In memoriam. ЭХО НАД МИРОМ

Скажу честно, я плохо помню то время. Помню, что меня больше заботила игра в войнушку на улице и прочие прелести детства.
Но некую скорбь, напряженность и какую-то грусть родителей помню. Возможно это то что выразил в своем посте (см ниже) Путник1.
Но, последний абзац - согласен на 100%. В те времена, буду еще маленьким пацаном, я был твердо знал, "что есть вещи, которые не продаются". В принципе я и счас об этом знаю.
И как мне кажется многие знают. Но почему-то спокойно этим торговали и торгуют :(

Оригинал взят у

putnik1 в In memoriam. ЭХО НАД МИРОМ

В макинтоше добротно-сером, на потрепанный френч надетом,
уходила старая эра — без оркестра и без лафета.
Истекала она бесследно, словно в ночь ручеек с обрыва…
Меднокрылый орел Победы и упитанный гусь Наживы
в синем небе гордо парили. Прекратились смуты и войны.
И соседи послушны были, и народы были спокойны.
Вширь и к небу росла столица. Процветало искусство в меру…
Кто б осмелился усомниться в том, что это — Вечная Эра?

Только слухи ползли упорно, пробиваясь даже в столицу
о каких-то варварских ордах, объявившихся на границе.
И, не знавшие бед-напастей, потерявшие счет медалям,
генералы жаждали власти, а чинуши — не отдавали.
И, толкаясь в толпе прохожих, самовольно уйдя с работы,
гражданин, на раба похожий, втихомолку костил кого-то.
Стало больше причесок длинных. Стало меньше в тоги одетых…
Да еще стихи и картины стали хуже, чем до расцвета.

Аромат благовонных масел в храмах сизым клубился дымом,
вечер пурпуром тучи красил над великим городом Римом.
У дворца под имперским флагом караул стоял, каменея.
…И вели на допрос бродягу к прокуратору Иудеи.
Лев Вершинин
1982, ноябрь

Я отлично помню тот день.
Я только-только сказал "Здравствуйте, садитесь", и тут в класс ворвался Олежка Казакевич.
А потом было уже не до уроков.

Возможно, взгляд коллеги Емелина более остр и точен, но его стихотворение все же написано лет 12-15 спустя, когда уже можно было оценить случившееся со стороны или даже свысока. А в те дни, когда событие еще не стало историей, я выписывал на бумагу просто ощущения.

Это сложно передать.

Траурный залп на Красной площади раскатился эхом по всей планете, и вся планета привычно вздрогнула, и вроде бы все оставалось так же, но всей шкурой, - аж волосы на загривке шевелились, - чувствовалось: все мы стоим на пороге чего-то очень сложного, неизбежного и совсем неведомого.

И не было страшно.
Наоборот.

Очень многие, наверное, даже большинство, в том числе, и те, кто не мог поступаться принципами, ждали перемен. Нас раздражали старые люди, украдкой утирающие слезы над могилой, они надоели нам со своими нудными "Главное, чтобы ноги были в тепле" и "Лишь бы не было войны", и мы были слишком телятами, чтобы прислушаться к мнению еще одного старого человека, сказавшего по ту сторону океана, что "есть вещи поважнее мира".

Да и потом, назови нам тогда кто-нибудь честную цену за право кого-то из нас ходить по красным дорожкам, а кого-то выбирать колбасу по вкусу, мы бы подняли его на смех и послали подальше. Потому что, - кто помнит, подтвердит, - тридцать лет назад мы еще твердо знали, что есть вещи, которые не продаются.

Память и слава,