24 to 25
Метки: Хронофантастика, ООС, Романтика, Ангст, Повседневность, Hurt/Comfort, AU
Пэйринг и персонажи: Бан Чан/Ян Чонин
Описание: Жаль, что Чан уже давно не верит в Деда Мороза, Санта Клауса, Йоллоу-Пуки и других зимних волшебников, потому что если бы он верил, то каждое его желание непременно было бы о том, чтобы вернуться и все исправить
Часть 1.
Чан на это снисходительно улыбается и в честь извинений поднимает пакет с едой на уровне лица, пока Чонин дует губы.
— Прости, детка, отстоял адскую очередь за этими сэндвичами.
— Там есть твой любимый с сыром и томатами.
Чонин тут же перестает быть колючим и обиженным, и, сняв с плеча гитару, кидается Чану на шею, а потом тянется за пакетом.
— Как тебе удалось?? Я две недели не успевал его взять!
Чан загадочно улыбается, прижимая паренька к себе, и целует его в лоб, прежде чем отдать пакет. Он тут же приземляется на первую попавшуюся горизонтальную поверхность, коей оказывается старая колонка, и разворачивает пакет. Уж кто-кто, а Чан точно знает, что этот шкодник может часами бренчать на своей гитаре, забыв про обед, ужин, воду и прочие нужные для жизни штуки. Впрочем, Чан следит за тем, чтобы Чонин не пропускал хотя бы два из трех обязательных приемов пищи, в погоне за своей музыкальной мечтой. Чонину семнадцать, он учится в выпускном классе и, как любой выпускник, думает о чем угодно, кроме предстоящих экзаменов. Чан, как вчерашний выпускник и сегодняшний второкурсник медицинского института, следит за этим тоже.
— Как-то ты слишком рано освободился сегодня, Иен-а, — хитро щурится, пока Чонин, услышав это, давится любимым сэндвичем, и прокашлявшись, виновато улыбается. — Ты же вроде как раз к концу моей третьей пары должен был только выйти из школы.
— Ну, у нас отменили последние два урока.
— Ну-ну, — хмыкает Чан. Он-то прекрасно знает расписание своего парня. В том числе, и расписание его репетиций. — И как тебя пустили сюда раньше времени?
— Я умею быть милым, — Чонин жмет плечами и хитро улыбается.
— Это уж точно, — вздыхает Чан и подходит, чтобы взъерошить волосы младшего.
У того на скуле опять виднеется ссадина, Чан даже перестал журить его за это. Бан уверен, Чонин — самая настоящее заноза в заднице школы, в которой он учится. Его мама даже перестала приходить, когда ее вызывают, потому что ничего нового она там не узнает. Самого Чонина этот факт мало волнует. Подумаешь, волосы покрасил, фыркает он. Это никак не относится к процессу обучения. Учительница Ким, вон, вообще с химзавивкой перегидрольной приходит — только ей, почему-то, ничего не говорят. Чан с ним, в целом, согласен, цвет волос и пирсинг к учебе никак не относятся, но Чонин все равно мог бы вести себя чуть менее вызывающе. Ну, или не мог бы. Юношеский максимализм, как никак. Чонин грезит о том, чтобы стать звездой сцены, и учеба, пожалуй, последнее, что его волнует. Он сбегает с последних уроков, чтобы порепетировать в небольшом зале, который он снимает со своими друзьями. Залом это, если честно, назвать сложно: абсолютно квадратная комнатушка с единственным малюсеньким окошком под самым потолком и серыми крашеными стенами. Однако юные музыканты, обзаведшись своим собственным местом для репетиций, были несказанно рады и этому. Чонин в жизни Чана появился через каких-то там хрен уже вспомнит каких знакомых около двух лет назад, и это, что называется, была любовь с первого взгляда. Маленький чертенок с гитарой наперевес очаровал его, впрочем, как и Чонин был очарован взрослым (как ему тогда казалось) парнем, студентом первого курса медицинского. Закрутилось дальше как-то все само, и вот, семнадцатилетний панк, жуя свой любимый бутерброд, отчитывает старшего за то, что он пришел позднее, чем обещал. А Чан, честно сказать, и не против, потому что Чонину можно все.
— Я, вообще-то, готовил тебе сюрприз! — он стреляет черными глазами.
— Так я готов, — Чан жмет плечами и тепло улыбается, но явно не ожидает того, что Чонин сделает в следующий момент.
А Чонин, будучи достаточно наглым и осведомленным о своем влиянии на отличника-второкурсника, забирается к тому на колени и оглаживает пальцами крепкие плечи и грудь. Чан прочищает горло, не готовый к таким действиям, но руки машинально кладет на чужие бедра.
— Знаю, наш первый раз был не самым хорошим, но… — Чонин краснеет щеками и ерзает, — в этот раз, обещаю, я буду лучше. Я подготовился, — последнее он шепчет уже на ухо Чану, отчего тот тяжело сглатывает, сжимая пальцы на бедрах, обтянутых черной тканью школьных брюк.
— И когда успел, я боюсь спросить? — давит из себя Чан.
— Ну, — мурлычет Чонин, легко целуя в щеку, а затем чуть ниже линии челюсти, — пришлось пропустить первый урок.
— Чонин, — зовет Чан, но мальчишка прерывает его, накрывая губы своими и одновременно перемещая руки Чана вверх, под белую школьную рубашку. Чан коротко отвечает на поцелуй и все же отстраняется. — Послушай, детка. Не скрою, мне очень нравится, как последнее время ты учишься сводить меня с ума не только словами, но мне не очень нравится, что ты все больше забиваешь на учебу.
Чонин издает недовольный стон и отстраняется.
— Обязательно говорить про учебу в такой момент??
— Иен-и, лисенок, ну не дуйся, — Чан кладёт ладонь на щеку младшего и ласково поглаживает большим пальцем. — Обещаю, приходи ко мне на выходных, и можешь делать тогда, что хочешь.
— Правда? — в глазах Чонина загорается предвкушение, но тут же гаснет, когда паренек скидывает ладонь Чана. — Но до выходных еще целых три дня! Хочу сейчас. Не веди себя, как моя мама, пожалуйста.
— Обязательно в такой момент упоминать твою маму? — Чан деланно кривится, а потом смеется, когда Чонин несильно бьет его в плечо и смеется сам. Чан перехватывает его ладонь и подносит к губам, целует. — Я серьезно, Чонин-и. У тебя на носу экзамены, осталось совсем немного. Постарайся уделить больше внимания учебе, а потом — сдашь экзамены и будешь свободен как птица.
Чонин вздыхает и встает с колен Чана, но тот все еще держит его ладонь в своей и не отпускает.
Чонин дуется, отводит взгляд, а потом издает бессильный вздох и смотрит прямо в глаза.
— Обещаю. Но мне нужна мотивация, — взгляд черных глаз становится хитрым.
— Выполню любое твое желание, обещаю, — улыбается Чан и протягивает мизинец для закрепления данных им слов. — Любое, каким бы дурацким, позорным, дорогим или извращенным оно ни было.
— Смело, — хмыкает Чонин, но мизинец протягивает и «скрепляет» сделку со своим парнем.
Хан Джисон — неплохой парень, и Чану очень нравится. Он шумный, несколько неопрятный, но, как считает сам Чан, абсолютно непосредственный и до ужаса талантливый. Кажется, что сам Хан пока свой талант не особо замечает, спихивая все, что у него получается на хобби, но со стороны видно — просто хобби это не назовешь. Мальчишка обожает музыку и все, что с ней связано, да и сам частенько может выдумать что-то, используя только подручные материалы, по которым можно стучать, или которые в принципе умеют издавать хоть какие-нибудь звуки. Хан на год старше Чонина и только закончил школу, хотя вступительные экзамены сдавать не спешит — ищет себя. Он помогает Чонину с залом и музыкой, учит каким-то штукам на гитаре, они экспериментируют с песнями, которые Хан сочиняет от балды, — Чонин в старшем души не чает. Хан таскает Чонина по всяким мелким выступлениям, чтобы тот учился стоять на сцене, но сам Чонин всегда отмахивается, когда кто-то заикается о карьере айдола.
— Сделают из меня куклу там, а я не это хочу, — обычно говорит он, лениво улыбаясь и поглаживая струны своей старенькой гитары. — Музыкой делиться можно и на улице, вон, на Итэвоне или Каннаме.
Иногда к ним заходит Чанбин, друг Джисона. Чан о нем мало знает, пересекаются они не часто, а болтают наедине и того реже. Со кажется славным малым, все же. Крепко сложен и верен своим принципам, Чан уважает его за это. Кажется, он живет со своей старшей сестрой и где-то учится, зато Чан в курсе, что в свободное время Со занимается мелкой подработкой в виде смен в круглосуточных магазинах или погрузо-разгрузочных работах на разных предприятиях. Сказать честно, Чан бы и рад с ним поговорить, узнать того получше, но Чанбин действительно появляется на репетициях редко, к тому же в отличное от Чана время. Кажется, с Джисоном они выросли в одном дворе.
Чонин закидывает вещи в рюкзак, пока Чан осматривает фотографии и плакаты на стене его комнаты, словно видит все это впервые. Они договорились пойти в кино после учебы, а после Чан заберет его к себе на целые выходные. Чонин целую неделю уговаривал маму отпустить его почти на три дня всеми правдами и неправдами, но все-таки добился своего. Мама, махнув рукой, сказала только быть осторожней и отзваниваться ей три раза в день. В комнате Чонина достаточно светло и просторно, мебель выполнена в контрастных шоколадном и бежевом тонах, и Чана всегда забавляло, как это не вяжется с яркими сценическими плакатами и картинками, которыми были завешаны все поверхности в комнате. Мама Чонина явно не в восторге от того, как из ее классического интерьера пытаются сделать какой-то подростковый максималистический ураган. Из шкафа виден угол достаточно большой коробки. Чан заинтересованно хмыкает, подходя ближе.
— Что? — тот оборачивается, натягивая водолазку. — А.. — немного запинается, но подходит к шкафу и вытаскивает большую коробку. — Это вот...
Снимает крышку коробки; в глаза сразу бросается красивый лакированный красным бок инструмента. Чан открывает рот.
Он проводит взглядом по явно не дешевой гитаре. Не то чтобы он сильно разбирался, но внешний вид этой красотки говорил сам за себя. Чонин ее хотел уже очень давно, так давно, что Чан даже решился откладывать деньги на нее, чтобы сделать мальчишке подарок на выпускной. Немного обидно, что его опередили.
— Родители подарили, — как-то нехотя и негромко отвечает Чонин, поглаживая ладонью шею.
Н-да, с родительской любовью точно не потягаться. Удивительно то, как они решили сделать такой подарок, не волнуясь о том, что Чонин теперь точно может забить на учебу. Впрочем, может, это было подарено Чонину как мотивация. И все же, Чан смотрел цены на такие вещи. Гитара явно выполнена под заказ, а родители Чонина, насколько он знают, достаточно прохладно относятся к его увлечениям.
— Струн нет пока, — Чонин шмыгает носом, — потом куплю.
— Струны с меня будут, — улыбается Чан. — Но после экзаменов.
— Опять ты, — Чонин закатывает глаза, но все же не может сдержать улыбку.
Чан притягивает мальчишку к себе, чтобы поцеловать и провести ладонью по волосам. У Чонина, однако, сегодня нет настроения на нежности, поэтому, быстро клюнув старшего в губы, он выворачивается из объятий и тянет за руку.
— Пойдем уже, а то в кино опоздаем.
Чонин закидывает оставшиеся вещи в рюкзак, и они выходят из дома. Осень в этот раз выдалась просто кошмарная, середина октября серая и мокрая из-за нескончаемых дождей, и парни успевают промокнуть до нитки, пока добираются до кинотеатра. Впрочем, это не расстраивает ни одного из них, а скорее даже наоборот, потому что Чонин не спешит забегать под навес, а, весело смеясь, перепрыгивает через лужи и тянет парня к себе. Они целуются под дождем, игнорируя холодные капли, ручьем стекающие по шее и волосам, потому что им рядом друг с другом горячо. Терять уже все равно нечего, одежда — насквозь, ровно как и обувь, а Чану, в целом, все равно где находиться и в каком состоянии, если в это время можно так крепко обнимать Чонина и целовать его губы.
То, что торчать под дождем лишних десять минут идея была не очень хорошая, они понимают, только сидя в темном зале кинотеатра и дрожа от холода в мокрой до последней нитки одежде. Они честно пытаются понять, о чем фильм, но Чан слишком занят тем, что греет руки Чонина в своих ладонях и своим дыханием, а Чонин слишком занят тем, чтобы восторженно смотреть на своего героя — и где-то через полчаса они решают купить еды и просто пойти домой: сушиться и смотреть кино на дивидишнике Чана.
Пока Чонин в душе, Бан переодевается в сухое, кидая мокрую одежду в стиралку, заваривает крепкий черный чай и вытаскивает коробку с дисками, чтобы младший выбрал то, что ему по вкусу. А после того, как все водные и сушильные процедуры окончены, они устраиваются на небольшом диване перед телевизором. Чан приглушает свет как раз на моменте, когда появляется заставка "двадцатый век фокс представляет". Чонин забирается к нему под руку и устраивает голову на его груди, прижимаясь ближе, а Чан, улыбаясь, перебирает волосы младшего, не забывая периодически оставлять на черной макушке поцелуи.
Где-то ближе к середине фильма, когда оба, наконец, полностью согреваются, Чонин начинает ерзать с периодичностью в несколько минут. Это, конечно, не ускользает от внимания Чана.
— Хен, а ты... — Чонин разворачивается так, чтобы смотреть Чану в глаза. — А ты купил то, о чем я тебя просил?
— Ну-у-у! — Чонин нетерпеливо ерзает. — Ты же мне обещал, что на выходных все будет! А я, между прочим, уже жду больше месяца!
Чан задумывается на несколько секунд, а когда понимает, то начинает хохотать.
— Иен-и, ты серьезно? — Чан ласково смотрит на младшего, пока тот забирается ему на колени.
— Серьезнее некуда! Чтоб ты знал, я не собираюсь выпускать тебя из постели все выходные.
— О-о-о, это действительно серьезное намерение, — смеется Чан, поглаживая своего мальчика по бедру.
— И я приготовил тебе сюрприз.
Чан выгибает бровь, потому что сюрпризы от Чонина бывают только двух видов — либо это пиздец в хорошем смысле, либо это пиздец пиздец, третьего не дано. Но Чонин только слезает с него и просит выйти на несколько минут. Впрочем, учитывая контекст и настроение нынешней ситуации, Чан уверен, сюрприз будет пиздец пиздец. Не то чтобы Чонин единственный, кто хотел близости из них двоих, просто до их первого раза, было еще как-то терпимо, а теперь Бан даже спать спокойно не может, что этот мальчишка с ним делает. Чонин еще стеснялся и смущался последующие несколько раз, но потом вошел во вкус и превратился в какого-то маленького суккуба. Чан, конечно, не жалуется, ни в коем случае, новый уровень их отношений его более чем устраивает — и все же, Чан очень старается, чтобы Чонин не отлынивал сильно от учебы. Приходится мягко отказывать и кормить мальчишку обещаниями, чтобы его родители не заподозрили, что Чан плохо влияет на их сына.Заходи! раздается из-за двери, и старший только мысленно молится, чтобы Чонин не был с ним особенно жесток. Открыв дверь, Чан понимает, почему стал атеистом.
Чонин пиздец. Его темные волосы немного топорщатся после душа, хотя и видно, что он хотел их привести в порядок. Щеки покрыты румянцем, он, нервничая, покусывает губу. Чан скользит взглядом ниже, на белую школьную рубашку, расстегнутую, пожалуй, на пару пуговиц ниже, чем это было бы прилично. Длинная рубашка доходит почти до бедра, а из-под рубашки ниже — твою мать — видно юбку. Чонин в гребаной школьной юбке. Темной, в зеленую клетку, плиссированной школьной юбке, едва ли доходящей ему до середины бедра. У Чонина абсолютно точно нет никакого чувства милосердия над Чаном, потому что, опуская взгляд ниже, тот видит, как бедра пережимают резиночки белых капроновых чулок. Чан запрещает себе думать, откуда он это все достал, и почему просил подождать, пока он сходит дома в душ.
— Ч-чонин... Иен-а, ты откуда... Блять.
— Нравится? — Чонин склоняет голову на бок и улыбается, поднимая один уголок губ. Видно, что нервничает сам, но как же хорошо держится, паршивец!
— Иен-а, ты выглядишь как грех.
— Да? — мурлычет он и подходит ближе, обвивает руками за шею, чуть привстает на носочках и шепчет на ухо:
— Хорошо, что ты не веришь в бога, да?
Чонин дьявол, и — пусть так — Чан давно уже отдал ему душу.
«нет, извини. взял еще одну смену в кафе»
«Что такое? Тебе нужны деньги?»
«не волнуйся, ромео. просто попросили заменить»
Чонин последнее время сильно устает, но Чан подозревает, что не из-за подготовки к экзаменам. Они все меньше времени проводят вместе, встречаясь только, когда Чан забирает его из школы или приходит в зал на репетиции. Чонин подрабатывает в кафе и слишком уж часто берет дополнительные смены, однако, на вопрос Чана о нужде в деньгах только мотает головой. Отмахивается, говорит, что ночами зубрит вопросы к экзаменам, устало улыбается и целует Чана, отвлекая его мысли. У Бана, конечно, и самого по учебе медленно, но верно надвигается завал, и все же — ни один экзамен в универе не сравнится с самыми ужасными экзаменами в жизни — выпускными. Чан знает, что это ужасно тяжело, но все-таки временно, поэтому старается просто поддерживать Чонина во всем.
Выпускные будут уже в феврале, и старшеклассников мучают пробными экзаменами, кучами тестов, а родители Чонина — вдобавок — все чаще поднимают вопрос о том, чтобы сократить количество времени, которое их сын тратит на свои репетиции. Чонин часто жалуется Чану, что так уже просто невозможно, снова берет смены в кафе, учит допоздна уроки и так выматывается, что даже смеяться начинает реже. Однако репетиции никогда не пропускает.
— Они не понимают, — говорит он как-то вечером тихо, когда они с Чаном остаются в студии вдвоем. — Гитара для меня сейчас как глоток свежего воздуха, когда я просто задыхаюсь в этом ежедневном дерьме.
Чан сочувственно поджимает губы и целует младшего в лоб, а потом Чонин играет ему что-то из своих последних придумок, и внезапно — всю его усталость и отрешенность словно ветром уносит. Глаза горят, лицо озаряется улыбкой, а в движениях появляется такой задор, что Чан не сомневается — гитара для него и правда как свежий воздух.
— Звучит классно, — Чан улыбается, глядя на такого вдохновленного Чонина.
— Правда? — в глазах младшего сотни звезд. Чан думает, что отдал бы все за то, чтобы ни одна из этих звезд не погасла.
Чонин едва не пищит от восторга и снимает гитару, чтобы подбежать к Чану и обнять ладонями его лицо.
— Я стану известным, буду петь на сцене, буду писать песни и каждая — слышишь? — каждая из них будет посвящена тебе, — Чонин полушепчет быстро-быстро и очень восторженно, в то время, как Чан крепко обнимает его за талию. Чонин обнимает его тоже и кладет голову на плечо. — Хен?
— Ты же знаешь, как сильно я люблю тебя? — шепчет в шею. Чан хмурится, но он не видит. Чонин обнимает его крепче. — Пожалуйста, не забывай об этом. Никогда не забывай.
— О чем ты, лисенок? — от этих теплых слов отчего-то веет чем-то не очень приятным, но Чан не может понять, что не так. Необъяснимая тревога липкими пальцами сжимает его внутренности, подбираясь выше.
— Как это о чем? — тон Чонина внезапно меняется на привычный озорной, когда он отстраняется. — Ведь у меня будет куча фанаток! Ну и фанатов, конечно. Тебе придётся бороться со своей ревностью, хен.
Чонин смеется и спешно отворачивается, уходя обратно к гитаре. Пальцы на внутренностях будто ослабляют хватку, однако тревога так и не уходит. Чан надеется, что ему показалось.
Состояние Чонина заметно и очевидно ухудшается, а Чан, к своему отчаянию, совершенно не знает, что с этим делать. До начала экзаменов меньше месяца, Чонин нервничает, плохо спит и мало ест. Становится дерганным и на все реагирует, выпуская шипы и колючки. Чану остается только набраться терпения и окружить любимого мальчишку заботой. Он даже договаривается с родителями Чонина забрать того на выходные к себе, едва ли не клянясь, что это не помешает его подготовке. У него дома Чонин немного успокаивается, но мыслями постоянно витает где-то далеко, так, что Чан решает не грузить его лишними разговорами, а только крепко обнимает и прижимает к себе, укутывая в теплое одеяло.
Чонин упорно ходит на репетиции, хотя и это последнее время будто не приносит ему ничего, кроме раздражения. Он колко реагирует на любые комментарии и замечания, едва ли не ссорится с Чанбином и чуть не выгоняет однажды Минхо, что, конечно, повлекло за собой шумную реакцию Джисона, а это, в свою очередь, спровоцировало новую волну раздражения у Чонина.
— Да что с тобой, блять? — рявкает Хан, вскакивая с места. — У всех были экзамены, ясно? Ты не особенный.
— Да плевал я на эти экзамены! Не надо мне тыкать этим, понял?
— Не надо срываться на всех подряд, понял?
— Эй, эй, — вмешивается Чан, откладывая тетради. — Успокойтесь оба. Чонин, что с тобой сегодня?
Чонин вдруг срывает с плеча гитару и бросает ее на пол. Та тягуче звенит металлическими струнами, заставляя всех находящихся в комнате вздрогнуть от неожиданности.
— Да все в порядке, как вы не поймете?! — кричит Чонин, а в его глазах блестят слезы. — Что вы прицепились? Как вы все этого не поймете?!
— Эй, Иен-и, — мягко зовет Чан, протягивая руку, но Чонин звонко шлепает по его ладони своей, не давая себя коснуться. — Мы же переживаем, просто хотим помочь.
— Просто оставьте меня в покое! Все вы!
Чонин со злости толкает пюпитр с нотами, так, что листочки с от руки написанными и где-то неразборчивыми нотами разлетаются по всей комнатке, он тихо говорит что-то еще, а потом выбегает из студии, хлопнув дверью. Чан в смятении. Сердце бешено колотится, и он абсолютно не знает, что ему делать. Когда Чонин так сильно злится — что было за два года их отношений только пару раз — его абсолютно точно не надо трогать. Но как он может просто дать ему уйти, не убедившись, что с ним все в порядке? Он почти срывается за ним, но рука Хана на плече его останавливает.
— Оставь, — он качает головой, поджимая губы. — Ему нужно перебеситься.
Чан хватается за голову, садясь прямо на пол. Он чувствует, что опускает что-то, но что? Когда это что-то началось? Хочется думать, что это стресс из-за подступающих экзаменов, но что-то подсказывает, дело тут не в этом. Чонин никогда так сильно не переживал из-за учебы. В тот вечер Чонин так и не возвращается в студию, Чану пишет, что ушел домой и — пропадает из сети на добрые несколько часов. Нужно перебеситься и успокоиться — это да, но Чан себе места от волнения не находит. Сидит еще некоторое время в студии с Минхо и Джисоном, а потом уходит домой. Может, он действительно сильно наседал на Чонина последнее время? Да, он старался окружать его максимальной заботой, но при этом никогда не давал забыть о надвигающихся экзаменах, и, может, это бесило Чонина еще больше? Но ведь Чан хотел как лучше, ведь он...
Чонин не отвечает на смски весь вечер и трубку не берет. Это заставляет Чана чувствовать себя тигром в клетке, мерить шагами небольшую съемную квартиру и набирать номер снова и снова. Он думает, что Чонину нужно все-таки дать время побыть одному и привести мысли в порядок, а сам пытается отвлечься на учебники и конспекты, в конце концов, у него у самого сессия не за горами. Только какие учебники, какая сессия может быть в голове, когда мысли совершенно о другом?
Чан хватает телефон, стоит ему только пиликнуть новой смской.
«Чонин! Почему не отвечал все это время? С тобой все хорошо??»
«хен, прости меня, пожалуйста»
Чан вымученно стонет, читая это. Меньше всего ему хотелось бы, чтобы в придачу ко всему Чонин чувствовал себя виноватым.
«Да с кем не бывает, все в порядке, Иен-и. Но я очень переживаю, скажу тебе честно. Что с тобой? мне не очень верится, что это из-за учебы. Расскажи мне.»
Чонин молчит долгие две минуты, хотя сообщение висит прочитанным. Чан от волнения сгрызает кожу на пальцах и рвется позвонить, но его звонки оказываются сброшенными.
«хен, ты же помнишь, что я люблю тебя?»
Сообщение заставляет неприятное чувство тревоги внутри зашевелиться. Чан набирает номер, но звонки сбрасывают. Тревога обволакивает внутренности в животе, подступает отвратительное чувство тошноты.
«Чонин, возьми трубку, пожалуйста. Где ты?»
Еще несколько контрольных звонков, которые остаются без ответа.
«обещай, что никогда не забудешь. Я люблю тебя, Чан.»
— Твою мать! — тихо рычит Чан, набирая номер снова и снова.
На этот раз уже не скидывает, просто не берет трубку. Если бы не родители дома, Чан бы уже давно приехал к нему и как следует разворчался на тему того, что этот дерзкий мальчонка заставляет так сильно волноваться своего немолодого бойфренда, а потом бы — тоже как следует — крепко обнял бы его и не отпускал всю ночь. Но Чонин еще маленький, дома его родители, и все, что Чану остается, это ждать наступления следующего дня, а после — ловить сорванца в школе или зале для репетиций. Скорее бы он закончил школу, честное слово. Они уже давно договорились, что Чан заберет его к себе, Чонин будет подрабатывать после учебы, и они будут снимать эту квартирку на двоих, чтобы всегда быть вместе. Как бы Чан ни старался отвлечься мыслями о счастливом послешкольном будущем, тревога все сильнее сжимает пальцами его внутренности, подбираясь к самому горлу. Нет, он не сможет уснуть до самого утра. Чан не оставляет попыток дозвониться до Чонина, пока пролистывает конспекты на завтра. Длинные гудки на громкой связи уже становятся триггером, и Чан так и засыпает ближе к утру, с телефоном в руке и за столом.
Он уснул около пяти утра, но проспать смог не долго. В пять тридцать семь его телефон оживает вибрацией в руке и нарастающей стандартной мелодией. Чан моментально просыпается, увидев на экране имя Чонина, и берет трубку, но на другом конце далеко не любимый голос обиженного мальчишки. Отец, наверняка увидев десятки пропущенных от Чана, севшим голосом давит из себя слова о том, что Чонина сегодня нашли мертвым в школьном саду. На фоне слышится женский плач, наверное, мамы Чонина, а тревога, мучившая Чана так долго, наконец, сжимает свои мерзкие холодные пальцы на его горле.
Чан заводит машину, поворачивая ключ, и кутается глубже в тёплый шарф. Зима в этот раз наступила с первого числа, как по расписанию. Он пытается согреть вмиг замерзшие руки дыханием и молится, чтобы машина поскорее прогрелась. На дисплее панели светится 18:01, сегодня ушел с работы намного раньше, чем обычно — на то есть повод. Хан вызванивал его целую неделю ради сегодняшнего вечера: проверял, чтобы Чан не соскочил под конец. Чьей была идея собраться «старой доброй компанией» Чан наверняка не скажет, но не прийти — и правда — было бы грубо. Да, конечно, он поддерживает достаточно близкую связь с Ханом и Минхо (что неудивительно с тех пор, как эти двое начали встречаться), иногда они выпивают вместе с Чанбином, а Хенджин совсем недавно приводил свою дочку к нему на осмотр — малышке Хёри не повезло приболеть прямо перед Рождеством; но когда они в последний раз собирались все вместе?.. Вопрос заставил бы задуматься всех, потому что счет бы шел на года.
Чан выезжает на центральную дорогу. Сеул красиво украшен даже поодаль от центра, но самое сердце города горит светом так ярко, что не проникнуться новогодним настроением, наверное, невозможно. Каждый год кажется, что лучше уже сделать нельзя, но вот, как доказательство — невероятно красивые инсталляции по всему центру, каких не было в прошлом году. Навигатор ведет Чана направо, потом еще направо, и триста метров прямо. Небольшое, но очень по-новогоднему украшенное кафе с не очень оригинальным названием «Рассвет». Что ж, думает Чан, надеюсь, там хотя бы вкусно.
В самом кафе светло и играет плейлист новогодних песен, Чан фоном ловит знакомые строчки голосом Фрэнка Синатры. Народу много, что, наверное, неудивительно — всё-таки канун Рождества. Интересно, ребятам повезло взять здесь стол или они бронировали заранее? Мужчина проводит взглядом по залу и тут же натыкается на машущего ему Хана. Кажется, ждали только его.
— Я очень рад, что ты всё-таки пришел, — Джисон выглядит как восторженный ребенок, которому подарили игрушку, которую тот давно хотел.
— Моя совесть не позволила бы мне пропустить эту встречу, особенно после недели твоих звонков, — хмыкает Чан, впрочем, по-доброму. По столу раскатываются смешки.
Чан жмет руки и обнимает всех старых приятелей.
— Доктор Бан выделил время для своих стариков, — кряхтит Чанбин, пожимая руку. — Уже могу жаловаться тебе на свои болячки или нужно сначала пропустить пару стопок?
Чан тепло смеется, похлопывая друга по плечу.
— Ты немного вырос из возраста моей специальности.
— Хоть где-то, — довольно крякает Минхо, за что получает убийственный взгляд от Со и раскатистый смех всего стола.
Оказывается, что ждали не только Чана. В компании так же не было Хенджина, но он скоро присоединяется, извиняясь и тепло улыбаясь.
— От штрафной не освобождает, — подмигивает Хан, протягивая рюмку.
Беседа, несмотря на долгую разлуку, идет живо и беспрерывно. Как водится, первую рюмку выпивают за встречу. Феликс звонко смеется, поднимая всем настроение; Минхо, будто совсем за десять лет не поменявшись, все так же подкалывает Чанбина, так что младший в конце даже хватается за вилку, парируя какой-то шуткой про свиной окорочок. Хан с неподдельным интересом рассматривает фотографии Хёри у Хенджина на телефоне и слушает, как тот негромко рассказывает о забавных моментах из жизни дочери. Чан наблюдает за этой картиной с меланхоличным умилением и некоего рода укором самому себе — как он мог так долго игнорировать предложения о встрече с этими ребятами, если они — единственное, что за долгое время заставило его чувствовать себя хорошо? Вторая рюмка, за неимением за столом милых дам, выпивается за Хёри вместе с пожеланиями, чтобы та росла здоровой и счастливой. Чан, как ее лечащий врач, также вставляет пять копеек с советами молодому отцу по части лекарств, чтобы первая часть тоста сбылась как можно скорее. Бан знает, какой будет третья рюмка. Третья рюмка — причина, по которой он избегал этих встреч так долго.
— Этот вечер мог быть еще лучше, будь мы все вместе, — нерешительно начинает Хан. — За Чонина, ребят.
И молча поднимает стопку. За ним повторяют остальные — и Чан, поколебавшись несколько секунд. Выпивают молча, не чокаясь. На душе вместе с выпитым алкоголем оседает стотонный груз, и более-менее приподнятое настроение Чана исчезает, будто его и не было. Стол затихает, заметив состояние старшего.
— Прошлого не вернешь, хен, — Со мягко хлопает по плечу, и дальше обращается уже ко всем. — Давайте лучше вспомним все хорошее. Наш Чонин ведь был таким веселым!
И все как-то оживают снова, наперебой вспоминая выходки шкодника-Чонина, с теплотой вспоминая его целеустремленность и любовь к музыке, только Чану от этого ничуть не легче. Под действием алкоголя, которого в организме становится все больше и больше, чёрные мысли снова накрывают его мрачной тучей, перебирая по косточкам все его сознание. Чан злится, чувствует себя беспомощным, обиженным, виноватым и бесконечно несчастным одновременно. В какой-то момент на плече оказывается рука Хана, а потом тот шепчет:
— Пойдем-ка, дружище, перекурим.
Оказывается, Чан уже хорошо накидался, и даже морозный воздух не спешит отрезвлять его ум. Перед глазами плывет, стоит отвести взгляд в сторону, и Чан щурится, зажигая сигарету в зубах. Он чувствует физически — мороз, опьянение, усталость, как губы растягиваются в улыбке, когда он смеется, как терпкий дым проходит через его легкие. Душой, кажется, уже давно не чувствует ничего, кроме сосущей пустоты.
— Прошло уже десять лет, — задумчиво начинает Хан, выпуская дым. — Столько всего изменилось. У Хвана, вон, даже дочь родилась.
— Мгм, а вам с Хо понадобилось десять лет, чтобы сойтись, — по-доброму подкалывает Чан, а после снова затягивается. Пальцы и кончик носа колет морозом. Джисон цыкает и пихает его локтем, но все же смеется сам.
— Не десять, а восемь! — обиженно фыркает Хан. — Ты знаешь, о чем я.
Молчание. Чан бы очень хотел не знать. Все десять лет день за днем он просто бы хотел не знать.
— Ты… так и не узнал, что произошло?
Чан мотает головой, нервно зажигает новую сигарету.
— Я бы все отдал, чтобы узнать, Хан-и. Я…
И из глаз внезапно слезы, а нос щиплет. Чан задирает голову, выдыхая в небо сизый дым. Хан кладет ладонь на спину и поглаживает, смотрит сочувственно, поджав губы.
— Я столько думал, Хан-и, столько… столько раз проигрывал в голове тот день… он столько раз мне снился, я просто—
Голос срывается, и Чан спешит затянуться снова.
— Тише-тише, ну, — жалостливо приговаривает Джисон, продолжая поглаживать и похлопывать по спине. — Хен, столько лет прошло… мы все переживаем за тебя. И… — он мнется, кусает губы. — И Чонин, я уверен, тоже не желал бы тебе быть одному столько времени…
— Не надо, Хан, — глаза Чана покраснели, он стирает с щек холодные слезы. — Не начинай.
— Я же не заставляю, просто, ну… ты хотя бы подумай?.. Попробуй там… вдруг что-то—
Бан шмыгает носом и достает телефон. Переводит на номер друга энное количество вон. Тот глупо моргает, глядя то на оповещение на телефоне, то на Чана.
— Моя часть за сегодняшний ужин. Было действительно здорово с вами встретиться, ты не подумай. Просто я… черт… — Чан ерошит непослушные волосы и тихо смеется. — Хорошего тебе Рождества, Хан-и. Передай это остальным тоже, пожалуйста. Я пойду.
Джисон выглядит совсем расстроенным, с его бровями, сложенными домиком и щеками, будто ставшими еще круглее, чем до этого. Хан все такой же очаровательный, даже десять лет спустя. Чан улыбается и хлопает его по плечу, а после спускается с крыльца, чуть при этом не поскользнувшись. Он заходит по пути в какой-то круглосуточный магазин и берет небольшую бутылку виски, а после — идет куда глаза глядят. Ноги по привычке, видимо, выводят его к центру города, но Чан туда не идет. Он внезапно останавливается и делает глоток, осматривая огни города вокруг.
— Сеул сейчас так красив, Чонин-и, — тихо выдыхает он. — Ты всегда хотел жить в таком городе. Полном огней.
Под пушистой елью недалеко чернеет лавка, Чан идет до нее и грузно опускается на сиденье. Делает еще один обжигающий горло глоток. Десять лет. Чану уже двадцать девять лет, а душа осталась там, в девятнадцать, вместе со звонком отца Чонина в пять тридцать семь утра. Что было дальше?.. Черт, а что же было дальше... В памяти только отрывки яркими пятнами того, что Чан все эти десять лет боится ворошить и доставать, но сейчас алкоголь в крови рушит все барьеры в голове, и Чан открывает ящик с тем, что поклялся никогда не открывать. Дальше были слезы, душераздирающие истерики, глухие, в подушку, отрицание, наконец — смирение и удушающая апатия. Чан помнит, что не знал, куда деться, в пору хоть вслед за Чонином, но не мог. Родители, уже после смерти сына, узнали, что Чан был не просто хорошим другом - прочитали переписки, но им уже было не до этого. Они только мучили Чана бесконечными расспросами, а тот стоял, понурив голову, потому что не знал ни одного ответа. Мама Чонина выливала на него ушат упреков, отец с неприязнью смотрел на того, кто "совратил их сына", а Чан только молча приходил помогать им со всем, что касалось похорон, потому что не мог иначе. Время притупило эмоции, и родители Чонина в конце концов приняли Чана. Мама долго извинялась за все нападки, за которые Чан, конечно, не держал обид, а отец начал пожимать руку при приветствии и прощании. Чан до сих пор часто приезжает к ним и привозит продукты, помогает с хозяйством и всем, чем может помочь. Прошло уже десять лет, но Чан все еще не может не винить себя за то, что произошло. Сколько раз он прокручивал в голове момент, когда видел Чонина последний раз. Они ужасно поссорились — и он не пошел за ним. Он не пошел за ним!
Чан откидывает голову, и горячие слезы текут по вискам вниз. Он сжимает челюсти, чтобы не закричать от своей беспомощности и ненависти к себе.
— Как я мог, — скулит он себе в запястье, которым закрывает рот. — Как я мог оставить его тогда?!.. Как я мог...
Что было в голове Чонина тогда? Когда это началось? Что привело его к такому решению? Почему он не рассказал все Чану? — и еще ряд вопросов, которые перманентно крутятся в его голове, на которые никогда не будет ответа. Как чувствовал себя Чонин тогда? Должно быть, просто ужасно. Его любимый, драгоценный, маленький Чонин, должно быть, чувствовал себя совершенно потеряно и одиноко — и он, Чан, ничем, ничем ему не помог! Каково ему было стоять на той крыше? Страшно было? Больно было? Холодно? Чан делает еще три глотка залпом, сорокоградусная вода обжигает легкие так, что невозможно вздохнуть.
— Иен-а, — пьяно зовет он в ночи. — Иен-а, простишь ли ты меня за это?.. Нет, — он мотает головой. — Нет, мне не нужно твое прощение, лисенок. Я его никогда не заслужу.
Он роняет голову в ладони и дает волю эмоциям, которые так долго держал в себе. Запрещал себе вспоминать, запрещал плакать, запрещал даже думать о том, что произошло, чтобы не ворошить весь калейдоскоп мыслей. А сейчас уже неважно. Сейчас пустая бутылка из-под виски летит в рядом стоящую урну, а слез внезапно так много, и глухие рыдания, кажется, разорвут грудную клетку изнутри. Неужели Хан действительно думает, что Чан сможет двигаться дальше? Сможет найти кого-то еще? Чан достает из кармана помятую пачку, а там всего две сигареты осталось. Плевать, хотя бы две. Закуривает, и, вытерев слезы с лица, снова смотрит на огни города. Жаль, что Чан уже давно не верит в Деда Мороза, Санта Клауса, Йоллоу-Пуки и других зимних волшебников, потому что если бы он верил, то каждое его желание непременно было бы о том, чтобы вернуть Чонина. Боже, сколько бы Чан за это отдал! Чтобы вернуться в пятнадцатое января две тысячи шестого, побежать за Чонином, не оставлять его одного, целовать его щеки, крепко обнимать и ни за что, ни за что не дать тем ужасным событиям случиться!..
Он добирается до дома спустя почти час. Сбрасывает ботинки в прихожей, и где-то там же абы куда вешает пальто. Скорее на автомате, чем осознанно, переодевается в домашнее и прямо так падает на кровать. Он снимает блокировку с телефона и листает сообщения вниз, далеко-далеко. Туда, где от контакта «Иен-и» висит последнее сообщение, отправленное пятнадцатого января, десять лет назад:
«обещай, что никогда не забудешь. Я люблю тебя, Чан.»
— Я никогда не забуду, — бормочет он, проваливаясь в сон. — Я никогда, Иен-а...
Часть 2.
Чан просыпается от того, что кто-то достаточно ощутимо трясет его за плечо. Он поднимает голову, лежащую до этого на согнутых в локтях руках, и промаргивается. Как же надо было надраться вчера, чтобы уснуть где-то за столом? Вокруг галдеж и слишком светло, он щурится, пытаясь привыкнуть к свету и разглядеть, что происходит вокруг. Какой стыд, он старший врач, уважаемый человек, и заснул вот так, где-то в людном месте, перед этим отборно накидавшись алкоголем. И почему друзья оставили его здесь?..
— Ты вообще, что ли, ночью не спал, хен? — Хенджин снова потрясывает за плечо. — Раньше ты никогда не спал на парах.
Чан не сразу понимает, о чем говорит друг, и, наконец открыв глаза, оглядывается по сторонам. Он действительно сидит за столом, и он действительно спал здесь, положив руку на голову, только это совсем не «Рассвет», в котором они отмечали канун Рождества. Это... аудитория? Чан переводит непонимающий взгляд на Хенджина, который отвечает ему таким же взглядом.
— С тобой все в порядке? — заботливо спрашивает он и на всякий случай прикладывает ладонь к его лбу. — Вроде не температуришь.
Впрочем, в следующую секунду он пожимает плечами и снимает с правого рюкзак, а потом открывает его и достает пакет с чем-то, протягивает Чану.
— Спасибо за конспекты вчера, кстати. Вот, я принес сэндвичи. Там, правда, оставались только с сыром и томатами, но...
Чан его не слушает, переводя взгляд по всей аудитории и пытаясь понять, что происходит. Да, это определенно одна из аудиторий университета, в котором он учился. Теперь все встает на свои места. Кажется, ему снова снятся воспоминания из прошлого. Так часто бывает, когда он особенно много думает о нем, а тут еще и воздействие алкоголя дало о себе знать. Ну, конечно. Теперь все понятно. То, что все происходящее нереально, Чан понимает довольно быстро, а потому ему становится легче адаптироваться в ситуации. Он кидает взгляд на большой календарь, всегда висевший здесь у доски. 13 сентября, 2005 год. А, теперь он прекрасно понимает, где находится. Этот день снился ему не один раз, правда обычно сразу с момента, когда он приходит к Чонину в зал, а в этот раз, видимо, его сознание решило отмотать этот день немного назад. Он облегченно улыбается и благодарит Хенджина за сэндвичи.
Чан очень любил этот день в своих воспоминаниях. Почему? Да черт его знает, просто что-то было в нем такое, отчего на душе становилось тепло и спокойно. Старый экран телефона показывает пятнадцать минут четвертого, и Чан, попрощавшись с одногруппниками, выбегает из здания, чтобы сесть на сорок восьмой автобус, который привезет его к Чонину. Всегда одно и то же. Забавно, что в этот раз ему снится даже его старый телефон. Приятно все-таки хотя бы во снах возвращаться туда, где твоей единственной проблемой была надвигающаяся сессия, небо было высокое и голубое, друзья рядом, и сердце теплилось любовью.
Лохматая макушка возмущенно поднимается, отрываясь от гитары, и Чан застывает. Чонин смотрит на него с легким укором, а ему кажется, будто время замерло, и этот пронзительный взгляд черных глаз устремляется к нему сквозь все десять лет и попадает в самое сердце. Чан смотрит на мальчишку, как потерявшийся пес, с неверием, восторгом и надеждой одновременно — он прекрасно знает, что это сон. Воспоминания с Чонином снятся ему очень часто, видимо, это такой способ, которым сознание пытается его успокоить, заворачивая, как в теплое одеяло. Чан смотрит на него долго и внимательно, оглядывая каждую маленькую деталь любимого образа, словно запоминая заново, хотя Чан до сих пор помнит каждую родинку на теле Чонина и каждую морщинку на его лице, когда тот смеется. Именно поэтому Чонин в его снах всегда такой обманчиво настоящий, к сожалению или счастью. Чан всегда был благодарен за эти сны, потому что хоть таким образом мог снова видеть Чонина, слышать его смех, голос, касаться его — придумывать, словно сон — это не то, что происходит сейчас, а то, что там, в две тысячи пятнадцатом, холодном и отвратительном. Такие сны всегда приносили спокойствие и утешение, но сейчас почему-то картинка перед глазами отзывается такой щемящей тоской, что Чан чувствует, как в носу щиплет, а в уголках глаз появляется влага.
— Прости, я... — он улыбается, сдерживая слезы и поднимает пакет в руках. — Я.. сэндвичи...
Чонин откладывает гитару, вскакивает и подбегает к нему, чтобы забрать пакет и заодно обнять Чана или поцеловать того в щеку. Сам же Бан, отдав пакет, не сдерживается и крепко обнимает парнишку, прижимая к себе. Чонин, постояв так несколько секунд, хочет было отстраниться, но Чан не отпускает. Чонин в его руках такой теплый, такой... настоящий. От его волос пахнет шампунем, тем самым, запах которого Чан уже успел забыть, а сейчас — сейчас он наполняет его легкие, заставляя мозг взрываться воспоминаниями. Его пальцы касаются белой ткани школьной рубашки, как всегда не заправленной в брюки и местами помятой. Да, Чану часто снились воспоминания с Чонином, но такие реальные — никогда. От этого сердце щемит еще сильнее, и Чан крепко целует его в макушку. Чонин хихикает и поднимает голову, Чан обнимает ладонями его лицо и касается губ.
Боже. Губы Чонина теплые, немного сухие от того, что он их постоянно облизывает и обкусывает — такие настоящие. Сердце Чана делает сальто и падает куда-то глубоко вниз. В животе появляются — да-да, — те самые бабочки, или как это еще можно назвать, а ноги едва не подгибаются от накрывающих его чувств. Чонин такой настоящий, и их поцелуй такой, словно это не сон, словно это реальная жизнь, этот поцелуй такой же, какими были все остальные, десять лет назад, и организм Чана реагирует на него ровно так же, как это было тогда — по-настоящему. Ни в одном сне это не было вот так, Чан готов плакать оттого, как давно он не чувствовал этого, не чувствовал Чонина, настоящего, живого. Он цепляется за это чувство, продолжая поцелуй, поглаживая большими пальцами щеки мальчишки, касаясь губами его верхней, а потом нижней — и в конце концов не сдерживается, касаясь языком. Чонин отвечает, прижимаясь к нему ближе, кладет ладони на его запястья, легко прикусывает его губы, улыбаясь в поцелуй. У Чана дрожат ресницы, влажные от подступивших слез. Из всех его снов этот — самый лучший. Вот бы не просыпаться никогда.
— Ух ты, — выдыхает Чонин, отстраняясь. Он улыбается, но его брови нахмурены, в смятении. — Что это с тобой сегодня?
Чан бегает глазами по его лицу, такому родному, любимому, отмечает едва появившиеся из-за улыбки ямочки на щеках — и все не может наглядеться.
— Я так рад тебя видеть, Чонин, — почти шепчет он, оглядывая мальчишку со всей нереализованной за эти годы любовью. — Я так рад тебя видеть...
— Эм, — Чонин неловко смеется. — Я тоже?.. Хен, мы виделись буквально вчера. Все, — он быстро чмокает его в губы и выпутывается из объятий. — Я ужасно голодный! Ты как всегда угадал, что я хочу, поэтому так и быть, я прощаю тебе то, что ты задержался.
Ян плюхается на большую колонку и залезает в пакет едва не с головой. Через секунду раздается восторженный вопль, когда мальчишка достает упаковку.
— Мой любимый!! Как тебе удалось?? Я две недели не мог его достать.
Чан неторопливо опускается на старый диванчик, который сюда притащили как раз для таких гостей в лице Чана, Минхо или Чанбина. Он мягко улыбается, не сводя глаз с Чонина. Тот шустро избавляет свой сэндвич от упаковки и начинает с аппетитом жевать. Растущий, вечно голодный организм, что поделать.
— Как-то ты, — медленно и скорее просто для галочки начинает Чан, — слишком рано освободился сегодня, Иен-а.
Этот день, как и многие другие, снился ему так много раз, что, наверное, он помнит каждую фразу из него. Проживать этот день заново во сне — словно вернуться в комфортное место, где все знакомо и тепло. Чан любовно оглядывает мальчишку, как тот перестает жевать и чуть закашливается, застигнутый врасплох, уже который раз в котором по счету сне Чана. Он говорит это просто так, потому что конечно уже давно знает, как так получилось, что Чонин освободился раньше, но Ян виновато улыбается и снова повторяет:
— У нас отменили последние два урока.
Чан улыбается, понимающе кивая. Конечно. Это как смотреть старый любимый фильм, с хорошим сюжетом, но плохой концовкой. Ты пересматриваешь только отдельные сцены, которые заставляют тебя чувствовать себя хорошо, комфортно и спокойно, но этот фильм Чан бы ни за что не хотел смотреть до конца. "Титаник" хорошо смотреть только до момента столкновения корабля с айсбергом.
Вскоре снова приходит Джисон и приводит с собой Минхо, своего пере-друга-недо-парня, так Чонин любит его называть. За глаза, конечно. Ли Минхо — лучший друг Джисона, который учится в одном с Чаном университете, только Бан изучает медицину, а Ли — юриспруденцию. С первого взгляда может показаться, что Минхо вообще ни разу не юрист, но стоит провести с ним чуть больше времени и становится понятно — юрист, да еще какой. Острота языка и цепкость мыслей точно позволит ему стать одним из лучших адвокатов Сеула, если тот захочет. Иногда они пересекаются в столовой университета, когда пары и того, и другого проводятся в одном и том же корпусе. Минхо младше Чана всего на год, и это немного облегчает Чану жизнь среди всех детей, с которыми он проводит время. Чану нравится проводить время в компании Минхо, и, пусть эти двое прикрываются статусом лучших друзей, Бан только тихо усмехается, глядя на них. Очень близкие лучшие друзья.
Сон отчего-то затягивается, обычно Чану снятся какие-то короткие, не состыковывающиеся между собой эпизоды, но этот изображает целый день. Тот самый день, без каких-либо скачков в декорациях или времени. Чан, как и тогда, сидит в импровизированной студии до самого вечера, переписывает лекции, пока ребята репетируют, шутит с Минхо — и в прочем проводит день ровно так, каким он был тогда, в реальности. И все бы ничего, и все бы хорошо, и единственное, что смущало Чана — это реальность событий этого сна — ровно до момента, пока он не ударяется локтем об угол какой-то мебели. По руке до самых кончиков пальцев будто рассыпается бисер болючих ощущений, и Чан шипит, тихо матерясь и потирая локоть. Почему так, черт возьми, больно? Или этот сон решил быть реалистичным во всех ощущениях? Что ж, тогда его разум, кажется, превзошел самого себя, создавая эту иллюзию в его голове. Чан хмурится, не понимая, что происходит. Щипает себя за руки — больно. Что за...
Будильник звонит в шесть тридцать утра. Чан еле открывает глаза и щурится, когда натыкается взглядом на экран трезвонящего телефона. Выключает уже не глядя и откидывается снова на подушку. Господи, раннее утро — это кошмар. Мозг понемногу просыпается, начинает работать — Чан мысленно идет в душ и одевается, а потом едет через кучу пробок на любимую, в кавычках конечно, работу. Жаль, что мысленно, потому что на деле он с трудом заставляет себя просто открыть глаза, и даже трет их ладонями, чтобы прогнать сон. А потом его мозг просыпается окончательно, и Чана пробивает осознание.
Он выключил будильник на своем старом телефоне. Сон рукой снимает за мгновение, Чан тянется за мобильником и жмет на кнопку блокировки.
Этого не может быть. Он снова щипает себя особенно сильно и матерится — больно!
— Какого хрена... Это что, шутка такая?..
На телефон приходит сообщение, от Юквона. Чан растерянно жмет на значок, чтобы прочитать.
«Эй, ты уже проснулся? Не забудь конспекты, а. Старик Пак опять сегодня докопается.»
— Что за черт?.. — Чан нервно смеется. — Я что, вернулся в прошлое? Я что, правда...?
Это или правда, или он сошел с ума — третьего не дано. Но в следующую секунду, Чан счастливо смеется и снова падает на кровать. Ведь если чудо существует, и он действительно вернулся на десять лет назад, это означает только одно — он сможет вернуть Чонина! Что там в это время происходит в его будущем-настоящем? Да плевать он хотел. Даже если он застрянет здесь навсегда, и ему снова придется прожить все десять лет — плевать! Главное, что все эти десять лет он проживет рядом с Чонином. Господи, да ради этого — хоть в огонь с разбега.
Итак, ладно, допустим все происходит на самом деле. Допустим, он действительно перенесся на десять лет назад, и будильник не прозвенит через пару часов, и он не проснется двадцать пятого числа две тысячи пятнадцатого. Чан скачет по комнате, натягивая джинсы и футболку. Прежде всего, он не должен пропускать учебу. Все должно идти своим чередом для того, чтобы это не повлияло на будущее ни его, ни кого-либо из его друзей. Да, он точно не должен пропускать учебу. Ах черт, у него же теперь(еще) нет машины. Парень ерошит волосы и вспоминает, что где-то должен быть его проездной. Тот, конечно, оказывается в кармане висящей в коридоре джинсовки.
Чан кидает рюкзак на стул рядом с собой в аудитории и здоровается со всеми однокурсниками, так же, как он делал это когда-то. Законченное образование и жизненный опыт позволяют ему благополучно пропускать мимо ушей лекцию преподавателя, но при этом точно отвечать на вопросы, если старик замечает, что один из студентов витает в облаках и хочет застать его врасплох. Чан же пытается собраться с мыслями. Итак, нужно поставить главную цель, Чан берет листочек и пишет, чтобы мысли не разбегались в разные стороны. Главное, я должен спасти Чонина, обводит ручкой в круг. Сердце бьется так часто, и он чувствует себя таким вдохновленным, словно ему дали возможность изменить мир. Впрочем, так и есть — по крайней мере для одного человека. Я должен пойти за ним пятнадцатого января, рисует стрелку вниз и тоже обводит. Это очевидные действия, и время еще есть. Нужно идти от большого к малому, от очевидного — к менее очевидному.
Что послужило отправной точкой в тот день? Узнать, что произошло пятнадцатого января — еще одна стрелочка вниз. Чан судорожно перебирает события в голове. Это случилось не внезапно, это скорее стало последней каплей. Состояние Чонина становилось все хуже и хуже, и тот день был крайним для него. Это был долгий процесс, мучивший его.
Когда это началось? Чан задумчиво постукивает ручкой по столу. Вопрос хороший, но недостаточно детальный. Если меня перекинуло именно в этот день, а не в то же пятнадцатое января, размышляет он, значит, начало всему этому положено сейчас. Он откладывает ручку и ставит локти на стол, собирая пальцы в замок. Но сейчас ведь все хорошо, разве нет? Сколько бы Чан ни старался, он не может вспомнить что-то подозрительное в поведении Чонина в это время. Скорее, все началось где-то в конце октября — начале ноября. Да, Чан даже немного кивает самому себе, именно в конце октября Чонин начал больше уставать и нервничать. Тогда Чонин ночами сидел за учебниками, много работал и мало спал. Зачем же тогда его перекинуло на такое раннее время?
Нет, Чан снова упирается взглядом в листок. Нет, я что-то упускаю, он снова и снова пробегается взглядом по предложениям на листе. Я что-то упускаю, ровно как и тогда. Нет, я не могу допустить это снова, думай, Чан, думай. Думай!
— Эй, — Хенджин пихает его локтем и тихо шепчет:
— Если будешь и дальше сидеть с таким сложным лицом, старик от тебя не отстанет.
Чан рассеянно кивает и снова утыкается в листок.
Хенджин пытается подсмотреть, но Чан быстро закрывает листок рукой и улыбается.
— Все в порядке, не бери в голову, — чего-то более убедительного на ум не приходит.
Он подпирает голову рукой и устремляется абсолютно не видящим взглядом на доску. Нужно привлекать поменьше внимания к себе, иначе его состояние действительно станет слишком заметным.
Стоп. Чан даже выпрямляется от осознания. Его состояние станет заметным. Точно, Чан бегает глазами по аудитории, собирая мысли в кучу. В октябре состояние Чонина стало заметным, а не только началось. Вот, что он упустил! Поэтому Чан оказался здесь, в середине сентября. Разбираться с поведением Чонина нужно сейчас, именно сейчас у него что-то происходит. Но что? Между ними никогда не было тайн, и Чонин рассказывает ему даже то, что в школе опять давали какую-то отвратительную кашу. На что именно нужно обратить внимание?
Телефон на столе коротко вибрирует.
«Хен, заканчиваю сегодня в четыре. Заберешь?»
Чан улыбается, глядя на экран телефона. Сколько бы он отдал за такие мелочи как смска от Чонина там, в две тысячи пятнадцатом.
— Знай, что моя любовь к тебе так велика, что я досидел до конца занятий только ради тебя, — заявляет Чонин, обнимая при встрече.
Чан смеется, прижимая мальчишку к себе, и закрывает от удовольствия глаза. Чонин быстро, пока никто не видит, целует его в щеку и берет за руку, переплетая пальцы.
— Хочешь куда-то пойти? — улыбаясь, спрашивает Чан и поглаживает его по щеке.
— Да, — кивает Чонин. — Я сейчас умру от голода и усталости, учитель Ким высосала из меня все жизненные силы, но я выжил только благодаря мысли о том, что любимый хен меня обязательно накормит. Да ведь?
Чонин рассказывает о том, что сегодня он чуть не подрался с Юкчже, и за это его вызвали к директору; что он честно пытался сделать вчера домашку по физике, но уснул за столом, а сегодня физичке приспичило спросить именно его. Чан слушает, почти не сводя с него глаз, и крепче сжимает пальцы, поглаживает ладошку в руках. Он просто молча слушает его, мягко улыбаясь, и думает, что если это все-таки сон, то когда он проснется, то просто не сможет дальше жить. Он снова держит Чонина за руку, снова слышит его голос, ощущает тепло его тела, ловит его улыбки и хитрые взгляды — нет, он просто не выдержит снова проснуться без него. Он обязательно должен сделать так, чтобы Чонин выжил, он просто обязан сделать это.
— Мне вчера такая штука в голову ночью пришла, я немного набросал, — тараторит он, засовывая в рот картошку, — покажу тебе сегодня. Или завтра.
— Ты же заснул за столом, когда делал физику, — Чан хитро смотрит, усмехаясь, а Чонин немного тушуется.
— Ну хен! — ноет он. — Я же проснулся потом! Но было уже часов двенадцать, вот скажи, какая может быть физика в двенадцать ночи? — Чан только снисходительно улыбается, глядя на него. — Ну не смотри так, а. А для вдохновения нет времени суток, понимаешь? Тебя просто шарахает идеей, и всё! Но знаешь, — он снижает голос и чуть наклоняется над столом, будто сообщая некий секрет, — когда еще шарахает идеями? После парочки сигарет.
— Чонин, — предупреждает Чан, и тот откидывается на стуле обратно, закатывая глаза и подпирая рукой щеку.
— Да-да, господин Бан, не надо читать мне лекций снова. Я попробовал это только один раз, просто делюсь с тобой. Я сам не ожидал, что будет так прикольно.
— Чонин, мне, если честно, вообще такие разговоры не нравятся. Знаешь, какие музыканты и вообще люди творчества самые крутые? — Чонин недоверчиво смотрит. — Те, которые умеют быть классными без наркотиков.
— Сигареты не наркотики, не преувеличивай.
Чонин фыркает и переключает внимание на свой бургер. Чан поджимает губы — неужели ситуация была как-то связана с тем, что Чонин связался с этой ерундой? Чан, конечно, слышал об особенностях поведения зависимых людей, но все же Чонин вел себя скорее просто как уставший подросток, чем как зависимый наркоман. Нет, он слегка трясет головой, нет, дело было не в этом. Он знает, что у Чонина есть голова на плечах, и сигареты в его кармане — просто подростковое баловство.
— Я не хочу читать тебе нотаций, Иен-а, ты прекрасно знаешь, что я это тоже не люблю. Ну-ну, не смотри на меня так обижено, детка, — Чан улыбается и ерошит его волосы. — Я веду не к тому, что наркотики плохо и отказаться можно только один раз и всякое такое, ты знаешь это без меня. Я надеюсь, — он делает выразительный взгляд, на что Чонин закатывает глаза. — Я к тому, что быть классным под кайфом очень легко. Ну, знаешь, это повышает работоспособность мозга на первое время и всякое такое. Я читал, что много известных музыкантов и художников баловались такими вещами в погоне за вдохновением, но это не настоящее, понимаешь? Вот, я к чему веду. То, что ты можешь придумать сам, без помощи наркоты — вот, что действительно круто.
Чонин задумчиво жует, и его взгляд действительно сменяется с обиженного на заинтересованный. Да уж, находить подход к подростку, воспринимающему любое мнение, отличное от его, в штыки — дорого стоит. Чана, впрочем, это устраивает и даже немного льстит то, что дерзкий и строптивый мальчишка рядом с ним становится послушным и озорным. Чонин порой действительно очень вспыльчивый, но вместе с тем очень вдумчивый, если правильно донести до него информацию. Чан подпирает рукой щеку и смотрит, как Чонин уплетает свою еду так, словно его привели с голодного края. Что же творится в этой голове? Какие там настоящие мысли? Может, Чан и не знал его вовсе? Может, на самом деле у Чонина в голове совсем, совсем другой мир? Чан все это время думал, что читал Чонина как открытую книгу, но исход событий показал совершенно обратное. Где же он упустил этот поворот? Зная Чонина, причиной могло послужить как какое-то серьезное событие, так и абсолютный пустяк, из-за которого он накрутил себя до такой степени, что сам же загнал себя в угол.
— Лисенок, — зовет Чан, и удивляется, как давно он уже не произносил этого слова. Чонина словно вырывают из водоворота мыслей, и он переводит на него вопросительный взгляд. — Ты доверяешь мне?
— Конечно, Чан-и, что за вопрос?
— Ты ведь всегда дашь мне знать, если что-то пойдет не так? Да? — он с надеждой заглядывает в темные глаза. Чонин молчит всего мгновение, прежде чем вернуться к своему бургеру.
— Конефшно, — запивает колой. — Что с тобой?
Чан грустно улыбается и не сводит глаз с любимого человека.
— Ничего, — он немного трясет головой, словно отгоняя мысли. — Ничего, Иен-а.
Мальчишка жмет плечами и продолжает есть.
Чан курит на кухне, высунувшись из окна. Жаль, вредные привычки никуда не делись здесь, в прошлом. Признаться честно, он даже стащил пару сигарет у Чонина, пока тот не видит. Время идет слишком быстро, хотя изначально казалось, что его даже слишком много. Чан сломал уже всю голову с анализом поведения Чонина, и все никак не мог прийти к ответу, или даже приблизиться к разгадке. Чонин ведет себя абсолютно нормально, как и всегда, и Чан в упор не видит, что идет или может пойти не так. Совсем не на руку еще играет статья, которую он должен написать по учебе, ведь заваливать процесс обучения никак нельзя. Будущий Чан явно не скажет за это спасибо. Чан, сказать честно, боится, когда ему приходится оставаться в университете допоздна, или когда он сидит дома за учебой, или когда Чонин пишет ему, что его оставили на дополнительные занятия, и что его заберут родители. Что, если что-то происходит в эти самые моменты? Что, если из-за этого он упустит самое важное? Месяц проходит очень быстро, и Чан не сдвинулся ни на шаг. В голове назойливо сидит мысль, которую он вычитал где-то очень давно о том, что даже если путешествия во времени были бы возможны, все события, так или иначе, все равно случились бы, как и должно было произойти. Нет, если судьба решила сыграть над ним злую шутку, заставив пережить это все снова, то он, честное слово, пойдет вслед за Чонином. Он точно не выдержит этого опять. Приходится успокаивать себя самому: никем еще не было доказано, действительно ли все события случатся так или иначе — кажется, нигде еще не было написано ни о каких путешествиях во времени, — значит, все это только догадки. Значит, они вполне могут быть неверными. И Чан абсолютно точно не сдастся, не попробовав все до конца. Он обязательно сделает все возможное, чтобы исправить, а если не получится... Но об этом лучше не думать.
— Любая задача решаема, если работать мозгами, — хмыкает Минхо, пока они втроем — Хан, Минхо и Чан — ждут Чонина из школы. — Даже самые старые и запутанные преступления в конце концов оказываются раскрыты.
— У-у, Минхо-хен у нас заделался в детективы, — улыбается Джисон, настраивая гитару. — Адвокатура уже не такая интересная?
— Одно другому не мешает, — Минхо жмет плечами. — Адвокатам тоже нужно уметь думать, чтобы защитить какого-нибудь обосранца перед судом.
Джисон довольно крякает и играет пару аккордов, а потом снова подкручивает колки. Минхо как всегда сидит, развалившись на старом диванчике, и лениво оглядывает все, словно разнежившийся кот. Он украдкой смотрит на Джисона, как тот занимается гитарой, и думает, что его никто не видит. Чан едва заметно усмехается сам себе. Он-то знает, что в итоге эти лучшие друзья не смогут друг без друга жить. Ну, где-то лет через восемь.
— Эй, Хо, — задумчиво тянет Чан, до этого слушавший их вполуха. — Вот тебе задачка. Ты знаешь человека очень давно, вы достаточно близко общаетесь, ничего не предвещает беды, а потом он вдруг начинает себя вести все более и более отстраненно, до тех пор, пока ты не узнаешь, что его больше нет. Что произошло?
— Больше нет — типа умер, что ли? — Минхо поднимает бровь, а Чан кивает. — Сам? Или убили?
— Самоубийство — дело тонкое, знаешь ли, — Минхо подпирает голову рукой. — Нужно больше деталей. Как давно я знаю этого человека, сколько ему лет, какие у него хобби и всякое такое. Но вообще, если видимых предпосылок или внешних угроз не было, скорее всего нужно копнуть в сторону интересов. Если он повернут на какой-нибудь компьютерной игре, то такой долбоеб мог с крыши кинуться чисто потому что его двадэ девчуля больше не игровой персонаж.
Хан издает смешок, наигрывая по памяти какую-то мелодию.
По договоренности и обещанию, данному Чонину, если тот хорошо напишет контрольную, Чан забирает его на выходные к себе. Рядом с Чонином он всегда чувствует себя намного спокойнее, чем без него. Чтобы ни происходило, сейчас Чонин рядом, и с ним все хорошо — Чан может более-менее расслабиться только в такие моменты. Он мимолетом обращает внимание на календарь и улыбается. В этот день они пошли в кино и попали под дождь, он прекрасно помнит это. Как они сидели, дрожа от холода в мокрой одежде в зале кинотеатра, а потом сбежали посреди сеанса к нему домой. А еще в этот день Чонин... ох, черт. В этот день Чонин приготовил ему сумасшедший сюрприз, такое не забудешь. Чонин ходит по комнате, закидывая вещи в рюкзак, пока Чан мерит шагами периметр его обители и разглядывает постеры на стенах. Что могло случиться, что Чонин, так отчаянно мечтавший стать музыкантом, решил умереть? Почему эта столь горячая цель его жизни вдруг стала ничего не стоящей для него? Чан закусывает губу, оглядывая цветные картинки. Чонин всегда болел музыкой, он был готов на все ради нее. Что могло заставить его забыть про это?
— Хм, это что? — Чан замечает коробку в шкафу.
— Что? — Чонин оборачивается, натягивая водолазку. — А.. — немного запинается, но подходит к шкафу, вытаскивая коробку. — Вот..
В коробке новенькая гитара, красная, лакированная. Ах, точно, как Чан мог про это забыть, ведь Чонину родители гитару подарили. Прямо такую, как он и хотел, а ведь Чан уже копил на нее деньги тогда. Да-да, было такое дело, припоминает Чан.
— Ого, какая красивая, — реагирует Чан скорее просто для галочки. — Откуда?
— Родители подарили, — как-то нехотя и негромко отвечает Чонин, поглаживая ладонью шею.
Да уж, эта гитара была занимательным подарком, думалось Чану тогда, да и сейчас тоже. Это со всей-то их нелюбовью к увлечениям Чонина, они еще и гитару ему дарят накануне выпускных экзаменов? Иногда Чан их действительно не понимает. Впрочем, чем бы дитя не тешилось, как говорится... Хорошо, наверное, что они успели это сделать до того, как Чонин... ну.
— Струн нет пока, — Чонин шмыгает носом. — Потом куплю.
— Струны с меня будут, лисенок. После экзаменов.
В прошлый раз их так и не пришлось покупать, грустно думает Чан. Хочется верить, что в этот раз эта лакированная красотка будет экипирована по полной, и Чонин будет безмерно счастлив, играя на ней. Чан немного хмурится, думая об этом. Чонин так мечтал об этой гитаре, но выглядел достаточно равнодушно, показывая ее Чану. И это после стольких часов обсуждений, какая она «самая лучшая, самая прекрасная, я бы умер за нее, ты только посмотри на нее» и так далее, когда Чонин чуть ли на месте не подпрыгивал, говоря о ней?
— Твои родители подарили тебе гитару прямо перед экзаменами, несмотря на то, что не особо в восторге от твоего хобби, я правильно понимаю? — почти безэмоционально произносит Чан, глядя на эту гитару каким-то пустым взглядом. Что-то тут не стыкуется.
— Мгм, типа, — хмыкает Чонин. — Видимо, сделали это, чтобы дать мне мотивацию учиться. Видишь, без струн даже, чтоб не отвлекался. Только я знаю, что если завалю экзамены, они меня потом вместе с этой гитарой сожрут.
Ах, так вот в чем дело. Теперь все встает на свои места, думает Чан. А он-то уж успел было и гитару эту обвинить в смерти Чонина. Опять, значит, мимо. Чонин заметно погрустнел с тех пор, как Чан обнаружил эту несчастную коробку. Теперь понятно, почему Чонин тогда вдруг так взялся за учебу и не спал ночами — родители бы действительно попрекали его этим подарком всю жизнь. Чонин и правда ужасно переживает.
— Иди ко мне, — мягко говорит Чан и тянет мальчишку за руку, прижимает к себе. Чонин сразу утыкается ему носом в шею и обнимает в ответ. — Все обязательно будет хорошо, слышишь? — он успокаивающе гладит его по волосам. — Это всего лишь этап в жизни, лисенок. Ты поймешь это, когда пройдешь его. Да, это очень страшно и волнительно, но это всего лишь экзамены. Ты обязательно справишься, — Чонин, уткнувшись в плечо, шмыгает носом. — Веришь мне? — мальчик кивает, не поднимая головы. — Ну-ну, Иен-и, — Чан немного отстраняется, чтобы взять его лицо в ладони.
У Чонина только чуть-чуть покрасневшие глаза, видимо, держался, чтобы совсем не расклеиться, и он только подается вперед, накрывая губы старшего своими. Чан с готовностью отвечает на поцелуй, бережно обнимая Чонина. Парень отстраняется, оставляя ладонь на шее Чана и поглаживая ее.
— Хен, а может... — он закусывает губу. — Может, не пойдем в кино, а сразу к тебе, а? Да и на улице ливень обещали, нафиг, а? — Чонин обнимает за шею, снова становясь ближе и тянется до уха. — Тем более, я тебе такой сюрприз приготовил, — мурлычет, поглаживая другой рукой Чана по плечу и груди. Старший хмыкает: он-то прекрасно помнит, что там был за сюрприз, и — соглашается.
Чонин сидит на чановой кровати на коленях, немного раздвинув ноги так, чтобы упереться руками в матрас между. Его юбка немного задралась, а резиночки чулок из-за позы чуть больше перетягивают стройные бедра. Он хитро улыбается, подманивая Чана к себе, и тот, словно ведомый на поводке, забирается на кровать рядом, чтобы тут же притянуть младшего к себе и накрыть его губы своими. Если бы Чану сказали, что он может вернуться только в эту ночь, но за это ему придется пожертвовать всем, что у него есть, там, в будущем, он бы не раздумывая согласился в ту же секунду. Его сердце сжимается от невероятной любви к этому мальчишке одновременно с невероятной болью оттого, как сильно он по нему скучал. Чан бережно укладывает его на спину, оставляя мягкие поцелуи по щекам, скулам и шее. Он нежно ласкает его губы, одновременно скользя ладонью по бедру под юбку, а Чонин только прерывисто дышит между поцелуями и сжимает в кулаках чанову футболку. Закрывает глаза и задирает голову, приглашая Чана целовать его дальше. Он же хочет подарить сегодня Чонину всю любовь, которую он хранил все эти годы, хочет через прикосновения показать, насколько он ему дорог, как он скучал, как бесконечно им дорожит. Контраст настроений получается яркий, Чонин и белья-то под юбчонку не надел, хотел, чтобы его сюрприз свел Чана с ума, чтобы тот потерял голову — и тогда, много лет назад, так и было. А сейчас Чан наслаждается всем этим специально подготовленным развратным видом и окутывает мальчика только нежной любовью. Впрочем, Чонин не выглядит особо из-за этого расстроенным. Он только издает тихие стоны, больше похожие на вздохи, и сгибает ноги в коленях, когда Чан переходит поцелуями на внутреннюю сторону бедра.
— Я думал, тебе крышу снесет, — улыбается он, медленно расстегивая рубашку еще ниже, чем было до этого, пока Чан, так же медленно, снимает с него капроновые чулки.
— Так и есть, Иен-и, — шепчет Чан, поднимаясь обратно до его губ и одаривая его тягучим поцелуем. — Так и есть, малыш.
Чонин смотрит на него с таким безоговорочным доверием, и его глаза горят восторгом, он счастливо улыбается и снова притягивает старшего за поцелуем, чтобы заодно потянуть его футболку вверх, а потом снять и снова поцеловать.
— Мне крышу снесло еще.. — он немного запинается, чуть было не сказав «двенадцать», — два года назад, если хочешь знать.
Чонин так искренне счастлив, он с таким чувством обнимает и целует Чана, что старший просто не может отделаться от мысли о том, что он просто беспомощно не понимает, что может пойти не так. От мысли о том, что он снова может потерять Чонина, сердце пропускает удар, а глаза щиплет, и Чан только крепче прижимает к себе Яна, а целует все отчаяннее. Чонин избавляет его от одежды, но себя полностью раздеть не дает, оставаясь в окончательно расстегнутой и распахнутой школьной рубашке и задранной юбке.
— Мне нравится, когда ты смотришь на меня вот так, — шепчет он, поглаживая щеку Чана. Тот же ластится под прикосновений, уже мало что соображая, опьяненный Чонином полностью. — Как будто... как будто я самый...
— Не как будто, — Чан целует его ладонь. — Так и есть на самом деле. Ты самый.
Чонин низко и протяжно стонет, прижимает Чана к себе, сжимает пальцы в его волосах и подставляется под мажущие поцелуи, а Чан только беспорядочно покрывает ими все, до куда может дотянуться и шепчет слова любви прямо на ухо, обнимает горячими руками за выгибающуюся спину, двигается глубоко, сильно и ни за что в жизни не хочет верить, что Чонина снова возможно будет отпустить.
— Не уходи, пожалуйста-не-оставляй-меня, — шепчет он, забываясь. — Пообещай, что не оставишь.
Но Чонин, кажется, едва ли понимает, о чем говорит ему Чан, потому что он уже на пределе, сжимает пальцы и сжимается сам все сильнее, срывается на громкие стоны. Чонин только тянет его к себе, чтобы беспорядочно целовать, а Чан чувствует, что вместе с нарастающим наслаждением чувствует не менее нарастающую тоску и то, как к горлу подкатывает ком.
— Я люблю тебя, — шепчет он ему в губы так отчаянно и беспомощно, словно это единственное, что он может сейчас делать. — Я так сильно люблю тебя, Чонин.
Чонин доходит, коротко вскрикнув, и только крепко прижимает его к себе, сжимает во влажных волосах пальцы и целует — в висок, губы, щеки, нос и подбородок.
Октябрь заканчивается так же, как и предыдущий месяц — быстро. Чан пристально следит за происходящим вокруг и чувствует себя слепым. Чонин действительно начал больше учиться, теперь Чан знает, почему. Все еще не убирая в дальний ящик предположение о стрессе и страхе перед экзаменами, он старается окутать Чонина заботой и поддержкой, помогать с подготовкой и — по возможности — забирать на выходные к себе. Последнее получается не так часто, как хотелось бы, потому что Чонин начал брать больше смен на подработках. Чан чувствует, что копать в эту сторону тоже нужно, но каждый раз натыкается на отговорки в роде "попросили заменить", "хочу подзаработать маме на подарок", "мне нужно отвлечься, а работа хорошо помогает", однако Бан сердцем чует здесь что-то не то. Честное слово, он ощущает себя каким-то параноиком, подозревая везде подвох, и чувствует себя особенно глупо, когда на очередной вопрос Чонин только вздыхает и смотрит на него так нисходяще-устало, мол, ну я же сто раз уже объяснял. Старший начинает уже сомневаться во всем происходящем и сам в себе. Действительно ли у Чонина были суицидальные мысли? Может, он и не умирал вовсе, а Чану все просто причудилось каким-то образом? Где его настоящая жизнь? Здесь — или там, в будущем? Все походит на какой-то абсурд, а Чан начинает немного, но постоянно паниковать. Держать все в себе и при этом стараться — под контролем, оказывается с течением времени все сложнее. Вот бы хоть кому-то рассказать о происходящем, спросить совета, и чтобы его при этом не посчитали сумасшедшим. Мозг будто не отключается ни на секунду, в его голове двадцать четыре часа в сутки роятся мысли, вытесняя одна другую, но нет ни одной верной.
— И давно ты? — раздается спокойный голос рядом.
Чан дергается от неожиданности, и сигарета едва не выпадает из его руки. Он, словно школьник, стоит за зданием университета, выкуривая последнюю сигарету из пачки втихую, чтобы никто не заметил. Ведь Чан из две тысячи пятого ведет здоровый образ жизни и старается подавать хороший пример младшему.
— Хенджин, кто так подкрадывается, господи боже, — выдыхает Чан, хватаясь за сердце.
Чан уныло мотает головой. Чонин написал, что останется на дополнительные занятия, а статью Чан дописал еще на выходных, когда не знал чем себя занять. Хенджин кивает и просит пойти с ним. Чан не интересуется, куда и зачем, просто молча идет за приятелем, как после оказывается — к нему домой. Хенджин всегда нравился Чану, с тех пор как они познакомились в университете. Хван был на год младше, но Чану симпатизировало, какой он спокойный и собранный. У Хенджина мягкая улыбка и приятный голос, он умеет располагать к себе, его легко рассмешить, и смех у него такой заливистый, заразительный — в общем, этого парня просто невозможно не любить. Младший молча усаживает Чана на кухню и заваривает душистый чай с какими-то травами, а потом присаживается напротив.
— Расскажи, что тебя так беспокоит последнее время, пока это не вылилось в какую-то катастрофу, — размеренно говорит он, разливая горячий напиток по чашкам.
И Бан вдруг запинается, понимая, как, наверное, по-дурацки он выглядит сейчас. Хенджин смотрит в самую душу, обманывать его — все равно, что обманывать себя. Чан вздыхает и трет пальцами глаза.
— Это бред, в котором я сам еще не разобрался. Ты не поверишь.
— Но, кажется, ты и не можешь разобраться в этом сам? — Хенджин немного наклоняет голову. — Иначе ты бы не вел себя так отрешенно последние... — он задумывается, — месяца два? Тебя будто подменили. С Чонином все хорошо?
Чан рассеянно кивает, уткнувшись взглядом в чашку.
— В этом и проблема. Ой, то есть, — поправляется он, натыкаясь на непонимающий взгляд друга. — Господи, я вообще не про то. Я даже... боже, неужели я действительно собираюсь рассказать тебе все? — он смеется, закрывая ладонями лицо. Наверное, лучше действительно рассказать, иначе он просто свихнется. Хенджин молчит, давая ему время собраться с мыслями. — Я из будущего. Как тебе такое? — он усмехается, сам же не веря своим словам.
Хенджин на это только улыбается как-то загадочно и двигает пиалочку с печеньем.
— Пока непонятно, — кивает он. — Но я никуда не тороплюсь.
Чан мечется еще несколько секунд, думая, действительно ли стоит рассказывать, а потом сдается. Очень сложно уместить это все в голове самому. Хенджин молча слушает его, только поднимает брови на особо внезапных моментах истории, кивает и подливает еще чаю. За окном постепенно темнеет, а чайник ставится уже в третий раз, пока Хенджин, совершенно серьезно, задает Чану вопросы и слушает его ответы. По мере рассказа своей нереальной истории, Чан все больше и больше нервничает, но сигарет в кармане больше нет. Хенджин услужливо предлагает ему свою пачку и включает вытяжку на кухне.
— Боже, ты действительно веришь в это? — Чан, нервно смеясь, ерошит волосы и затягивается. Хенджин пожимает плечами.
— Почему бы и нет. Тем более, ты действительно изменился очень внезапно, и если все рассказанное тобой — правда, то это имеет место быть.
— Я думал, ты пошлешь меня, серьезно, — Чан только смотрит в свою кружку, словно чаинки в ней могут ему что-то сказать. — Я... я сам не верю, только уже запутался, во что именно.
— Так у меня будет дочь? — Хенджин тепло улыбается, подперев щеку рукой. Чан кивает.
— Очаровательная малышка Хёри, — затягивается снова. — Ты приводил ее ко мне на осмотр прямо перед Рождеством.
— Не буду говорить, сам все узнаешь. Но вы счастливы, и у вас все хорошо. Я и так изменил ход твоего времени, рассказав тебе все это. Изначально я хотел изменить только наши с Чонином жизни, не трогая больше никого. У вас все должно быть так, как есть.
— Разумно, — хмыкает Хенджин. — Но ты и правда изменил уже довольно много. Итак, подведем итог, — он хлопает в ладоши. — Чисто теоретически, если ты не дашь Чонину умереть пятнадцатого января, история поменяется, и тебя должно вернуть обратно.
— Я полагаю, — кивает Чан, стряхивая пепел в импровизированную пепельницу. — Но почему меня не вернуло именно в тот день? Почему я оказался так далеко до этого?
Хенджин ведет плечами и задумывается.
— Может, тебе не нужно спасать Чонина в тот день? — Чан округляет глаза и закашливается. — Нет-нет, я не про это, боже, Чан. Что если ты просто должен сделать так, чтобы Чонину и не захотелось этого делать. Понимаешь, о чем я? И тебе на это дано... — Хенджин прерывается на секунду, считая дни. — Еще два месяца где-то.
— Окей, — Чан кивает и берет пачку. — Я возьму еще одну? — Хенджин кивает. — Допустим, я должен что-то изменить, чтобы у Чонина не появилось таких мыслей. Но что? В этом, блять, весь прикол, Хенджин, — цедит он, зажав сигарету зубами и поджигая ее немного дрожащей рукой. — Он просто обычный подросток перед экзаменами. Я как гребаный параноик слежу за каждым его движением — и не вижу в упор!
— Слушай, ты реально стал так много курить там, в будущем? — выгибает Хенджин бровь. — Ничем другим там не баловался?
— На кого я, по-твоему, похож? Я же с детьми работаю, Хенджин. Да мне совесть бы не позволила, — он внезапно дергается. — Хенджин, сколько времени?
— Черт, — шипит Чан и мгновенно тушит сигарету. — Я обещал встретить Чонина после дополнительных занятий.
Он вылетает из кухни, наскоро обуваясь. Хенджин неспеша выходит следом.
— Спасибо за... за все, я думаю? — Чан неловко улыбается. — Мне правда было тяжело держать это все в голове.
— Обращайся, — Хенджин жмет плечами и улыбается. — Беги давай, а то опоздаешь, — дверь за Чаном закрывается, и Хенджин тихо добавляет:
Часть 3.
Чонин сидит, сложив ноги по-турецки, и наигрывая что-то из недавно сочиненного. Мелодия звучит спокойно и несколько меланхолично, но сам Чонин словно мыслями далеко не здесь. Его брови немного сведены к переносице, будто он обдумывает что-то, а пальцы сами, будто на автомате, перескакивают по аккордам. Чан внимательно смотрит, боясь даже дышать громко, чтобы не разрушить эту атмосферу. Вокруг все так спокойно и умиротворенно, но ощущается это как затишье перед бурей. Чану все тщательнее нужно подбирать слова последнее время, Чонин как натянутая струна. И снова он упустил момент, когда это началось. Гитара медленно затихает, а последние аккорды мажутся пальцами по струнам.
— Как-то так, — негромко и будто совсем не о музыке говорит Чонин, смотря куда-то в пустоту.
Чан молча наклоняется и затягивает младшего в поцелуй.
— Это очень красиво, — улыбается, глядя в глаза, гладит по щеке. — Как и ты, — мягко целует в лоб, прикрывая глаза.
Чонин улыбается, но ждет, когда Чан отстранится, чтобы отложить гитару и встать.
— Мне пора, хен. Мне нужно, — он отводит взгляд и вздыхает, — готовиться. Завтра пробный экзамен.
Чан поджимает губы и берет его за руку, поглаживает большим пальцем.
— Конечно, лисенок. Конечно. Я провожу тебя, — он берет в руки куртку, но Чонин мотает головой.
Чан глубоко вздыхает, опуская руки. Если раньше Чонин был открытой книгой, то сейчас он личный дневник на замке: открыть не так уж сложно, но если есть совесть, то лезть не будешь. Чан, однако, уже однажды пустил все на самотек. Он подходит к Чонину, снова берет за руку.
— Иен-а, почему ты мне не расскажешь?
— О чем ты? — мальчишка вскидывает голову. — Что я должен тебе рассказать?
Чан медленно приближает указательный палец ко лбу Чонина.
— Что вот здесь? — Чан заглядывает в глаза. — Детка, я переживаю за тебя.
Чонин улыбается, что выглядит почему-то несколько чуждо и не к месту. Он убирает руку Чана и, положив ладонь ему на щеку, приближается и мягко целует.
— Не стоит. Я просто переживаю за экзамены.
Чан кладет ладонь на его запястье и поглаживает.
— У тебя все получится, Иен-и.
Он угукает и уходит обуваться. Чан наблюдает за этим, закусив губу. До середины января еще есть время, но отпускать Чонина одного все равно неспокойно. Однажды он уже отпустил его, не пошел следом. Он не может допустить этого снова.
— Чан, — Чонин выпрямляется, внимательно смотрит в глаза. Он смотрит исподлобья, несколько угрожающе.
— Почему? Не хочешь меня видеть?
Чонин только продолжает смотреть, а потом вздыхает, словно собираясь с силами.
— Я сказал, тебе не о чем беспокоиться. Ты мне не веришь?
Это становится опасно. Чонин искрит и грозит скоро загореться, а затем обрушить этот пожар на Чана и их отношения. Чан знает, еще слово — и будет скандал.
— Прости, я просто... — он трет пальцами лоб. — У меня правда плохое предчувствие. Я боюсь отпускать тебя одного.
Чонин с раздражением снимает рюкзак с плеча, позволяя ему упасть на пол. Ну вот, начинается.
— Да что ты заладил?? Почему вам всем так нужно до меня докопаться? Со своей заботой, так называемой, — он почти выплевывает эти слова.
— Не надо обращаться со мной, как с ребенком, ничего не смыслящим. Уж я думал, ты с этим справишься, Чан-и, — его глаза сузились, и теперь бьют холодом.
— Ты издеваешься, что ли?! — на его лице чистое возмущение и злость.
Чан глубоко вздыхает и шагает к нему, хватая за руки, которые Ян тут же старается вырвать. Он прилагает силу, и в итоге Чонин сдается, достаточно быстро, только устремляет упрямый взгляд на Чана. Весь его взъерошенный внешний вид и выражение лица говорят о том, что он готов его выслушать, но только потому что его фактически заставили. Смотрит исподлобья, Чану кажется, он мог бы зашипеть.
— Что я делаю не так? — спокойно спрашивает старший.
— О, ну конечно, — Чонин закатывает глаза и хочет взмахнуть руками, что у него не получается, так как Чан его держит. — Вы все вокруг все делаете так, вы все правы, только я один глупый, не знаю, чего хочу от жизни, да? Ты тоже так думаешь? Ты тоже—
— Нет, нет, маленький, — Чан мотает головой, опуская ее. Он гладит Чонина по плечам и предплечьям, заглядывает в глаза. — Правда. Скажи мне, почему ты так реагируешь? Пожалуйста, скажи мне, что тебя злит? Что мне сделать?
Злой и упрямый взгляд Чонина вдруг сменяется на растерянный, а потом беспомощный. Он бегает глазами по лицу хена и поджимает губы. Расслабляет напряженные руки, и хватка Чана ослабляется тоже. Он шмыгает носом и отводит глаза.
— Ничего, — бурчит себе под нос. — Ничего, ты... — он вздыхает. — Прости меня, хен.
Он расслабляется весь, и Чан пользуется возможностью, чтобы притянуть его к себе и обнять. Чонин тут же обнимает его в ответ и прижимается ближе. Чан целует его в макушку и прижимается щекой.
— Ты все делаешь правильно, — раздается его приглушенный голос. — Спасибо, что ты рядом, — он снова шмыгает носом и поднимает голову. — Мне правда нужно идти, хен. Проводи меня, пожалуйста.
Чан целует его и кивает, смотря в глаза.
Они едут в почти пустом автобусе. Чонин заснул, положив голову ему на плечо и переплетя пальцы с его. Чан неспеша поглаживает его ладонь и, неловко повернувшись, целует в волосы. Что же мне сделать для тебя, печально думает он. Что же у тебя происходит?.. Почему ты мне не говоришь? Чан поднимает их руки и подносит к губам ладонь Чонина.
Когда весь мир отмечает новый год и наступает первая неделя января, для Чана начинается обратный отсчет. Он с сожалением понимает, что не узнал ничего, что помогло бы ему понять Чонина. Нельзя заставить человека говорить, если он не хочет, а Чонин не хотел. Чан пытался хитрить, спрашивал напрямую, намекал, просил, но Чонин упорно делал вид, что ничего не происходит, и только постоянно сваливал все на экзамены. Это расстраивало и, если уж совсем говорить честно, несколько обижало, но Чан быстро переключал свои мысли, когда они доходили до этого. Он здесь не для того, чтобы обижаться на любимого человека, а для того, чтобы предотвратить трагедию. Чонин колючий, холодный, едва ли не шипит, но Чан, несмотря на расцарапанные руки, все равно тянется к нему, чтобы быть ближе. Если все, что он может сейчас делать — быть рядом, значит он будет. И он знает, что Чонин, как бы ни ворчал, как бы ни отталкивал, все равно не хочет, а может даже боится оставаться один. Он всегда видит это по тому, как смягчается выражение лица младшего, когда они доходят до его дома. Он не смотрит хену в глаза, но всегда крепко его обнимает, дает себя целовать и чувственно отвечает. В таком случае, Чану не нужны слова. Пускай Чонин разбирается в себе, но в это время он будет держать его за руку.
Пятнадцатое число встает комом в горле и тревожной тошнотой. К этому моменту Чан понимает, что не видел Чонина уже три дня. Он был очень занят учебой и работой, поэтому они обходились только звонками и смсками, и Чан старался держать Чонина на связи всегда, когда только было возможно. Меньше всего Бану хочется идти сегодня на пары, но если он останется дома, то сойдет с ума от волнения. У Чонина сегодня восемь уроков, дополнительные и репетиция. Расписание на сегодняшний день не изменилось, а это значит, что Чонин попадет в зал где-то к шести часам. Чан как раз заканчивает в пять и должен быть в зале где-то в это же время. Пока все складывается ровно так, как в прошлый раз. Чан на всякий случай спрашивает Чонина о планах на день, и он подтверждает догадки старшего, скидывая свое расписание. Все, что Чану остается сделать сегодня — не дать ему уйти одному из зала.
Чан не знает, чем себя занять весь день, потому что переключить внимание на лекторов не получается. Он даже пытается принять участие в семинаре, но сдается после пары вопросов, потому что это все абсолютно не интересно. Интересно сейчас только знать, где Чонин, что с ним, что в его голове — точно не вопросы старого профессора.
— Ну что, день икс? — раздается рядом мягкий голос Хенджина. Он с улыбкой смотрит на дергающего ногой Чана. Тот вздрагивает от неожиданности, а потом нервно кивает.
— Я ни о чем больше думать не могу, Хенджин, — шепчет он, кусая губы.
— Оттого, что ты сейчас чечетку своими ногами станцуешь, легче не станет, — замечает он, и Чан перестает дергать ногой, но начинает грызть большой палец. Хенджин вздыхает и берет его за руку. — Ты должен действовать разумно, хен. Холодной головой, понимаешь? Тебе нужно успокоиться.
— Успокоишься тут, — ворчит Чан, но действительно старается глубоко дышать и переключить свое внимание на лектора. Хочешь не хочешь, а пару отсидеть придется.
Время все тянется и тянется словно жвачка, а Чонин еще наверняка сидит на своих дополнительных. Если ничего не изменилось, конечно. Чан закусывает губу и снова начинает трясти ногой, пока Хенджин не кладет ему ладонь на бедро. Он крутит в руках телефон, борясь с желанием написать Чонину. Есть предчувствие, что своим гипервниманием сегодня Чан рискует его спровоцировать. Однако он лелеет надежду на то, что младшему вдруг самому захочется ему написать, и Чан ответит ему в ту же секунду. Бан бросает взгляд на часы: Чонин, скорее всего, уже идет в зал. Тревога оседает стопудовым грузом и тянет вниз, за петлю прямо на шее. К горлу подкатывает ком, а руки холодеют от одной только мысли, что остались считанные часы.
— Ну, удачи, — Хенджин хлопает по плечу. — Полагаю, завтра здесь уже будет другой Чан? — он усмехается, а потом очень внимательно смотрит. — Постарайся не задерживаться, Чан. Если снова опоздаешь, шанса больше не будет.
Старший только кивает и изображает подобие улыбки. Он хлопает по ладони Хенджина на своем плече и снова кивает. От волнения сейчас сердце остановится. Какой уж тут задерживаться, он вылетит из универа как только преподаватель скажет, что они свободны. Чан кусает губы и судорожно думает, сможет ли он поймать машину, чтобы добраться до зала быстрее. Конечно, последние минуты тянутся дольше обычного, словно в каждой не шестьдесят, а сто шестьдесят секунд. Пара закончилась уже три минуты назад, но лектор все никак не заканчивает занятие, и Чан уже готов просто сам встать и уйти, когда старик, наконец, желает всем хорошего дня и отпускает. Он хватает со стола рюкзак и летит по лестнице вниз, на ходу прощаясь с преподавателем.
— Студент Бан! — окликает его мужчина. — Студент Бан!!
О, черт, ну только не это. Черт! Чан оборачивается и подходит к преподавателю.
— Я прочитал вашу статью, она оказалась весьма занимательной, — старик одобряюще кряхтит и поправляет на переносице очки. — Надо сказать, не думал, что у вас такой талант.
— О чем вы? — Чан переминается с ноги на ногу и сейчас просто взорвется от переполняющей его тревожности. — Господин Пак, я очень спешу, можно в другой раз?
— Нет, студент Бан, в другой раз не можно. Присядьте.
— Студент Бан, — предупреждающе, даже несколько угрожающе говорит преподаватель и указывает на стул напротив него. — Я не отниму у вас много времени, но вопрос очень важный.
Не важнее жизни Чонина, старый ты хрен, хочется крикнуть ему, но он садится, надеясь разобраться с этим побыстрее. Спорить с этим стариком себе дороже и займет еще больше времени, чем могло бы. Чан сжимает руки в кулаки на своих коленях и дергает ногой. Времени мало, он не может терять ни минуты.
— Я не знаю, откуда у студента второго курса такие глубокие познания в области детских болезней, но, полагаю, эта тема вам интересна. Верно?
— Да-да, — Чан кивает. Он будет соглашаться со всем, что говорит преподаватель, лишь бы его быстрее отпустили. — Да.
— Признаться честно, не знай я вашего возраста, я бы подумал, что статья написана на основе личного, так сказать, опыта, — он смеется, а Чану кажется, что насмехается, будто нарочно растягивая каждое слово. Старик Пак всегда так медленно разговаривал? — Это, так сказать, нонсенс для вашего положения, студент Бан. Вы подаете большие надежды, можете стать видным специалистом, вы это понимаете?
— Господин Пак, можно к сути, пожалуйста? — Чан почти готов умолять. — Я очень спешу.
— Кхем, конечно, конечно, — кряхтит он, открывая какой-то журнал. — Вы бы не спешили так сильно, молодой человек, если бы осознавали всю важность вашей работы. Та-а-ак, посмотрим...
Это издевательство. Старик изучает каждую страницу так словно пытается найти там подсказки к загадке Да Винчи, Чан готов чуть ли не волосы на себе рвать. На настенных часах уже больше шести, а значит, он здорово опаздывает.
— От этой статьи, молодой человек, можно сказать, зависит ваша жизнь, — приговаривает он, продолжая листать журнал.
— Господи, моя жизнь сейчас зависит точно не от этого, — бормочет Чан себе под нос и трет лицо ладонями.
— Ничего, господин Пак. Вы нашли, что искали?
— Гхм, почти... Почти... Куда же я записывал это...
Проходит еще мучительно долгих десять минут, пока преподаватель не находит нужные записи. Он говорит о какой-то конференции, называет даты, числа, что-то еще, на что Чану сейчас абсолютно точно плевать. Старик поет дифирамбы работе, на которую Чан, ввиду своего опыта, убил не больше пары дней. Говорит, что записал его на участие в этой чертовой конференции, и что нужно обсудить выступление, что доработать и улучшить. Чану хочется плюнуть и чертыхнуться — и из-за этой ерунды он потратил уже полчаса времени, которое дороже всего на свете? Прикладывая все усилия для того, чтобы попрощаться с преподавателем максимально вежливо, он просит обсудить это позже и вылетает из кабинета под возмущенное «Студент Бан, вы даже не понимаете..!!» Все он прекрасно понимает. Какая нахрен конференция, какая статья, да он на весь мир плевать хотел, лишь бы успеть, лишь бы не опоздать!.. Дороги встречают его пробками.
— Блядство, — рычит Чан, психуя. — Ну конечно, гребаный час-пик, стоило задержаться на лишних полчаса!!
Он лихорадочно строит в голове максимально быстрый до зала маршрут и вспоминает, что до туда можно доехать на метро. Только идти от станции добрых полчаса — но это неважно. Время семь, а Чонин, кажется, ушел тогда из зала в районе восьми, но черт его знает, что будет теперь. События последних пары недель уже складываются не так, как это было тогда. Может произойти все, что угодно. Чан набирает номер Чонина, но, конечно, сеть в метро недоступна. Чан закатывает глаза и барабанит пальцами по бедру. И как они вообще жили без интернета и вай-фая раньше? Ужасно!
На улице зима, а в метро душно и куча народу. Хотя Чан не уверен, чувствует ли он сейчас, что в вагоне жарко, что на улице холодно, или что рюкзак тянет плечо. Сердце только бьет будто набатом, а ладони холодеют. Еще никогда в жизни ему не было так страшно. Никогда, после всего, что случилось. Он смотрит в отражение черного окна вагона — бледный, словно увидел саму смерть. Чан тут же гонит такого рода сравнения, они сейчас совсем не к месту. Сеул вдруг кажется отвратительно огромным, ведь каждая станция занимает ужасное количество времени, которого Чану так сильно не хватает. Возможно, он ведет себя как никогда грубо, когда на нужной остановке расталкивает людей, вылетая из вагона и поднимаясь по лестнице, перешагивая через максимально возможное количество ступенек — но как же ему плевать. Он даже не застегивает куртку, расстегнутую еще в метро, только несется как угорелый по улице, стараясь не снести никого из мирных жителей. И почему на улице так людно, прямо сейчас? Как же они все мешаются. Он поскальзывается на поворотах и срезает везде, где только можно, а в носу начинает неприятно щипать. В голове мелькает «а что если...», но додумать Чан себе не дает. Нельзя позволить этому страху одержать верх. Он почти не чувствует ног, когда добегает до дома с небольшим подвалом, в котором и находится их зал. Слетает вниз по лестнице едва ли не одним прыжком и барабанит в дверь.
Ему открывает испуганный Джисон, но тут же выдыхает и смотрит укоризненно.
— Где Чонин?? — Чан еле может говорить, а сердце сейчас выскочит. Он вдруг понимает, что совершенно не чувствовал своего тела, пока бежал, а сейчас его словно накрыло волной, и ноги подкашиваются от перенапряжения.
— Ушел, — Хан жмет плечами. — Психанул, разбросал здесь все и свалил.
— Они чуть не подрались, — Минхо появляется из-за спины Хана. — Что с ним вообще последнее время? Я думал...
Но Чан уже не слушает их, срываясь с места. Его сердце будто перестает биться, рухнув куда-то вниз. Он опоздал. Выбежав на улицу, он огалдело оглядывается по сторонам. Куда Чонин пошел? Прямо в школу? Прямо сейчас? Чан набирает его на ходу, побежав в сторону школы. Он ожидаемо не берет трубку, а старший продолжает набирать снова и снова, и не скидывает до последнего гудка. Постарайся не задерживаться, Чан, звучит в голове голосом Хенджина. Он словно знал, что такое может случиться, а Чан не придал этому значения. Школа Чонина достаточно далеко от зала, идти пешком будет около сорока минут, а стоять в душном автобусе, который еле движется, собирая все светофоры города, он точно не сможет.
Легкие будто вот-вот разорвутся, когда Чан подбегает к крыльцу школы. На улице уже совсем темно, и свет горит только в некоторых окнах, где наверняка бедные ученики сидят на дополнительных занятиях. Он едва не падает, спотыкаясь о что-то и успев схватиться за перила в последний момент. Чонин все так же не берет трубку, а Чан сейчас с ума сойдет от страха. По вискам течет, и холодный ветер неприятно продувает сквозь не застёгнутую куртку и влажную футболку.
— Пожалуйста, господи, — шепчет Чан отчаянно, поднимаясь по лестнице на негнущихся ногах. — Все что угодно, только пусть я не опоздаю в этот раз. Пожалуйста, пожалуйста...
На посту нет охраны, и Чан успевает мимолетом подумать, что хоть в эту минуту судьба на его стороне. Он прошмыгивает внутрь здания и, собравшись с силами, поднимается по лестнице, хватаясь за перила и перескакивая ступени. Сердце бьется, и отдает ритмом в голову так, словно отсчитывает время до. Чан ничего не может сделать с тем, что глаза начинают слезиться, и влага застилает дорогу. Он промаргивается, упорно продолжая подниматься, и сжимает зубы.
— Я не отдам его, — цедит, преодолевая последний пролет. — Не в этот раз.
Дверь на крышу не закрыта. Должно быть, так было и в прошлый раз, иначе Чонин бы туда не попал. Чан рывком тянет дверь на себя и выбегает на местами заледеневший битум. Ветер здесь гуляет еще хуже, чем там, внизу; треплет волосы и грозится даже куртку снять. Чан, шатаясь, обходит крышу, выискивая глазами Чонина, но его нигде нет. На крыше до жуткого тихо, только свистит ветер, и иногда хлопает оставшаяся открытой нараспашку дверь. Чонина здесь нет. Парень проходит всю крышу еще раз, на всякий случай, заглядывая, как дурак, за каждый угол, но Чонина абсолютно точно нет. Он вытирает рукавом куртки холодные слезы, продолжающие щипать глаза и медленно идет обратно. Закрывает за собой дверь, заходя вовнутрь здания, и спускается по лестнице. Он так торопился, так бежал сюда, боялся не успеть, а Чонина здесь и нет? Что же тогда делать? Где его искать? Что, если из-за того, что Чан все поменял, Чонин ушел в другое место? Что, если это какой-нибудь мост? Или еще что-то похуже. В голове звенящая пустота, а ноги уже отказываются идти, и Чан, добравшись до первого этажа, просто опускается на верхнюю ступеньку пролета. Он пришел не туда. Чан смотрит пустым взглядом перед собой, вытянув ноги. Он снова все сделал не так. Сколько еще у него есть времени? И есть ли оно вообще?.. Успеет ли он понять, куда идти и что делать? Пока что в голове буквально — ни-че-го.
Чан только набирает и набирает номер, уже даже не надеясь, что Чонин возьмет трубку. Он тяжело встает с лестницы и медленно спускается, придерживаясь за холодные перила. Чонин где-то один, а Чана снова нет рядом. Что толку от всего этого времени, когда он так отчаянно пытался понять, в чем дело и изменить что-то, если итог — ровно такой же? Рядом кто-то закрывает школьный шкафчик, и в тишине здания это звучит очень громко. Чан поворачивает голову на звук — и замирает.
— О? Хен? — Чонин оборачивается, и его брови поднимаются.
Вполне себе живой и здоровый, он убирает ключик в карман школьных брюк и подходит к Чану. Картина перед ним, наверное, ужасающая. Чан растрепанный, продрогший, с покрасневшими глазами и лихорадочным взглядом. Младший пугается и обнимает его лицо ладонями.
— Что с тобой? Где ты был? Что случилось, Чан?
Вместо ответа он только прижимает мальчишку к себе и прижимается губами к его макушке. Он столько хочет сказать, чувства и слова буквально распирают изнутри, но нельзя. Чонин не поймет, почему он, с трудом сдерживаясь, все же не может удержать слезы. Почему его плечи содрогаются, пока он крепко, но в то же время бережно, прижимает мальчишку к себе. Чан горячо целует его в висок и прижимается щекой к его голове. Чонин же в ответ только неуверенно обхватывает его поперек талии.
— Я так боялся, — шепчет Чан и снова целует в висок.
Его глаза плотно закрыты, а брови сведены к переносице. Он поджимает губы, пытаясь взять под контроль эмоции, но получается плохо. Чонин в его руках живой, здоровый, теплый, и обнимает его в ответ. Он несмело поднимает руки и начинает успокаивающе гладить старшего по спине. Чан в ответ только обнимает его крепче.
— Хен, — раздается приглушенный голос. Чонин ни на секунду не прекращает гладить его по спине. — Хен, поехали к тебе? Я буду рядом. Поедем, а? — его голос звучит почти жалобно.
Старший, наконец, отпускает его, но тут же берет за руку, переплетая пальцы. Чонин только звонит маме, чтобы предупредить ее о том, что останется сегодня у Чана, а дальше — до самого дома не задает никаких вопросов. Чан только крепко держит его за руку и периодически подносит его ладонь к губам, чтобы коснуться. Но даже дома — Чонин ничего не говорит, только крепко обнимает, гладит по волосам и целует, а Чан не может успокоиться. Сердце бьется так тревожно и неспокойно, он держится за Чонина как за свое единственное спасение, словно стоит ему отпустить его хоть на минуту — и он исчезнет. События всего нескольких часов назад кажутся кошмаром, который преследовал его почти половину жизни. Чонин все же был в школе. Вопреки догадкам Чана, что он изменил ход событий, Чонин в этот вечер был в школе. Что он там делал? Зачем он пришел туда так поздно? Но у Чана совершенно нет сил об этом спрашивать, он только сжимает ладонь Чонина в своей и целует того везде, куда может дотянуться. Он не отпускает Чонина даже сделать им чай, когда тот предлагает, и в конце концов, оба так и засыпают на диване в обнимку. Чан бы ужасно хотел не засыпать, потому что не знает, проснется ли он завтра здесь, или в будущем, повлияет ли сегодняшний вечер на что-то или нет, но вымотанный организм не дает ему выбора, поэтому Чан делает все, что может сделать — прижимает Чонина к себе как в последний раз, и проваливается в сон.
Когда Чан просыпается, то первым делом открывает глаза, чтобы увидеть Чонина рядом. Мальчик сопит, уткнувшись ему в плечо. Сердце, наконец, отпускает. Чан осматривает сонным взглядом комнату — это все та же старая съемная квартира. Значит, он все еще здесь, в прошлом. Чан заботливо укрывает парнишку пледом и касается лба губами. У Чонина разлохматились ото сна волосы и подрагивают ресницы. Он чмокает губами и отворачивается, переворачиваясь с бока на спину. Чан, улыбаясь, осматривает его профиль так, словно видит впервые. Как он мог жить без него эти десять лет? Он действительно жил все это время? Это просто невозможно. Он не может удержаться и наклоняется, проводит носом по его, теперь открытой, шее и оставляет легкий поцелуй под ухом. Чонин вздрагивает и промаргивается, а потом вздыхает, увидев рядом Чана.
— Уже пришел в себя? — его голос немного хриплый ото сна, он трет ладонями лицо.
Чан кивает, поджимая губы, и смотрит на младшего, словно преданный пес.
— Отлично, — Чонин встает. — Сделаешь нам чай? Я не стал вчера задавать вопросы, но поверь, у меня их целая куча.
16 января, воскресенье, 2006 год.
Чан проверяет пропущенные звонки на телефоне и читает смски от Хана, Минхо, а позже — и от Чанбина, которому первые двое наверняка все рассказали. Отвечает кратким «все хорошо» и убирает телефон. И что, крутится в голове, что теперь? Неужели ничего? Придется проживать десять лет заново? А что, если я все равно сделал что-то не так? Рука с заварником замирает прямо над кружкой. Что, если я обратил внимание не на то? Не исправил то, что должен был? Чан мотает головой, отгоняя мысли. Если он застрял здесь навсегда, и ему придется прожить жизнь заново, то у него будет целая куча времени, чтобы разобраться в своих ошибках. Нет ничего важнее того, что Чонин жив.
Ян выходит из ванной и говорит, что завтрак приготовит сам. Чан кивает и уходит в душ. Нет, и все же... Чан знает, чувствует, что должен был вернуться. Что-то он сделал не так, но что? Разве спасти Чонина было не главной целью? Хм. О господи.
Чан застывает. А что если, он не предотвратил трагедию, а просто ее отсрочил? Ведь он уже изменил ход времени, что если Чонин все-таки... просто в другой день? Боже.Хоть бы руководство какое-то оставил тот, по чьей воле он здесь оказался. От всех этих мыслей можно сойти с ума и все равно не добраться до правды. Чан ловит себя на том, что действительно хотел бы поговорить с Хенджином сейчас, потому что он в край запутался. Единственное важное, о чем Чан совершенно не думает — что говорить Чонину.
А младший уже сидит с несколько скучающим видом за столом и смотрит в окно. Чан оглядывает его со спины и чувствует, как сердце сжимается. Если бы он только мог всю жизнь каждое утро видеть Чонина, если бы он только мог!..
— Итак, — начинает Чонин, кусая бутерброд, — рашшказывай.
— Если честно, мы поругались с Джисоном, и я закинул телефон в рюкзак, потому что не хотел ни с кем говорить. Но что случилось вчера? Ты словно от смерти гнался. Я никогда тебя таким не видел.
Чан подбирает слова. Говорить Чонину правду не хочется, но и врать тоже смысла нет. Да и не хочется, тоже.
— Мне... снился сон, — аккуратно начинает Чан, оглаживая кончиками пальцев бока кружки. — Ужасный сон, Иен-и.
— Который заставил тебя принестись в субботу вечером ко мне в школу? Интересно, — доливает кипятка.
— Мне приснилось, что тебя больше нет, — давит из себя Чан. Младший заинтересованно смотрит. — Что ты... боже, — вздыхает он. Даже думать об этом тяжело. — Что ты спрыгнул с школьной крыши, и я... я не успел тебя...
Чонин меняется в лице на мгновение, и Чан ловит это, встречаясь с ним тревожным взглядом.
— А потом были годы, ужасно долгие без тебя. Прости, просто я так переживал за тебя последнее время. Ты будто отталкиваешь меня, лисенок. Почему-то, — Чан заглядывает в потемневшие глаза. Но потом Чонин будто отгоняет от себя мысли, которые ему не нравятся, и ободряюще, хоть и слабо, улыбается.
— Это всего лишь сон, хен. Верно? Я же здесь, с тобой. Живой и невредимый, как ты видишь, — он ласково перебирает чановы кудряшки и целует в щеку.
И все так же остается закрытой книгой.
Да, стоит признаться, после этого злосчастного дня с плеч будто упала гора. Чан впервые за последнее время расслабился, но, конечно, не совсем. Ему все не давало покоя то, что он не мог понять условий возвращения его сюда. Его страхи о том, что он не отменил трагедию, а отсрочил не нашли подтверждений, потому что Чонин вроде как начал чувствовать и вести себя лучше. Он действительно сосредоточился на экзаменах, но больше не выглядел таким измученным и еле живым. По возможности, Чан встречал его после школы и дополнительных занятий, проводил время с ним и остальными ребятами в зале, и, под священной клятвой маме Чонина, что это не помешает его учебе, пару раз забирал его к себе с ночевой. Однако, не прошло и двух недель с тех событий, как Чонин прилетел к нему посреди ночи и постучался в дверь.
— Прости, что не предупредил, — он шмыгает носом и смотрит в пол, а Чан, даже не до конца проснувшись, сразу затаскивает его в квартиру и обнимает.
— Расскажешь, — хриплым ото сна голосом говорит он и целует в макушку, а потом уходит на кухню ставить чайник.
Чонин приходит спустя пару минут, но вместо того, чтобы сесть на стул, молча подходит к Чану со спины и обнимает его, устроив подбородок на плече.
Чан кивает, разворачивается и обнимает его голову ладонями.
Когда чай разлит по чашкам, а Чонин достаточно согрелся и успокоился, он вопросительно смотрит на старшего, и тот кивает, поглаживая его ладонь своей.
— Я даже не знаю, с чего начать, хен. История будет долгой.
— С начала, пожалуйста. С самого начала.
Чонин вздыхает и сжимает свою ладонь под ладонью Чана в кулак, видимо, собираясь с мыслями.
— Ну, наверное, стоит начать с того, что гитара, которую ты видел у меня дома... Родители не дарили мне ее, — Чан кивает и поджимает губы. Чувствовал ведь что-то неладное с этой чертовой гитарой. Ведь оба раза чувствовал! — Родители вообще не были в курсе про нее, поэтому она лежала в коробке в шкафу. Я не знаю, что на меня нашло, Чан, я правда не знаю, просто в один момент я понял, что хочу ее так сильно, что готов на все. Я занял денег у одного парня. Много денег, как ты понимаешь — и купил ее. Я был так счастлив, точнее, не знаю, я будто был одержим? Но когда она оказалась у меня в руках... я вдруг понял, что натворил дел, — Чан вздыхает и напрягается. Чонин облизывает губы и отводит взгляд. — Но это было не самое страшное, на самом деле. Мне давали деньги на карманные расходы, и я подрабатывал в кафе, поэтому думал, что если буду отдавать все, что у меня есть, то скоро отдам долг. Я стал брать больше смен в кафе, уговаривал начальство разрешить мне поработать еще, потому что я несовершеннолетний, и не могу работать в ночь и более определенного количества часов. Первое время у меня получалось, правда получалось! Но потом все стало хуже. Я так переживал за то, что не смогу отдать деньги, что родители узнают про гитару, что я завалю экзамены, что подведу всех вокруг — и тебя, когда ты узнаешь, — тоже, что это просто... Я не знаю, это начало сводить меня с ума! Родители каждый день давили на меня с учебой, каждый день, Чан! Они запрещали мне ходить на репетиции и даже проверяли, где я, поэтому мне приходилось врать им каждый раз и бояться еще больше, что они узнают правду. Сначала я не хотел никому говорить про гитару, потому что думал, что справлюсь сам. Я хотел держать все под контролем, я думал, что у меня получится. Хотел доказать всем, что я не глупый школьник, что я могу отвечать за себя и свои поступки. А потом... потом я просто испугался, — он выдергивает руку и закрывает лицо ладонями, переводя дух. Чан глубоко дышит и не перебивает его, позволяя рассказать все до самого конца. — Побоялся рассказывать, что вляпался во все это. Думал, родители убьют меня, а ты... А ты просто не заслуживал этого. Ты всегда был рядом, и меня просто убивала твоя доброта и внимательность! Ты постоянно спрашивал, что происходит, а я не мог тебе этого рассказать. Не хотел взваливать на тебя ответственность, не хотел, чтобы ты отвечал за меня, чтобы ты разочаровался во мне. Я же знаю, что за каждый вечер, проведенный со мной, ты потом расплачиваешься бессонными ночами за учебниками. Я не хотел ввязывать тебя еще и в это. Думал, что справлюсь... Но знаешь, что было самое обидное? — Чонин вскидывает подбородок и смотрит будто с вызовом, а в следующую секунду опускает голову. — Однажды родители посадили меня за стол и сказали, что запрещают мне заниматься музыкой. Сказали, что пришло время бросить все это и не тратить время, что они не думали, что меня это так затянет, а теперь я «совсем потерял голову с этой дурацкой музыкой». Они сказали, что самое важное сейчас — сдать экзамены и поступить, а музыку я должен оставить в прошлом. Они сказали, что выкинут мою гитару, если я возьму ее в руки еще хоть раз, это был такой скандал, Чан! — Чонин рассказывает и рассказывает, а на его глазах блестят слезы. У Чана сжимается сердце, но он заставляет себя молчать. — Они лишили меня карманных денег, а денег из кафе уже не хватало. И тогда ребята, у которых я занимал, они начали мне... напоминать о моем долге. Тогда я понял, что это тупик. Родители бы точно никогда не помогли мне, сам я уже вылезти из этого не могу, среди друзей нет кого-то, у кого я мог бы перезанять такие деньги, а ты... Я даже в глаза тебе не мог смотреть. Я прекрасно знал, как ужасно веду себя, но ничего не мог поделать, я просто сходил с ума, хен, правда, — слезы срываются по его щекам, и он яростно утирает их рукавами своей клетчатой рубашки. — Но все же я решил положить этому конец, не без твоей помощи. Когда я увидел тебя тогда в школе, ты был такой встревоженный, такой испуганный, и так крепко обнимал меня, я... — Чонин шмыгает носом. — Я просто понял, что так дальше нельзя. Я просто не могу мучить больше ни тебя, ни себя, ни всех остальных вокруг, и вот.. Сегодня я рассказал все родителям, — он грустно усмехается, глядя в пол. — Был жуткий скандал, после которого я ушел из дома. К тебе, — Чан округляет глаза, и хочет что-то сказать, но Чонин не дает. — Нет, подожди, я договорю. Был жуткий скандал, мы никогда так сильно не ругались, даже когда они запретили мне заниматься музыкой, но знаешь? Мне настолько стало легче сейчас. Родители ужасно злятся, но когда мы все немного подуспокоились, то просто сели решать проблему. Мама сказала, что даст мне оставшуюся сумму. Я пообещал все вернуть, конечно. Она не согласилась, но это уже не так важно. Я, в свою очередь, дал им понять, что прекрасно понимаю важность экзаменов, и что буду усердно готовиться, и вот... Я ушел, просто потому что очень хотел рассказать все и тебе тоже, и положить конец этой ужасной истории. Прости меня, хен?.. Ты так искренне заботился обо мне и переживал, как я мог подвести тебя? Как я мог?
Это единственное, что может выдавить из себя Чан. Он подходит к нему и крепко его обнимает. Целует в макушку, висок, щеки, губы — и снова прижимает к себе. Чан опускается перед ним на корточки, чтобы заглянуть в глаза. Берет за руки и подносит к губами ладони, целует и прижимает к щеке.
— Маленький, ну почему ты молчал? — он снова целует его руки и тянется, чтобы вытереть с его щек слезы. — Ты даже не представляешь, как это все могло закончиться. Ты даже... господи, Чонин! — он встает и тянет младшего на себя, снова обнимает, бережно охватывая его руками. — Спасибо, что пришел, — целует в висок. — Спасибо, что рассказал, лисенок.
И вот, отдельные кусочки мозаики, разбросанные где ни попадя в хаотичном порядке, сложились в одну историю, простую и понятную. Чан так долго пытался достать ключ к этой истории, ходил окольными путями, искал, сидел рядом — а теперь Чонин просто пришел и отдал его ему. Вот так вот, без предупреждений и подводок, просто раскрыл ладони, в которых держал его все это время — и отдал. И, хоть Чан злился на себя и считал, что потратил драгоценное время впустую, на самом деле он проделал большую работу, за которую теперь был вознагражден. Да, он запутался, сворачивал не туда, думал, что потерялся во всех своих догадках и зашел в тупик — а теперь его старания вывели его к единственно верному выходу из этого лабиринта. Чонин, наконец, открылся ему, он решил, что Чан заслужил его доверие, заслужил знать правду — и это, наверное, лучшая награда, которую он мог получить за весь этот фантастический квест.
Чан опускает голову на плечо Чонину и закрывает глаза, слушая его. Он опять говорит про физичку, которая так и не хочет ставить ему "хорошо" в годовую оценку, про родителей, про гитару, на которую Чан обещал струны, и старший слушает его голос с легкой улыбкой. От Чонина пахнет гелем для душа, на его плече удобнее, чем на самой мягкой подушке, а еще он держит Чана за руку, переплетя пальцы. И в общем-то, думается Чану, какая разница, что это был за скачок во времени? Какая разница, вернется он или останется здесь навсегда? Все это не имеет значения, если Чонин рядом.
— Спишь, хен? — тихо спрашивает он, на что Чан еле слышно мычит, давая понять, что он все еще здесь. — Я хотел сказать тебе кое-что, — он крепче сжимает пальцы ладони, словно приободряя себя самого. — Спасибо, что был со мной все это время, — он сглатывает и вздыхает. — Я знаю, что был невыносим. Просто я так хотел, чтобы у меня все было под контролем, а это не получалось. Этот дурацкий долг, родители... А ты был рядом, даже когда я тебя отталкивал, — он замолкает ненадолго, собираясь с мыслями. Чан внимательно слушает его, поглаживает большим пальцем ладонь. — Я просто хотел сказать, что твоя поддержка... Если бы не ты, я бы наверное... Спасибо, что не дал мне уйти в себя, что не дал себя оттолкнуть, правда. Знаешь, в тот день, когда ты прибежал в школу вечером, — он облизывает губы. Чан не знает, это так быстро бьется его сердце или сердце Чонина? Однако его сильно разморило. Он очень старается не уснуть под убаюкивающий голос младшего, потому что услышать его — важно. В его голове начинает складываться картина, но мысли ускользают. — Не скажу, что я собирался, но, если честно... у меня мелькнула мысль о том, чтобы закончить все это. Прямо там, — Чан сглатывает, сжимая его пальцы своими. — И когда ты рассказал мне про сон, я-я не знаю, правда, — он начинает сбиваться и переводит дыхание. — Я только думал, откуда ты узнал? Как ты почувствовал?.. Я тогда понял, что если бы тебя не было рядом, меня бы, наверное, уже не было.
Паззл сложился. Чан, к своему ужасу, получает ответ на вопрос, мучивший его столько лет, только он вдруг понимает, что не может открыть глаза. Все его тело налилось свинцом, и он не может пошевелить даже пальцем. Словно его тело отключилось, а мозг продолжает работать. Он пытается разбудить себя, потому что до сна уже нет никакого дела. Он понял ужасную вещь, просто трагически кошмарную, он должен, должен поговорить с Чонином!.. Но сознание будто ускользает все дальше и дальше из спальни с теплым светом, дальше от Чонина, крепко державшего его за руку, дальше от его спокойного голоса, от его плеч. Чан чувствует что-то похожее на головокружение, словно его затягивает в какой-то водоворот, ураган, а в этом урагане одна за другой вырисовываются эпизоды жизни, там слышатся голоса.
— Каждая из этих песен будет посвящена тебе, — улыбается Чонин, целует его в губы.
— Может, тебе и не нужно спасать Чонина в тот день?
Чонин стоит, улыбаясь, в своей парадной школьной форме. Чан дарит ему цветы и крепко обнимает. Его мама утирает слезы радости, а отец просит встать кучнее, чтобы все уместились на фотографии. Чонину так идет эта форма! Он такой счастливый теперь, когда все экзамены позади.
— Не нужно меня трогать, ясно?! Отстаньте от меня! Все вы! — Чонин зло толкает пюпитр с нотами и хватает рюкзак, чтобы в следующую секунду вылететь из зала.
— Не иди за ним, — поджимает губы Джисон. — Дай ему время.
— Ты обещал, что мы будем жить вместе после моего выпуска, — Чонин хитренько улыбается, залезая Чану на колени. — Теперь не отвертишься.
А Чан и не думал. Он только улыбается в ответ и опрокидывает мальчишку на диван, чтобы зацеловать всю его лисью мордашку, под звонкий хохот и игривое «ну перестань!».
— Только постарайся не опоздать в этот раз, Чан, — Хенджин выглядит слишком понимающим. — Другого шанса не будет.
В похоронном зале до отвратительного светло и чисто. Строгость убранства будто говорит сама за себя, что все вокруг — неживое. Плитка на стене и каменные стены — все холодное, и свет в зале — тоже холодный. Чан хотел бы опуститься без сил на колени, но продолжает стоять, словно пытаясь слиться с этими холодными стенами, ведь он теперь тоже — неживой. Чанбин кладет к закрытому гробу цветы и возвращается, опуская ладонь старшему на плечо и немного сжимая.
— У-у, Чан-и теперь крутой врач, — растягивает Чонин на ухо, пока разминает старшему плечи. — Я так горжусь тобой, мой родной, — и целует в макушку. Чан расплывается в улыбке и жмурит от удовольствия глаза.
— Поздравляю, студент Бан, на конференции ваша работа заняла первое место, — профессор Пак довольно кряхтит и спешит пожать Чану руку, будто ему не все равно. — Это откроет многие двери перед вами, молодой человек! Помяните мое слово! — какая разница, думает Чан, если в его жизни больше вообще никакой радости нет. Перед глазами только черный закрытый гроб в холодном каменном зале.
— Ну что, я пережил уже два твоих выпускных, — улыбается Чан, с любовью глядя на Чонина в парадной мантии.
— Просто ужас, какой ты старый! — хохочет Ян, но тут же, не дав старшему возмутиться, мягко целует его, прикрыв глаза.
— Поздравляю, — шепчет Чан, гладя его по щеке.
— Я люблю тебя, — отвечает Чонин, глядя прямо в глаза.
В кафе «Рассвет», где они решили собраться всей компанией, светло и играет рождественская музыка. Чан улавливает знакомые строчки голосом Фрэнка Синатры и ищет глазами стол со своими друзьями. Впрочем, долго искать не приходится, стоит услышать знакомый галдеж и увидеть машущего рукой Джисона. Рождество в этом году очень красивое. Чонину бы очень понравилось. Он всегда хотел жить в таком городе, где много света и праздник льется прямо по улицам. Чонину бы понравилось...
— Да все знали, что вы сойдетесь, кроме вас самих, — Чонин закатывает глаза под общее негодование Джисона и Минхо. — Поверить не могу, что у вас это аж восемь лет заняло. Ну скажите, а? Хенджин, скажи же, что даже ты об этом знал?
Все за столом, смеясь, кивают, и Хенджин, виновато улыбаясь перед Джисоном, жмет плечами и соглашается тоже. Минхо фыркает, конечно же в шутку, а Чанбин хлопает его по плечу.
— Чан, бро, ну ты-то!.. — начинает Хан, но видит, что Чан еле сдерживается от смеха, и машет на него рукой. — И ты, Брут!..
Все смеются и заказывают еще еды и алкоголя. Нечасто они собираются все вместе, но это Рождество выходит действительно каким-то волшебным, если даже парень Чанбина Феликс, с которым все уже сто лет хотели познакомиться вживую, наконец смог прилететь из Австралии, а Хенджин в кои-то веки вырывается из домашних забот.
Чан просыпается оттого, что свет бьет ему в лицо. Стоит ему только понять, что он проснулся, как в голове тут же раздается адская боль. Такая, что не хочется даже двигаться лишний раз, даже думать о чем-то. Медленно, словно кусочки маленьких деталей, в голове начинают всплывать последние события. Чан с трудом открывает глаза. Он лежит лицом к не зашторенному с вечера окну, поэтому свет бил так сильно. Рядом с кроватью тумба, на которой стоит светлая лампа. Чан привстает на руках и оглядывает комнату. Да, это спальня. Спальня в его квартире. На тумбе лежит телефон, который он купил в прошлом году, и Чан, наконец, понимает. Дрожащими руками он берет телефон и жмет на кнопку блокировки.
— О нет, — только и может выдавить он. — Нет-нет-нет... Нет, пожалуйста...
Чан хватается за голову. Его перенесло обратно. Он снова в проклятом две тысячи пятнадцатом! Его волной накрывают последние воспоминания из прошлого. Чан лежал на плече Чонина и слушал его голос. Чонин говорил... Боже, что он говорил! Фразы обрывками восстанавливаются в связный текст в его голове, и Чан все понимает. Спасти Чонина было важно, но это было не главное. Главное было узнать, почему Чонин это сделал, вот причина, по которой Чан не вернулся назад пятнадцатого января!..
— Господи, — ошарашенно шепчет он, когда все в его голове складывается. — Это же я... — он снова хватается за голову, бегая глазами по комнате, но ничего не видя. — Это же я убил его тогда, боже! Это же я...
Он вдруг не может дышать. Обрывки фраз ураганом крутятся в его голове, но все их перекрывает огромная красная надпись о том, что он убил его. Господи!.. Это путешествие во времени, которого не было, которое просто приснилось ему, потому что он нажрался накануне как в последний раз — все это было не по-настоящему! Просто его разгоряченное и воспаленное сознание дало ему ответ на вопрос, мучивший его все это время — почему Чонин это сделал? А теперь все вдруг до простого, до отвратительно очевидного ясно — потому что Чана не было рядом. Потому что он решил не трогать его, решил не вмешиваться, а надо было вмешаться. Надо было быть рядом, несмотря ни на что! Если бы только он не позволил Чонину остаться одному, они бы вместе со всем справились!
— Что же я наделал, — неверяще шепчет Чан. — Я же...
Он опускает горящий взгляд на свои дрожащие руки и видит, что они теперь все в крови. Он столько лет искал виноватых, а виноватым на самом деле был он сам. У Чонина были проблемы с учебой, с родителями, с друзьями, и Чан просто решил его не трогать! Мужчина вдруг смеется. Глаза жжет слезами, и он просто смеется, так больно и так отчаянно. Рождественское чудо? Он надеялся на рождественское чудо? Такое чудовище, как он, надеялось на какое-то чудо?? Чан закрывает лицо руками и сползает с кровати. Ему нужен Хенджин. Сам не понимая, почему, он будто знает, что может поговорить только с Хваном об этом. Не обращая внимание на отвратительное состояние, он идет умываться, а потом возвращается в комнату, разыскивая джинсы. Натягивает их, еле держась на ногах, и накидывает первую попавшуюся футболку. Хватает с тумбы телефон и выбегает в прихожую, на ходу вытаскивая из пачки сигарету.
Вместе с тем, как он хватает с крючка куртку, кто-то открывает дверь своим ключом. Чан застывает с сигаретой во рту. Кто вообще может открыть ключом его квартиру, кроме него самого? Но дверь открывается, и за ней, опустив голову, стоит высокий парень. Чан ошарашено смотрит, забывая даже дышать. Парень никак не может вытащить ключ из двери, и, когда ему наконец это удается, поднимает голову и натыкается взглядом на Чана, вздрагивая. Старший роняет сигарету изо рта, потому что в этом высоком взрослом парне он узнает высокие скулы и красивые лисьи глаза. Испуганное на мгновение выражение лица теплеет, острые скулы смягчаются, а на щеках появляются ямочки.
Так что там, с верой в Деда Мороза, Санта Клауса, Йоллоу-Пуки — и других зимних волшебников, Чан?