Человек-пазл
Доктор сидел, опустив голову, пальцы покалывало от усталости, как будто кто-то привязал к ним груз. Но это было нормально. Это была привычная усталость — не та, что сваливает тебя в конце дня, а та, что присутствует всегда, как фоновый шум.
Напротив него, тяжело дыша, сидел Франкенштейн. Или, как он сам себя называл, «Монстр». Доктор подождал, пока тот начнёт говорить. Не из-за этики, нет. Просто из-за того, что сам был таким же. СДВГ-шным, разобранным человеком, который не всегда мог начать разговор с правильного места.
— Я… просто не могу, — тяжело произнёс Франкенштейн. Его голос был грубым, как будто он говорил через горло, сотканное из чужих криков. — Как будто я не из одного куска. Будто каждый раз, когда я пытаюсь что-то сделать, мои руки — не мои руки, мои ноги — не мои ноги.
Доктор улыбнулся уголком рта, понимая это лучше, чем многие. В глубине души он всегда чувствовал ту же раздробленность, но в отличие от Франкенштейна его части были невидимыми. Внутри. Мыслями он мог быть в одном месте, телом — в другом. Вот ты сидишь на приёме, а мозг уже за три квартала отсюда.
— Это как если бы… — Франкенштейн замолчал, и его огромная рука нервно сжалась в кулак. — Как если бы каждое движение — это ошибка. Я не хотел ломать эту дверь, не хотел. Но я её вырвал. И это не было злостью. Это… я просто не знал, как иначе. Не мог рассчитать усилия.
Доктор кивнул. О, да. Нерасчётливость. Когда ты вроде просто пытаешься дотянуться до чашки, а она вдруг оказывается на полу. Это как ходить по тонкой грани между хаосом и катастрофой.
— Знаешь, не ты один такой, — наконец сказал доктор, и Франкенштейн поднял свои жёлтые, тяжёлые глаза. — Когда у тебя СДВГ, это всегда ощущается, будто кто-то тебе не сказал, как мир работает. Все идут вперёд спокойно, а ты то спотыкаешься, то роняешь вещи, то внезапно теряешь концентрацию и оказываешься вообще не там, где планировал быть.
Франкенштейн выдохнул, и доктор увидел, как его плечи слегка осели. Он, кажется, впервые почувствовал, что кто-то может его понять.
— Но я же сломанный, — сказал Франкенштейн, словно извиняясь. — Это буквально. Я сшит из частей. Это как… они все пытаются тянуть меня в разные стороны.
Доктор рассмеялся — коротко, хрипло, как будто знал шутку, которую Франкенштейн ещё не понял.
— Ну что ж, добро пожаловать в клуб. Мы все сшиты из частей, просто у нас они внутренние. Ты чувствуешь себя чужим в собственном теле, но это не делает тебя сломанным. Просто нужно научиться с этим работать.
Франкенштейн нахмурился, его пальцы нервно сжали ткань на колене, оставив глубокие вмятины.
— Но как? — Его голос теперь был почти тихим, как у ребёнка, который только что узнал, что всё не так, как он думал. — Как я могу с этим справиться?
Доктор наклонился вперёд, и на мгновение его собственные руки казались ему такими же чужими, как у Франкенштейна. Но он знал, что это иллюзия — привычная иллюзия расфокусированного разума.
— Начнём с малого. Всё не исправишь за один день. В следующий раз, когда будешь открывать дверь — сделай это медленно. Слишком медленно, чтобы что-то испортить. Это будет похоже на тренировку — научиться чувствовать своё тело по кусочкам.
Франкенштейн кивнул, медленно, с усилием, будто каждое движение давалось ему сквозь бетонные стены.