком, по деревне. Вдруг слышат они плач и вопли в одной избе. Они входят туда и видят мертвого младенца на столе. Хохол, отец ребенка, отчаянно рыдал. На расспросы и утешения Гоголя он отвечал только: „О, пане, пане, да який же он был писарь, о писарь мой, бойкий писарь“. Наконец Гоголь спросил хохла: „Да какой же он был писарь, когда ему было всего три года?“ „Да як же не писарь, — отвечал хохол, заливаясь слезами, — насерит бывало, да пальцами по полу так и распишет“».
В сборнике «Шутки, остроты и избранные мысли Н. В. Гоголя» (1902) описана еще одна встреча Николая Васильевича, тогда еще совсем юного, с малороссийскими крестьянами. Молодой человек не на шутку разозлил женщину, сказав, что ее «дитина похожа на поросенка». Та немедленно позвала мужа. «Что ж, может быть это и правда, — спокойно ответил на ее жалобы супруг, — это тебе за то, что ты меня кабаном называешь».
Автор «Женитьбы» и «Ревизора» был прекрасным актером. Судя по воспоминаниям писателя Нестора Васильевича Кукольника, артистический талант проявился у Гоголя еще в лицейские годы:
«Гоголь, еще в низших классах, как-то провинился, так что попал в уголовную категорию. „Плохо, брат, — сказал кто-то из товарищей, — высекут“. — „Завтра!“ — отвечал Гоголь. Но приговор утвержден, ликторы явились. Гоголь вскрикивает так пронзительно, что мы все испугались, и сходит с ума. Поднимается суматоха. Гоголя ведут в больницу и лечат от сумасшествия. Словом, до того искусно притворился, что мы все были убеждены в его помешательстве».
Современник писателя Тимофей Григорьевич Пащенко рассказывал о талантливой игре юного Николая Васильевича в лицейском театре:
«...вот является дряхлый старик в простом кожухе, в бараньей шапке и в смазных сапогах. Опираясь на палку, он едва передвигается, доходит кряхтя до скамьи и садится. Сидит, трясется, кряхтит, хихикает и кашляет, да наконец захихикал и закашлял таким удушливым и сильным старческим кашлем, с неожиданным прибавлением, что вся публика грохнула и разразилась неудержимым смехом».ак поссор
Не отличавшийся крепким душевным здоровьем, Николай Васильевич нередко удивлял окружающих странными выходками. Писатель Василий Игнатьевич Любич-Романович, который учился вместе с ним в Нежинском юридическом лицее, рассказывал, что 14-летнего Гоголя привезли к ним однажды в ужасном состоянии: «худого, как ободранная кошка, с вечными прыщами на лице и с гноем, текущим из ушей». Он шумно сопел носом и постоянно жевал сладости, громко чавкая. Но более всего сверстников шокировало другое:
«Забывая часто, что он человек, Гоголь, бывало, то кричит козлом, ходя у себя по комнате, то поет петухом среди ночи, то хрюкает свиньей, забравшись куда-нибудь в темный угол. И когда его спрашивали, почему он подражает крикам животных, то он отвечал: „я предпочитаю быть в обществе свиней, чем среди людей“».
Также Любич-Романович говорил о странной привычке Гоголя ходить по улице левой стороной, постоянно сталкиваясь с прохожими. На летящие вслед ему оскорбления не реагировал, поскольку считал, что «грязное к чистому не пристанет». Прогуливаясь однажды по аллеям лицейского сада, Николай Васильевич толкнул плечом одного из воспитанников, за что тот назвал его дураком. «Ну ты, умный, — ответил Гоголь, — и оба мы соврали».
Любопытный случай описан у Павла Васильевича Анненкова в «Материалах для биографии А. С. Пушкина». По приезде в Петербург Гоголь отправился к Пушкину, с которым мечтал познакомиться еще со школьной скамьи. Им овладела неожиданная робость: у самых дверей квартиры поэта он побежал в кондитерскую, потребовал рюмку ликера для храбрости и только потом решился позвонить. «Почивают!» — известил молодого человека слуга. «Верно, всю ночь работал?» — «Как же, работал... в картишки играл».
Тайные страсти Николая Алексеевича
В 1838 году семнадцатилетний Некрасов приехал в Петербург. Отец отправил его в столицу в надежде, что сын поступит на военную службу, однако юноша выбрал филологический факультет. Рассерженный родитель лишил будущего литератора денежного довольствия, так что первые годы Николая Алексеевича в Петербурге прошли в сильной нужде. Возлюбленная поэта, Авдотья Яковлевна Панаева, вспоминала, что молодому Некрасову одно время приходилось жить в совершенно пустой комнате, спать на голом полу и заниматься литературным трудом на подоконнике, который был так низок, что ему приходилось стоять на коленях.
О том, чем зарабатывал на жизнь молодой Некрасов, рассказывал писатель Евсей Яковлевич Колбасин:
«...он ежедневно отправлялся на Сенную площадь, и там за 5 копеек или кусок белого хлеба писал крестьянские письма, прошения, а в случае неудачи на площади отправлялся в казначейство, чтобы расписываться за неграмотных и получать за это несколько копеек».ились Ал
В воспоминаниях Колбасина также описана история несчастной любви Николая Алексеевича и молодой гувернантки. Случайно встретившись с девушкой в магазине, Некрасов начал преследовать ее и настойчиво добиваться взаимности. В конце концов та сдалась, оставила выгодное место в богатом доме и поселилась с ним в маленькой квартирке. Некрасову тогда было 19 лет, его избраннице — 18. Любовная лодка вскоре разбилась о суровый быт и постоянное безденежье. Девушка ушла от нищего сожителя и снова устроилась гувернанткой в хорошую семью. Однако пылкий влюбленный выследил ее и начал искать встреч. Несмотря на пугающую тактику навязчивого кавалера, девушка вернулась, но история повторилась. На этот раз расставание было окончательным. Колбасин рассказывал:
«Молча вышли они на улицу и, не сказав даже друг другу „прощай“, разошлись в разные стороны. Прошло почти 7 лет. Он встретил ее в третий раз, веселую и нарядную, но боже! Этот смех и нарядный костюм были хуже слез и лохмотьев. Она была пьяна, она была публичной женщиной».
Несмотря на трудное финансовое положение, начинающий поэт не отказывал себе в развлечениях. Его современник, врач Николай Андреевич Белоголовый, вспоминал, как однажды Некрасов вместе с графом Лорис-Меликовым отправился на рождественский маскарад. Первый нарядился венецианским дожем, второй — испанским грандом. На вечеринке они промотали все деньги. Ехать домой пришлось не переодеваясь: средств не было даже на то, чтобы заплатить за костюмы и получить назад свою одежду. Ночь и весь следующий день прошли в голоде и холоде:
«...они сначала бегали в маскарадных костюмах по своей нетопленной квартире, тщетно стараясь согреться в коротеньких тогах и в длинных чулках вместо панталон... решили пожертвовать для растопки печи одним стулом из своей убогой меблировки и поддерживали огонь мочалкой, выдернутой из дивана... есть было решительно нечего и купить было не на что, и только после долгих переговоров лавочник, у которого были раньше заложены две серебряные ложки — единственная драгоценность, доставшаяся Некрасову и подарок его матери, — согласился отпустить им в долг студени.