Дикие волки из Баллингари - 14 глава
Часы остановились пятнадцать лет назад. Серебряный узор на крышке, составленный из дубовых ветвей и желудей, потускнел, обзавёлся траурной чёрной каймой. Эрик прошёлся по нему платком пару раз, пересчитал кончиками пальцев округлые листья. Редкая, дорогая вещь. Пятнадцать лет пролежала в земле, замотанная в тряпки. Ржавчина обглодала тончайший механизм, заклинила шестерёнки. Серебро потускнело, стало похоже на простую жестянку. Внутри на крышке когда-то были выгравированы инициалы владельца, но позже кто-то так усердно прошёлся по ним ножом, что остались только глубокие царапины и пара чудом уцелевших завитушек. Эрик потёр их пальцем, будто пытался распознать буквы наощупь. Потом положил часы на подоконник рядом с собой, задумался, запустив пальцы в волосы.
Эта безделушка проделала долгий путь. Эрику их притащил Доран, а Дорану незадолго до пожара в Финнахе их отдал отец. Но откуда он сам их взял? Украл, конечно, о чём тут думать. Доран считал, что за это его и повесили.
Вот только Эрик отчетливо помнил, что повесили Шона Фаолана совсем не за это.
Он снова раскрыл часы, повернул их к свету из окна, прищурился.Не помогло: как он ни пытался — ни разглядеть, ни угадать изрезанные буквы не удавалось. Эрик подёргал себя за вихры, чтобы встряхнуть мысли. Ничего не складывалось.
Почему Доран считал, что украдены они были у Роджера Эксфорта? А что, если... Что, если Шон убил брата полковника Стоддарта? Убил, чтобы украсть часы. Чтобы продать, накормить семью. Полковник узнал об этом — и сжёг Финнаху.
Шона повесили в Финнахе. Но кто и зачем протащил бы его за столько миль, чтобы спрятать в колодце Хоуторн Холла? А если в колодце был не Шон — тогда кто?..
Эрик помотал головой. Тогда это мог быть только Эмерсон Стоддарт, пропавший брат полковника Стоддарта. Шон убил его и спрятал в колодце, дурак. А потом отдал часы Дорану, чтоб не пропить.
Но почему тогда Патрик был так уверен, что в колодце нашли именно Шона?.. Может, знал что-то, о чём Эрик даже не догадывался?..
Вспомни о нем – и он появится. С газетой в руках в гостиную вошел отец. Эрик поднялся, уступая Патрику место у окна. Быстрым движением сгрёб с подоконника часы.
—Что это ты там прячешь? — Патрик нахмурился.
— Знаю я твои безделки! Покажи немедленно! — потребовал тот.
Эрик, будто нехотя, вынул руку, раскрыл ладонь. Патрик шатнулся, словно на миг потерял равновесие, потёр щёку, исполосованную красными прожилками сосудов.
— Это ещё что? — пробурчал он, усаживаясь в кресло и ёрзая, чтобы поудобнее устроиться на плоской подушке. — Вечно какую-то дрянь подбираешь на дороге.
Он кашлянул, развернул хрусткую газету.
— Такие часы не валяются на дороге, — негромко сказал Эрик.
— Часы? - фыркнул Патрик. — Ну ты и болван. Это же обычный камень! Выброси!
— Выбросить? — переспросил Эрик.
Он прищурился, вглядываясь в лицо отца. Патрик встряхнул газету, взял нож для бумаги и начал разрезать листы, сосредоточенно сдвинув брови.
— Выброси, — повторил он. — Слава Деве Марии, у нас и так хватает камней на земле, нечего тащить сюда новые.
Он говорил очень ясно — совсем не так, как в минуты, когда на его разум опускался туман. Руки, державшие нож, подрагивали. Лезвие прорвало бумагу, и Патрик выругался.
— Что ты ко мне пристал со своим дурацким камнем? Неужели человек не может посидеть в тишине пару минут?
— Доран думает, они принадлежали Роджеру Эксфорту, — сказал Эрик.
Патрик издал странный звук, будто подавился слюной, закашлялся.
— Здесь есть инициалы... — начал Эрик, но Патрик перебил его громким восклицанием:
— Вздор! Чушь! Нет там ничего! Вздор! Кто будет писать их на камне? Ты что, воображаешь, что мы в царстве фей? Или что джентльмен вроде мистера Эксфорта будет проводить время, выцарапывая своё почтенное имя на каком-то булыжнике? Выдумки! Святотатство!
Эрик глянул за раскрытое окно, на густую траву, вытянувшуюся под стеной. Острые зелёные стрелки и метёлочки покачивались под лёгким ветерком.
— И правда, — сказал Эрик. — Что это мне взбрело в голову?
И швырнул часы в окно. Трава подхватила их, проглотила без единого звука.
Патрик откашлялся, облизал пальцы, чтобы перелистнуть газетную страницу. Казалось, он весь погрузился в чтение. Только глаза, соскальзывая с мелких строчек, всё время возвращались к окну — точнее, к тому, что лежало за ним.
— Что ж, тогда я пойду, — сказал Эрик.
Патрик небрежно махнул рукой, мол, иди, оставь уже меня в покое ради всего святого.
Но ушёл Эрик недалеко — только чтобы спрятаться за углом дома. Патрик выбежал через минуту, дольше не выдержал. Огляделся, не смотрит ли кто — и бросился на колени в траву, принялся шарить руками вокруг себя.
Эрик отодвинулся, прислонился к стене. Скривил губы от горечи, сплюнул себе под ноги, чтоб не чувствовать во рту вкус обиды. Вот так, да?.. Никому нельзя доверять. Вот так. Отец что-то знал и лгал ему в лицо, притворяясь непонимающим. Но что он скрывал? Как он был связан со всем этим — с тем, что произошло здесь 15 лет назад, с Шоном, с полковником, с Роджером Эксфортом? Эрик впервые заподозрил, что отец куда чаще, чем показывал, оставался в здравом уме. Болезнь давала ему идеальный предлог, чтобы уходить от любого разговора: он просто прикидывался, что ничего не понимает, и нёс какой-то вздор.
Нашарив часы, Патрик торопливо унёс их в дом. Эрик не стал льнуть к окнам, чтобы выяснить, куда он их спрячет. Он знал этот дом с детства, знал все места, где можно было бы спрятать что-то достаточно ценное и достаточно маленькое. Если понадобится, часы он отыщет. Важнее сейчас было крепко подумать, что со всем этим делать.
Мойрин, услышав, что наследник Хоуторн Холла слёг с тяжёлой простудой, только хмыкнула.
— Вот бы помер — всем стало бы легче.
— Что ты несёшь! — шикнул Эрик, стрельнув глазами по сторонам (хотя Мойрин, конечно же, была права). Эрику не понравилось, как эти слова отозвались у него в груди. Но ему хотя бы хватало ума не произносить их вслух (зато не хватало ума отдать жизнь Терренса в руки Господа и не рваться спасать англичанина каждый раз, как тот испытывал судьбу).
Мойрин надела капор, украшенный узкими лентами, накинула на плечи шаль.
— Куда ты? — примирительным тоном спросил Эрик.
— Шири О'Нейл, если Господь допустит, сегодня родит первенца, — резко ответила Мойрин, разглядывая себя в маленьком ручном зеркальце. — Я иду к ней.
— Откуда ты знаешь, что это будет сегодня?
— Женщины всё знают, — огрызнулась та.
Эрик, сжав губы, сумрачно смотрел на сестру. Смотрел сквозь её резкость и раздражительность — и видел молодую, когда-то весёлую и хорошенькую девчонку, которая страстно мечтала родить Дэвину дюжину собственных детей — а теперь, потеряв надежду, пыталась урвать себе крохи чужой жизни. Мойрин тянуло к чужим детям, как кошку, потерявшую выводок. Эрик, вновь чувствуя на плечах груз вины, не решился ничего возразить.
— Когда ты вернёшься? — мягче спросил он.
— Когда Шири О'Нейл разродится.
Мойрин что-то пробормотала себе под нос, заправила под капор выбившуюся прядь. Эрик не видел её лица за широкими полями, по которым вились оранжевые ленты.
— Что?.. — машинально переспросил он.
— Лучше бы ты не возвращался, — глухо сказала Мойрин. — Лучше бы ты остался в Дублине. Я молилась, чтобы ты остался.
— Не начинай, — Эрик отмахнулся, шагнул к двери, даже не пытаясь возразить.
— Без тебя я была здесь хозяйкой, — продолжала та, словно не заметив отчаянной попытки бегства. — А потом ты вернулся, и всё вдруг стало только твоим. Будто меня здесь никогда не было! Если англичанин умрёт, ты уедешь. Поэтому я молюсь богу, чтобы он умер.
Эрик подскочил к ней, схватил за плечи, встряхнул.
Мойрин смотрела на него яростными глазами, полными непролитых слёз.
— Тебя ничто здесь не держит! Ты ничего здесь не любишь. Ты ведёшь себя, как хозяин — но тебе здесь не место!
Она вырвалась их его рук, раскрасневшаяся от обиды и гнева:
— Ты всё у меня отобрал. Жизнь. Надежду. Дэвина. А теперь вместе с этим чистеньким англичанином катаешься взад-вперёд по гостям и танцам, будто у тебя есть право веселиться! Будто у тебя есть право быть счастливым! — она бессильно ударила его в грудь кулаком, Эрик бессильно отступил назад, опустив руки.
— Ты узнаешь вкус слёз, когда разобьются твои мечты, — прошептала Мойрин с такой убеждённостью, словно заглянула в будущее. — Миссис Линдон никогда не отдаст за тебя свою дочь. Она скорее отдаст дочь за жабу. Миссис Линдон сейчас сидит у постели этого англичанина, как добрый ангел, и поит его тёплым чаем. Потому что англичанин лучшая партия, чем ты! — выкрикнула Мойрин. — Потому что ты для неё никто, и все мы для них - никто, и так будет всегда!
— Миссис Линдон сейчас в Хоуторн Холле? - изумился Эрик, внезапно ощутив странную, колючую ревность. — С дочерью?
— Её коляска с утра стоит во дворе, — бросила Мойрин. — Если бы ты почаще раскрывал глаза, ты бы сам это увидел.
Когда Мойрин ушла, Эрик пометался по дому и по двору, не в силах решить, что же делать. Он уже воображал, как Терренс и впрямь покушается на его вымечтанное, выстраданное счастье, как он ведёт Норвеллу под венец, а Эрик, наряженный, как деревенский дурак, стоит где-то в задних рядах и смотрит на них. Надо было, пожалуй, навестить Хоуторн Холл. Но этот визит рисковал затронуть разговор про платье и про ночную прогулку, а Эрик ещё не решил, как будет выкручиваться. Спустя полчаса мучений он обнаружил себя наполовину одетым для выхода и решил: будь что будет.
Он ожидал застать Терренса едва ли не при смерти, но тот, как оказалось, прекрасно проводил время: одетый по-домашнему, но с большой элегантностью, он сидел в гостиной в компании своих соседок. Нора, заняв место поближе к Терренсу, слушала его рассказ о каких-то университетских событиях. Рядом с ней, взволнованно ужасаясь, сидела миссис Линдон, а в соседнем кресле вдова О'Райли вышивала цветами платок.
Эрик был неприятно удивлён этой картиной, почти что разочарован. Нора обычно терпеть не могла местное общество. Когда с ней заговаривали о делах, касающихся урожая, скота, молока и пшеницы, она немедленно находила благовидный предлог, чтобы оставить джентльмена наедине с его монологом. Но сейчас, слушая Терренса, она выглядела вполне заинтересованной. Эрик, который не без оснований считал себя единственным, кто сумел разгадать её секрет и стать ей другом, почувствовал себя преданным.
— Мистер МакТир, — вдова О'Райли улыбнулась ему, сверкнув тёмными глазами. — Мы как раз говорили о вас. Мистер Эксфорт только что поведал нам невероятную историю, как вы спасли его в бушующем море!
— Неужели, — сухо сказал Эрик.
— И это я ещё даже не начинал рассказывать милым леди, как недавно вы спасли меня в диком лесу! — объявил Терренс, лучась радостным коварством. Послышались восхищённые и недоверчивые восклицания: дамы желали подробностей.
— Видите ли, я гулял, - сообщил Терренс тем особым тоном человека, который собирается рассказать о самом курьёзном дне в своей жизни. При появлении Эрика он заметно оживился, глаза заблестели. — Я большой любитель пеших прогулок. Но вы должны простить меня, я здесь новый человек и ещё не успел выучить местность. И... я заблудился! — радостно воскликнул он. — Представьте себе!
В ответ послышалось дружное «Не может быть!.. В вашей премилой роще?..»
— Я совершенно потерял счёт времени, — подтвердил Терренс. — Я был так увлечён поистине поэтическим пейзажем, что брёл, куда глаза глядят, и не заметил, как спустились сумерки. Признаюсь вам, — он доверительно наклонился вперёд, будто собирался рассказать какую-то фривольную шутку, — я совсем растерялся!
Он зашёлся смехом, прервавшимся из-за кашля. Дамы спешно бросились наливать ему чаю, поправлять подушки и настоятельно рекомендовать съесть ещё кусочек печенья.
Эрик сидел, хмурясь и сжимая кулаки. Неужели Терренс в самом деле собирался им всё рассказать? Или он просто дразнился?
— И я бы не беседовал сейчас с вами, — продолжал Терренс, невинно улыбаясь своим слушательницам и совершенно не глядя на Эрика, — если бы мистеру МакТиру не случилось проходить поблизости.
— Ничуть не удивлена, - сказала Нора. — Я знаю мистера МакТира как весьма предупредительного джентльмена.
Миссис Линдон издала угрожающий «Кхм!» и предложила вдове О'Райли положить мистеру Эксфорту побольше мёда в чай.
— Должно быть, мистер МакТир послан мне в качестве ангела-хранителя, — лучезарно улыбнулся Терренс. — Мне кажется, рядом с ним любой почувствует себя в полной безопасности.
— Вы слишком добры, — сквозь зубы отозвался Эрик.
— Ничуть, друг мой! — с энтузиазмом воскликнул Терренс. — Я надеюсь, в своё время я смогу воздать должное всем вашим достоинствам, которые, не сомневаюсь, весьма значительны.
Нора едва слышно хихикнула, подняв к лицу веер. Вдова на мгновение замерла с иголкой в руках. Её губы вздрогнули, будто пытались сдержать улыбку. Терренс метнул на обеих быстрый пламенный взгляд, но Нора так равнодушно глядела в окно, а вдова О'Райли так старательно вышивала ландыши, что Терренс только скривил губы, будто удержал что-то язвительное, и промолчал. Глубоко вздохнув, он откинулся на подушки, словно внезапно ослабел. Волосы у него надо лбом слегка взмокли. После взрыва бурного энтузиазма и смеха у него, казалось, совсем не осталось сил.
Миссис Линдон решительно объявила, что должна попрощаться. Терренс вежливо протестовал, но миссис Линдон была непреклонна. Она не вправе злоупотреблять гостеприимством. Она горячо желает мистеру Эксфорту всех благ. Она будет рада принять его у себя, когда мистер Эксфорт достаточно окрепнет.
Нора и вдова О'Райли последовали за миссис Линдон. В комнате стало тихо. Терренс, стараясь держаться прямо, тихо покашливал в платок, прижав его к губам.
— Простите, что застаёте меня в таком виде, — негромко проговорил он. — Я знаю, вы, наверное, надеялись на другой приём...
— Я ни на что не надеялся, — буркнул Эрик, глядя в сторону. — Рад, что вам лучше.
— Лучше, — многозначительно сказал Терренс. — Кстати, мистер МакТир, у меня есть к вам просьба.
Эрик промычал что-то невразумительное.
Он сам не знал, зачем пришёл — и, как будто этого было мало, теперь он не знал ещё и зачем остался. То ли обида держала его, то ли другая неведомая причина. Он словно опасался: если выйдет за дверь — что-то непременно случится. Или не случится, и так будет ещё хуже.
— Как видите, моё состояние оставляет желать лучшего, — Теренс развёл руками. — А мне нужно написать пару писем. Вы же знаете, одно из важнейших развлечений вдали от дома — писать друзьям письма с жалобами, подробнейшим образом описывая самую мелкую нелепость, которая омрачила день. Я хочу, чтобы вы помогли мне.
— Вам нужна помощь, чтобы вспомнить нелепости, на которые можно пожаловаться?
— О нет. Я достаточно хорошо помню всё, что имеет значение. Но я не могу держать перо, — он поднял руку, и та безвольно упала ему на колено. — Я прошу вас написать пару писем под мою диктовку.
— Хорошо, — сказал Эрик, почти радуясь неожиданному предлогу задержаться подольше. — Я принесу чернил.
Он принёс чернил и бумагу, устроился у стола. В доме было тихо, в открытое окно залетал лёгкий ветерок. Вдали были видны бесконечные холмы, неровно нарезанные поля, обрамлённые низкими каменными стенами, и дороги, уходящие к горизонту. Повозки, двигавшиеся по ним, казались игрушечными. Эрик молчал, захваченный открывшимся видом. В его голове не было чётких мыслей, взгляд плавал в пространстве от одной мелочи до другой, обрисовывая линию холмов, кудрявые кипы деревьев, крошечные фигурки на полях.
Очнувшись, он обернулся к Терренсу. Тот сидел, утопая в подушках, побелевшей рукой растирая лоб. Он выглядел нездоровым. Эрик хотел было посоветовать ему прилечь, но сдержался. Если наследник поместья хочет изнурять себя письмами, Эрик будет последним, кто станет ему препятствовать.
— Дорогая Джорджи, - начал Терренс и внезапно резко закашлялся. Ему пришлось выпить полчашки тёплого чая, прежде чем он смог продолжить. — Дорогая Джорджи, — снова начал он. — Хотел бы я передать тебе всю прелесть этого дня, который я вижу из своего окна. Могу представить себе твоё удивление, но признаюсь: Ирландия очаровала меня.
— Вы тоже удивлены, мистер МакТир? — поинтересовался Терренс.
Эрик бросил на него гневный, горячий взгляд. Ему бы многое хотелось сказать об этой очарованности Ирландией, которой поэтически проникаются англичане, не забывая выскребать каждый пенни из карманов своих арендаторов. О том, что Терренс не имеет никакого права так оценивать его землю, его страну — снисходительно, словно наивную девчонку на деревенском празднике: босоногую, с букетиком полевых цветов, смеющуюся с подругами. О том, что каждое слово, срывающееся с губ Терренса, оскорбляет его до глубины души. Но он стиснул зубы и, помолчав, спросил только:
Терренс, заулыбавшись, продолжил.
Содержание его письма к сестре было типичным для путешественника, что считает своим долгом в красках описать места, где побывал, и людей, которых повстречал, чтобы адресат увидел их, как наяву. Эрик не мог не заметить, что язык у Терренса в самом деле был поэтическим. Он так описывал простой изгиб дороги с кустами шиповника, ясное солнечное утро или зелень травы, покрывающей холмы, что они вставали у Эрика перед глазами, как живые. Он узнавал места, которые они посетили, людей, с которыми они встречались. Будто Терренс составлял карту их знакомства, и Эрик смотрел на неё новым взглядом, чутким, внимательным.
Чем дольше Эрик писал, тем мрачнее становился. Он не хотел признавать никаких талантов у Терренса, но и выкинуть их из головы уже больше не мог. Одна фраза застряла у него в мозгу, и он мысленно повторял её — «они носят на лицах скорбь и смех». Скорбь и смех. Ведь это же правда. Словно Терренс заглянул ему в душу и нашёл там два единственно верных слова. Скорбь и смех. Эрик пытался отвлечься, но образ застрял в раненом воображении, как осколок,.Тем временем, паузы между словами Терренса делались всё длиннее, его плавная речь всё чаще прерывалась тяжёлым кашлем. Отдышавшись, он продолжал диктовку, но его мысли начинали путаться. Он останавливался, забывая, с чего начал, и продолжал невпопад. Эрику пришлось несколько раз зачёркивать уже написанное. Если письмо попадёт к адресату в таком виде, там, пожалуй, решат, что Терренс сошёл с ума. В конце концов Эрик начал записывать всё подряд, чтобы потом составить из этих разрозненных кусков внятное послание. Он исписал полностью один лист, потом второй и третий.А потом вдруг поймал себя на том, что уже несколько минут сидит, не слыша ни слова. Он поднял взгляд от стола — Терренс полулежал в кресле, закрыв глаза. Слабость опрокинула его в сон. Он казался почти мальчишкой. Тонкий, едва ли не полупрозрачный. Рука свесилась вниз, кончики пальцев едва не касались пола. Эрик замер с пером в руке, не отрывая глаз от Терренса.
Тот был таким хрупким, таким беспомощным. Как в этом маленьком, сейчас почти безжизненном теле умещалась власть над людьми и землёй? Разве это было справедливо? Разве не лучше было бы управлять этой землёй тому, кто на самом деле знал и любил её, а не лондонскому мальчишке, который понятия не имеет о том, что здесь творится, какое горе постоянно терзает эту землю?
Эрик встал, собрал исписанные листы бумаги. Кивнул на прощание, будто Терренс мог бы его сейчас видеть, и повернулся, чтобы уйти. Терренс дышал слабо, грудь едва вздымалась. Помедлив, Эрик воровато оглянулся, не видит ли кто (никто и не мог). Подошёл к креслу и приложил руку ко лбу Терренса.
Лоб пылал. Это был лихорадочный жар — тяжёлый, опасный. Эрик тронул Терренса за подбородок, приложил ладонь к щеке, взял за руку. Везде было горячо. У Терренса затрепетали веки, он попытался пошевелиться, застонал — тихо, будто у него не было сил даже на это. Прошептал что-то.
— Что? — Эрик наклонился к его губам.
— Пэдди, — прошелестел Терренс. Голубые глаза блеснули из-под тяжёлых век, блуждающий взгляд мелькнул и погас. —Позовите Пэдди...
Эрик вышел из комнаты, зажав в руке кипу бумаг. Он сам не заметил, как скомкал их в кулаке.
— Мистеру Эксфорту нехорошо, — сказал он Пэт, горничной, которая дежурила за дверью. — Помогите ему лечь в постель.
Та испуганно ахнула, непонимающе уставилась на Эрика.
— Позови камердинера, — подсказал он.
— Но мистера Сингха нет в доме. Только я и Мэгги, она на кухне.
— А где все остальные? — удивился Эрик.
— Мистер Эксфорт дал им выходной! Клянусь, мистер МакТир, они все ушли в город! — от растерянности у Пэт на глаза навернулись слёзы.
— А если... а если мистер Эксфорт умрёт... — Она вдруг звучно всхлипнула, прижала ладонь ко рту. Из-под ладони донеслось тихое подвывание. — Что тогда с нами будет?.. Нас повесят?..
— Никто вас не повесит! — раздражённо отозвался Эрик. — Что за глупости пришли тебе в голову, Пэт!
— Повесят, как Шона Фаолана!.. Господи!.. — растерянность и испуг переросли в настоящую панику, глаза Пэт забегали, будто за ней уже пришли солдаты, будто ей вынесен приговор, и бежать некуда.
— Пэт! — в голос окрикнул Эрик. — Приди в себя! Твой хозяин пока не умер, ему просто нужен врач.
Та вздрогнула, заморгала. Шмыгнула носом.
— Простите, мистер МакТир... Я сейчас крикну Мэгги.
Мэгги, явившаяся на зов, оказалась тощей девчонкой в платье, вымазанном сажей. Узнав, что требуется помощь с перемещением мистера Эксфорта, она гордо заявила, что это будет плёвым делом, ведь она с лёгкостью поднимала целого жеребёнка на ферме у Тедди Нила.
Эрик посмотрел на её руки, чёрные от копоти, и тяжело вздохнул.
Он попытался поставить Терренса на ноги, но тот был почти без сознания, ноги его не держали. Терренс был бледен, глаза обведены тёмными кругами, сухие губы потрескались и побелели. Он был таким горячим, что почти обжигал. Эрику пришлось взять его на руки, чтобы донести до спальни. Терренс что-то бормотал едва слышно, почти бессвязно. Его руки, белые, с удлинёнными ногтями, казались шершавыми, как птичьи лапы. Вены и сухожилия резко выделялись под полупрозрачной кожей.
— Я отправил записку врачу, — сообщил Эрик, уложив Терренса в постель.
— Вы очень добры, — слабо донеслось до него из горы подушек.Вы заставляете меня в который раз спасать вам жизнь, мистер Эксфорт, — проворчал Эрик. —Избавляйтесь от этой привычки, пока не поздно. Я не тот человек, на которого вам стоит полагаться.
Терренс не спал, но лежал в забытьи. Иногда вздрагивая, он то невнятно бормотал что-то, то вдруг порывался встать. Эрику пришлось сесть в изголовье, чтобы Терренс не свалился на пол и не сломал себе что-нибудь в довершение ко всем своим несчастьям.
Потом Эрик пристроил затылок на спинку кровати, положил на колени книгу. Чтобы занять себя чем-то, взялся переписывать письмо Терренса.
За этим занятием он и заснул, так и не дождавшись приезда врача.