Часть третья. Шура Турецкая
1. Чокнутая
Целыми днями в Измире мы пухли от безделья. Полина, Ксюха и я. Нас поселили в центре города, в потертой, но просторной хатке недалеко от набережной Алсанджака. Работа в «Чокнутой ромашке» происходила по четвергам, пятницам, субботам и воскресеньям. С десяти вечера до двух-трех ночи мы телепались под высоченным, этажа в три, потолком на железных балконах. Клубу было всего три месяца, чистой воды авантюра. Даже в пятницу и субботу, при хорошем раскладе, он заполнялся лишь на треть. Жан, наш патрон, владел такой же «Ромашкой» в Мармарисе, второй самой большой дискотекой на Улице Баров. Угар, пена, вакхические танцы на баре полуголых, вусмерть пьяных, краснолицых туристок — та «Чокнутая» всегда набивалась под завязку. Ксюха отжигала в ней прошлым летом. Как-то во время водного шоу танцовщица вытащила ее на подиум, Ксю вошла в раж, вырвала из рук девицы бутылку, облила себя с головы до ног и оголила груди. После этого Жан угостил ее коктейлем и предложил остаться до конца визы и танцевать у него.
Когда в октябре Мармарис впал в спячку, Жан затеял эту авантюру с клубом в Измире, напополам с кем-то из местных. Идея оказалась тухлой. Новая «Ромашка», ходили слухи, работала в убыток. Жан только лишь ждал летнего сезона, чтобы ее свернуть. По крайней мере выглядело все так, будто на клуб уже махнули рукой. Второго патрона мы никогда не видели, а Жан сосал пиво, вертелся на барном стуле или слонялся по танцполу словно городской сумасшедший с прилипшей как бабблгам ребяческой улыбкой. Весь подергивающийся, точно электропровод пронизывал насквозь его долговязое тело. Вечно молодой, в доску свой парень. Нас он не напрягал. До нас вообще никому не было дела. Мы обитали на втором этаже, сменяя друг друга на балконах, пока не переставала музыка и не зажигался свет. Редкие головы, черноволосые и чернобровые, копошились у нас под ногами. Они тоже не доставляли беспокойства. Иногда их становилось чуть больше и мы танцевали чуть энергичнее, но чаще всего измирские ночи отдавали полусном. Лениво и холодно. Зимовье. Но для меня оно стало неведомым чудом. Танцевать — моя обязанность и я получаю за это деньги. Шура в стране чудес.
Единственным тревожащим обстоятельством была мысль о будущем. Через два месяца меня опять ждала съемная кровать напополам с Таней Баран и темень. Даже исполинские турецкие тараканы в своей неприглядности и неотвратимости не могли сравниться с моим будущим. И чем ближе, тем неистовее оно копошилось во мне, заставляя поглядывать по сторонами.
Полина же вовсе не считала нашу работой удачей. Худенькая, беленькая, цепкая стрекозка 25-ти лет с большими голубыми глазами и заячьими зубками. Она работала моделью на выставках в Стамбуле и даже снялась в каком-то нашумевшем клипе. Как только закончится январское затишье она намеревалась туда вернуться. А пока Поля жевала на диване жареные каштаны, цокала по клавишам серебристого макбука или говорила по телефону. На английском, турецком и японском. До Турции она тоже работала консумацию, в Японии. Но в отличии от меня умела заводить полезные связи и копить деньги.
— Вам платят семьсот в месяц за эти бешеные скачки? — удивилась она.
— Это же 43 доллара в день! Вы можете жить на эти деньги?
— У меня магазин в Воронеже. Танцы это так, для удовольствия.
— Ни хера себе удовольствие. У меня уже коленная чашечка вываливается.
— А тебе сколько платят? — поинтересовалась я.
— В Стамбуле я 700-800 делаю за выходные. Без этих скачек.
— А здесь тебе сколько платят?
— Я вообще до вас тут одна скакала. С крысами. Вы видели в гримерке ЭТИХ КРЫС?
— За три недели. Потом в Стамбуле работа начнется.
Поля зачирикала по телефону на турецком. Я чувствовала, что эта девица чертовски права.
— А как находят работу в Стамбуле? — спросила я.
— Через менеджера. Можно моему твои фотки отправить, только он в последнее время наглеет. До хера дерет.
— Ничего страшного, надо же с чего-то начинать. Куда отправить?
Она снова уткнулась в телефон и что-то долго печатала. А я занялась заусенцем.
— Вот козлина! Остервенел совсем. Половину дерет. Девок много стало. В Стамбуле сейчас тяжко, новеньким особенно. У меня первые полгода вообще работы не было.
Поля снова огладила меня взглядом.
Я сжала зубы и — ШМЯК! Выдрала проклятущий заусенец с корнем. И с кожей. Кровь затопила ногтевую ложбинку и капнула на половик. Я спрятала палец в ладонь.
— А в Мармарис не хочешь? Вон Ксюха говорит там будет работа.
— Да, я слышала можно найти, — бросила Ксюха.
— Ты поедешь? — спросила ее я.
— Да, в июне в «Ромашку». Меня Жан позвал на все лето.
700 на 3 это 2100. А 700 на 6 это 4200! Лучше если на 6, быстренько прикинула я.
— Шура, сто у тебя с рукой! — всполошилась Поля.
Я пошевелила пальцем. Кровь уже запеклась и я пошла в ванную. Повернула кран. Сунула руку под воду. Средний палец пульсировал, словно в нем билось собственное маленькое сердце. Я умножила доллары на рубли. Вот это настоящие чудеса. Я вообразила свое смуглое, масляное тело в серебристых ботфортах и крошечных блестящих трусиках. Черноголовые глядели на меня снизу вверх с приоткрытыми ртами, точно выводок голодных птенцов, и требовали еще. На всякий случай я снова умножила 700 на 6.
Отмыв палец, я принялась за лицо. Выдавила пару-тройку белых прыщиков на подбородке, на лбу и на носу. Там теперь тоже пульсировали маленькие сердца. После этого я задрала кофту и осмотрела живот. Сжала в ладони складку. Представила, как беру отцовский резак и отпиливаю ненавистную плоть. Потом повернулась к зеркалу спиной, спустила штаны и оценила попку. Она все еще мне нравилась.
Я натянула штаны, закрыла кран, обогнула тараканий труп и вышла.
Диджей Волкан тоже в Измире пережидал. Летом он играл в «Чокнутой» в Мармарисе. Имел там славу, русскую жену и мультинациональное лето — с десяток новых герлфрендш каждый сезон. Бабы липли к нему как комарье в лесу и толпились в диджейской с регулярностью прибывающих в Даламан рейсов.
— А жена? — спросил я Ксюху. — Она что, не в курсе?
На вид это был среднестатистический турок 38 лет: горбатый нос, скудные плечи и «как деля, зараза?». При этом он часто и неподдельно смеялся, был неглуп и обладал талантом вклеиваться в человеческую жизнь. Для этого ему достаточно было заполучить уши жертвы хотя бы на несколько минут. Некоторые человеческие жизни от этого даже выигрывали. Вот и мы.
В то воскресенье Жан закрыл «Ромашку» в час, и Волкан предложил нам осесть в баре, где играл его кореш. У входа выстроились в ряды кабриолеты и навороченные байки. Посетители — сплошь набриолиненные турки с негритянскими в неоне лицами и натертыми известью зубами. Даже стульчак унитаза здесь подсвечивался неоном. Словно зашла помочиться в звездолет.
Женщин в баре почти не было. На нас сразу же повыворачивали головы. Волкан нечесаным своим видом выбивался из интерьера, да еще с тремя русскими бабами. Вскоре он оставил нас за столом и исчез, а я принялась вертеть головой. В турецких заведениях столы торчат как грибы на опушке и почему-то почти никогда не имеют стульев. Посетители пьют и закусывают стоя. Я решила, что дело в темпераменте. Здешние турки на первый взгляд походили на итальянцев, были солидны, горды и совсем не похожи на гиен, что кидались на тебя на рынке со своим «дэвушка, иди сюда, натуральный кожа сумка».
Через некоторое время Волкан вернулся вместе с пухлощеким, молоденьким патроном барчика. Представил нас. Полина — модель из Стамбула. Я и Ксюха — танцовщицы из Москвы. Патрон пожал нам руки и Волкан впился в него всем своим талантом. Патрон слушал и кивал. Кивал и слушал. Иногда Волкан увлекался треком, вскидывал руку над головой и начинал покачиваться в такт. Это его вотчина, его владения. Все эти биты и всплески, полувзгляды и полутьма. Вскоре патрон прислал за наш стол бутылку раки и тарелку закусок. Начислил всем по стопке мутно-белой жидкости, разбавленной водой.
Я опрокинула в себя полстопки махом. Мерзейшая гадость.
— Нравится? — поинтересовался патрон.
Сглотнула слюну. Редкостная дрянь.
— Ты его знаешь? — спросила я Волкана, когда патрон ушел.
— Он меня знает. Малышка, я двадцать лет диджей. Это ты еще не была в Мармарисе.
В ту ночь за нашим столом то и дело появлялись мужчины, молодые и не очень, с которым Волкан лобызался, представляя их своими «кардешимами» (братьями), а нас: модель из Стамбула и танцовщицы из Москвы. Так раки сменилась на Smirnoff.
— Вина бы. Я не пью водку. Я никогда не пила водку, — пролепетала я.
Он налил полстакана водки и разбавил редбулом.
— Оно меня убьет, — сопротивлялась я.
Он взял меня за руку, посадил за бар, позвал бармена.
— Братан, эта русская девушка никогда не пила водку. У тебя найдется для нее что-нибудь сладенькое?
Бармен поставил передо мной тарелку лимонных долек и мяты.
— Хах! Ладно, давай малышка, ты справишься.
Он зажал мою ладонь, словно провожал в космос. На самом деле так и было. Я сделала глоток. Потом еще. Волкан протянул мне дольку лимона. Затем собрал букет из стебельков мяты и склонил голову. И расхохотался.
Меня не убило. Вместо этого у меня открылись невероятные способности. Мы с Ксюхой танцевали посреди бара, и я вдруг почувствовала, что я — солнце и от меня кругами расходятся волны. Я обладаю невидимой силой. Я могу мысленно управлять людьми. Я напрягла эти мысленные силы и направила на типчика за соседним столом. Симпатичный был типчик и я велела ему подойти ко мне. Я тужилась и тужилась. Все это не так-то просто, но я упрямая. Тип только лишь заглотил очередную стопку. Потом я сконцентрировалась на парняге за баром. Я собрала свои невидимые потоки в пучок в центр лба и выплеснула на него. Парень спрыгнул со стула и исчез. Тогда я обратила свои мысли на Волкана, но не успела ничего пожелать, как над головой раздался его голос. Я уставилась в потолок. Свет бил в глаза и пульсировал радужными кругами, словно невидимые электропровода плясали надо мной и я танцевала вместе с ними. Тем временем Волкан просочился за пульт. Фиолетовый свет обнимал его фигуру так, что кончики и пальцев его сияли. От него исходила энергия, и я ее видела. Я не могла отвести от него взгляд.
— Вот же волчара серый! Теперь ясно, почему девки к нему тянутся. Есть в нем своя харизма, — шепнула Поля.
Под утро мы оказались среди оравы мужиков, человек шесть или семь. Наш стол объединили с тем, за которым пил патрон и его кардешимы. В какой-то момент я подумала, что Волкан нас продал. Полину подороже, меня и Ксю за 700. Потому что никакой он не диджей, а все они одна слаженная сутенерская банда.
— Моя маленькая малышка, кажется, слегка пьяна! Ха-ха-ха-ха!
Волкан поймал меня где-то посреди бара и притянул к себе. Только тогда я поняла, что водка овладела им. Он стиснул мое лицо ладонями и поцеловал в губы. От него несло перегаром, куревом, редбулом, и еще какой-то дрянью, а я стояла как вкопанная и глупо улыбалась. А потом все эти кардешимы принялись орать турецкие песни, перекрикивая динамики. Банда ошалевших глоток. Они выглядели великанами, бессмертными, всемогущими. И Волкан был среди них солнцем, от которого расходились волны. В ту ночь я могла их даже пощупать.
Возвращались мы в служебной машине. Я, Волкан и Поля расположились на заднем сиденье.
— Меня щас вырвет, — сказала я.
Волкан сомкнул ладони и с самым серьезным видом протянул их мне.
— Я позабочусь, милая. Давай сюда.
Я слабо улыбнулась. Моя голова рухнула на его плечо.
— А что это за песня была, даман ялам бла-ла-ла…? — выговорила я.
— Песня хорошая. Даман ялам чего-то там дальше…
— Ла-ла-ла. Моя маленькая малышка сегодня первый раз пила водку! — он обнял меня за плечи и принялся оглаживать, как дитя. — Я найду тебе песню, детка! Какую хочешь найду тебе песню! Я диджей Волкан!
Потом я закрыла глаза. Я вышла из машин и села на перину, подложив под себя санки-ледянки. Меня понесло вниз. Я виляла на серпантине, вцепившись в санки, а над головой кружились, появлялись и исчезали всполохи света.
На следующий день я отмокала в ванной и подумала, что водка не так уж плоха. Мой ум был бодр как никогда, а желудок требовал пищи. Раздался звонок в дверь. Я выругалась, обмоталась полотенцем. Открыла. Волкан вошел.
— Зараза, я пришел записать диск для Полины.
Он устроился в гостиной, достал пиво, ноут и диски. Ксюхи тоже не было дома и я решила, что лучшего шанса не будет.
— Это правда, что в Мармарисе много клубов, чтобы танцевать?
— Ты хочешь танцевать в Мармарисе?
— Клубов много, но не все стоящие. «Ромашка» лучший.
— Но в «Ромашке» есть танцовщицы.
— Да, и все они прилетают в июне. А ты приезжай в мае, — он подмигнул. — Только достань классные костюмы.
— Что-нибудь простое, шортики и гетры, как у Полины.
У меня имелось два премилых костюмчика, расшитых блестками. Еще в Воронеже я потратила на них все деньги, что у меня были, и очень гордилась результатом. Полина, как я уже говорила, не воспринимала эту работу всерьез. На ней были трусы за три лиры и шерстяные гольфы, чтобы греть свои измотанные коленные чашечки. Но ее длинное тельце выглядело в этом и впрямь славно. Но как я могла объяснить участливому парнише, что некоторые тела могут натянуть на себя мусорный мешок и один черт разнести в пух и прах его диджейскую будку, из которой он столь скрупулезно разглядывает наши жопы?
— Хочешь, я схожу с тобой в магазин? Мы подберем тебе хорошие трусы.
В магазине я тихо дожидалась в углу, а Волкан разъяснял продавщице, что именно мы ищем. Мы походили на папашу и дочурку, у которой только что случилась первая менструация.
Наконец он приволок мне две пары трусов-шорт с кружевной бейкой.
— Бог ты мой, нет, — пролепетала я.
Я вспомнила, что он уже двадцать лет диджей и поплелась в примерочную. Надела. Вышла из-за шторки.
— Выйди, — он звучал как никогда серьезно.
Я повернулась. Ни один желвак на его лице не шелохнулся. Лишь брови сдвинулись, словно он вглядывался в откинутый капот заглохшей посреди трассы железной лохани.
— Неплохо, но будет лучше вместе с майкой. Посоветуйся с Полиной, у нее то что надо вкус.
Полина носила такую майку, а в ней свои напряженные соски.
На обратном пути я никак не могла отделаться от чувства, что моя жопа только что завалила меня на кастинге в Мармарис. Эта сучка меня предала, когда я все это время самозабвенно в нее верила.
— Попсу. Агилера, Мадонна, Пусикэтс.
— А играть не пробовала? Я наблюдал за тобой, ты чувствуешь музыку. Я мог бы тебя научить. Хочешь?
Мы шли вдоль бесконечных торговых рядов, магазинчиков, фургонов и тележек. Донеры, кожаные сумки, цветные бусы, кальяны, ящики с трусами по три лиры, жареные каштаны, переводные татуировки, свежие персики, пахлава, бублики с кунжутом, туристические путевки, накладные ногти. Людей на улицах в это время было немного и турки выглядывали из своих закутков, переминаясь с ноги на ногу, словно пауки, поджидающие сочную, сбившуюся с пути мушку.
На следующий день я пришла в клуб. Пустынно и тихо. Волкан сидел на втором этаже, наедине с ноутбуком и своим неизменным кейсом с пластинками, который он повсюду таскал с собой, оберегал и ласкал.
Он расчехлил микшер и загрузил диски в деки.
— Это очень просто. Ты же различаешь квадраты?
— Ты не знаешь что такое квадраты?
Я помотала головой. Он включил динамик и начал отстукивать.
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Слышишь?
Он взял меня за талию, притянул к себе и поместил за микшер. Надел на меня наушники и ритм ринулся по ушным каналам внутрь.
— Раз, два, три, четыре… семь, восемь и вот он первый бит, слышишь?
Я слабо понимала о чем он, но кивнула. От него пахло ядреным одеколоном. Он был свежевыбрит и свежеподстрижен.
— Теперь ищи сама первый счет и ставь на паузу, вот сюда.
— Чудно! Диджей Шура, ха-ха-ха.
Он подкрутил вертушку, нажал здесь, потом там, вытянул какой-то ползунок и треки зазвучали вместе.
— А теперь медленно выводишь громкость, и убираешь первый трек.
Он подошел ко мне сзади и прижался всей своей плотью. Я почувствовала его отвердевший бугор. Потом он взял мою ладонь и водрузил на ручку эквалайзера.
Я не спешила. Треки притерлись друг к другу и слились. Медленно, осторожно и слаженно.
— Видишь, малышка, у тебя получилось!
— Хорошо, хорошо, диджей Шура. Ха-ха-ха-ха!
Он оставил меня и занялся тасканием коробок с выпивкой вместе с барменом, а я принялась бороться с квадратами, битами, ползунками, кнопками и желанием. Воевала со всем этим хаосом в полном одиночестве. Я ничего не могла с собой поделать. Я желала, чтобы этот желтозубый, пропавший куревом мужик, который был старше меня на 16 лет, прижался ко мне снова. Свежевыбритый и свеженачесанный он различал квадраты, знал толк в музыке, в трусах и жопах, русских бабах, водке и барах. Известный на весь Мармарис старый стервятник. Я хотела его немедленно.
— Послушай, тут сейчас начнут готовиться к вечеру. У меня на ноуте есть софт, чтобы сводить. Хочешь, пойдем ко мне и потренируемся еще?
Это длилось минут десять, еботня с программой для сведения. А потом мы занялись делом. Когда волчара меня поцеловал, нутро мое уже воспламенилось и намокло. Он раздел меня и бросил на кровать. У него была толстая елда, которой он добросовестно орудовал. Трахался он без затей, но внимательно.
— Как ты малышка? Тебе хорошо, малышка?
Я кивала и постанывала. Он вспотел, быстро кончил, откинулся и закурил. По всей длине его предплечья синими чернилами было выбито Настя.
На его груди я разглядела изображение женщины-волчицы, обвитой терном. Огромное, жуткое, расплывшееся, бледно-синее. Я положила голову чудовищу в пасть.
— Я завтра приду, — сказала я.
— Конечно. Я хочу научиться по-настоящему.
— Ну хорошо, приходи. Только я не смогу долго с тобой быть.
— Зараза! Водку-редбул будешь?
Я скривилась. Он принял душ, налил себе водку-редбул и уселся за ноутбук.
— Бог ты мой, малышка, посмотри на это!
Он где-то выкопал диск с «хитами лета 2001». Сергей Жуков затянул «Алешку».
— Помню той зимой я в первый раз был в России. Снега — во! У меня даже шапка эта есть, как ее с ушами.
— А я в том году как раз школу закончила.
Потом он много говорил о музыке, что он готовит кое-что особенное для «Ромашки» на сезон и ни в одном другом баре такого не будет. Сказал, что я должна слушать очень много музыки, если я действительно хочу играть. Потом включил трек, закурил, начал перебирать пальцами по невидимым клавишам. Я наблюдала акт соития. Мне оставалось лишь ей «завидовать, той „Чокнутой“.
— Детка, такого лета Мармарис еще не видел. Это будет что-то невероятное. Ты должна там быть.
В субботу в увядающей «Ромашке» неожиданно случилась толпа — Жан купил рекламу. Все мы истосковались по настоящей работе и выдавали фортелей. Даже Поля, которая обычно отбывала на балконе свой срок, раскочегарилась. Она вдруг изловила свой каблучок и закинула ногу за голову, изобразив флажок. Полыхнувший на горизонте парус.
Ксюха же превратилась в фурию. Она вскарабкалась на дугу поручня, вытянулась на ней во весь рост и принялась болтать ногами и руками. Три этажа высоты. Балкончик вздрогнул, публика под ним расступилась. Жан сунул два пальца в рот и свистнул. Потом Ксю соскочила с поручня и начала раскручивать волосы с такой центробежной силой, что если бы они оторвались от черепа, то могли бы пронзить ее насквозь. Железный балкон шатался под ней и кряхтел. Я вдруг подумала, что если он рухнет, то размозжит парочку голов на танцполе, а Ксюха выживет. Потому что такие женщины неубиваемы.
Волкан тем временем раскручивал публику. Они были в его власти. Волчара вертел их телами и душами, как цирковыми мартышками.
— Put your hands up in the air! Put your hands up! This is Izmir! This is Crazy Daizyyyyyy!
Когда я ступила на балкон, они разом подняли глаза. Никогда еще я не видела там внизу столько огней. Они копошились подо мной резвыми червячками: каждая голова размером с мою пятку. Трюков у меня не было, поэтому я двигалась все быстрее и быстрее, только бы они смотрели. Пот лился с меня ручьями, а усталости не было и в помине. Сил только прибывало. И тут разразилась та песня.
— ЭТО ОНА! ЭТО ТА ПЕСНЯ! — заорала я, примчавшись в будку.
— Песня та, бла-ла-ла! Из бара!
— Да, малышка, Dayan yalnizligim. Ха-ха-ха. Я запишу ее тебе.
Я накинулась на него и впилась в его рот.
— Твоя сцена пустует. Но если ты поспешишь, то еще успеешь станцевать для меня под бла-ла-ла. Ха-ха-ха!
Я бегом вернулась на балкон. Не успела я оглянуться, как прямо подо мной что-то прыснуло и зашипело. Сизый дым застелил шевелящихся червячков. Диджей сомкнул большой и указательный палец (он всегда так делал, когда ему особо нравился трек) и глядел на меня. А я на него.
Потом я танцевала на облаке. И отрубите мне пятки, если то не был акт соития.
2. Пизда и музыка
Была уже ночь и лил дождь. Диджей Волкан поставил Сантану и завалил меня на кровать. Студию снимал для него Жан, пустынную и холодную, словно ночной зал ожидания на автовокзале. В комнате повсюду торчали переполненные пепельницы, которые никто никогда не мыл. Спал он без постельного белья. Казалось, его не интересовало ничего, кроме музыки, водки-редбулла, Мармариса и кое-чего еще.
— Ты фантазируешь? — поинтересовался он.
— Я ничего не помню, я была в стельку.
— Как насчет пригласить к нам сюда кого-нибудь? Ты бы хотела, чтобы тебя ласкали мужчина и женщина одновременно?
— Я мог бы для тебя это устроить, — продолжил он полушепотом. — Только представь, тебя целуют здесь и... там.
Рука его шмыгнула вниз и принялась тереть мою промежность. Мой язык нырнул к нему в рот и затрепыхался. Он перевернулся, закинул меня сверху, проник в мои трусы.
— Только представь, малышка, такого кайфа ты никогда не испытывала..
Я спустилась, достала и обхватила губами член. Его ладонь уже была на моем затылке. Он качал. Приходилось быть на чеку, чтобы он не пронзил меня насквозь.
— Ох, черт, черт, да, малышка, да…
Я заметила на постели свою движущуюся тень от фонаря в окне.
Мистическая картина, отдает преступлением. Электрический свет растекался и полз каплями по стеклу словно медуза. Позже, ворочаясь в бессоннице, я заметила за ветвями деревьев полную луну. Фонарь оказался непричем.
Когда я проснулась, Волкана уже не было рядом. Холод стоял нестерпимый. Я долго лежала, обернувшись в одеяло точно куколка, поджав мочевой пузырь и думая о том, что нет рая не земле. Меня это расстраивало.
— Если хочешь можешь остаться здесь, я дам тебе ключи. Мне пора, — сообщил Волкан.
— Ох, малышка, сегодня никак. Завтра — обещаю.
— Зачем же ты обещал? Ты сам предложил меня научить. Зачем же ты это все говорил?
— О, ты самая упрямая женщина из всех, что мне встречались! — он рассмеялся. — Ей-богу из тебя выйдет отменный диджей! Ха-ха-ха! Завтра, клянусь. Завтра у меня совсем ничего нет, я целый день твой.
Он посмотрел на меня точно на школьницу-дочь, требующую сверх положенных карманных. Потом протянул мне своих «пионеров».
— Будешь должна три тыщ баксов, если потеряешь.
Мы вышли из подъезда и пошли в разные стороны.
Солнце поливало все вокруг ослепляющей желтизной. Оно словно растеряло по пути весь свой жар или попросту дразнило. Светило, но почти не грело. «Ведь это наживка, сотни раз отрепетированный ход», — подумала я. Он заманивал туристку в диджейскую будку, позволял постоять за его спиной, потыкать кнопки. И дело сделано. Путь в трусы свободен. Мысль, что он принял меня за одну из них, обескураживала. Думать об этом было больно, щемило самолюбие. Теперь я непременно научусь играть, чего бы мне это не стоило. Я зашагала быстрее.
Ромашка оказалась открытой, внутри никого не было. Я поднялась на второй этаж и расчехлила микшер. Один на один штуковина выглядела устрашающе. Это была громадная и старая махина, вся в проводах, покрытых пылью. Но намерения мои были нешуточны. Музыка завладела мной. Я была на ней зациклена. Я уже видела себя на помосте у них над головами. Толпа доверяла мне свои тела и души: «делай с нами все, что хочешь, только помоги забыться». Здорово.
Я вставила диски, надела амбушюры и приступила. Звук шел в уши, но динамики молчали. Я покрутила кнобы, подняла громкость. Обошла пульт с одной стороны, затем с другой. Опустилась на колени, чтобы проверить провода. Сунула ладонь в узкий проем между задней стенкой микшера, стеной и еще какой-то штуковиной. Пощупала контакты. Нажала и отжала кнопку. Ничего. Я проделала все с начала. ЧВАНГ! Оно рявкнуло, скрежетнуло. Я едва успела увести громкость. Вспотела. Теперь звук пропал из ушей. Тысяча чертей. Я принялась осторожно крутить кнобы и двигать ползунки. Опустилась на колени, прижалась щекой к пульту, снова просунула руку в узкий проем, нажала и отжала все имеющиеся там кнопки. Поднимаясь, не заметив, вписалась лбом в проклятущую железяку. Брызнули слезы. Я продолжала изгаляться над штуковиной. А она надо мной. Слезы ползли по щекам словно черви. Одной рукой я терла щеки, другой снова и снова пыталась. Не знаю сколько прошло времени, наконец оно сжалилось. Я надела амбушюр и принялась отстукивать ритм. Слезы не прекращались. Во лбу ныло.
ДРЯНЬ! Я сдалась, сняла наушники, выключила пульт. Вышла на улицу, зажмурилась от наглых лучей. В ушах звенело.
Я добрела до Кордона. На горизонте неподвижно восседали кораблики. Я нашла пустую скамейку и откинула измученную голову. Пекло́.
Пролежала я минут пять или семь, а потом вскочила и понеслась. Побежала по улице до поворота. Споткнулась. Свернула направо, еще раз направо. Влетела в клуб, вверх по лестнице. Наушники все еще были там.
Когда я спускалась, мальчик-бармен начинал готовиться к ночи.
— Шура, как дела! Ты Волкана ищешь? Его сегодня не было.
Когда я вышла, солнце уже скрылось за Хилтоном, и я направилась к дому.
Несколько дней спустя мы снова оказались в баре. Я, Ксюха, Волкан и двое его кардешимов. Это был магазин музыкального оборудования, торговавший акустическими системами, микшерами, микрофонами, а в подвале под всем этим великолепием располагался крохотный бар «для своих». Самодельная барная стойка, старый диван и микшер, за которым молоденький диджей крутил чилл аут. Мы с Ксю развалились на диване со стаканами мохито. Волкан кружил наверху вокруг сверкающих штучек, словно малыш в магазине «Сладкоежка». А я тем временем разглядывала диджея. Играл он увлеченно, несмотря на то, что в подвале никого кроме нас не было.
— Диджей Волкан мой кумир, в Мармарисе его все знают, — сообщил мне черноглазый он.
У мальчика уже пробивалась щетина и говорил он от всей души.
— Твоя подруга сказала, что ты играешь.
Штуковина оказалась раза в три меньше той, что изувечила меня в «Ромашке» и я решила попробовать. Там был этот экранчик, а на нем — bmp треков. Чудо из чудес. Мальчик чутка повозился со мной, терпеливо и дотошно. Рассказал про питчер и джоги. Не знаю сколько времени я там простояла, в комнату входили и выходили, а я играла музыку, будто так и должно быть. Волшебство. Волкан за мной следил.
— Малышка, а у тебя и правда неплохо выходит, — сказал он, когда я закончила.
— Мне нужна такая штуковина с экраном.
— Еще бы. Ты бы видела на какой я начинал. Ее ты освоишь, главное не это. Нужно чувствовать танцпол. Ты должна уметь под них подстраиваться, чтобы потом повести за собой. Ошибись с одним треком и все, ты их потеряла. Но это ты поймешь это со временем.
Говорил он непривычно искренне, впервые как с равной себе. Я прижалась и обняла себя его руками. Мы выпили. Еще выпили. Он посадил меня на колени, взял мою ладонь и поместил на свой бугор. Прижался к уху щетинистым ртом.
— Хочешь, поедем ко мне и возьмем с собой Ксю?
— Малышка, это будет восхитительно. Только представь как мы тебя ласкаем...
Он скользнул рукой к моей промежности. Я поймала ее на полпути.
— Принести тебе водку-редбулл?
Он снова поднялся и принес мне мохито. А потом водку-редбулл.
Я не знаю как мы оказались втроем в такси. Волкан никогда не брал такси, по крайней мере если приходилось за него платить. Я не знаю как мы очутились втроем в его хате. Мы слушали музыку, смеялись, болтали, а потом все что я помню — она возникла передо мной. Пизда. Аккуратно выбритая на ощупь. В комнате было темно, не считая фонаря за окном. Она была теплой и пахучей. Я коснулась ее языком, стараясь не дышать. Ксю хихикнула. Вздрогнула. Я закрыла глаза и продолжила. Я снова лизала пизду, недоумевая как она со мной приключилась.
— Трахни ее малышка, выеби ее, о, да, да.., — Волкан попытался пристроиться ко мне сзади, но кровать была слишком низкой.
Это продлилось около минуты: Ксю подергивалась как от щекотки, а потом расхохоталась и выскользнула. Волкан поцеловал ее и подтолкнул нас друг к дружке. Прямиком в мой синяк от микшера.
Ксюха все смеялась. Казалось, она тоже ни о чем не имела понятия. А я лишь хотела, чтобы это побыстрее закончилось. Волкан притянул Ксю к себе и вошел сзади. Она продержалась пару минут и улизнула. Он взгромоздился на меня и начал качать. Лицо его сморщивалось, вытягивало трубочкой губы, щурило глаза. Любопытное зрелище, особенно в фонарном свете. Я опустила веки и принялась стонать. Это всегда помогало. Я даже смогла забыться ненадолго. Когда все кончилось и я открыла глаза, мы были вдвоем. Я только услышала, как хлопнула входная дверь.
— Тебе понравилось? — поинтересовался он.
— Необычный опыт, — пролепетала я.
— Вообще-то лучше это делать с незнакомкой.
Назавтра Ксюху я не видела весь день, а вечером застала в гримерке. Кудрявую и блестящую.
— Слушай, тебе Жан ничего не говорил про зарплату? — спросила она как ни в чем не бывало.
К середине ночи на танцполе слабо теплилась жизнь. Я заметила пустующий микшер. Волкан так делал: ставил длинный трек и уходил начислить себе стакан. Я подошла и надела наушники. Следующий трек был выставлен, оставалось только свести. Сердце мое отстукивало квадраты. Я вывела фейдер. Треки заиграли вместе. Нормально. Я вспомнила про частоты, мальчик в баре про них рассказывал. Я потянулась к кнобу и, похоже, зацепила джог. Треки споткнулись и разошлись. На танцполе зажали уши.
— Что ты творишь! Уйди отсюда! И не подходи без моего разрешения!
Волчара подлетел, рассвирепевший. Отшвырнул меня от пульта. Музыка в миг ему повиновалась, и жизнь на танцполе потекла дальше.
А я, укрывшись в гримерке, глядела в зеркало. Таращилась на ту, не отрываясь. Жалкая она. Никаких шансов. Она умоляла о помощи. «Бедняжка», — подумала я. Потом я ее оставила и вышла танцевать. А что еще я могла поделать?
За несколько дней до отъезда я снова лежала в кровати в пасти чудовища.
— Какие у тебя планы? — поинтересовался волчара.
— В мае поеду в Мармарис. А у тебя?
— Не хочешь до Мармариса поработать в Муле? Я буду там, меня попросили найти танцовщиц. У патрона еще бар в Мармарисе, самый большой. Отличное место.
Я никогда не слышала о Муле. Я ничего не знала о самом большом баре в Мармарисе и его патроне.
Выйдя от Волкана я отправилась купить в дорогу пахлавы и прогуляться. Была суббота, народу на Кордоне куча, голубей — толпа. Я легла на лавке и подставила солнцу щеки.
— Little money, little money, little money..
Босоногий цыганенок лет семи тыкал мне в лицо протянутой ручонкой. Чернющие глаза без капли смущения.
— Bread money, little money.., — повторил пацан.
Я мотнула головой. Цыганенок в тот же миг опустил руку и бросился на голубей. Разогнал их, рванул к открытым кафешкам и начал протискиваться между столов, бесстыже глазея в жующие лица и потрясывая смуглой ладошкой.
А я вернулась к солнцу. Начинался по-летнему жаркий день.
3. Боссы и босячки
Сколько себя помню, боссы приводили меня в оцепенение. Такой же эффект имели заслуженные учителя и немолодые серьезные клиенты вип-зон. Под их взглядами я совершенно впадала в ступор: сжималась, даже как-то уменьшалась в размерах, теряла память, немела или несла умопомрачительную чушь, в итоге чувствовала себя идиоткой и соглашалась с ними, даже если мне было что возразить (а мне было что возразить). Позже я разбирала по крупицам эти мучительные столкновения: «надо было ответить так, не ляпать тут, держаться уверенней» и так далее. Наедине с собой я была несокрушимо права. Мои аргументы были убийственными, если бы только кто-нибудь сумел вытрясти их из моего рта.
Что касается боссов, до сей поры мне удавалось держаться от них подальше. В Италии я была частью балета, в Измире — под ксюхиным крылом. Боссы особенно мною не интересовались, воспринимая, по всей видимости, как неудачный довесок. А я тем временем шныряла за спинами их длинноногих любимиц и зарабатывала свою копеечку без лишних дрязг. Но это лето меня оседлало. Оно намеревалось преподать мне урок.
В конце апреля мы с Таней Варан перебрались в Мармарис из Мулы, где проработали полтора весенних месяца. Али — патрон муловской «Арены» — все это время извивался и шустрил: платил нам по сто-двести баксов аванса, обещая отдать все с началом сезона. В Мармарисе он владел главной «Ареной» —открытой дискотекой размером с пол футбольного поля. Мы должны были танцевать на ее тумбах. До открытия оставались дни, а пока нас поселили в апартах на окраине Ичмелера и оставили в покое. До Бар Стрит, как и до приличного магазина, приходилось телепаться на автобусе, вместе с жирными турецкими мухами и замотанными до пят турчанками. Али обещал подыскать местечко получше с началом сезона. Мы же ломали головы как бы обставить дело и переметнуться в соседнюю «Чокнутую Ромашку». Жан — ее патрон — уже согласился нас взять. А мы вынуждены были ждать наше честно заработанное и плюнули бы, наверное, если б не тикала виза: нам нужно было вылететь из страны, чтобы вернуться с новой. Вобщем, бабло нас заарканило. Ха! Какое неожиданное и трагическое стечение обстоятельств!
Каждый день в полдень в «Арене» нас ждала бесплатная кормежка. В остальное время мы перебивались чем могли. В тот теплый курортный вечер мы смогли лишь ведро йогурта и кило моркови. Закат наливался прямо перед над нашим балкончиком, и вальяжное солнце опускалось на покой под хруст моркови.
— Может занять в России? — предложила я.
— Может у Волкана? — предложила Таня.
— Он меня игнорит с тех пор как здесь.
— Вот бы здесь жить, — сказала Таня, — снять такую квартирку, летом танцевать, зимой тоже что-нибудь… Ни дремучей зимы, снега, маршруток, пахоты тупой от рассвета до заката..
— Ну че, подыскать себе милаху чернобрового, вон такого.
Она перегнулась через перила и помахала кому-то. Это был лучезарный наш сосед. Ошеломленный видением парниша замер, задрав голову, точно сама Небесная Большая Медведица виляла ему хвостом.
— Смотри какой славный, помаши ему!
— Хорошо! Как у тебя? — ответила Таня.
Бедняжка пребывал в экстатическом восторге.
— Ох, господи, — простонала я.
— Си ю лейте! — вежливо улыбнулась Таня.
— Короче. Завтра я поговорю с Али. Я блядь лягу на входе и буду лежать пока не отдаст. Терять уже нечего, — сказала я.
Ужин боролся во мне пол ночи, и я уже думала не обойдется. Обошлось.
В полдень, когда вся «Арена» стучала ложками, я высматривала Али. Готовой речи у меня не было, козырей — тоже. При этом я сознавала, что у этой схватки может быть только один раунд. Мы были у него на цепи. И освободить нас мог лишь мой беспощадный взгляд. С таким Майкл Корлеоне слушал Солоццо, а потом совершил свое первое убийство.
— Али здесь? — спросила я у бар-боя, обратив на него взгляд.
Взгляд мой остался непреклонен, но что-то внутри трусливо выдохнуло. Убийства не произошло.
Мы еще подождали и, ничего не добившись, отправились бродить по городу. По правой стороне Бар Стрит стеной к стене располагались главные бары, по левой — кальянные, донерные, забегаловки, тележки с мидиями и прочий закусон. Повсюду сновали турки. Они таскали столы, расставляли бутылки, мели, мыли, пританцовывали и подначивали друг друга. За зиму в них накопилось буйство и теперь они предвкушали сезон.
Несмотря на обилие разномастных заведений, основной движ происходил в трех барах: «Арена» — самая большая, «Грин Хаус» — старейший крытый бар, популярный у местных, и «Чокнутая Ромашка». Последняя негласно считалась лучшей: пенные вечеринки, водное шоу, танцовщицы, диджей Волкан. Никто во всем городе не владел своим голосом и публикой так, как он. Был еще «Бич клаб», стоявший вдалеке от Бар Стрит в пляжной зоне. После 4 утра туда стягивались местные, когда закрывался Бар Стрит и туристы расползались по отелям. Тогда, в конце апреля, всего этого мы еще не знали, мы просто брели по полупустым улицам и глазели. А обитатели улиц разминали языки:
Мы и представить себе не могли, что месяц спустя здесь невозможно будет протиснуться, обезумевшие тела будут колыхаться без устали, прижимаясь друг к дружке все теснее, и пить, пить, пить, смеяться, танцевать, обнажаться, целоваться, ебаться и пить, пить, пить… Потому что за тем мы здесь и собрались.
А пока пляжи тоже пустовали, хотя днем уже пекло. Мы вернулись в Ичмелер, раздобыли лежаки и решили немного пожариться. Таня разделась. Я тоже разделась, разумеется, но это не важно. Шмякнув на себя горсть масла, я завалилась на бок и уже готова была забыться. Таня же встала, повертелась, потянулась, встряхнула свою черную гриву, надела авиаторы и принялась медленно и обстоятельно себя натирать, обнимая длиннющую свою конечность.
— Могу ли я вам что-нибудь принести?
Мы переглянулись. Бич-бой лет 17-ти, похожий на маленького блестящего жучка.
— Нет, спасибо, — сказала Таня.
Пару минут спустя он вернулся с двумя коктейлями.
За баром действительно сидела фигура.
— Русские? — поинтересовался бич-бой.
— Из Воронежа, — сказала Таня.
После пятиминутки российской географии мальчик ушел, а фигура спустилась к нам. Звали его Антон.
— Какделя? — поинтересовался турецкий Антон.
— А почему Антон? — спросила Таня.
— Это мое настоящее имя. Не веришь? Права показать? Вот оно, настоящее имя.
Беседа завязалась: чуток географии, чуток невинного флирта. Антон неплохо понимал по-русски. К моему счастью, Тани, которая продолжала натирать себя маслом, ему хватало. Я спряталась в панамку и отключилась.
— Пупсик, просыпайся! — тормошила меня Таня, — Антон хочет угостить нас ужином. Пойдет пожрем, а? Во мне морква бунтует.
Антон оказался нормальным поцом, болтлив сверх меры, но добряк. На Таню он запал основательно, накормил нас от пуза и сказал, что мы можем загорать на его пляже в любое время и не платить за лежаки.
— Нормальный пацан. Может у него занять на билеты? — сказала я, когда мы вернулись к себе.
— Боюсь, ужином я тогда не отделаюсь…
Некоторое время спустя зазвонил телефон. Диджей Волкан. Я не слышала измирского любовничка с тех пор, как мы переехали в Мармарис.
— Шура! Ваш босс вас разыскивает! Где вы ходите?
— Какделя, сасетка! — раздалось с улицы.
— Как дела, сасетка? — снова раздалось с улицы.
Таня вышла на балкон и рассказала как у нее дела. Парниша жарил на веранде мясо, но Антон его опередил.
— Завтра, хорошо? — сказала Таня, — си ю лейте!
Тем временем я заела горькую любовную тоску сладкой морковной палочкой.
Собранием руководил раскрасневшийся турок лет тридцати пяти — управляющий. Около получаса он вещал на турецком, не обращая на нас внимания. В конце объявил на английском, что мы открываемся через два дня и чернобровые птенцы засуетились.
Он кивнул в сторону бара. Али, окруженный птенцами, и правда был там. Я дождалась, когда он останется один.
— Нам нужны наши деньги, — объявила я.
— Нам нужны наши деньги сегодня.
Его снова окружили парни, заболтали и увели ко второму бару. Я не отступала ни на шаг.
— Девочки, вы видели ваши стойки? Мы открываемся через два дня, — сказал Али.
— Нам нужны наши деньги сегодня, — повторила я.
— Зачем? У меня нет сейчас денег, как только откроемся я заплачу, я же обещал!
— Что значит нет НАШИХ ДЕНЕГ! Мы их уже заработали. Что значит у тебя нет наших денег! Нам нужны деньги, чтобы купить билеты. Мы должны обновить визу. Нам нужны деньги. На нужны сегодня наши деньги!
По всей видимости, я орала. Бар-бои столпились поодаль, не смея меня прервать. Я лупила и лупила из кольта.
— ВСЕ НАШИ ДЕНЬГИ. МЫ ХОТИМ ПОЛУЧИТЬ ВСЕ НАШИ ДЕНЬГИ. Я пойду в полицию, мне плевать. Я всем расскажу как ты платишь. У тебя никто не будет танцевать, если ты не отдашь сегодня деньги!
— 1400 минус 500 равно 900 долларов каждой.
Он замер. Похлопал себя по карманам.
— Ну хорошо, приходите завтра.
— Мы придем завтра. В полдень мы будем ждать здесь. Если нет, то я пойду в полицию.
— Окей, окей, завтра в полдень.
Он ретировался, а я убрала кольт. Кругом дымило.
— Ну ты, мать, даешь! — сказала Таня.
Я вытянула руки, ладони мои ходили ходуном. Первое убийство.
Плечистый и толстомясый, целиком лысый детина — ареновский охранник. Он сграбастал Таню и оторвал от земли. Она умудрялась помнить по именам и лицам весь персонал.
— Это Мемет, — сказала она, когда детина вернул ее на землю.
— Чок гюзель! Вери бьютифюл! — прохрипел Мемет и снова взмыл Таню в воздух.
Она гладила его по лысине так, что детина почти мурлыкал и поднимал ее все выше. А на меня вдруг навалилась мертвецкая усталость.
Назавтра в полдень мы снова отправились в бар. Мне казалось, что вчерашняя схватка мне приснилась. Какая к собачьим чертям полиция?? Только если явиться с повинной за нелегальную работу. Вобщем, я чуяла, что перегнула. Ни денег теперь, ни работы.
— Придется все же просить у Антона, — сказала я Тане.
— Значит пойду к Антону. Не ссы, пупсик, прорвемся.
Мемет встретил нас у ворот. Разулыбался, поднял Таню над землей. Крепко сжал, поставил на место.
Наконец появился управляющий, подозвал нас и протянул деньги. Это было неведомое чудо. Магия первого выстрела. Еще немного и Майкл станет крестным отцом, а Шура превратится в королеву воинов. Шура, как отточенный нож на крыльях, станет хилиархом воинов справедливости, непреклонных в своей сокровенной войне!
— Когда вернетесь? — спросил управляющий.
После этого мы вышли через задний ход «Арены» и вошли в соседнюю дверь. Жан представил нам управляющего и велел ему заселить нас в апартаменты, как только мы прилетим с новой визой.
Ну что ж, вы наверняка слышали эту притчу: кто не рискует, тот сдохнет трезвым.
В «Чокнутой ромашке» мы танцевали весь май. Великий месяц. Счастье заполонило каждую клеточку оживающего города. Я гребла счастье лопатой, черпала полной ложкой, вдыхала с горкой, хапала и хапала обеими руками. Впереди было целое лето, «Ромашка» набивалась все теснее, туристов привозили автобусами, они глядели на нас снизу вверх и тоже начинали двигаться. Мы пахали на убой. Выходило по десятку выходов за ночь, каждый божий день до 4 утра. Ноги наши гудели, тела пылали, пот лился так, что приходилось менять одежду по 3-4 раза за ночь. Дома мы падали замертво и спали до обеда, потом валялись на пляже и, прожаренными креветками, снова взбирались на тумбы. Вскоре «Ромашка» запустила пенные вечеринки: в конце ночи из генераторов над головами танцующих начинала валить пена, окутывая их почти в полный рост. Они кричали, визжали, барахтались как дети. Истинная вакханалия!
Жан, по своей привычке, большую часть времени ошивался за баром, а кругом него толпились русские девицы. Он сосал свое пиво, хохотал, беспечный и легкий, — он был тем самым идеальным боссом, которого я заслужила.
В начале июне как-то днем управляющий отозвал меня в сторону:
— Шура, мне очень жаль, ты больше у нас не работаешь.
Он протянул мне конверт. На несколько мгновений воцарилось молчание.
— Я только передаю слова моего босса. Мне очень жаль. В Галеон, я слышал, нужны танцовщицы.
Я взяла конверт. Помню, что потом я долго бродила по городу в каком-то остекленении, ничего не видя и ничему не веря. Турки выкрикивали привычное, но кольта при мне не было. Слезы и сопли ползли по лицу из-под темных очков, я хватала их ртом и наматывала на руку. Я словно со всего маху врубилась в стену и, не в силах разглядеть в несправедливости великий его замысел, я тонула в ненависти. Я ненавидела трусость Жана, танино тело, бар-боев, свое тело, диджея, танины волосы, притворство управляющего, свои волосы, продавца мидий, танины авиаторы, назойливое турецкое солнце, какделя, танины лопатки. Я была жидким месивом, одиноким и отверженным, полным всепоглощающей ненависти.
Когда я вернулась в апарты, Таня меня ждала.
— Пиздец. За что он тебя уволил?
— Пупсик, все будет пучком. Баров куча, мы найдем тебе работу. Ксюха скоро приедет, она здесь всех знает. Хочешь, я у Волкана спрошу?
Я закрылась в комнате, погасила свет и продолжила пожирать свои жидкости. Наутро лицо мое было лицом пьянства и тщеты. Выбралась я из кровати, когда уже стемнело.
— Антон сказал, что знает босса Галеона и может поговорить за тебя, — сказала Таня.
Я поковыляла в ванную. В зеркале все та же жалкая рожа. Голова трещит от пересыпа. Я залезла под горячий душ и простояла добрый час. Когда туман рассеялся, я снова взглянула на свое отраженье.
Галеон — крохотный r’n’b бар, там и сцены-то нет.
Я принялась шлепать свои розовые распаренные ланиты.
До лета оставалось всего два дня.
4. Дэнс, Шура, дэнс!
В начале июня Мармарис разбухал на глазах. Пляжи, улицы, рестораны становились все громогласнее, турки шныряли все быстрее, цены взрывались, солнце жгло, Бар Стрит превратился в сплошной поток человеческой массы. Вскоре все заведения уже стояли битком, боссы нежились в распутстве и, казалось, перестали считать деньги, угощая туристок направо и налево. Русские танцовщицы заняли свои тумбы и клети, их попки крепчали и бронзовели. Все двери стояли настежь, коктейли лились через край, водку носили ящиками, сдачи никто не просил, а на недостачу махали рукой. Город, точно бутыль шампанского под чьей-то рукой, собирал силу, чтобы взорваться. Осталось лишь дернуть пробку.
С Сулейманом меня свела одна из танцовщиц в тот момент, когда дела мои обстояли хуже некуда. Бар Галеон был готов взять меня на работу, но жилья не предоставлял. Снимать самой значило работать в ноль. Сулейман и Лейла — его женушка-румынка — буквально подобрали меня с чемоданом на улице и поселили в просторном одноэтажном доме вдали от турзоны, под одной крышей с тараканами, имевшими что-то на уме. Они могли весь день проваляться мертвяками, а наутро исчезали. Я сразу же представила, как ночью один такой скиталец семенит по моим щекам и, оступившись, проваливается в рот. Поэтому спала я в позе куколки, натянув покрывало по самую макушку.
Сулейман, проворный, как многоножка, и цепкий, как бросок гадюки, занимался тем, что продавал отелям и ресторанам шоу-программы.
— У тебя есть шоу-программа? — осведомился он.
— А костюмы? Нужны красивые костюмы.
— Вот и славно, завтра в 20.30 будь готова.
Два номера я сварганила за вечер, сама удивившись нахлынувшей радости, а утром понеслась на рынок. Результатом осталась довольна, но когда подошло время занервничала. Я опять не имела ни малейшего представления о том, что меня ждет. И опять отступать некуда. Тогда я не смогла бы сформулировать, но за месяц работы в «Ромашке» я распробовала желанную жизнь и намертво к ней присосалась. Впервые я хотела то, что имела. Я была целиком и полностью удовлетворена положением вещей. Меня словно наконец откупорили. Меня развинитили. Вогнали в лунку. И, решив, что приручила удачу, я расслабилась, в то время как эта сучка всего лишь дразнилась. В итоге я снова куда-то мчалась, изображая бесстрашие, когда на самом деле мне хотелось лишь одного: уютно устроиться в собственной лунке.
В 20.30 послышался сигнал клаксона. Рядом с домом ждала маленькая белая машинка, один в один «Ока». За рулем сидела Лейла, Сулейман — на пассажирском, я плюхнулась назад. Лейла была в полной боевой: разукрашенная, в черном шиньоне, бюсте с пайетками, сжимавшем массивные груди, цепях, браслетах, серьгах и кольцах (она танцевала беллиданс и в свои 43 выглядела очень даже резво). Мы тронулись, звеня, словно тройка бубенцами — отважные служители веселья.
Ехали молча, минут 15. Потом Лейла высадила меня и Сулеймана и отчалила, а мы зашагали дальше узкими переулками. Сулейман семенил впереди своими длиннющими ногами, а я едва поспевала следом. После нескольких поворотов мы вышли к Марине, полной туристов. По левой стороне Марины тянулись спящие пляжи, по правой — увешанные огнями рестораны. Туристы текли по мостовой, останавливались, глазели на картинки в меню. Некоторые заведение были набиты битком, другие почти пустовали, и очереди, как водится, выстраивались туда, где полно народу, полупустые же места обходили стороной. Рестораны в основном представляли собой площадки под открытым небом, отделенные друг от друга низким частоколом. Отовсюду извергалась музыка, сливаясь в межконтинентальный коктейль, где Таркан подпевал Бейонсе, а Тимберлейку аккомпанировал турецкий уд.
Мы свернули в одно из заведений. Народец постукивал вилками и бокалами, около половины столов было занято. Сулейман указал на дверь со значком WC и сказал:
— А где танцевать? — пролепетала я.
Я огляделась. Проходы между столами представляли собой одностороннее движение: официанты останавливались и пропускали друг друга, чтобы не столкнуться. Двое из них принялись растаскивать пустующие столы, расчищая для меня место.
— Прямо здесь? — проскулила я.
— Да, да, поскорее переодевайся! — засуетился Сулейман.
— Для второго номера мне нужен стул.
Я заперлась в нужнике, выложила на крышку стульчака пожитки и вздохнула. Добро пожаловать! Великолепная Шура и кебаб! Цыганочка прямо в рот! Грандиозней нелепицы было трудно себе представить, но отступать некуда. Я надела цыганщину и выпорхнула наружу.
Три с половиной минуты горячечной скачки. Половину из того, что я сочинила невозможно было исполнить на крохотном пятачке, поэтому я просто размахивала юбкой, трясла плечиками и кружилась. Закончив, вернулась в туалет, чтобы переодеться во второй костюм. В дверь затарабанили.
— Шура, пойдем, — окликнул Сулейман.
Я утрамбовала пожитки, и мы быстренько удалились. Я ощущала провал, причем для всех: меня, Сулеймана и владельца кебабчи. Происходящее отдавало трагикомедией: мы карабкались, словно повисшие над пропастью муравьи, цеплялись усами и зубами, шебуршили всеми лапками сразу.
— Дешевка. Не захотели платить за два, — объявил Сулейман, когда мы вернулись в машину.
Во втором ресторане было столпотворение, ни одного свободного места. В дальнем углу располагался закуток для музыкантов: пианино, подсветка и небольшое полукруглое пространство, куда и определили меня.
— Мне нужен стул, — сказала я.
Сулейман поймал на ходу официанта.
Тот кивнул и исчез, а я направилась к двери нужника. Облачилась в цыганщину. Вышла.
— Оооо! — послышалось из туалетной очереди.
Я выпорхнула на площадку, с пола прямо на меня фигачил фонарь, скрывая лица посетителей. Тем лучше. Я неплохо продержалась. Вторым номером шло танго страсти и огня с табуретом на трех крючковатых ногах. Моя великолепная задумка оседлать коня, то есть стул, отправилась ко всем чертям и пришлось импровизировать на ходу.
— ШУРА! ПОТОРОПИСЬ! — как только все закончилось, Сулейман затарабанил в туалетную дверь.
Я кое-как стащила с потного тела платьице, снова облачилась цыганкой, и мы побежали в соседнюю забегаловку. Первым делом я разъяснила ребяткам чем стул отличается от табурета.
А потом дала жару. Ах, какого я выдала им жару!
В конце вечера Сулейман отстегнул причитающуюся мне прибыль и привез к дому.
— Я сообщу тебе завтра днем во сколько мы за тобой заедем.
Несколько дней спустя я уже работала по ночам в Галеоне, а вечерами продолжала калымить с Сулейманом. Он совал меня повсюду, в каждую забегаловку, не знаю на что рассчитывали некоторые владельцы. Казалось, они настолько боялись не угодить клиентуре, что пихали в свои кебабчи все лучшее сразу: жареное мясо, раки, английский завтрак, немецкое пиво, цветные гирлянды, американскую попсу, беллиданс, русскую бабу. Только представьте: перед вами широченная тарелка, полная сочного мяса на лепешечке, пропитанной жирком от этого самого мяса, рядом бутылка водочки или винца, щеки пылают после солнечных ванн, обдуваемые легким морским ветерком. Вы не спеша подносите шашлычок ко рту и тут:
Появляюсь я, босая и жгучая, начинаю размахивать юбкой и вертеться. Мой пупок проносится мимо вашего стола так близко, что вы едва успеваете спасти кебаб. Жевать словно бы не по себе, когда на тебя так рассчитывают. Вы ждете. Как только я перемещаюсь к другим столам, вы успеваете приложиться к мясцу и долго-долго его пережевываете (3,5 минуты). Я изображаю реверанс, вы разок-другой хлопаете и принимаетесь, наконец, за ужин.
Это Шакира и снова я. Официант, пытаясь обойти меня, наталкивается на ваш стол, вы ловите бутылку, доливаете себе и спутнице, от греха подальше. Вы уже не выпускаете мясо из рук, откусывая и прихлебывая, как только позволяет обстановка. Вобщем-то происходящее вам нравится, и платьице что-надо и ножки, поглядеть на такое вас бы устроило — на десерт.
— Она русская что-ли? — спрашивает ваша спутница.
Вы, наконец, провожаете меня и Сулеймана взглядом и помещаете сочный шмоток мясца в рот.
Думаю, вы меня поняли. Я же, честное слово, всю дорогу переживала за всякую тарелку как за свою собственную.
Как-то раз в ресторане не ладилось с аппаратурой.
— Бахнешь разок без музыки? — спросил Сулейман.
— Нет, без музыки я не могу бахнуть.
— Коротенько, на пару минут. Здесь все равно голяк.
Он фыркнул и вцепился в управляющего. Верещал, багровел, размахивал руками, тыкал на часы. Дожал. Мне сообщили, что можно начинать, и я бахнула, кажется, пол номера, а потом звук заглох. Сулейман взревел, замахал крыльями, словно взлетающий орел, выбежал на площадку и уволок меня прочь.
— ИДИОТЫ! — сунул мне двадцать лир и втопил. — Быстрее Шура, быстрее! Из-за этого идиота мы упустим два следующих шоу!
Он поймал такси. Мы загрузились. За рулем сидел мальчуган, всю дорогу он то и дело поглядывал на меня в зеркало заднего вида, и уголки его губ вздергивались в робкую улыбку. Сулейман дергался и злился на то, что боги оставили нас в этот вечер, а парниша, спокойный и невозмутимый, словно вековой кактус, крутил свою баранку, смотрел на меня и что-то такое размышлял, хитрец.
Минут через десять мы добрались до ресторана при отеле в третьей линии. Посреди стоял длинный банкетный стол, за которым праздновала компания англичан, человек 15. Большей частью это были девицы лет 25-30, почти все они напоминали своим видом разварившиеся в кипятке сардельки: бесформенные, бордовые, чрезмерные. Судя по их походке, пирушка уже минула экватор.
— Послушай, ты должна двигаться вокруг стола и поразвлечь их маленько, вытащить из-за стола, — заявил Сулейман. — Здесь Лейла должна была работать, она слегла с температурой.
— Но у меня номер и в нем нет стола.
— Ну да, ну да, просто покажи им пару «па» и все дела. Это очень хороший клиент. Я заплачу, экстра, экстра заплачу!
Он хлопнул меня по плечу и подтолкнул к шторке-гримерке. Ладно, отступать некуда. Тем более, что публика пребывала уже в той кондиции, когда демонстрировать им «па» с успехом мог бы и Сулейман. Я переоделась и вышла. Посреди цыганского номера одна англичанка, сильно датая, принялась обезьянничать за моей спиной. Потом к ней присоединилась вторая, они стали следовать за мной по пятами, трясли грудями, драли ноги и хохотали. Вскоре добрая половина моей публике выкатила на площадку. Поднялся развеселый балаган и мне даже не пришлось ничего для этого делать. Вобщем, катилось как по маслу. Сулейман подал знак, что переодеваться ни к чему, мол, продолжай в том же духе. Зарядил Шакиру. Девицы мои в конец раскочегарились, позадирали юбчонки, бесчинствовали и бесновались. Я заметила за столом скучающего трезвого англичанина, подошла и плюхнулась к нему на колени. Покрутилась, присела, выставила ножку, повела плечиком — танец страсти и огня!..
— ПОДНИМАЙСЯ, СУКА! ОСТАВЬ МОЕГО МУЖИКА В ПОКОЕ, СУКА! — заорала англичанка. На вид тяжелая.
Я рассмеялась, вспорхнула и оставила ее мужика в покое. Девица накинулась на него. Ее попытались сдержать, она вырвалась и поперла на меня, выпучив груди. Девица, разумеется, была в дулю, что не отменяло ее мощи. Труханула я здорово, однако ее утихомирили и волосы мои остались при мне.
Когда я вышла из-за шторки, две англичанки меня ждали.
— Дорогуша, нам очень очень жаль, наша подружка просто потеряла голову, ты извини ее, нам очень, очень жаль!
Они щебетали и щебетали, тянули ко мне свои розовые ладошки, а потом потащили к столу, чтобы угостить выпивкой.
— Ты звезда! Ты непревзойденная танцовщица! Я хочу танцевать как ты! Выпьем! Что будешь пить? Моей подруге сегодня стукнуло 30 и она переборщила, прости ее пожалуйста…
— Девочки, нам пора, — подоспел Сулейман.
— Сэр, я надеюсь вы достойно платите этой девушке, потому что она настоящая звезда. Вы должны платить ей по заслугам, сэр, — вмешалась англичанка.
— Как тебя зовут? Где ты танцуешь завтра, мы придем на тебя посмотреть! Мистер, где она танцует завтра?
Мы еле-еле распрощались с моими поклонницами и поехали дальше.
— Я думала она на меня наброситься. У нее дикие совершенно глаза, полоумные, нечеловеческие, — пожаловалась я Сулейману.
— Да, это опасный бизнес. Потому-то тебе и нужен менеджер.
Он выдал лукавую улыбочку и по-джентельменски отворил для меня двери брички.
Тем временем сезон крепчал. Сулейман набирал мне по 5-7 шоу за вечер, отработав которые я бежала в Галеон, взбиралась на барную стойку, впиваясь каблуками в лакированную столешницу шириной примерно в две моих ступни. С одной стороны подо мной жонглировали бутылками бар-бои, шустрые и неутомимые, словно пришпоренные лошадки, с другой — кишел танцпол. Под ногами то и дело образовывались лужи из алкоголя, нечаянно оступившись я исполнила бы прощальный свой номер. Однажды какой-то увалень впендюхался в мою лодыжку горящей сигаретой, помню холодный пот, летящие за голову руки и молниеносный хват поймавшего меня за ноги турка.
— Это очень опасно, ты можешь расшибиться, — сказал мой спаситель.
А я и не задумывалась об этом. Дело в том, что ябыла первой и единственной танцовщицей этого бара. Публика здесь собиралась специфическая, играли только рэп и r’n’b, и в подогреве эти ребята не нуждались. Но, как я уже говорила, в разгар сезона боссы деньги не считали. Балкон, куда меня определили в первую ночь, располагался почему-то в самом дальнем конце бара, неподалеку от подсобки, обычно на нем складировали мусор и коробки. Для меня балкон расчистили, я проработала на нем несколько дней и даже научилась перевешиваться головой вниз, держась за поручень одними ногами. А потом как-то взобралась на бар, где меня мог видеть не только весь Галеон, но и уличная толпа. Большие дискотеки держали тумбы с танцовщицами глубоко внутри, а в Галеоне мое намасленное тело замаячило прямо над головами проплывающих мимо зевак. Народ стал останавливаться и заходить к нам хотя бы из любопытства. Патрон был в восторге. Мое самолюбие тоже. Через некоторое время другие маленькие бары последовали нашему примеру, водрузив танцовщиц на барные стойки. Но мы то с вами знаем кто автор той находки!
Со временем я стала замечать, что мои бешеные ночи перестают быть изматывающими. Я делалась выносливее, и мне это нравилось. Я ощущала себя прочно в седле, обвивала ногами существо, еще недавно казавшееся неукротимым. Однажды, вернувшись под утро домой, я обнаружила в зеркале мускулистую подтянутую мулатку. Голая я крутилась и так и сяк, поглаживая свои бронзовые бочка. Быть наездницей здорово, черт побери!
В июле разразилась невыносимая жара. Парило под 40 даже ночью, все танцовщицы сидели на энергетиках, водке-редбулл, кто на чем. В один из таких вечеров у нас с Сулейманом все пошло наперекосяк. В первое заведение мы опоздали, и патрон заявил, что взял на мое место другую артистку. Сулейман рассвирепел, просто превратился в быка, и выбил нам отходные. Чтобы скоротать время мы поехали с Лейлой на ее шоу. Она плясала, собирая грудями баксы, а мы с Сулейманом посасывали сладенькое. Потом вдруг он, как ужаленный, всполошился, схватил меня за руку, уволок в туалет и запер изнутри дверь.
— ПОЛИЦИЯ! Шура, иди на улицу и жди нас там. Ты нас не знаешь, поняла, не знаешь нас! В первый раз видишь!
Я вышла из туалета и проскользнула на улицу. Фараоны дождались, когда Лейла закончит, подошли к ней, попросили документы. Сулейман предъявил все, что им требовалось, пожал обоим руки, после чего охранители порядка удалились. Меня почему-то происходящее больше забавляло, чем пугало: эдакая воровская шайка, мафиози обеденного стола в деле.
Мы вернулись в машину. Долго сидели в темноте. Подельники мои, серьезные и встревоженные, обсуждали что-то на турецком, а потом проинструктировали меня:
— Шура, если что, ты двоюродная сестра Лейлы и гостишь у нас. Поняла? У тебя с визой все в порядке?
— Ты гостишь у нас и мы едем немного поразвлечься и потанцевать.
— Ляг на сиденье, накройся сумкой.
Я так и сделала, и мы тронулись.
В следующем ресторане я отработала без происшествий. Сулейман караулил внутри, Лейла, прикрыв звенящее декольте платком, стояла на стреме снаружи. Ничего так семейка.
— Облава в ресторанах, — пояснила мне Лейла после.
— Тех, кого поймают на турвизе, депортируют. Владельцам и Сулейману, если попадутся, влепят огромный штраф, но было и закрывали заведения.
Последним в тот вечер оказался большой крытый ресторан для местных, располагавшийся на территории яхт-клуба в нескольких километрах от туристической зоны. Сулейман оставил нас в машине и ушел внутрь. Через несколько минут вернулся и махнул Лейле, чтобы парковалась. Меня провели в уютную гримерку, человек в костюме уточнил с газом или без мне подать воды и нужно ли предусмотреть что-то для моего выступления. Я, надо сказать, после сотен обоссанных унитазов, слегка опьянела от такой услужливости. Площадка для меня была расчищена и освещена. Публика — одни турки, добротные, степенные мужички при галстуках и при дамах. На полу и на стенах — ковры, почти на каждом столе восседал кальян. Официанты выглядели с иголочки, из тех, что знают меню наизусть и держат левую руку за спиной что бы ни случилось. Я уже привыкла к ушлым местечкам и той публике, здесь же явно ожидали ВЫСТУПЛЕНИЕ, и это меня нервировало. Вдобавок ведущий в бабочке объявил меня как балерину из России.
И я вышла. Я дала жару. Уверенные, плотные аплодисменты, как в драмтеатре, отблагодарили мою цыганщину. Больше я ничего не помню.
— Мисс, посмотрите, правильно ли я поставил для вас стул, — бабочка постучался ко мне в гримерку.
Я выглянула и сообщила бабочке, что все в порядке. Он снова объявил балерину из России. Я одернула сарафанчик, взбила волосы, вытянула шею и подалась на сцену.
Они аплодировали. Кивали и хлопали. Некоторые встали из-за столов. Все это совсем сбило меня с толку, я раскраснелась и поспешила ретироваться. Когда вышла, у дверей меня ожидал седоватый турок.
— Можно с вами сфотографироваться?
— Вы русская? — поинтересовался он.
— Вы превосходная артистка. Откуда вы?
— Москва! Вы наверное работаете в театре? Я бываю в Москве. Где можно увидеть ваши выступления?
— Сейчас я только гастролирую. Соло, — снова ляпнула я.
Он пожал мне руку и ушел. Сулейман, тем временем, умудрился состряпать на ходу еще один заказ.
— Слушай, только что пригласили на один номер в соседнее местечко, заедем?
— Здесь рядом, пять минут всего, один номер просят.
— Может быть тебе не ехать туда сегодня? Полиция кишит.
— Я должна хотя бы предупредить босса.
— Ну да, ну да. Будь осторожна, хорошо?
— Ты очень хорошая танцовщица, — объявил. — Приедешь к нам следующим летом?
— Скоро работа пойдет на убыль, но до конца августа можешь не волноваться. Лейла вон и в октябре работает.
— Я планирую оставаться как можно дольше.
Он велел мне и Лейле ждать внутри, пока он проверит улицу и подгонит машину. Жара не спадала. Как только мы тронулись, я вывернула форточку, откинулась на сиденье и разомлела. Через лобовое стекло таращился на меня слабенький, совсем тонюсенький месяц. Об опасности почему-то совсем не думалось и я отключилась. Очнулась от того, что Лейла резко сбавила скорость, а Сулейман теребил мое колено.
Жандарм подошел к водительскому окну, оглядел нас, попросил у Лейлы документы. Расспросил ее и, видимо, поинтересовался на мой счет. Сулейман что-то ответил.
— Вы русская? — обратился охранитель ко мне по-английски.
Он снова что-то выяснил у Сулеймана по-турецки, потом дважды щелкнул пальцами, почесал переносицу. Снова щелкнул пальцами. Призадумался. И отпустил.
Мы выехали на трассу и некоторое время хранили молчание.
— Ты везучая, — усмехнулся Сулейман.
— Еще бы, — усмехнулась я и откинулась на спинку сиденья.
Вскоре показалась Марина и машина остановилась на светофоре. Тело мое совсем ослабело. Впервые за много ночей я ощутила, что без водки-редбулла сегодня не выстою.
Потом загорелся зеленый, и мы тронулись.
5. Мякоть
Черт, это вечно случалось со мной после секса. Стоило мне переспать с мужиком, как он проникал под кожу и что-то раскурочивал внутри. Наутро, выбравшись из постели, я ощущала ясно, что от меня оторвали кусок. В бочине зияла дыра, сквозняк морозил ребра и все, о чем я могла думать — поскорее заткнуть прореху. А он пялился в мобильник, потом чистил зубы, жарил яичницу, натягивал штаны, завязывал шнурки и каждый миг мне хотелось обвить его всеми лапами, как та паучиха, и не отпускать. Вообще никогда не отпускать. Что-то во мне мутировало всего лишь за ночь. Я сама себя опасалась, чуя что могу запросто накинуться. Поэтому старалась не приближаться к нему и не поднимать глаз, из которых хлестала мольба оголодавшей насекомой. Кроме того, о дырах своих надлежит помалкивать, не правда ли? Дыры слишком бы осложнили жизнь пегаса. Заикнись я о ней, и больше никогда его не увижу. Так рисковать я не могла, кусок-то у него. Поэтому всякий раз я делала вид, что умею ездить верхом по-мужски.
— Фуфф… Понравилось? — вопрошал он.
Эти расспросы приводили меня в растерянность. Не пожимать же, ей-богу, плечами. Цифры стали вываливаться изо рта сами собой, никаких заготовок или сознательного притворства. Просто так повелось. Наверное, это был паучий манок?
Не то чтобы мне не было хорошо. Но поцелуи, объятья или просто тяжесть лежащего сверху тела доставляли удовольствия несравнимо больше, чем ебля. С еблей всегда было что-то не то. Хотя и объятий мне вечно не хватало: форплей был либо либо пресным и тягомотным, либо суетливым и быстро перетекал в скачку. Об этом я, разумеется, тоже помалкивала.
Нашему роману было уже несколько месяцев, когда он пропал. Сразу после того, как мы перебрались в Мармарис. Ни прощай, ни до свидания. Он вел себя так, словно меня никогда не существовало на свете. Жил своей карнавальной жизнью, не думал ни обо мне, ни о плоти, которую сам того не ведая украл у меня. Он — повелитель загорелых попок и хмельной толпы. Он — диджей Волкан. Мы оба тогда работали в «Чокнутой Ромашке», и я видела его каждую ночь. Из замызганного, небритого, седееющего шалопая он вдруг превратился в гладенького, чистенького, надушенного Знаменитого Диджея. Поначалу я думала, что он слишком оберегает свою женушку, поэтому так тщательно избегает меня. Как же я ей завидовала! Тому, что ее так оберегают. Однажды она пришла в «Ромашку». Милая, симпатичная женщина. Пробыла в диджейской пару часов, Волкан обхаживал ее, будто на первом свидании, а она стояла у него за спиной и кротко улыбалась. Я думаю, это была очень добрая жена. Потом она ушла и больше ни разу за все лето не появилась на Бар Стрит, насколько мне известно. Зато на Бар Стрит вскоре появились туристки.
Волчара не был ни красавцем, ни богатеем, но умел увлекать и угождать, был достаточно опытен, чтобы получать свое и в то же время не пускать к себе. Избранную пассию он приводил в диджейскую, чтобы она стояла у него за спиной. Этакой аттракцион крутости: он представал во всем своем великолепии над толпой, позволял ей примерить амбушюры и сфотографироваться у микшера. Иногда одна и та же деваха обреталась с ним несколько ночей подряд, и всякий раз вела себя все разнузданней. Вихлялась, вешалась на него при каждом удобном случае, тащила в диджейскую подружек, которые делали то же самое. Все это я имела возможность наблюдать со своей тумбы. То есть дыру я начесывала еженощно. Прореха моя росла как на дрожжах и ныла. Ныла, ныла и ныла. Это сводило меня с ума. Ночью я могла часами лежать с закрытыми глазами и представлять его прикосновения или прокручивать в сотый раз прежние наши свиданки. Иногда я гладила себя, воображая его руки. В том не было ни грамма похоти, лишь болезненная расчлененность. Шиза. Иногда, чтобы спастись от мыслей, я мастурбировала, и, если и пускала кого-то в свои фантазии, то лишь незнакомца без лица. Никогда у него не было лица.
Потом мой мазурик совсем перестал стесняться: обрабатывал девиц прямо у меня на глазах. Как-то после ночи мы с Таней задержались и ошивались среди столов. Толпа не желала расходиться, возле Тани вились мальчики бар-бои, а я разыскивала глазами Волкана. Недалеко от диджейской посасывала коктейль эта девка. Румяная и сладкая, словно сахарная сдоба из деревенской печки, она глядела вокруг с высоты вздернутого подбородка и ощущала себя особенной. Знаменитый Диджей погасил будку и спустился к ней. Обнял за талию, убрал волосинку с ее носа и защебетал на ухо. О господи, я могла бы пересказать дословно, что именно он ей шепчет! Некоторое время я таращилась на них в упор убийственным взглядом. Волкан меня заметил, тут же сгреб добычу за руку и повел к заднему выходу. Я ринулась за ними. Они нашли припаркованный в переулке мопед, она уселась позади, обхватила его хлипкими ручонками, и он вдавил газ. Вернувшись в бар, я принялась ему трезвонить. Обезумевшая от обиды и ярости, я жала и жала на вызов. Он пару раз сбросил, а потом отключил мобильник. Я взбесилась.
— Ты видела? Сука, вот же сука. Почему не поговорить нормально, блядь, яйца в кулак собрать и сказать, как есть сказать. Трусло. Еще и трубку отрубил. Ты видела, пялился на меня и хоть бы хны! Можно же прямо сказать, мол так и так у нас все. Нет, ну как можно таким ссыклом быть, а?
— Да забей, Шур. Это ж волчара. Радуйся, что ты не его жена, — успокаивала меня Таня. — Смотри сколько женихов! Завтра Мемет зовет на дикий пляж. Давай с нами.
Таня крутила тогда роман с охранником из соседней «Арены», лысым и немногословным детиной. Из тех, что если уж саданет, то саданет. По-английски он не понимал, а Таня не знала турецкого. Им это не мешало. Таня сказала, что у Мемета есть симпатичный друг, который не прочь со мной познакомиться. Что ж, я согласилась.
Наутро у двери моего домика ждал отряд могучих турецких эркеков на мотоциклах, человек восемь или десять. Того, который предназначался мне, звали Ахмет. Он немного говорил по-английски, остальные были могущественны и молчаливы, как новостройки на рассвете. Я влезла в седло к Ахмету и колонна тронулась. Промчалась вдоль Марины, собирая взгляды. Ветер орал мне в уши и трепал волосья. Потом мы выехали на трассу и еще поднабрали. Пейзажи слились в одну сплошную цвестастую полосу.
— ОЧЕНЬ БЫСТРО! — отозвалась я.
Я вцепилась что было мочи в этот огроменный шмоток мяса, вымоченный в одеколоне. Полчаса спустя я уже не чувствовала ушных раковин и ладоней, а мы все мчались. Потом мы въехали на узкую грунтовую дорогу, которая сначала петляла меж кустарников, а затем перешла в серпантин. По правую руку — гора, по левую — обрыв. В башке закружилось.
— МНЕ НУЖНА ОСТАНОВКА, — проорала я.
Он обернулся. То есть от руля ко мне. Справа гора, слева обрыв.
Но серпантин не кончался. Меня начало тошнить. Уши заложило, руки вконец одеревенели. Мне уже было до фени если я обоссусь или вывалю ему запазуху завтрак, только бы поскорее приехать. Когда кортеж наконец затормозил, мой мочевой пузырь давил на диафрагму. Я поспешила отлепиться промежностью от седла.
— ОСТОРОЖНО! — крикнул кто-то.
Я осела на землю. Парни склонились над моей пылающей от щиколотки до колена кожей. Ахметов конь оклеймил меня навеки. У кого-то с собой оказался контейнер со льдом, кусочки завернули в тряпку и приложили к моей лодыжке. Потом Ахмет взял меня на руки и мы спустились к воде.
Пляж оказался пустынным райским уголком. Особенно после того, как отступила тошнота и мне удалось вылить из себя два литра жидкости. Парни разделись и попрыгали в воду. А я сидела под кустом, перебирала гальку и глядела как вылупляются на коже водянистые пузырьки. Мемет поднял Таню на руки, разбежался и бросил ее в воду. Таня визжала. Ахмет, бронзовый и влажный, вернулся на берег и присел рядом. Заговорил на почти-английском.
— О, Москва! У моего брата русская жена.
— Больно? — он кивнул на ногу.
— Мотор нагревается, нужно быть осторожной.
— Теперь запомню. Я везучая, хех.
Повисла по-райски долгая пауза.
— Красивое место, — сказала я.
— Туристов здесь не бывает. Пойдешь в воду?
Он разбежался, нырнул словно пловец-олимпиец, заработал мощными лопатками. Хороший мальчик. Несложный и красиво плавает. Мемет тем временем перекинул Таню через плечо, приволок ко мне и поставил на землю.
— Очень легкая! — заключил он.
— Ну да уж! — возразила Таня. — Пупсик, как нога?
— Водица просто класс. Надо будет еще раз сюда приехать, да, беби? — она погладила детину по лысине.
— Чтоа? — он шлепнул ее по заднице.
— Ай! Говорю, что хочу сюда вернуться.
— Потом ноу проблем. Невер проблем.
— Как жених? — съерничала Таня.
Я направилась к воде. Пейзаж напоминал рекламный плакат про наслаждение. На небе ни облачка, лазурная гладь, стаи крохотных рыбех у самого берега разбежались как только я шагнула в воду. Море нежно облизывало щиколотки. И драло живьем обожженную кожу. Я прошлась взад и вперед по берегу, не оставляя надежды с морем договориться.
— Вери найс! — один из эркеков показал мне большой палец, выходя из воды — Ю о'кей? — кивнул на ногу.
Стая мальков все резвилась вокруг моих щиколоток. Рай в очередной раз показал мне фигу и достался глупым рыбам. А я вернулась на берег и побрызгала на себя водичкой из бутылки.
— Помочь? — Ахмет возник у меня за спиной, влажный и довольный.
Он опрыскал меня с головы до колен, не пропустив ни сантиметра. Потом вдруг опустил ладони мне на плечи.
Я хихикнула и выскользнула из-под толстых пальцев.
Потом мы оседлали байки и двинулись в город. Ахмет больше ни о чем не спрашивал, только сказал, что ему было очень приятно со мной познакомиться. Я ответила, что мне тоже. Таня укатила куда-то со своим. А я довезла вторую лодыжку до дома в целости и сохранности.
Затем лето как-то закрутилось. Меня уволили из «Чокнутой», я перебралась на барную стойку «Галеона» и перестала видеть Волкана. Иногда поутру я навещала Таню в «Ромашке», и всякий раз возле диджейской стояла какая-нибудь особенная русская баба. Я делала вид, что меня это ни капельки не трогает. А он и вовсе не замечал меня. В одно из таких утр я стерла его номер и выбросила все записанные им диски. Разломала на мелкие части и снесла на свалку. Это было здорово.
Пару недель спустя Таня заявилась в «Галеон» посреди ночи со стаканом водки-редбула, который купила себе сама, и сказала:
— Жан меня выпиздил, — она засмеялась.
Она снова рассмеялась. Блестки на ее веках шевелились беззаботно и весело. Черные кудри одичали. В ту ночь она обошла все бары на Бар стрит, а на следующий день управляющий устроил ее в соседний с «Галеоном» барчик «Чойс». Патроном его был 20-летний Омер, который сразу же запал на Таню, все звал в гости в родительский дом, постоянно таскал на завтраки и был явно готов сделать ее турецкой барыней. Таню он не цеплял, но от приглашений она не отказывалась, и часто брала меня с собой, чтобы не оставаться с ним наедине. Как-то после ночи мы оказались на пляжной афтепати. Таня, Омер и диджей «Чойса» — тоже мальчик 20-ти лет, который ни много ни мало боготворил Волкана.
— А Волкан будет? — поинтересовался он.
— Ээ.. да, но я не знаю, — ляпнула я.
Вечеринка имела место на территории одного из крупных отелей. Пускали только постояльцев и блатных, вроде нас. Народец в основном стекался вялый, брал выпивку и сразу же укладывался на шезлонги. Слабую акустику перебивал шум моря.
Омер угостил нас коктейлями. Он не отлипал от Тани, Таня от меня, а я взглядом сверлила вход. Мы завалились на лежаки, изредка перекидываясь словами ни о чем. После второго коктейля Таня разулась и начала танцевать. Запал в ней не истощался никогда.
— Шура, мне нужно тебя кое о чем спросить, — прошептал Омер мне на ухо.
— У твоей подруги есть бойфренд?
— Мне кажется, что нет. Хотя я в точности не знаю.
— Как думаешь, она согласиться со мной поужинать?
— Мне кажется да. Почему бы и нет. Только она спит весь день. Иногда весь вечер.
— Спасибо, дружище. Если тебе будет нужна работа, ты всегда можешь найти ее у нас.
Он ушел и принес нам по третьему «сексу на пляже». Народ пребывал. Небо светлело. Меня стало клонить в сон.
— О, Волкан, — Таня плюхнулась рядом и тут же вскочила. — Пойду поздороваюсь!
Сон мой мгновенно утек. Рядом с Волканом озирались по сторонам две массивные девахи, на вид англичанки. Видать, взял что осталось. Таня подбежала, обнялась с ним, кивнула в мою сторону. Я успела отвернуться и изобразить блаженство. Девахи от Волкана не отлипали и были уже в зюзю. Потом он встал за пульт, а Таня снова отдалась танцу. Я решила, что и мне пора поразмяться.
— Пойду разомнусь, — сообщила я Омеру.
— Погоди. Какие Таня любит цветы?
— Розы. Красные розы. И конфеты ля рош позе.
— Спасибо, дружище, спасибо! Еще «секса на пляже»?
Третий «секс на пляже» меня-таки раскурил. Это был танец мести. Я знала, что Знаменитый Диджей меня видит и что бабищи его проигрывают мне в дрызг. Развернувшись к нему кормой, я танцевала так, будто меня все видят. Я была отблеском рассвета на спящей морской глади. Неуправляемая стихия, гнущая волны в трубочки. Я, дочь морей, могу лишить жизни прибрежных рыбех, если пожелаю. Не шутите со Стихией, НЕ ШУ-ТИ-ТЕ!
— Зараза, что ти дэлашь? — Волкан возник за моей спиной незнамо откуда.
— Чуть-чуть. А что ты здесь делаешь?
Он закончил сет и вскоре исчез вместе с девицами. А на следующий день позвонил.
— Все еще в «Галеоне» танцуешь?
— Хочешь сегодня со мной на афтепати?
Я отняла трубку от уха и положила на стол.
Я стояла глядела на подлую трубку.
— Я говорю, поедешь со мной на афтепати?
— Жду тебя возле заднего выхода.
И он ждал. Щурился и дымил сигаретой, облокотившись на сиреневый мопед. Что-то должно было произойти прямо сейчас, чтобы мне помешать. Я огляделась. Ряды мопедов, шум подсобок, гул слоняющихся по улице людских масс. Должное не происходило.
— Только ненадолго, — сказала я и села.
Он взял мои ладони и обнял ими себя. Опять это горячее тело, словно он вечно температурил.
— Малышка, я тебе покажу настоящую пляжную пати.
Мы припарковались у отеля. Вечеринка была компактной и уютной, здесь ощущался класс. Вместо лежаков стояли мягкие пуфы, звук окружал со всех сторон, к воде тянулся деревянный пирс. Волкана ждали. Он взял меня за руку и повел на пляж. Не отпуская ни на минуту он представлял меня всем подряд как самую лучшую танцовщицу на Бар Стрит и его герлфренд. Мне стало как-то не по себе.
Потом он играл и пил, а я стояла у него за спиной. Мне тоже принесли выпивку. Я выдержала пару треков, затем ушла и пролежала на пуфе до конца его сета. Напряжно и слишком паршиво. Я словно потеряла вдруг всякую опору. Из тела моего изъяли скелет и осталась одна лишь мякоть.
Некоторое время спустя Волкан прилег рядом.
— Гляди, красотища какая! Солнце прямо вот здесь взойдет, видишь световую полосу?
— Ты стала очень хорошей танцовщицей.
— Я слежу за тобой. Ты что думала, если меня нет рядом, то я тебя не вижу? Я знаю, что ты ездила на пляж с Ахметом и обожгла ногу.
— Ты похудела, здорово выглядишь, — он положил руку мне на живот. — Вери секси...
— Что за бабы были вчера с тобой? — не выдержала я.
— Гости «Ромашки» из Англии и старые подруги босса. Он попросил их развлечь.
Зрачки его были круглыми, черными и уверенными.
— Ты игнорировал меня все лето.
— Малышка, я работал. Каждую ночь, также как и ты.
— Что? Спрашивай, что еще ты хочешь узнать.
— Ты блядь! Ты еб всех подряд на моих глазах, ты игнорировал меня как пустое место!
Я подскочила и рванула куда-то.
— Я домой хочу. Отвези меня домой.
— Погоди, ну-ка иди сюда, — он сграбастал меня и притянул к себе. — Смотри на меня. Серьезно, смотри мне в глаза. Я тебе когда-нибудь врал, что я женат?
— Разве я врал тебе, что я диджей? Я должен развлекать гостей и создавать атмосферу, это моя работа. Чего ты от меня хотела?
— Ничего я не хотела, — на меня вдруг навалилась тупость.
— Кстати с женой я совсем не вижусь. Я прихожу — она на работе, она приходит — я на работе. Последний раз я видел ее в мае. Ты знаешь, что у тебя ямочка на подбородке?
— Хех... Никогда такой не видел!
— Малышка, не валяй дурака. Времени осталось всего ничего. Сезон скоро закончится и ты уедешь к себе. Кстати, хочешь кое-что покажу?
Он взял меня за руку и подвел к берегу. Закатал джинсы, поймал в сомкнутые ладони несколько мальков и протянул мне.
— Они так смешно щекочут кожу, вот попробуй! — он расплылся в улыбке с этим чёрным посередине зубом, делавшим его похожим на бродягу.
И пока оголтелые рыбехи щекотали мои ладони, он приблизился и поцеловал. Я ответила. Возражений у меня больше не было.
Я разомкнула ладони и рыбы плюхнулись в море. Наверное они приняли это внезапное падение за волю богов.
А мы вскоре припарковались у двухэтажного дома. Волкан достал из-под половика ключ и пустил нас внутрь.
— Малышка, глянь, в холодильнике должна быть водка.
— Брателло оставил. Не то, о чем ты подумала. Пить будешь?
Он начислил себе стакан и закурил. Окинул меня взглядом.
— Клянусь, ты похудела в два раза. Сколько ты теперь весишь?
— Тебе утром куда-нибудь надо? Я намереваюсь проспать до вечера! Ох, и ночка! У нас такая вышла заварушка, полицию вызывали. Как народ в Галеоне?
Он затушил сигарету. Приблизился.
Я подтолкнула его откинуться на диван и оседлала. Сунула язык ему в рот.
Я проникла языком глубже и принялась там орудовать. Он опрокинул меня на диван.
— Ох, детка!.. — он стянул джинсы и трусы.
— Ну хорошо. Не знаю, есть ли здесь.
Он нашел резинку, натягивал ее долго и неловко, точно девственник. Двинулся несколько раз, потом отпрянул и стянул резинку.
Я подтолкнула его в спину и это тело снова меня накрыло.
— Что будем делать? — спросил он.
Я закрыла глаза. Он приподнял бедра и протиснулся внутрь. Наши тела хлюпали от пота, я стонала так, что он то и дело зажимал мне рот. Когда все кончилось, он опал на меня всей своей тяжестью. Я опутала его руками и ногами, точь-в-точь оголодавшая паучиха.
Он высвободился и откатился на край дивана. Я выждала пару минут, подползла и аккуратно накрыла ладонью его лопатку.
Кругом было так тихо, что я в миг уснула.
6. Что теперь
А сентябрь был шикарен. Нам с Таней перепало работать в «Бич Клабе» — лучшем заведении из всех, что выстроились вдоль береговой линии. Меж тем Бар Стрит издыхал. Первым делом стали редеть и сворачиваться маленькие барчики вроде моего «Галеона». Толпа тянулась к толпе, и крупные дискотеки, стягивая народ к себе, держались дольше. А к началу октября и они затихли. Главная улица города погрузилась в спячку до мая. Русские танцовщицы разлетелись по своим провинциям: их уже ждали в Сирии, Ливане, Дубае, Китае, Японии, на Кипре и черт знает где еще на этой щедрой планете.
Нам же с Таней спешить было некуда. Вскоре с улиц пропали и туристки, а нас стали узнавать, стоило только появиться в городе. Слава сыпалась почти из каждой выжившей лавчонки, кебабчи или кафе.
— Хэй, бич клаб дансер какделя!
Да, да, Шуру Воронову узнавали на улицах! О, Шура это заслужила. Никто кругом не знал каких усилий оно ей стоило, но она-то знала! И тем приятнее улыбаться им в ответ, потому как есть в мире справедливость и победитель получает то, что ему причитается. Согласитесь, ведь нет ничего слаще высшей справедливости на твоей стороне.
Днем «Бич Клаб» работал как кафе, обслуживая прилегающий отрезок городского пляжа. Вечером народ начинал собираться на открытой площадке, затем, как только спускались сумерки, загорались неоновые вывески и появлялись мы: лоснящиеся от блесток и масла, загорелые почти как смоль, энергичные, с серебристыми помпонами-метелками в руках бродили взад и вперед вдоль дороги, заманивая прохожих в бар. Над столами по всему периметру площадки тянулся железный балкон, образуя второй этаж. Снизу к нему цеплялись мясистые лианы из кустарника, похожего на мох, переплетенные мигающими гирляндами. Отовсюду светило и подсвечивало — этакие неоновые джунгли. Подружка Серкана — нашей драг-квин — почти каждую ночь рисовала мне огромные раскосые глаза амазонки, а Серкан подарил салатовую юбчоку из бисера и кучу побрякушек. О как это все ко мне шло! Вернее то была уже не я, не Шура Воронова, но дикая кошка, отважная воительница, дерзкая и неукротимая! Ручьи пота сочились со лба, минуя щеки и рот, срывались на пол, и щекотали спину, стекая вдоль позвоночника. Жар вырывался из тела смелыми, неистовыми движениями. Близость взглядов разжигала похлеще любой высокоградусной бодяги. И хотя умирание накрывало большую часть город, Шура ощущала себя живее живых. К полуночи на улице уж и плюнуть было некуда, и толпа, ведомая неистощимой шуриной энергией перетекала под крышу бара, где буйство продолжалось до утра.
Мы танцевали на улице, эти две молодые англичанки поначалу долго пялились. Ну то есть все глазеют, когда мы шатаемся вдоль дороги полуголые, с разодранными до ушей ртами, экзальтированные, пышущие, будто группа поддержки баскетбольной команды, но эти две таращились, не сводя глаз весь вечер. Молочные, добротные личики, надутые как воздушные шары в прозрачных сарафанчиках и обтягивающих бюстье. Я останавливаюсь, ища глазами Таню, и тут одна из них как ринется ко мне и как заорет на ухо:
— Ты восхитительно выглядишь, вау, вау! Можно тебя потрогать?
— Можно, — радостно соглашаюсь я.
Ошарашенный вид, восторженные комплименты — англичанка получает надо мной полную власть. Сначала она легонько касается моего живота, а затем уже наглаживает его всей ладонью.
Вторая ставит стакан на землю, берет в руки фотоаппарат.
Первая англичанка левой ладонью продолжает щупать мой живот, а правой касается волос.
Щелкает вспышка. Первая англичанка отбегает, забирает мыльницу, а вторая шагает ко мне.
— Потрогай! Потрогай ее! — командует первая.
Вторая мешкает, затем несмело щупает мой живот. Вспышка. Еще одна. Я улыбаюсь.
— Ты богиня! Ты великолепна! Откуда ты? Будешь здесь завтра? — первая не унимается.
Тут подходит к нам Таня, и у англичанки крышу совсем сносит.
— О, бог ты мой! Ох, мамочка! Вы великолепны! Можно потрогать? Можно сфотографироваться! Вау!
Снова вспышка. Англичанки прижимаются к нам с двух сторон. Еще вспышка. Я вдруг ощущаю раздражение, зуд на коже, но не ослабляю улыбки. Англичанки окружают Таню, разглядывают ее усыпанные блестками губы, щупают кудри и воланы лифа. Продолжают безудержно восхищаться. Тем временем открываются двери бара. Я хватают Таню за руку, мы просачиваемся сквозь толпу внутрь. Чья-то ладонь, пользуясь теснотой, щупает мой зад, я резко поворачиваю голову, издаю рык. Кругом эти лица: заглядывают внутрь, любопытствуют, предвкушают. Я более не осторожничаю, расталкивая толпу локтями. Наконец мы пробираемся к барной стойке и оказываемся у них над головами.
Две англичанки замечают нас, протискиваются к бару и так и стоят меж таниных ступней, задрав головы и сложив ладошки на груди, словно для молитвы.
Октябрь. Взяли билеты. Через три недели возвращаемся в Воронеж. Мой калым с Сулейманом давно закончился, на пляже холодно. Вечерами перед работой мы с Таней сидим на веранде наших великолепных апартаментов в двух шагах от «Бич Клаба» и перебираем мысли:
— Как представлю работа, проспект Революции, кофейня.. другая какая-то Вселенная..
— Хатка двадцать метров за пятнарик. Диван раскладной. Маршрутки.
— Ох, не говори. Ох. Надо что-то делать.
— Мож назад в Мулу? Скажем: Али, привет.
— Привет Али, мы готовы за рис с фасолью.
Мы много говорим о том, как далеки мы теперь от прежней жизни, как она бессмысленна, уныла, безысходна и потому назад дороги быть не может, что бы ни пришлось для этого сделать. Решаем, что если ничего определенного не подвернется, то поедем на свой страх и риск в Стамбул, и будем обивать пороги клубов, пока не подыщем местечко, где можно скоротать зиму.
Местные тоже только и обсуждают это «что теперь», выведывая друг у друга кто и как собирается выживать до лета. Большинство из них перестанут укладывать ирокезы и бриться, будут проживать заработанное за лето и ждать новый сезон. Самые проворные уже выторговали себе местечко в Стамбуле или Измире, пристроились к родственникам и иным кардешимам. И с удовольствием говорят об этом. Менее удачливые, в свою очередь, повторяют одно:
— Рад за тебя братишка, рад. Если что у тебя есть мой телефон.
Диджей Волкан бывает в десятках таких разговоров в день. Он тоже перебрался в Бич Клаб, каждое утро поджидает меня из гримерки, берет за руку, таская за собой от столика к столику. Теперь, когда стаи баб на улицах иссякли, город должен знать чья это добыча. И я играю в эту его игру разумея лишь свою выгоду: проворнее волчары нет на всем побережье, а мне нужна работа на зиму.
В остальном — я ничего не жду. Какой же нужно быть никчемной тряпкой, чтобы вообразить, что он, скажем, берет Шуру за руку однажды утром и говорит, что не может без нее жить, и что уйдет от своей Насти. Ха-ха-ха! Я хохочу в голос. Никогда, никогда, гордая воительница Шура не опуститься до подобных грез! Еще и домик на берегу, в котором вы вместе поселитесь с наступлением нового сезона и поразите Бар Стрит вашим несравненным творческим дуэтом, где он играет, а она танцует, и все это так чувственно, и слаженно и не похоже ни на что прежде виденное здесь. Ой, мамочки, я катаюсь от хохота! Пускай воспаленные туристки такое себе воображают, но только не Шура! Ха-ха-ха!
Разве что предложить ему поделить хатку в Стамбуле? Выгоды ради, разумеется. Исключительно ради выгоды. Почему бы не использовать его? Уж кто-то, а Шура заслужила это право. Решившись на циничный шаг, я ощущаю в себе мощь. Стальная, несокрушимая женщина. Такие куют сами свою судьбу, и уж конечно, не становятся безвольными Настями за чьей-то спиной! Таких, как Шура не проведешь. Не обманешь. Даже если на первый взгляд они выглядят слабыми и будто бы ими можно понукать, но нет! Просто их план скрыт. Многоходовка. Тонкий расчет.
И вот я завожу разговор. Мы все в том же доме, в котором бывали уже не раз. Ключик под половиком, на столе бутылка водки и две банки ред булла. Волкан неразговорчив. Уж как-то слишком он стал отрешен, задумчив, и щетину седую отрастил.
— Что теперь? — нарушаю молчание я.
— В каком смысле? — в интонации его ни капли интереса.
— Пока не знаю. Вероятно, в Измир.
Давай, Шура вот прямо сейчас скажи, что у тебя есть для него выгодное предложение. Давай же! Но язык мой прилип к мягкому небу: предательски неповоротливый кусок мяса.
И глядит, как-то вдруг заинтересованно.
— У меня есть для тебя предложение.
Он выдерживает паузу. Закуривает. Я чую, как сердце мое низвергается в желудок.
— Какое предложение? — спрашиваю как можно равнодушнее.
— Ты можешь устроить меня не работу в Воронеже. На всю зиму или туром.
Он затягивается. Доливает себе водки. Протягивает и мне стакан. Я мотаю головой. Ох, черт. Странное ощущение. Я будто в стену влетела с разгона и теперь нащупываю размазанный свой череп.
— 40 процентов твои, — продолжает он.
Я отдираю череп от стены, аккуратно выправляю вмятины. Вытаскиваю запавшее в щеку левое ухо, ощупываю нос. Мну свою собственную голову меж ладоней, как котлету, пока на удивление мягкая субстанция не обретает привычную яйцеобразную форму. Тогда я опускаю руки, склоняю голову к левому плечу — хряст. К правому — ничего. Еще раз к правому — хряст. Порядок.
— Подумай, это выгодное предложение. Менеджеры в Стамбуле меньше зарабатывают.
— Я подумаю. Мне кажется я смогу это сделать.
Я наблюдаю, как он долго и обстоятельно тушит окурок о дно пепельницы и молчу. А в измочаленной моей голове меж тем крутится мысль: никогда не разбрасывайся возможностями, Шура.
Воронеж, школьный спортзал, 9-й класс. Дискотека только-только началась.
За окном кромешная темень, да и внутри лица можно разглядеть лишь когда на них падает луч светомузыки. Колонки долбят по полной, но танцуют мало, в основном стоят вдоль стен. Я тоже приникла к стенке, от предвкушения меня знобит: сегодня здесь будет и тот мальчик. Этот вечер — мой шанс. Зал быстро наполняется и смелеет. Вскоре сквозь шевелящуюся толпу уже едва можно протолкнуться. Впрочем, мне так нравится больше: я должна вести свою слежку тайно. Аккуратно просачиваясь меж спин, я брожу по залу, пока не обнаруживаю его. Он стоит у стены вместе с двумя пацанами из параллели, переговариваясь о чем-то. Я останавливаюсь неподалеку и начинаю танцевать. Место выбираю такое, что, с одной стороны, он может меня видеть, с другой — я будто бы случайно здесь оказалась. Я двигаюсь так энергично, как только могу. Толпа сжимается, выталкивая меня на обочину, но я умудряюсь оставаться в поле его зрения и продолжаю двигаться. Время от времени верчу головой, чтобы оценить производимый эффект. Пару раз мне кажется, что он смотрит прямо на меня и тогда я взмахиваю волосами — мое коронное движение. Я чую, что он вот-вот подойдет ко мне, чтобы сказать «привет». На самом деле я ему тоже нравлюсь, просто он не знает как сделать первый шаг. А тут я, одна, в темноте, помогаю ему осмелиться. Только и всего. С этой мыслью, я шагаю из-за тел, оказываясь прямо перед его взором. Взмахиваю волосами. Он мешкает несколько секунд, а потом кивает в толпу, делает знак пацанам и все трое исчезают среди волнующихся силуэтов. А я, поверженная, занимаю место у стены.
Стробоскопы хлещут по головам, от сокрушительных звуков стена вибрирует. Лодыжки мои и ступни изнывают от жары: на мне коричневые кожаные ботинки на натуральном меху, чтобы не замерзнуть пока идешь от дома до остановки, ждешь автобус, а потом шлепаешь от остановки до школы. Мама очень заботится о моем здоровье, поэтому у меня самые теплые и прочные ботинки. Я ношу их с октября по май ежедневно, и на дискотеки тоже. А еще двое плотных колготок, надетых одни на других, которые вечно съезжают, образуя некрасивые складки под коленями и мотню между ног. Все это я ощущаю как никогда остро, стоя у стены спортзала, обезумевшего от темноты, тесноты и ритма. Толпа орет.
SMACK MY BITS UP SMACK MY BITS UP
SMACK MY BITS UP SMACK MY BITS UP
SMACK MY BITS UP SMACK MY BITS UP
SMACK MY BITS UP SMACK MY BITS UP
Я чувствую себя посторонней. Кругом вакхическое веселье, экстаз, но мне не весело. Битва моя проиграна. Делать мне здесь больше нечего. В толкотне невозможно танцевать. Эта музыка мне не нравится — стены моей комнаты увешаны плакатами с Бэкстрит бойз, Спайс герлз, Ди Каприо и На-на.
От жары я почти теряю сознание. Наклоняюсь и снимаю ботинки. Холодный пол помогает прийти в себя. Быстренько, чтобы никто не увидел, я задираю юбку и подтягиваю колготки вверх. Стою. Затем проникаю под юбку одной рукой и незаметно стягиваю верхнюю пару колготок. Ступнями снимаю их, комкаю, зажимая в руке. Думаю: а что, если он не подошел, потому что пацаны были с ним? Ведь точно! Я должна попытаться еще раз, улучить момент, когда рядом с ним никого и станцевать очень-очень близко, дать ему понять, что ко мне можно подойти. Или сама подойду и скажу: «привет, как тебе дискотека?». Вроде как из любопыства спрашиваю.
Окрыленная Идеей, чуть не забываю про долбаные колготки в кулаке. Обуваюсь, выбегаю из зала, выбрасываю комок материи в урну. Возвращаюсь, пробираюсь сквозь толпу к противоположной стене, крутя по сторонам головой. Ни черта не видно. Приходится останавливаться и долго всматриваться в лица. Затем двигаюсь наискось к дальнему углу зала. Потом перпендикулярно в сторону колонок. Наконец я замечаю его, переминающимся с ноги на ногу в одном круге со звездами параллели: Наташей и Юлькой. Они носят тонкие нейлоновые колготки, черные или телесные с лайкрой. И сапоги с высоким голенищем на стройном каблучке. У Юльки густой конский хвост, а Наташи — раскосые глаза и каре. Танцуют они вовсе не так энергично как я. Если честно, двигаются они паршиво. Но мальчик мой — среди них, вместе с друзьями. Он приближается то к одной, то к другой и что-то говорит на ухо. Долго говорит. А они отвечают. Танец никого из них не увлекает, но более увлеченной компании нет во всем спортзале.
Некоторое время я танцую поблизости — мало ли что. Но обида овладевает горлом, и я уже не в силах с ней совладать. В любом случае, через час мне придется уйти, чтобы успеть на автобус. А звездные девицы в нейлонках 20 ден живут по соседству со школой, потому могут оставаться до полуночи. И мальчик мой проводит одну из них домой.
Разбитая, сокрушенная вдрызг, по обледенелой колее, сквозь лай собак и кромешную темень частного сектора я бреду от остановки домой. Ледяной ветер охватывает бедра, лишенные слоя материи, и стегает их нисколечки не жалея. А я меж тем что есть мочи жалею себя: за беспомощность перед нейлоновыми колготками, расписанием автобуса и высокими каблуками. За ботинки с натуральным мехом, которые стоили моим родителям увесистую сумму, но я ненавижу их всей душой. Ненавижу эту дорогу, и эту зиму. И «лопухи» ненавижу. Я хочу жить рядом со школой, носить капор, тонкие колготки и высокие сапоги. И джинсы клеш, и каре. Даже если холодно, и непрактично, и «как у всех». Хочу как у всех. Хочу как у Наташи и Юльки. Хочу, чтобы тот мальчик обратил на меня внимание и предложил дружбу. И добьюсь его, чего бы это мне ни стоило.
Неделя до возвращения. «Бич Клаб» уже свернулся, сразу после случая с утренней стрельбой. Ничего особенного. У патрона нога в гипсе, а больше и никаких последствий. Какая-то междоусобица, ну и наш патрон коксом балуется — неудивительно.
Той ночью я оказалась с Волканом в «Грин Хаусе». Самый старый бар в городе — угрюмый, похожий на огромный сарай: с деревянными балками над головой и крышей. Летом сюда не особенно шли, предпочитая дискотеки под открытым небом, зато зимой только «Грин Хаус» и жив. Мы пришли туда уже за полночь, тусовка в самом разгаре. Народу не слишком: местные в основном, и приезжие турки из Стамбула, Измира, Антальи. Нас привели за стол прямо под диджейским подиумом — длинный такой, метров 10-12. С обеих его сторон по клети для танцовщиц. Пустуют по углам, будто на них владелец не очень уж рассчитывал.
Вскоре Волкан притащил к нам за стол какую-то парочку из Болгарии: парень и девушка, уж откуда он их выкопал и зачем — не знаю. Похоже, парень был не беден и достаточно пьян, чтобы накрыть нам поляну. Болгарка попыталась со мной заговорить на смеси русско-болгарского. Я кивала и улыбалась, но поняла только то, что родилась она в Москве, но не была там уже 20 лет. Парень все пил, удерживая свою пассию за талию. Баб внутри можно было по пальцам перечесть, да и те турчанки. К нам все время подходил то один, то другой из местных, Волкан болтал без умолку. А потом на одну из тумб вышла танцовщица, турчанка. Сухая, маленькая с мужскими чертами лицами, явно немолодая. Взобравшись на подиум, она некоторое время переговаривалась жестами с диджеем, а потом стала лениво и неспешно двигаться. Словно одолжение делала, а вообще-то была бы не прочь вздремнуть. И тут Идея поразила меня, точно солнечный луч пронзил ночной небосвод, ветхую крышу сарая, и вонзился мне в темя. Одна танцовщица, но две тумбы! Ни мгновенья не сомневаясь, я вспорхнула на вторую стойку. Я двигалась так энергично, как только могла. К тому же за моей спиной было целое лето, четыре тумбы, за сотню ресторанных площадок, а уж сколько пар ладоней благодарили Шуру за знойное танго! Шура уже не размахивала суетливо руками, как было первое время, не стеснялась своего тела, не смущалась от сотен пар глаз.
Я чуяла, как ручьи пота струятся вдоль позвоночника и продолжала свое выступление, наблюдая производимый эффект. Турчанка, оба диджея за пультом, Волкан, болгары, незнакомцы на танцполе — во всем баре не было ни одной пары равнодушных глаз. Ну еще бы! Они такого не ожидали! Я намеревалась шокировать их умы и сердца, взбудоражить и ослепить рассудки, заставить говорить обо мне, помнить меня. Я уже видела, как кто-то бежит к патрону: «Босс, погляди-ка туда! Эта русская танцовщица ни в какое сравнения с нашей!» И патрон, конечно, пожелает меня увидеть. Я представляла, как где-то у дальней стены зреет мое предложение о работе. Я должна оставаться на сцене как можно дольше, продолжая свое лучшее движение и работа сама настигнет меня, повинуясь закону высшей справедливости.
Тем временем турчанка ушла со своей стойки. Не выдержала конкуренции! То-то и оно. Не знаю, сколько времени я пробыла там. Постепенно народ стал рассасываться. Кто-то коснулся моей лодыжки. Волкан.
— Они скоро сворачивают. Поехали домой?
Болгары целовались у столика, пожирая друг друга. Когда я спустилась, они похвалили мой танец. Потом мы с Волканом поднялись в микшерную, и местный диджей тоже поспешил меня огладить:
— Приятно познакомиться. Ты потрясающая танцовщица, — он учтиво пожал мне руку.
Волкан рассказал ему, что я работала в «Чокнутой Ромашке» и «Галеоне» на Бар Стрит, а теперь, как и он, закончила сезон в «Бич Клабе».
— Найс, вери найс, — согласился диджей.
Посетителей почти не осталось. Официанты убирали столы и мели пол. Я прошлась взад и вперед по подиуму, чтобы оставаться на виду. Болгары меня заметили и подошли попрощаться. Сказали, что приедут на следующий год, спросили буду ли я работать в Мармарисе.
— Конечно, — мило улыбнулась я.
Потом местный диджей еще раз пожал мне руку, повторив, что ему приятно было познакомиться.
— Конечно, — мило улыбнулась я.
Снаружи светало. Направо от дверей клуба удалялись две фигуры. Налево не было видно ни души. Волкан, наконец, распрощался со всеми и вышел. Мы зашагали прочь. Мне до жути хотелось спать.
Четыре дня до вылета. Впереди сплошной туман. Ничего не ясно. Волкан-таки уезжает в Измир, но сказал, что февраль у него свободен, и он готов приехать в Воронеж, но нужно заранее обсудить гонорар. Волкан в Воронеже — какой неебический вздор!
Проклятущие мысли не дают мне покоя. Я будто бы жду чего-то. Чуда, озарения? Вот-вот появится подсказка, знак, сигнал, та самая спасительная мысль, звонок или слово, которое прояснит будущее или хотя бы намекнет, что оно есть впереди. Мысль о Стамбуле все вертится, но не уживается во мне. Большой город Шуре не по-зубам. Там слишком много рослых и длинноногих, разве ты еще этого не уяснила? Ты что, хочешь растрындеть все деньги, эту несчастную тысчонку баксов, которую тебе удалось скопить! Куда ты дела деньги, Шура! Куда? Тебя, должно быть, обворовали, иначе куда испарилось столько баксов? Или деньги тебе ляжку жгут? Жизнь ничему тебя не учит и ты закончишь поломойкой, как предрекал отец. Настоящая танцовщица Шура, вакансия продавщицы уже ждет тебя, тянет к тебе свои непреклонные объятья и ты не в силах этого изменить. Хотя и какая ты продавщица! Ты не в силах продать выступление диджея и заработать 40 процентов, ты даже себя продать не в силах, ты только и можешь, что таскаться за ним тряпкой, ты даже не смогла использовать его для собственной выгоды, как он делает это с тобой. Все, что ты можешь это молчать, пресмыкаться и жрать. Ты слишком много жрешь, настоящая танцовщица Шура.
Тем временем Таня вернулась из города, с пакетами, полными подарков для воронежских подруг, и спросила:
— Слушай, помнишь Кемаля из «Ромашки»? Лысоватый такой, он еще сначала кассиром был, потом вторым управляющим?
Таня знала по именам и лицам кассиров, барменов, охранников, официантов всех баров, где когда-либо нам приходилось работать. Удивительное качество. Мне же едва хватало мозгового пространства на то, чтобы совладать с собственными мыслями. Тут уж не до праздного трепа.
— Да ладно, полноватый такой, чуть шепелявит. Не помнишь?!
— Короче, он возвращается к себе в Стамбул, открывает бар. Зовет меня танцовщицей. Я спросила про тебя, сказал только я.
О, высшая справедливость, как ты несправедлива к Шуре! Ты снова оставляешь ее один на один с сука-судьбой, когда Шура уже почти в тебя поверила! Согласись, ведь Шура лучше танцует, а у Тани есть всего лишь тело. И это твой справедливый суд? Если же таким образом ты намекаешь об особом пути, назначенном для Шуры, то нельзя ли делать это полегче? Понежнее нельзя ли, многоуважаемая высшая справедливость?
— Я приеду, разузнаю че и как и сразу позвоню. Я думаю, что-нибудь придумаем, пупсик, — продолжила Таня.
Она сказала это из ощущения собственной вины, разумеется. И я ответила:
Утром 28 октября 2007 года мы с Таней вызвали такси и двинулись в аэропорт Даламан. Пристань Нетсель Марина рябила от леса матч. Суда всех размеров сидели в воде и чего-то ждали, послушные и невозмутимые. Улицы стояли почти пустыми, ровно такими мы и застали их, когда приехали сюда весной.
Мы сели в самолет и он взлетел. Ощущение нереальности происходящего наконец отступило. Лето закончилось. Я летела домой. Будущее по-прежнему тревожило неопределенностью. Я достала блокнот и решила расписать все варианты, которые у меня имелись хотя бы умозрительно. На бумаге думалось лучше. Открыв белую страницу, я некоторое время тупо в нее таращилась. Потом откинула голову на сиденье, взгляд мой обратился в окно иллюминатора. Прямо подо мной лежала перина из облаков. Густая, толстая, недвижимая. А, к черту. Я бросила блокнот в рюкзак, разулась, забралась на сиденье с ногами и прильнула к окну. Мы летели со скоростью за 300 км в час, но ощущение — будто зависли в воздухе. Белая, пушистая невесомость. Она мне нравилась. Я прислонила лоб к стеклу, прохладному и подрагивающему, и отдалась полудреме.
Целых четыре часа в тот день я ни о чем не думала.
7. Новый абзац
Октябрь в Воронеже ничем не отличался от типичного октября: серого, промозглого, суетливого. Денег я привезла с собой столько, что едва хватило на пару месяцев. К счастью, ровно два месяца я и пробыла дома. Помню тревожное ожидание, злость, отчаяние, нараставшее день за днем, и очумелое ликование, когда наконец все решилось. В начале января я снова сидела в самолете. Мне предстоял полугодовой контракт в Дубае.
Таня Варан, пробыв в Воронеже несколько дней, отправилась в Москву. У нее на руках был билет в Стамбул в один конец. Там ее должен был встретить Кемаль, тот самый, которого я не помнила. В Домодедово Таня прошла паспортный контроль, а перед посадкой в самолет замешкалась. Вскоре она уже сидела в аэроэкспрессе, а затема в поезде в Воронеж. С тех пор со сценой она завязала.
Диджей Волкан через год развелся с Настей после 12 лет брака. Что стало с ней мне неизвестно. Волкан же женился на молоденькой турчанке и 9 месяцев спустя у него родился сын. Волкан до сих пор играет в Мармарисе. Я думаю, что за спиной у него теперь стоят разве что жена и сын. Хотя, в точности я не знаю. Лучше поезжайте туда летом и убедитесь сами.