О критике пьес Островского нашим кружком

Мария Каракуца

Последнее наше обсуждение оказалось особенно жарким. Однако вся эта острота непосредственно не касалась обсуждения пьес Островского. Они скорее были поводом для возникновения побочной дискуссии. К ней мы обязательно вернёмся позже, ведь затронутые в ней вопросы неизбежно возникают перед нами снова и снова, что говорит о необходимости их подробного обсуждения.

Однако мне всё же хотелось бы поговорить об Островском и о высказанных нами мыслях насчет его пьес «Бесприданница» и «Гроза». Мы говорили о том, что персонажи пьес не вызывают у нас сочувствия. Что они бессильные невольники общественного мнения, а их действия выглядят совершенно неосознанными. А сам Островский довольно-таки далековат от современной ему жизни народа, ведь он не задумывался о крестьянской революции, вместо чего писал о проблемах, которые затрагивают лишь малую часть русского народа — мещан. А конкретнее, о незавидном положении состоятельных женщин. И хотя это положение Островским показано мастерски, ко всеобщим народным проблемам оно отношения не имеет. Да и сами главные героини пьес Островского страдают скорее из-за того, что они неразборчивы в выборе подходящих мужчин или находятся во власти предрассудков. К тому же, игра актёров, их преувеличенные эмоции выглядят настолько гротескно, что вся постановка больше похожа на балаган.

Примеры подобной критики пьес Островского приводил Добролюбов в своей статье «Луч света в тёмном царстве» [1]:

«А г. Павлов (Н. Ф.) разве не извивался, давая разуметь такие положения: русская народная жизнь может дать материал только для балаганных представлений; в ней нет элементов для того, чтобы из неё состроить что-нибудь сообразное “вечным” требованиям искусства; очевидно поэтому, что Островский, берущий сюжет из простонародной жизни, есть не более, как балаганный сочинитель... [2] А ещё один московский критик разве не строил таких заключений: драма должна представлять нам героя, проникнутого высокими идеями; героиня “Грозы”, напротив, вся проникнута мистицизмом, следовательно, не годится для драмы, ибо не может возбуждать нашего сочувствия; следовательно, “Гроза” имеет только значение сатиры, да и то не важной, и пр. и пр... [3]»

А. Пальховский, которого некоторые литераторы называли учеником Добролюбова, писал:

«Несмотря на трагический конец, Катерина всё-таки не возбуждает сочувствия зрителя, потому что сочувствовать-то нечему: не было в её поступках ничего разумного, ничего человечного: полюбила она Бориса ни с того, ни с сего, покаялась ни с того, ни с сего, в реку бросилась тоже ни с того, ни с сего. Вот почему Катерина никак не может быть героиней драмы, но зато она служит превосходным сюжетом для сатиры... Итак, драма “Гроза” — драма только по названию, в сущности же это — сатира, направленная против двух страшнейших зол, глубоко вкоренившихся в “тёмном царстве” — против семейного деспотизма и мистицизма».

«Резко отмежёвываясь от своего мнимого ученика и вульгаризатора, Добролюбов полемически называет свою статью — “Луч света в тёмном царстве”, так как в рецензии А. Пальховского были следующие строки — “разражаться громом против Катерин — нечего: они не виноваты в том, что сделала из них среда, в которую ещё до сих пор не проник ни один луч света” («Московский вестник», 1859, No 49)». [4]

Выходит, не так-то далеко мы ушли в своей критике пьес Островского, чем вульгаризатор Пальховский. Такой способ оценки художественного произведения, по мысли Добролюбова, исходит от предварительно положенного представления о том, что должно содержаться в произведении. И если этого должного (в представлении критика) там не оказывается, он спешит опровергнуть ценность произведения:

«И если читатель согласится дать нам право приступить к пьесе с заранее приготовленными требованиями относительно того, что и как в ней должно быть, — больше нам ничего не нужно: всё, что несогласно с принятыми у нас правилами, мы сумеем уничтожить». [1]

Так мы спешим сделать вывод о несущественности поставленной в «Грозе» проблеме лишь на том основании, что не нашли в ней призывов к крестьянской революции. Потому что исходим о заранее положенном представлении, что только то произведение отражает полноту общественных противоречий, которое говорит о революции. Однако говорить о революции и о том, что с ней связано, вовсе не то же самое, что быть революционным. Революция совершалась на земле, а в театральных сферах она отразилась сперва таким образом, что мещанский сюжет о любви столичного щеголя к провинциальной простушке стал предметом искусства точно так же, как когда-то им были сцены из жизни Цезаря, которого в тысяча первый раз предал Брут. А уже после в рядах мещан и буржуазии появились те, кто понял, что своему положению они обязаны простому народу.

Таким образом, критика, основанная на оценке художественного произведения по тому, насколько оно соответствует нашим ожиданиям, является «союзницей школяров, принимающей на себя ревизовку литературных произведений по параграфам учебников». В своём стремлении подогнать литературную критику под единственно верную схему, мы доходим до рассуждений о том, насколько сильно тот или иной литературный герой близок к Рахметову. Или о том, насколько сильно тот или иной автор близок по мировоззрению к Чернышевскому и Герцену. И если оказывается, что он не так близок, как нам хотелось бы, мы снисходительно называем его далёким от жизни.

Такой подход больше похож на косное традиционалистское мировоззрение старухи Марфы Игнатьевны из «Грозы» Островского. Ведь она точно уверена, что благодетель исходит только от беспрекословного соблюдения вековых традиций, а всё, что в эти традиции не вписывается, она яростно порицает.

Под этим вовсе не подразумевается призыв усомниться в ценности произведений Герцена и Чернышевского. Однако необходимо каждое произведение рассматривать в первую очередь исходя из него самого, а также из тех общественных отношений, которые его породили. И это вовсе не то же самое, что пытаться мерить одной меркой все произведения подряд.

«Сущность драмы г. Островского, очевидно, состоит в борьбе свободы нравственного чувства с самовластием семейного быта. С одной стороны, рабское повиновение старшему в доме по древнему обычаю, застывшему неподвижно, без исключений, в неумолимой своей строгости; с другой — семейный деспотизм по тому же закону — выражаются в Кабановых: Тихоне и его матери. Загнанный, запуганный, забитый, вечно руководимый чужим умом, чужою волею, вечный раб семьи, Тихон не мог ни развить своего ума, ни дать простора своей свободной воле. Оттого в нем не достает ни того, ни другого. Ничто так не убийственно для рассудка, как вечная ходьба на помочах, как опека, которая велит делать то и то без всякого размышления. Если Тихон глуповат, то это потому, что за него думали другие; если он, вырвавшись на волю, жадно ловит каждую минуту пошлых житейских удовольствий, вроде пьянства, и опрометью бросается в безумный разгул, так это потому, что он никогда не жил на свободе; если он действует исподтишка, так это потому, что он был вечным рабом ревнивого семейного, ненарушимого устава. Мать он только почитает; жену и мог бы любить, да мать постоянно душит в нем все свободные порывы любви, требуя, чтобы жена, по-старому, боялась и почитала мужа.

Все чувства супружеской любви должны проявляться только в известной, освященной древним обычаем, форме. Есть ли они, нет ли их, они должны быть в этой форме там, где требуется обычаем, и не должны быть там, где не требуется обычаем. Всякая свобода нравственных движений подавлена: обряд, обычай, старина сложились в неподвижную форму и оковали всего человека с самого рождения его вплоть до могилы, жизненное развитие глохнет под этим пудовым гнетом», — пишет так о драме «Гроза» М. И. Писарев. [5]

Выходит, что вовсе не герои пьес Островского вызывают у нас неприязнь, а разрушительные последствия безнравственного обращения с ними со стороны других людей. Но и это обращение не возникает из ниоткуда — оно является результатом производственных отношений в обществе и уровня развития производительных сил.

Об этом уровне в пьесе можно судить исходя из того, насколько сильно люди находятся во власти суеверий, поверий и ритуалов. И недооценивать силу их влияния на общественные отношения не стоит, ведь они никуда не исчезли из человеческой практики в наш просвещенный XXI век.

Название пьесы «Гроза» довольно символично, ведь оно связывает в единый образ стремительный, поистине грозовой накал драматических событий и борьбу с предрассудками. Гроза в пьесе неоднократно становится источником суеверных страхов перед неизвестностью, а единственный борец с нею, часовщик Кулигин, предлагающий установить в городе громоотводы, был за это осмеян.

Пожалуй, важнейшим моментом пьес «Бесприданница» и «Гроза» является изображение противоречия любви как непосредственного чувства и формами, которые предоставлены обществом для ее реализации. Однако наличные формы выражения любви не устраивают никого из героев пьес, потому что они не отражают действительных проявлений любви. Но, к сожалению, других форм в обществе пока ещё нет. Нынешние общественные отношения не дают возможностей для полноценной реализации чувства любви. Островский иронизирует над мелочностью и ущербностью отношений героев своих пьес, и мы понимаем, что причиной этого выступают товарно-рыночные отношения. Ведь и зависимость от общественного мнения, и проблемы в семье и браке, и приверженность к традициям, религии и суевериям — это всё проявления характера общественного производства.

«К а р а н д ы ш е в. Уж вы слишком невзыскательны. Кнуров и Вожеватов мечут жребий, кому вы достанетесь, играют в орлянку — и это не оскорбление? Хороши ваши приятели! Какое уважение к вам! Они не смотрят на вас, как на женщину, как на человека, — человек сам располагает своей судьбой; они смотрят на вас, как на вещь. Ну, если вы вещь, — это другое дело. Вещь, конечно, принадлежит тому, кто её выиграл, вещь и обижаться не может.

Л а р и с а (глубоко оскорбленная). Вещь... да, вещь! Они правы, я вещь, а не человек. Я сейчас убедилась в том, я испытала себя... я вещь! (С горячностью.) Наконец слово для меня найдено, вы нашли его». [6]

Вещные, собственнические отношения людей между собой порождают бесчисленное множество явлений, уродующих нравственный облик человека и приводящих к различным трагедиям. Среди них ревность, зависть, жестокость, угнетение воли другого. Не будет преувеличением утверждать, что со всем этим нам сегодня приходится иметь дело каждый день. Островский сумел изобразить все эти явления в своих пьесах. И разве не в этом и состоит его близость к народу — в умении показать душу этого народа. Даже в тот момент, когда она, погрязнув в темноте предрассудков, бесконечно далека от нравственного совершенства, борьба за добро и красоту не прекращается. Она ведётся в лице героев, которые противопоставляют свои живые, непосредственные чувства традиционным нормам, потерявшим всякую значимость.

Чем плотнее занавес темноты, тем ярче виден в нём свет. Чистота и непосредственность чувств Катерины и Ларисы вызывают у нас недоумение и недоверие. Но не потому, что Островский не сумел их хорошо изобразить. А потому, что нам, людям из общества, где товарно-денежные отношения достигли такого высокого уровня господства, которое и не снилось жителям провинциального городка у берегов Волги, всё менее доступна высота непосредственного проявления чувств.

«Сила, отнимающая у человека непосредственность его человеческого облика, есть отнюдь не природная, а социальная сила. За ней скрыты те реальные частнособственнические отношения людей, в которых сам человек функционирует как средство, т. е. как что-то заведомо посредственное, в то время как сама эта собственность полагается конечной самоцелью. Но это уродливая, замкнутая в себе самоцель, ибо за ней скрыт такой же уродливый принцип жизнедеятельности: производство ради производства, получение прибыли ради получения прибыли. В конечном счёте сила, выворачивающая всю непосредственность человека наизнанку, есть сила капитала. Как своеобразный сгусток вещных отношений между людьми, капитал выступает конечной и абсолютной формой обезличивания всех отношений человека, и в этом смысле является и их абсолютным “посредником”. Разрывая живую целостность таких отношений — и именно потому, что в каждом из них незримо выражена самоцель вещного обогащения ради самого обогащения, — капитал превращает их в сплошной антагонизм самочувствия человека: в антагонизм их свободных и принудительных состояний жизни, как актов выражения самодеятельности и актов проявления пассивности и безучастности к общественному бытию». [7]

Действительно, современники Островского больше внимания уделяют изображению дворянского или крестьянского сословия. Однако Островский предвосхищает угрозы, которые таят в себе новые общественные отношения, зародившиеся в среде мещанства и купечества. И он показывает их как с помощью сильных душевных терзаний главных героев, порицаемых за их нежелание мириться с вещными отношениями между людьми, так и с помощью тихого, едва заметного на фоне стремительно разворачивающейся драмы ропота старух о том, что из-за новых нравов «грядут последние времена».

Способность через отдельные события изобразить жизнь во всей её полноте, во всех её проявлениях — это и есть задача писателя. А задачей критика является умение установить соответствие между произведением и действительностью, но никак не между произведением и предопределённым представлением у самого критика. 

Источники:

1. Н. А. Добролюбов. Русские классики. Избранные литературно-критические статьи. М: «Наука», 1970.
2. Статья Н. Ф. Павлова о «Грозе» была напечатана в рептильной газете «Наше время», пользовавшейся субсидией Министерства внутренних дел. Говоря о Катерине, критик утверждал, что «писатель с своей стороны сделал все, что мог, и не его вина, если эта бессовестная женщина явилась перед нами в таком виде, что бледность ее лица показалась нам дешёвым притираньем» («Наше время», 1860, No 1, стр. 16).
3. Речь идет об А. Пальховском, статья которого о «Грозе» появилась в газете «Московский вестник», 1859, No 49.
4. Комментарий ред. к изд. Н. А. Добролюбов. Русские классики. Избранные литературно-критические статьи. М: «Наука», 1970.
5. М. И. Писарев. Драма А. Н. Островского "Гроза" в русской критике   Сб. статей / Сост., авт. вступ. статьи и комментариев Сухих И. Н. — Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1990.
6. Драма «Бесприданница», А. Н. Островский. Полное собрание сочинений. Том 8. М.: Гослитиздат, 1950.
7. Канарский А. С. Диалектика эстетического процесса. Киев, 2008.