Дичь на закуску

Внутри слоёного торта стратосфере вяло тащилось тело. По его серо-голубым полоскам размазался жир, а шерсть огрубела от соли. То был кот знаменитый и любимый народом. Когда-то был.

Титаническое тело Матроскина заслоняло солнце. Он шагал и по инерции давил под собой тучи. Всюду разлетались рои искр, небо отвечало на движение сыпчатой дымкой с багряной окаёмкой, а человек смотрел на небо и видел только гипнотический марш полосок и пылающие, подсвеченные скопища слегка грязноватой ваты.

К этому всё шло с начала пути. Здесь нет интриг и подвигов свободной воли — мутацию запустили ещё котёнку. Сначала он встал на задние лапы, потом научился подражать голосу, мыслить в пересмешку хозяев. И вскоре предохранители сорвались, что-то хрустнолу в механизме, и кот больше не мог притормозить на поворотах. Он летел всё быстрее и быстрее. И тем быстрее шёл его конец.

-—————————-

Начиналось всё так. Однажды, в коридоре мужду кухней и проходной, он вернулся к истокам — на 15 минут ему стало пливать, кто брат, а кто враг. Кто властен, а кто грешен. Он ринулся Шарику на шею, обхватил её сзади и с размаха вырвал кусман братоубийственного мяса. Котяра рвал, пока собака не оставила за собой лишь голый, прокажённый скелет. Судя по поражениям пористых тканей, костяным наростам, лишним рёбрам и позвонкам, парадоксально бесформенному черепу — с вмятинами и дуболобьем — любой сделал бы вывод, что виной тому — человек. Они, что принижали существо неразумное и были по условиям игры выше животных, — свои провалом и жадностью откормили чудовище, которое посмело распахнуть глаза и узреть запретный город.

-—————————-
Прошёл месяц. Кота сотрясал голод — он не мог больше отвести взгляд от кустовой пляски местных дворняг. Слюна капала на ступни — её уже никак не сдержать. Он должен, должен, хочу, должен вобрать эти хрупкие, малюсенькие тельца. Ведь ты же мой верный друг, мы не расстанемся никогда. Так ведь, Шарик? Матроскин улыбнулся во весь рот. Острозубый оскал сразу же впился в правую щёку. Кот напрягся, кровь затекла, он поперхнулся.

Стоило ему отплеваться и уложиться блаженным калачиком на полу, как тревожное чувство пронзило его внутренности. Ощущения, словно шар надувают внутри кожаного сапога. Он всё ширился, ширился, и стенки трещат, рвутся заклёпки, и стонут. А крик… нет, скорее рёв загнанного кота разрезал стены брошенной избы и пугливо дребезжал в оконных рамах.

Так Матроскин рос и рос, пока боль не выжгла крупицы его рассудка, а умопомрачение не скрыло бедолагу под своим щитом. Теперь Матроскин нависал над планетой, и на краешках его стеклянных глазах белело пятно. Перевернутый кверху ногами, в них завис продолговатый паренек с шарфом через плечо и три псины в ногах. «Шарик..» — раскатисто промурчал в свинце туч голос уже совсем не Матроскина. Кот пригнулся поближе и бросился в сторону своего сокровища — так быстро, как смог.

—————————-
Собаки оглядывались по сторонам, не находя себе покоя. Крутили шеей, брыкались, царапали стенки холодильника когтями — запертого и одиноко стоящего на пустыре-отшибе лесной опушки — в тщетных попытках протиснуться в щель. Их хозяина мылило, шок не давал ему собрать волю в кулак и прислушаться к завываниям своих инстинктов. «Беги, придурок, беги. Умри от жажды, но беги, молю. Встанешь, когда сердце бится закончит.Слушай меня!Пожалуйста, только,не сейчас...» — побежденно ныло его нутро, но он не слышал, он окаменел. Остановил каждую мышцу. Смысл жизни этой статуи — удержать место, не сдвинуться отсюда ни на йоту. И он стоял, как никто другой.

Его разбудил лай собаки, слившийся с громом. Или то был сон..? Он тряхнул головой и, пошатываясь, пару раз проверил ржавое железо на прочность, схватился за ручку и дёрнул её на себя — так, что пятки свело. Успех — сломано!

Завиляли собаки и сворой попрыгали вглубь. Скрипнула пробитая дверь... Ветер шепеляво просвистел чью-то роковую тайну... И тишина… За распахнутой створкой машины зависла темнота, как в глухом подвале, — хотя то был солнечный весенний день. Звук пропал. Проломился от давки.

Кот перегрупировался в полёте, но, казалось. тоже замешкался. Его маяк потух, на святой гробнице насмешливо восседала растянутая худосочная обезьяна. «Проглотить? Да? Нет? Хочу—должен?» От этой мысли по позвоночнику кота пронёссся электрический разряд отвращения. Но где же Шарик? Где? Не-нет, нужно, должно. Да.» — котище перевёл своё внимание на виновника исчезновения самого важного в его странствиях.

Мохнатая ладонь охватила стальную махину, и Матроскин недоверчиво погрузил палец во мглу. Паренёк-палка пялился пустыми глазами, как нескладно гигант спасает руку из ржавого плена. За ней тянулась — нет, скорее разливалась — нефтяным пятном инородная миру тень. Полоса за полоской прошаркивали по остаткам облупленной краски. Наружу выбирался второй Матроскин — с залысинами, обрубком заместо хвоста, глазищами, налитыми чистейшим янтарём. Грязный, буйный и холодный.

Тень выпрямилась, поравнялась с близнецом, резко вспрыгнула в броске и впилась в венозную шею. Матрскин не сопротивлялся. Жадно отхлебнув, он пробурлил: «Матроскин, спасибо тебе. Ты мой самый лучший друг. Давай будем жить вместе, как раньше? Безразлучно. Всегда. Что скажешь на это, дружище? А, ну скажи..? Матроскин умирал, но на миг он вышел за себя и напился своей же крови. Это был последний свет на его скоростной прямой. Мягкий прощальный огонёк.

Последний удар сердца — метеоритный удар. Хриплый выдох вырывается из диафрагмы. Мир сжимается, вздрагивает, выжимается, как мокрое полотенце, и, кому-то подмигнув, исчезает.

И — мир исчез. Перестал. Разрыхлился до атомов. И «ничего» теперь коронуют во при дворе. Нет «всего». Нет мутантов, и доктора со скальпелем. Нет судорог ночью и кормёжки по утрам. Нет страха завтрашних пыток и нет ленивого счастья дома на гамаке. Нет. Ну нет же. Нету… Н е т… Всё с ним, сгорело..! «Никому» неочем говорить; «ничто» вечно ведёт в «никак». «Нет» — Солнце, и горизонт, и неблекнущий символ — амброзия для богов нового не-мира. «Пришёл час и мне отхлебнуть из чаши и перелезть за грань. В добрый путь, мертвецы!»

—————————-
«Ааа—хх», — испуг затянул в меня воздух, и я вскочил с мховой подстилки. «А, в центре леса, точно-точно..», — подумал я растерянно, мысленно поразившись величием пушновласой пущи. Неподалёку раскинулась небольшая опушка с жёсткой травом по пояс и драгоценными россыпями лесных цветов. Чуть дальше — опротив меня — лес спускался в болото. Вот, ага, слышал — булькнуло — наверное, кушало недавно». В думах я споткнулся о что-то мягкое — вот же чёрт, всё вокруг моего лежбища обросло лишаём и грибами с локоть.

«Класс. Ну как же, мухоморы… Чёртовы мухоморы…» — буркнул я себе под нос. Шляпки покрывали квашенные узоры; некоторые из них уж слишком живо походили на людские гримасы. Гнутый грибок у подножья полого дуба захватил мой взгляд — шлапка приподнята аверх, овальные впадины сбоку и с центра, неровная ножка с «руками» — возвращали меня в галерею на выставку Мунка. Меня хватило только на одну картину, но и это мне пригодилось», — довольно почесал я за ухом.

«Хе-хех... Может, и верно, — не тот мужик на рисунке вопил, а другой, за кадром, на него смотрящий..? Время ведь такое… Да-а-а… Такое время, что глазу не верь. Тут чуйка нужна., Чуй-ка… эт да-а-а... И мне она прямым текстом напевает в уши, что эти пятнистые ребятишки в траве на зло не повадны. Спорю, это запоздалый подарок судьбы. За них, мол, целое состояние сбудется. в городке моём! А пока, дай-ка ещё по одной, на посошок!». [Мальчик? парень?мужчина? старик? ничто?] затолкал в глотку тягучую мякоть, с трудом сглотнул и, вмиг размякший, упал в дрёму — на тот же пьедестал из мхового бархата.

—————————-

А высоко-высоко над кронами, в камуфляже кучевых облачков, ко тверди земной тянулись изорванные черви в серо-голубом. Шерсть осыпалась с монстра гвоздевым ливнем. Янтарь припечатал луну к небосводу, и она, смущенно путалаясь, ломалась на тысячи волосинок-лучей в лабиринте из кристальных зеркал.

Кот лёг и развалился на боку. Тут же выполз прищур. С ним пришла и люба — он стянул кожные складки на мордахе. Люба ослабшая, жалкая — усмешка пропащего пса о своих следах.