ХО
Мне уже исполнилось двадцать. Объявление о наборе дилеров я нашла в сети. Звучало неплохо.
В элитное казино в центре Воронежа требуются крупье. Высокий чай. Обучение.
Перед зеркальными дверьми распласталась дорожка и встречал швейцар. Шикарно.
— Вам туда, через задний ход. Во дворе за мусорными контейнерами, — сказал он.
Меня провели сквозь комнату для персонала в игровой зал. В коридорах пахло борщом. В зале было всего три стола: два покерных и один рулеточный. Покрытые изумрудным сукном все они пустовали. На полу лежали ковры цвета бордо, мебель пахла антиком. Над рулеткой висела в стеклянной коробке, словно Мона Лиза в Лувре, бутылка Hennessy ХО. За прикосновение к ней черни вроде меня рубили пальцы.
На собеседовании нас было человек семь. Целый месяц предстояло учиться, затем сдать тейбл-тест. В итоге обещали сносную зарплату и чаевые, которые делились на всех в конце месяца. Ладно, могло быть и хуже.
Пять дней в неделю по несколько часов мы занимались тем, что учили ставки и правила, считали в уме нечеловеческие массивы цифр. Наконец троим выжившим выдали форму: золотое декольтированное платье в пол и накидку с вышивкой. Материал должен был производить впечатление парчи. Наверное, так и было.
Смены по двенадцать часов чередовались днем и ночью. Вскоре я перестала различать время суток. Спали мы на угловом диване в подсобке как шпроты в банке. Если заходил ночной лудоман, мы умывались, расправляли на себе парчу и шли сдавать. Чаще всего играл покер и блэкджек. На рулетке обычно ставили равные шансы. Внутренние ставки делали редко, поскольку настоящая игра требовала солидного размаха. Приходили одни и те же, в основном это были дяди за сорок. Иногда они разговаривали:
— Шурочка, дай хорошо, Шурочка.
Больше всего мне нравилось забирать у них деньги, хотя я не получала за это ничего. Выигрывая, они кидали чаевые, которые делились на всех. Лежа в подсобке я считала сколько могла бы получать, если бы мой чай доставался мне.
Пит-босса Петю мы звали Пятачком. Это был невысокий, хрупкий мальчик с тонкими чертами лица. Когда он нервничал, то покусывал антенну рации. Затем шептал что-то, прильнув к ней ртом. Обязанностью пит-босса было следить, чтобы казино не осталось в убытке. Когда дилер начинал сливать банк, Петя его менял.
В ту ночь на рулетке жарило, как никогда. Бородач с пузом наперевес заглатывал коньяк, курил, мерил комнату огромным шажищам. Уходил в противоположный от стола угол и рубал:
— Зеро стрейт пятьсот, каре 32-26, 13-17 по сто и тыщу на черное.
Везло ему бешено. Говорили, раньше он ставил по мелочи, а теперь сорвал где-то куш и принес его целиком. К утру он уже мог купить себе казино, швейцара и подсобку со шпротами в золотой парче в придачу.
Я вышла на смену. Это была моя первая серьезная игра на рулетке. Пятачок впился взглядом в ряды накопленных бородачом стэков. Петины зрачки метались энергичнее рулеточного спина. А я была в ужасе. Бородач обложил поле, почти не оставив пустот. Если он проиграет — он убьет меня. Если выиграет и я ошибусь в подсчетах — он убьет меня. Лупцанет своей медвежьей лапой, и я упаду замертво. Вдруг представилось, какая тогда поднимется суета.
Первый спин выскользнул из моих потных пальцев. Обернулся раз и прыгнул в ячейку. Господи, боже ты мой — мимо. Я нагнулась над столом и сгребла фишки. Пузан потерял около трети ночного выигрыша.
— СУКА БЛЯТЬ ЕБАНАЯ ЧЕ ТЫ ТВОРИШЬ! — заорал он.
— Попрошу не оскорблять дилера, — оживился Пятачок.
Пузан бросился на Петю обожженным быком. Его багровые щеки извергали слюну. Он вопил, что спин короткий и не может быть засчитан. Иначе он размажет эту сраную забегаловку в пыль. Я вдруг представила, как пузан врезается в Петю лбом: череп мальчика издает треск и распадается надвое.
Тут же в дверях возникли два невозмутимых бугая в костюмах, пузан вернулся за стол. Рыгнул. Раскидал стэки. Рядом со мной появился опытный дилер, чтобы считать. Шестеро мужиков внезапно окружили меня, и я держала их всех за яйца.
Второй спин вышел длинным и сочным. Я сгребла ставки.
— МРАЗЬ ЕБАНАЯ КАКАЯ БЛЯДЬ ТЕБЯ ВЫНОСИЛА!
— Попрошу не оскорблять дилера, — повторил Пятачок.
— ПЕТЯ БЛЯДЬ МЕНЯЙ ЕЕ ПОКА Я ЕЙ НЕ ВЪЕБАЛ!
— Она только вышла. Смена будет через пятнадцать минут.
Пузан опустился на стул и пятнадцать минут молча пил. Из колонок хлестала Милен Фармер.
Hey bitch, you’re not on the list
Hey bitch, you’re not on the list
You witch you’re not on the list
You witch, you suck, you bitch
Я видела себя среди снегов, на коне со сверкающей саблей в руке. Одним махом я обезглавила и изрубила наводящее ужас чучело. Голова его низверглась в сугроб. Из глазниц сочилась кровь.
Вова, которого Пятачок вызвал с выходного, наконец вышел и забрал остаток. Пузан взревел. Расшвырял стулья, запустил пепельницей в витрину с хеннесси. Ковер цвета бордо всосал тысяч пять баксов, не меньше. Осколок стекла угодил Вове в руку. Пузана вывели, Вову перевязали. Оставалось дождаться сладостных чаевых: дядя успел накидать щедро.
В конце месяца принесли конверты. В моем оказалось почти в половину меньше обещанной зарплаты. Я получала столько же, когда разносила газеты. Бумага в конверте разъяснила, что как-то ночью я переплатила на покере, и с меня вычли штраф. Чаевые же из месяца в месяц выходили одинаковыми, и не зависели от щедрости пузанов.
Разбитая бутылка Hennessy ХО оказалась наполненной растворимым кофе.
Как-то летом Леха пригласил меня на речку. Ему было двадцать, на год младше меня. В казино его звали Пэл, потому что он курил только Pall Mall. Никто из наших не мог себе позволить столь крутое курево. Рослый, голубоглазый, с черной гривой и правильным ртом — Леха мне нравился. В особенности манила в нем расслабленность, будто ничего на свете не имело достаточной важности, чтобы вывести его из себя. Говорил он неспешно и коротко. Улыбался из-под полуприкрытых век, словно что-то такое знал.
Пэл заехал за мной на своей тюнингованной восьмерке. Трое наших теснились позади, я села вперед. Стояло парево, весь город двинулся к воде. На светофорах образовались гигантские пробки. Пэл гордился дорогущей акустикой, которую умудрился где-то урвать почти задаром. Попросил послушать мои песни. Я воткнула диск и отвернулась. Ставить в первый раз свои песни как раздеваться — лучше в темноте.
Леха непритворно млел, вывернув громкость до упора. Я извергалась из открытых окон на все четыре стороны. Текла по крышам соседних тачек и оседала в чернозем. Лихо.
Он взял мою ладонь и начал массировать пальцем тыль. Глубоко, вязко. Настоящий акт. Я закрыла глаза и размякла. Мысли перестали. Он принялся за пальцы, размял каждый и вернулся в сердце пясти. Затем положил мою руку к себе на бедро и стал водить кончиками пальцев от ладони до ямки локтевого сгиба. Туда-сюда. Вверх-вниз. Когда пробка тронулась, я была вся в поту.
Пару дней спустя Пэл привез меня к себе. Он жил с матерью: заботливой и мудрой женщиной. Она накрыла нам ужин и заторопилась. Сказала, что с огурцами на даче придется провозиться до утра.
Я пожелала смотреть «Необратимость». Я не была киноманом, но наткнулась где-то, что на премьере некоторых зрителей увезли на скорой. Полвечера Пэл терпеливо шерстил торренты. Он выполнял все, что взбредет мне в голову и ничего не пытался получить взамен. Удивительный мальчик.
Наконец мы выпили, легли на софу и прильнули друг к другу. Я — поцелуйный маньяк, а Леха целовался как никто. Минут двадцать спустя в кадре раздался женский рев, началось изнасилование. Я встрепенулась и обмоталась вокруг лехиной плоти. Он гладил мою спину и будто не осмеливался двинуться ниже. Героиня продолжала истошно вопить, насильник трахал ее в жопу. Это длилось и длилось, и никак не хотело заканчиваться. Я мечтала провалиться сквозь землю.
— Может потом досмотрим, — сказала я.
Пэл усмехнулся и выключил. Мы глотнули вина. Я вновь впилась в его рот. Я елозила по нему пылающей пантерой, но не обнаруживала отвердения. Я терлась и терлась о его пах. Наконец сдалась. Обмякла на плечо и тоже уснула. Чертова необратимость.
Вскоре после этого в казино разразился скандал. Одного покеромана ограбили в подъезде собственного дома. Отняли выигрыш, искромсав лицо и сломав руку. Леху искала полиция.
В тот же день мы высадились в лесу. Я, Пэл и двое его парней. Ветхая ограда окружала заброшенный детский лагерь. Мы забрались в один из домиков, кое-как сохранившийся. В комнате стояли железные рамы кроватей, на полу валялся растрепанный матрас. Парни накрыли пива, колбасы, чипсов и бутылку дешевого вина. О случившемся молчали. Где-то рядом гремела открытая дискотека. Мы выпили и поплелись к ней.
Посреди турбазы была оборудована дощатая площадка, освещенная парой тусклых фонарей. Худенький мальчик в наушниках крутил попсу. По обеим сторонам от самодельного пульта стробоскопы и лазер метали искры в хмельную толпу. Я поежилась. Комары сжирали лодыжки. Пэл взял меня за руку и потащил вглубь. Мы впились друга в друга и принялись лобзаться без всякой меры. Во время коротких передышек мы скакали, дрыгались и орали, срывая глотки.
А помнишь небо, помнишь сны о молчаньи
помнишь, как мы умирали в прощании
Ну и черт с ним, с сексом. Я подумаю об этом позже. Теперь не важно кто он, где мы и что будет дальше. Только бы он продолжал греть и мять мою пластилиновую плоть. К утру мы улеглись на кровати в детском лагере. Обвились друг вокруг дружки, прижались губами и уснули.
Сутки спустя Пэл высадил меня и парней на въезде в город. Решено было собрать необходимое, запастись едой, а вечером встретиться в том же месте, чтобы уехать уже надолго. Миру пришлось бы разверзнуться, чтобы нам в этом помешать.
Вечером мне позвонила лехина мать.
— Сашенька, Лешу взяли на посту гаи. Он в следственном изоляторе.
Его обвиняли в соучастии в ограблении: в тот вечер он работал на покере и якобы сообщил кому надо, что клиент поднял денег.
Я положила трубку и опустилась на кровать. Тело отказывалось быть. На улице который день стояла тридцатиградусная жара и мой хлипкий вентилятор не справлялся.