the doctor says, i'll be alright but i'm feelin blue (c) tom waits

Мое первое и единственное посещение терапевта стоило мне красного кораллового браслета и возлюбленного.
Браслет из красных кораллов пришел ко мне из России. Точнее сказать из Петербурга, ему было больше ста лет, моя прабабушка носила его на левом запястье, моему прадедушке он стоил жизни. Эту ли историю я хочу рассказать? Я не уверена. Не до конца уверена.

Моя прабабушка была красива. Она приехала в Россию вместе с прадедушкой, который строил печи для русского народа. Прадедушка снял для нее большую квартиру на на петербуржском острове, называемом Васильевский остров. Этот самый остров омывается большой и малой Невой, и если прадедушка встал бы на цыпочки в своей квартире на Малом проспекте и посмотрел из окна, то он мог бы увидеть реку и большую Кронштадтскую бухту. Но прабабушка не хотела смотреть ни на реку, ни на Кронштадтскую бухту, ни на высокие красивые дома Малого проспекта. Прабабушка не хотела смотреть из окна на чужой город. Она задвигала тяжелые красные атласные шторы и закрывала двери, ковры поглощали любой шум, а прабабушка сидела на диванах, на креслах, раскачиваясь вперед-назад, и тосковала по Германии. Свет в большой квартире на Малом проспекте был приглушен, это был свет будто на дне моря, и прабабушка могла представлять себе, что чужая улица, Петербург, вся Россия – это только сумрачное сон, от которого она скоро очнется.

Прадедушка же ездил по стране и строил печи для русского народа. Он строил Schachtofen и Rostofen, Flammofen, Fortschaufelungofen и Livermoorofen. И долго не бывал дома. Он писал прабабушке письма, и когда эти письма доходили, прабабушка немного отодвигала тяжелые красные атласные шторы и в тонком луче дневного света читала:
Хочу тебе рассказать, что Hasenclever-Ofen, которую мы здесь строим, состоит из муфт, соединенных вертикальными каналами и нагревается пламенем жаровни. Вспомни о печи, которую я построил в Бломише Вилднис в Голштинии и которая так тебе тогда понравилась. Правда в Hasenclever-Ofen руда подается через отверстия в верхней муфте и…
Прабабушка очень уставала от чтения этих писем. Она уже не помнила о печах из Голштинии, но помнила Бломише Вилднис, пастбища и равнины, стога сена на полях и вкус сладкого холодного яблочного сидра летом. Она снова погружала комнату в сумрак и устало ложилась на диван и повторяла: «Бломише Вилднис, Бломише Вилднис». Это звучала как детская песенка, как колыбельная, это звучало так красиво.

В то время на Васильевском Острове рядом с иностранными торговцами и их семьями жили многие русские художники и студенты. Совсем скоро они услышали о бледной немецкой красавице со светлыми волосами, которая жила почти одна в квартире на Малом проспекте, такой же темной и холодной как море. Художники и студенты были представлены красавице. Прабабушка впускала их усталой тонкой рукой, она мало говорила, почти ничего не понимала и смотрела из под тяжелых ресниц медленно и мечтательно. Художники и студенты садились на глубокие мягкие кресла и диваны, утопая в тяжелой темной материи, горничная приносилая черный чай с корицей и черничное и ужевичное варенье. Прабабушка грела у самовара замерзшие руки и была слишком усталой, чтобы попросить художников и студентов уйти. И они оставались. И рассматривали прабабушку и она сливалась с сумерками, становясь чем-то печальным, красивым, чуждым. А поскольку печаль, красота и чуждость есть основа русской души, художники и студенты влюблялись в прабабушку, а она позволяла им себя любить.

Прадедушка редко бывал дома. Так что прабабушка позволяла себя любить долго, она делала это с осторожностью, не делая никаких ошибок. Она грела у самовара замерзшие руки, а у горячих сердец своих возлюбленных свою заледеневшую душу. Она училась узнавать слова чужого мягкого языка: «нежнейшая из всех берез». Она читала письма про плавильные печи в узком луче дневного света и сжигала их в камине. Она позволяла себя любить и перед сном пела про себя песню о Бломише Вилднис, а когда ее поклонники смотрели на нее с немым вопросом, она улыбалась и молчала.

Прадедушка обещал скоро вернуться и уехать вместе с ней обратно в Германию. Но он не вернулся.
Прошла первая, потом вторая, потом третья петербургская зима, а прадедушка все еще был занят где-то в русской глубинке строительством печей, а прабабушка все ждала возвращения в Германию. Она писала ему в тайгу. Он писал в ответ, что скоро вернется, он должен только еще раз уехать, еще один последний раз, но потом, потом он обещал, что они смогут уехать домой.

Вечером его возвращения прабабушка сидела перед зеркалом и расчесывала свои светлые волосы. В шкатулке около зеркала лежали подарки ее возлюбленных: брошь от Григория, кольцо от Никиты, жемчуг и атласные ленты от Алексея, локон от Емельяна, медальоны, амулеты и серебряный обруч от Михаила и Ильи. Еще в шкатулке лежал красный коралловый браслет от Николая Сергеевича. Шестьсот семьдесят пять маленьких кораллов на шелковой нити пламенели красным как ярость. Прабабушка положила расческу на колени и надолго закрыла глаза. Потом открыла глаза, достала из шкатулки красный коралловый браслет и надела на левое запястье. У нее была очень белая кожа...

Юдит Герман. Как говорилось в одной из рецензий - немецкий вариант Мураками. непохоже, а может похоже, не знаю, только мне нравится больше, чем Мураками. Чем? Очевидно, чем Мураками. переводить странно и приятно, как будто строишь домик из кубиков. сегодня увидела на Амазоне, что вышла ее новая книжка, надо заказать.