Суд Конвента над Людовиком XVI (Франция, 1792 год)
Приветствие
Добрый день, и мы сегодня судим Людовика XVI. Мы Марию-Антуанетту судили, а вот Людовика XVI не судили.
Мы про таинственную историю дофина рассказывали, Людовика XVIII.
Да, да, и вообще это… Всё это, конечно, очень грустная и мрачная история. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман.
Программа «Не так». И давайте разберём. Здесь первый же вопрос – а так ли надо было их казнить? Другое мнение сразу в чате здесь сказали. Чат активный, спасибо, мы вам всегда очень благодарны. Другое дело – история беспощадна, история бесстрастна. Историю-то делают люди?
История как наука, по идее, должна быть бесстрастной.
История как человеческая деятельность совсем не бесстрастна, и вот она, конечно, беспощадна.
Но интересно, что даже у тех людей, которые собственно вот осуществляли всё это, были большие сомнения: во-первых, стоит ли вообще, а во-вторых, стоит ли так сурово. И вот эти сомнения, они отразились в довольно большом, так сказать, числе всяких узлов, развилок и всего прочего. Когда я сел вот продумывать логику рассказа, я задался вопросом: а вот с чего, можно считать, всё это началось, да, с какого момента дорога повернула в направлении эшафота. Ну, и понятно, что здесь надо себя ограничивать, потому что так можно размотать историю к битве при Пуатье и Карлу Мартеллу, к VIII веку, да, куда-нибудь.
Ну да, но здесь вот как повернулось, но здесь… Мне кажется, самая давняя точка отсчёта для этого – это январь 1649 года, казнь Карла I.
Безусловно, если говорить о том, что это был прецедент, который надорвал принцип, что правитель отвечает только перед Богом.
То есть это практически было отцеубийство.
Да, потому что Карл ведь – и мы обязательно сегодня сравним, но сразу, забегая вперёд – Карл же в принципе не защищался, выдвинув только один тезис: divine rights of the King[1], да?
Вы вообще не можете меня судить.
Контекст и предпосылки
Вероятно, потому что судя по результатам голосования, притом что даже при такой беспомощной, в общем, – назовём вещи своими именами – защите всё равно парламент был не уверен, стоит ли казнить короля и, так сказать, это произошло известным образом очень небольшим перевесом. Здесь мы увидим другую защиту и опять крайне незначительный, миллиметровый перевес, да? Но вот я в конечном итоге так пришёл к выводу, что давайте за точку отсчёта мы возьмём… Ну вот, во-первых, первую картинку сейчас нам Саша даст для того, чтоб мы могли посмотреть на нашего фигуранта, он у нас справа, соответственно, как мы увидим, Людовик XVI, слева, разумеется, вы понимаете, Мария-Антуанетта. И вот точкой отсчёта мне кажутся события 5 октября 1789 года. Это поход на Версаль, женский бунт, бабий бунт, да, как его только не называют. Это голодный марш женщин, вызванный тем, что осенью 1789 года в Париже, именно в Париже, это не касается всей Франции, заметно обострилась ситуация с продовольствием. Что случилось? Я поинтересовался – урожай 1789 года был вполне приличным, ничего даже приблизительно не напоминало там голодные годы. Но. Несколько вещей. Во-первых, крестьяне, которых мы считаем грубыми, там, туповатыми, да? Крестьяне очень быстро, может быть, одними из первых почувствовали, что лучше хлеб придержать, да? Чёрт его знает, как оно обернётся к весне, похоже, что тот, у кого будет хлеб, окажется в гораздо более привилегированном положении, чем тот, у кого будут деньги, да? И это, значит, повлияло на то, что цены пошли вверх, а, соответственно, количество поступающего в Париж продовольствия пошло вниз. Второе. Уже начались первые, скажем современным словом, отъезды, да? Наиболее радикальная часть роялистов уже потянулась за границы, и именно в Париже это создало напряжённую ситуацию на рынке рабочей силы, скажем опять-таки наукообразно. Потому что ну каких-то самых близких слуг с собой брали, а остальных – спасибо тебе, братец, да, вот тебе, так сказать, монетку на память. В результате вот эта вот прислуга, оказавшаяся без работы, пополнила и без того достаточно широкие слои парижской бедноты. И в результате у булочных собираются очереди, в основном в этих очередях женщины, потому что в это время, естественно, да, кто, на ком продовольственное снабжение, вообще всё домашнее хозяйство? И вот эти женщины всё больше и больше выражают недовольство, это недовольство приобретает всё более и более организованный характер. Возникает даже – да, а кто виноват? Король виноват! На самом деле король в этой ситуации, ну, в общем, ничем особенно лично он виноват-то не был. Никакими действиями конкретно Людовика XVI вот эта ситуация не объяснялась, да? Но это свойство толпы, не искать сложных решений. Во всём виноват король. Рождается лозунг: «Пойдём за пекарем, пекаршей и пекарёнком».
Да, пойдём и потребуем у них хлеба. И вот сейчас нам Саша даст вторую картинку. Значит, есть такой легендарный рассказ о том, как в очередной раз у какой-то булочной, значит, хлеба не хватило или хлеба вообще не испекли, и какая-то женщина отобрала у случившегося рядом солдата барабан, ударила в барабан, и вот это всё решило идти на Версаль. Где в это время находился король с семьёй. А вот так неудачно сложились обстоятельства, что как раз в это время в Версале стихийно – никто этого не планировал – начинается серия таких своеобразных банкетов. Полк, один из сохранивших верность королю, пришёл в Версаль, господа офицеры выразили верноподданное стремление, значит, скинуться и угостить короля и королеву. Король и королева почувствовали себя в долгу, значит, в ответ что-то там организовали. Прослышав про это, подтянулись другие люди, которые… Одним словом, вот эти голодные, ну или по крайней мере заявляющие о том, что они голодные, люди приходят в Версаль, а там лё гуляем.
Не только. А ещё они, мало того что они банкеты-то собирали и клялись в верности. Они демонстративно растаптывали символы национальной гвардии, уже образовавшейся.
Они требовали себе белые и чёрные, значит, розетки, или бутоны надевали на мундиры, потому что белый – это королевский цвет Бурбонов, а чёрный в ходу на родине Марии-Антуанетты. То есть это действительно превратилось, и вина короля в данном случае только в том, что он это не пресёк. Но, будем справедливы, Людовик XVI вообще не принадлежал к числу людей, которые могли, вот, стукнуть кулаком, сказать – да вы что? Вы что, с ума сошли? Вы нас тут всех сейчас под монастырь подведёте. Нет, он, судя по всему, будучи человеком очень простодушным, ну и, скажем так, в общем, достаточно недалёким, он, видимо, в этом купался. Ему нравилось, да, что вот господа офицеры там, то-сё.
Ну, это можно долго говорить. Другие считают, что он скорее грустил и видел вообще какое-то течение событий, которое его ухватывает…
Захлестнуло, может быть, плыл по течению.
И это мы увидим дальше, ведь когда его начнут привлекать ко всему.
И вот действительно, спасибо за это добавление, что действительно они не просто праздновали, а, в общем, в этой праздности было такое, определённый элемент фрондирования, это было видно. И даже появление вполне ещё пока лояльно настроенного маркиза де Лафайета, который командовал национальной гвардией, не смогло предотвратить, в общем, инцидентов, столкновений, в том числе были даже убитые. В результате это, во-первых, очень растревожило королевскую семью. Ведь дело в том, что первое время революция вообще не выдвигала лозунгов «Долой короля!» Нет, конечно, «Долой короля!» можно было услышать. Ну где можно было услышать? Вот, на каком-нибудь стихийном митинге на парижской улице. Вот беднота, там, могла крикнуть, что а вот он во всём виноват. Но у тех, кто стоял во главе революции, речь не шла вовсе о том, что долой короля. Речь шла об ограничении монархического принципа, но не об отмене его. И Декларация прав человека и гражданина 26 августа 1789 года ничего не говорит о том, так сказать, долой короля.
Да, и отмена привилегий, она была предложена именно первым сословием, клиром, и предложена вторым сословием.
И первый это произнёс вообще виконт де Ноай.
Ограничение прав короля
Причём, как ни странно, клир говорил об отмене привилегий охоты, например, да – казалось бы, совершенно не дело там, а, значит, второе сословие, дворянство говорило об отмене, там, большинства феодальных повинностей. То есть идея заключалась в том, что ближайшая цель революции – это превращение Франции в то, что мы сегодня, в современных политологических терминах, называем дуалистической монархией. Когда у короля отнимается законодательная власть, и то не вся, потому что остаётся право вето.
И ближайшие месяцы будут очень жаркие дискуссии, каким это вето должно быть, абсолютным или отлагательным. У короля изымаются судебные полномочия, судьи избираются народом. Ну, так или иначе, да? Но король остаётся вполне полномочным главой исполнительной власти. Король назначает министров, король смещает министров, министры ответственны перед королём в повседневной деятельности, только в каких-то критических случаях их может призвать к ответу законодатель и спросить, что ж вы, собакины дети, делаете, кто вам это разрешил, да? Вот. То есть характер первого этапа революции был вполне такой монархический, потому что саму по себе монархию как принцип никто из серьёзных людей под сомнение не ставил.
Ну да, выстраивалась такая поздняя английская система.
Да, Татьяна права, не прокатила конституционная монархия, её быстро прошли, как-то так.
Ну как. В какой-то момент казалось, что она прокатила, потому что Конституция 1791 года её и зафиксировала.
Сейчас мы ниже будем её цитировать, потому что это важнейший именно для этого процесса документ, она прокатила. Но вот в чём наш комментатор права, конечно: очень быстро прошли. Совершенно верно. Настолько быстро, что, можно сказать, почти не заметили. Ну что, год этой конституционной монархии, и то, скажем так, не самый простой. Будь здоров.
Попытка бегства
Значит, королевское семейство завибрировало, забеспокоилось и начало обсуждать проект, который реализовать попробуют заметно позже, но готовить-то его начали, точнее, обсуждать его начали сильно заранее – это бегство. Как потом стало понятно, король занял позицию, с одной стороны, имитации того, что он более или менее одобряет текущее направление политического развития, да, то есть он не против тех преобразований, которые осуществляются, а с другой стороны, король всячески зондирует почву, ну, опять-таки надо понимать, что это не столько сам Людовик XVI, что это его уполномоченные, которые, кстати говоря, нередко брали на себя гораздо больше, чем им было, что называется, выделено, да, то есть они проявляли инициативу. Ну и следующая чрезвычайно важная, конечно же, веха, после которой всё не просто пошло, а покатилось в сторону эшафота – это попытка бегства к австрийской границе. Знаменитое бегство в Варенн, об этом очень много написано, когда одна из фрейлин, если… нет, гувернантка, даже не фрейлина, а гувернантка переоделась некой русской княгиней, а королевская семья и некоторые сопровождающие лица переоделись её слугами, и всё разобрано, вот из серии «насморк Наполеона при Ватерлоо», да, какие мелочи погубили это предприятие. Действительно погубили, их же арестовали в нескольких десятках миль от конечного пункта, да, вот ещё чуть-чуть, вот ещё…
Вот ещё… ну, там не только на самом деле он был, просто последним этот почтмейстер, вот, и он именно вошёл в историю. На самом деле они, конечно – ну, сейчас я об этом скажу. Вот, и вот если бы не, вот если бы они согласились сесть не в одну тяжёлую карету, а в две лёгкие, ну да, для этого нужно было бы, там, день-два путешествовать не под одной, что называется, крышей. Но зато тогда быстрее бы ехали, потом эта тяжёлая дорожная карета сломалась у них в дороге, значит, было потеряно время на её ремонт. Но на самом деле вообще конспирация в этом бегстве была поставлена ну из рук вон плохо. Они общались с публикой во время остановок, и публика, конечно, далеко не вся была тупой, и кое-кто узнал, и даже с какой-то там почтовой станции их овацией провожали. Вообще-то это должно было им самим быть сигналом. Но, похоже, они опять получали удовольствие, да? Вот смотрите, мы уже почти в безопасности, народ нас узнаёт и не бежит доносить. Ну, а почтмейстер Друэ, который опознал… Я почему-то раньше был уверен, что вот он сравнил то, что он увидел в окне кареты, с профилем на монете. Оказывается, на ассигнате.
Это, это вечный, вечный анекдот про монету, да.
Не на монете, на ассигнате, вот совсем недавно напечатанном. То есть на бумажной банкноте. Ну неважно, в любом случае версия, что вот короля подвёл профиль на деньгах – она по-прежнему в ходу. И буквально, вот я говорю, оставалось тридцать-сорок миль, их арестовывают, разворачивают обратно. И вот с этого момента, во-первых, доверие к королю, которое и так было не на самом высоком уровне, было, видимо, окончательно подорвано, а во-вторых, это заставляет, значит, руководителей революции принять гораздо более жёсткие меры к тому, чтобы предотвратить последующие побеги. Проблема в том, что и внешняя ситуация к этому времени радикально изменилась. Уже была весна 1892. Уже начались революционные войны. И надо напомнить, что начались они, ну, не могу сказать – по инициативе французского государства, но по крайней мере руководители революции… А на этот момент наиболее влиятельная политическая сила – жирондисты, да? Именно они в законодательном собрании представляют собой такое наиболее организованное большинство. Не физическое большинство, у них нет пятидесяти процентов, но они… Не будем забывать, что значительную часть составляет болото. То есть депутаты не определившиеся или, точнее, такие, которые по каждому отдельному вопросу каждый раз определяются – с этими мы или не с этими, да, такие флюгера. А вот жирондисты представляли собой из организованных политических сил наиболее значительную. И они считали, что активные военные действия позволят решить многие внутренние проблемы, мобилизуют нацию, ну то есть – опять хорошо нам понятная и любимая…
Король был за войну. И потом ему поставят…
Якобинцы были против.
Совершенно верно. Это ломает некоторые сложившиеся со времён школы шаблоны, да?
Что если что-то за умеренное, то это король и правые, а если за крайнее, то это якобинцы, соответственно, левые. Не всё было так однозначно, хотя во французской революции вот это правое-левое в большинстве случаев более или менее соблюдалось.
Якобинцы очень боялись, что король перехватит инициативу. Как военный вождь. Если – особенно если будет победа.
Конечно. Они – то есть они тоже видели эту самую маленькую победоносную войну и в принципе считали, что она совершенно возможна, просто их не устраивали её цели и задачи, да? Вот это объединение нации вокруг нашего доброго короля, нашего символа, нашего знамени и так далее, якобинцев очень пугала. Их-то лозунг вполне, так сказать, революционный: «чем хуже, тем лучше». И король за войну. А потом-то выяснится, что будучи правой, условно говоря, рукой, голосуя за войну, Людовик XVI вёл переговоры… ну, не удастся доказать, что вёл напрямую с австрийцами и с пруссаками, но вёл с роялистами, а те, в свою очередь, естественно, тесно и плотно общались с австрийцами и пруссаками, и это тоже ему будет поставлено в вину. Ну а дальше сентябрь, 21 сентября 1792 года, неожиданная, блестящая, вызвавшая колоссальный энтузиазм победа при Вальми. Вот, совершенно верно Саша нам показывает, напоминает, что картинки тоже надо иногда показывать, вот эта картина…
Вопрос о законности суда
…на которой изображён арест, да, разоблачение в Варенне, значит, арест королевской семьи, дальше они будут препровождены в Тампль. И на волне вот этого, значит, энтузиазма провозглашается республика. По сути это означает низложение короля. Вот это очень важный с юридической точки зрения момент, потому что это ляжет потом одним из краеугольных камней в основание того мнения, что короля можно и нужно судить. Ну а вот теперь, собственно, перейдём к юридическим вопросам. Надо заметить, что именно в Национальном конвенте, который приступил к обязанностям законодательного органа в сентябре 1792 года, был самый высокий за все годы революции процент юристов. Больше, чем в Учредительном собрании, больше, чем в Законодательном собрании, больше, чем будет потом. И это привело к тому, что на самом деле вокруг вроде бы простого революционного вопроса «как бы нам казнить короля?» развернулась активная юридическая полемика. Были образованы аж два комитета, один комитет, Комитет двадцати четырёх, должен был бы решить вопрос о содержании обвинения, которое можно предъявить королю, а второй комитет, который получил название Комитет законодательства, должен был изучить вопрос, можно ли в принципе короля судить. Интересно, что первым получит слово комитет, который должен предъявить обвинение. Хотя логика, казалось бы, подсказывает, что должно быть наоборот. Сначала мы должны решить вопрос о том, можно ли в принципе судить короля, а затем уже, если да, то тогда – за что мы можем судить короля? Но совершенно очевидно, это было сделано не случайно. Совершенно очевидно, те, кто опасались, что Комитет по законодательству скажет – ой, да нет, да нет, ну как мы можем судить короля? А вот на фоне весомых обвинений ему, конечно, будет гораздо сложнее это сделать. Но мы пойдём по хронологии. От имени Комитета, Комиссии двадцати четырёх – вот, Саша нам показывает – спикером был Шарль Элеонор Дюфриш де Валазе. Иногда говорят просто Дюфриш Валазе, или просто Валазе. Значит, что… Да, прошу прощения. Я, конечно же, перепутал. Конечно же, Комиссия двадцати четырёх должна была дать заключение именно по вопросу о том, можно ли в принципе судить короля.
Да. О принципиальной подсудности короля какому бы то ни было суду, потому что это тоже ещё предстояло определить. И тут вся моя конструкция рушится, потому что они докладывали первыми. Значит, в чём проблема? А проблема в том, что конституция – год назад принятая, ну, уже год с небольшим, конституция 1791 года – говорит только о том, о тех случаях, в которых король может прекратить быть королём, но ни слова не говорит о том, что король может быть осуждён. Вот я процитирую, глава вторая, секция первая, статья пятая: «Если король не даст присяги в течение месяца после приглашения к тому со стороны Законодательного корпуса («Законодательного собрания» у нас обычно переводят) или давши, отречется от неё, он считается отрекшимся от престола». Первое основание прекращения его полномочий. «Если король встанет во главе вооружённой силы и направит её против нации, или не воспротивится путём формального акта выполнению подобного предприятия от его имени, он считается отрекшимся от престола», да? То есть в случае военного мятежа король считается не преступником, а отрекшимся от престола, всего-навсего. «Если бы король, выехав из королевства, не вернулся в него после приглашения Законодательного корпуса в срок, определённый в прокламации, каковой срок не мо…» Иными словами, если король уехал, вот если бы бегство состоялось, то Законодательный корпус должен позвать его обратно – за два месяца он не вернулся – с этого момента он считается отрекшимся. «После отречения, прямого или вытекающего из предположений закона, король переходит в разряд граждан и может быть обвиняем и судим подобно им за действия, совершённые после отречения». Вот где, собственно говоря, закавыка. Конституция не разрешает нам судить короля, а после его отречения она разрешает нам его судить за то, что он сделал в качестве простого гражданина. То есть он должен успеть напортачить уже в качестве гражданина Капета, забегая вперёд, да?
В качестве простого человека. По этому поводу развернулись ожесточённые дебаты. И естественно, керосина в огонь подлил один из наиболее ярких ораторов первого-второго этапа революции – Жорж Дантон. «Я слышал, что некоторые депутаты хотят помешать опубликованию принципиальных соображений». Речь вот о чём шла. О том, что когда будет принято решение, то оно, понятно, будет состоять из двух пунктов: из обвинения и из принципиальных соображений о возможности или невозможности судить короля, для этого и создавались две комиссии.
Так вот, Дантон именно вот по... Хорошо.
Сейчас Дантон… Мы процитируем Дантона после небольшой паузы.
Рекламный блок «Живого гвоздя»
Вперёд, вперёд, не ведая преград,
Сквозь вихрь и град, и снег, и непогоду,
Ты должен сохранить мне дни и годы.
Вперёд, вперёд, куда глаза глядят![2]
Мы продолжим сейчас, но прежде чем вам рассказать о том, что сказал Дантон, я вам предложу книжку. Тоже невеселое время и великая… можно сказать – не революция, конечно. Большой бунт и всякие события. Кризис 1905–1908 годов. Сергей Юльевич Витте здесь фигурирует в сатирической графике. То есть на него все рисовали, кто только мог, рисовали его всячески. И наша великая болезнь, отсутствие – полное отсутствие диалога между государством и обществом. Друг друга не понимали совсем. Не видели, кто по делу… Кстати говоря, это было во французской революции, которая так топила, простите меня, за Некера. Некер, который…
Барон Неккер, министр финансов.
Да, который фактически развалил всё хозяйство, набрав займов по всей Европе. Вот. Ну так вот, Жорж Дантон идёт у нас.
И Дантон говорит: «Я слышал, что некоторые депутаты хотят помешать опубликованию принципиальных соображений. Я полагаю, что нужно напечатать весь доклад. Вы должны оправдать перед всем миром и потомством тот приговор, который вынесете королю, клятвопреступнику и тирану. В подобных случаях не следует скупиться на издержки по печатанию». Дело в том, что один из аргументов был – чем толще будет доклад, тем дороже нам будет стоит его напечатать.
Ну, естественно, да. Естественно.
«Всякое мнение, достаточное зрелое, если оно будет содержать хоть одну хорошую мысль, должно быть опубликовано. Правда, суждения докладчика о неприкосновенности (имеется в виду королевской, да?) далеко не полны. К ним можно прибавить многое. Нетрудно доказать, что и народы также неприкосновенны, что не бывает договора без взаимных обязательств». Привет всем французским энциклопедистам, всем тем, кто говорил об общественном договоре, Иоанну Якову Руссо отдельно.
«Очевидно поэтому, что если бывший король хотел совершить насилие над нацией, изменить ей и погубить её, то осуждение его согласно с требованиями вечной справедливости. Я не намерен сейчас начинать дебатов и ограничиваюсь требованием опубликовать весь доклад». Ради чего я эту цитату привёл? Ради того, что Дантон – именно Дантон – первый начал подменять понятия. Валазе чётко сказал: конституция допускает осуждение, точнее, суд над королём. Но над бывшим королём за то, что он совершит с момента, когда перестал быть королём. Перестал быть королём он 22 сентября 1792 года, да? Мы, провозгласив республику, его освободили от его, так сказать, монаршьих обязанностей. Вот именно Дантон возвращает разговор на том, что судить мы его можем, поскольку он простой гражданин, но судить мы его должны в том числе и за то, что он делал в качестве короля.
Да. Нарушал договор с нацией. Ну а дальше подтянулись следующие товарищи и, так сказать, тоже имена, что называется, не последние. Вот, например, гражданин Сен-Жюст. Высказался по второму вопросу…
Нет, Сен-Жюста у нас нет, этот человек нам сейчас понадобится буквально минут через пять.
Это не Сен-Жюст. Значит, обсуждаем второй вопрос. Этот вопрос сформулировал представитель комитета по законодательству Жан Батист Майль, который сказал: вот мы в конечном итоге сформулировали для обсуждения, для обсуждения Конвента, сам комитет не полномочен выносить по ним решения, такие вопросы: подлежит ли суду Людовик XVI за преступления, совершенные им на конституционном троне? (То есть, имеется в виду в период с 1791 по 1792 годы).
Кем он должен быть судим? Предстанет ли он перед обыкновенным трибуналом, как и всякий другой гражданин, обвиняемый в государственной измене? Вот, да, если мы судим гражданина Капета, то почему мы должны учреждать некий чрезвычайный трибунал? У нас есть суды, слава Богу, уже. Да? Будет ли он предан трибуналу, образованному из всех избирательных собраний 83 департаментов? Носилась такая идея. Не лучше ли судить его самому Национальному конвенту? Необходимо ли, уместно ли предлагать приговор на утверждение всех граждан Республики, соединённых в коммунальные, иначе говоря, в первичные собрания? Вспоминается ХХ Съезд, да? Обсудить доклад в первичных партийных…
...партийных организациях, да.
То есть видите, какой круг вопросов в головах этих в значительной степени юристов, провинциальных адвокатов и так далее, крутился. Они думали, как сделать так, чтобы суд был легитимным во всех отношениях. Как ему придать этой легитимности и не сделать ли его народно-представительным? Вот эти представители департаментов. Или понятно, что проще с организационной точки зрения, если это будет Конвент, но тогда не нужно ли, чтобы это одобрило потом население вот по этим самым коммунам? Вот гражданин Сен-Жюст: «Я намерен доказать, что король подлежит суду, что мнение Мориссона (это депутат, который выступал перед ним)… что мнение Мориссона, который отстаивает неприкосновенность, и мнение Комитета законодательства, который предлагает судить короля как гражданина, одинаково неправильны. Что его должно судить на основании принципов, не имеющих ничего общего ни с тем, ни с другим взглядом». Вот трезвый голос не юриста, а революционера: «чё вы тут развели?»
Какая ваша dura lex? Кто дура? У нас есть революционное правосознание. Да? И оно не дура. Народ нам не простит. «Единственной целью Комитета законодательства было убедить вас, что король должен быть предан суду как простой гражданин». Ну да – глазами показали все юристы в зале, ведь это прямо в конституции написано.
А теперь внимание. «Я же говорю вам, что короля надо судить как врага. Что нам предстоит не столько судить его, сколько поразить его». Отбросьте эти ваши юридические уголовности, мы здесь караем, а не судим, да? «Что так как он исключён из договора, связывающего французов, судебных формальностей здесь надо искать не в гражданских законах»… а в чём бы вы думали? …а в международном праве. Конец XVIII века, какое международное право? На что Сен-Жюст намекает? Конечно, на казнь Карла I.
Да. И поразительный совершенно вывод, который делается. То есть этот человек, он или король, или его нет. Вот это, мне кажется, это был вообще краеугольный камень вот под эшафот.
От лица, точнее, устами Сен-Жюста, говорит принцип революционной целесообразности.
И когда в 1918–1919 году советская революция, очень много взявшая, вплоть до слов («комиссар», например) взявшая у Французской революции, будет вершить революционное правосудие, вот Сен-Жюст оживет в этом принципе. Хотя понятно, что этот принцип настолько очевидный, что и без Сен-Жюста он пришел бы в головы уже наших отечественных революционеров. Если можно сказать, что тем не менее колеблется чаша весов, то здесь, конечно, очень своевременно произошло (ноябрь 1792 года) обнаружение секретного сейфа Людовика XVI. Тоже, конечно, очень детский был такой поступок. Пригласить мастера, который вмонтировал во дворце сейф, как-то его там задрапировали. Но мастер-то знает, где сейф, и когда, так сказать, дело начало пахнуть керосином, мастер, понимая, что если сейф будет обнаружен без него и докопаются, кто его в стенку монтировал, то ему несдобровать как пособнику, он прискакал и радостно только что не ключи от него, дубликат, отдал. В общем, в сейфе были обнаружены документы, которые нельзя сказать, что вот прямо обличали короля в измене – нет. Там не было шифрованных сообщений герцогу Брауншвейгскому и его шифрованных ответов – чего не было, того не было. Но документы о том, что король подкармливал Мирабо, и, о ужас (Мирабо уже умер к этому времени), и Мирабо подкармливался и работал, так сказать, в том числе и на спасение репутации короля. Талейран, конечно, ещё пока не знаменитый так, как он будет знаменит после, но тоже получал кое-что из королевских рук. В общем, пожалуй, что самый именно с юридической точки зрения неприятный для короля момент заключался в двух вещах: первое – что король двуличен, что король неискренен, что король подстилает соломки в самых разных направлениях. То есть это не преступление, но это то, что можно натянуть на приготовление к преступлениям.
Когда очень хочется – особенно.
Суд
Когда очень хочется. А вот второе, вот то, что уже можно предъявлять прямо в качестве обвинения – когда готовилась конституция 1891 года, и было понятно, что эта конституция конституционной монархии, то было оговорено, что король получает «цивильный лист», то есть, иными словами, что ему определяется денежное содержание на, так сказать, определенные цели. Так вот, в основном документы, которые были найдены в этом самом сейфе, свидетельствовали о том, что король использовал выделяемое ему Францией содержание на цели, которые можно было считать антифранцузскими. Да? Что он брал одной рукой, а другой их раскладывал по потенциально опасным для страны, которой он поклялся соблюдать ее конституцию. И вот это, собственно говоря, и сформулирует в конечном итоге корпус обвинения. А вот теперь нам нужна картинка (я просто не знаю, есть она уже на экране или нет). Нет, Саш, как раз предыдущая. Перед вами Бертран Барер де Вьёзак, который будет председателем (автоматически, ex officio, поскольку он председатель Конвента в этот момент), значит, он председатель и суда, поскольку весь Конвент временно превращается в суд над бывшим, уже бывшим, королем. Первое заседание будет проведено 3 декабря. Надо сказать, что король вообще будет присутствовать всего на двух заседаниях, когда его будут допрашивать. Всё основное судоговорение будет происходить в его отсутствие. Причем перед первым заседанием, на которое он будет вызван, его заранее об этом не предупредили, то есть за ним приехали и привезли, захватив его в известном смысле врасплох. Хотя к этому времени у него уже были адвокаты, сейчас я про это скажу, и так далее. Но вот максимально делалось всё для того, чтобы он не был готов. А дальше вот некоторые пункты обвинения. На самом деле обвинение очень обширное, там 32 пункта. Естественно, я не буду вам всё зачитывать, достаточно некоторые привести в качестве примера. Обычно как: обычно зачитывается обвинительное заключение, а дальше начинается судебное следствие, в ходе которого в том числе допрашивается и обвиняемый. Здесь было построено иначе: пункт – ответ, пункт – ответ, что тоже очень неудобно для обвиняемого. Потому что когда ты сначала слышишь обвинительный акт, а потом, совершенно не обязательно первым, тебя допрашивают, у тебя есть время на то, чтобы обдумать.
Да, и вообще построить защиту.
Конечно. А тут получается, что он должен был спонтанно реагировать.
И непонятно, к чему это ведёт.
Когда сегодня говорят: «Вот, он так неудачно защищался, вот он отрицал очевидные вещи». Ну конечно, да, безусловно, есть основания говорить, что Людовик XVI не самым блестящим образом защищался и не всегда, скажем так, умно отрицал какие-то вещи, которые отрицать было практически невозможно. Но надо иметь в виду, что это не просто так. Помимо его простодушия, помимо его, может быть, действительно, не очень большого ума, но он был ещё и поставлен в ситуацию, когда всё было против того, чтобы он выдавал какие-то выношенные, взвешенные, обдуманные, обсуждённые, согласованные с адвокатами ответы. «20 июня 1789 года Людовик закрыл Генеральные штаты. В результате чего простолюдины поклялись не распускаться». «Не распускаться» в смысле они пришли для игры в мяч, отказались расходиться, да?
Что не совсем правильно, среди тех, кто отказался расходиться, были представители первых двух привилегированных сословий.
И именно они, кстати говоря, и задавали там тон, как мы знаем. Майль охарактеризовал это как посягательство на суверенитет народа. Что ответил Людовик: «Тогда существовали законы, которые мешали мне это сделать». Имеется в виду – не посягать на суверенитет народа.
Ответ кажется очень простодушным, хотя на самом деле с юридической точки зрения…
Нормальный правильный ответ совершенно, да?
Нормальный правильный ответ, да? Вы меня сейчас хотите судить по законам, которые вы приняли после этого, да? Вы хотите мне предъявить… Когда у нас появляется словосочетание «суверенитет народа»? По сути, в Декларации прав человека и гражданина. Так она будет через два месяца. Что ж вы хотите, чтоб я её текст во сне, что ли, увидал, как Менделеев таблицу, да? «Вы приказали армии выступить против граждан Парижа». Имеется в виду приказ подавлять беспорядки, которые предшествовали штурму Бастилии. Ответ Людовика: «Это было моё право, но у меня никогда не было намерения проливать кровь». Неудачный ответ, потому что сразу все – ага, ну это ты будешь нам…
Особенно, особенно на сколько там процентов они все юристы?
На том свете будешь рассказывать, какие у тебя были намерения. А нам – мы смотрим, что было, да? «Несмотря на обещание, данное Учредительному собранию, Людовик отказался признать отмену феодализма. Он пригласил войска в Версаль и чествовал их на роскошном банкете, где кокарда Франции была растоптана».
Растоптана. Но – что значит «чествовал»?
«…что привело к восстанию женщин в Версале 5 октября 1789 года». Подтасовка, конечно. Здесь телега ставится впереди лошади. Сегодня мы прекрасно понимаем, что инициатива похода женщин на Версаль никак не была связана с тем, что происходит в Версале. Эти женщины не знали, что происходит в Версале. Но, поскольку так всё удачно сложилось, что они пришли, а там лё гуляем, то почему бы не поставить ему это в вину?
Они ещё публицисты почти все там сидят, юристы, там сидит пламенный вьюнош Сен-Жюст и злобный…
И злобный врач-вредитель, но при этом друг народа Марат.
Ответ Людовика, ну совсем, конечно, беспомощный: «А я не видел осквернения кокарды». Ну окей, ладно. Людовика обвиняют в том, что он потратил миллионы на осуществление этой коррупции. То есть вот на подкуп всех этих людей, о которых я говорил. Ответ Людовика, дерзость, я бы сказал: «Я не испытывал большего удовольствия, чем помогать нуждающимся».
Это он, значит, нуждающемуся графу Мирабо помогал тем, что поддерживал на плаву, да?
Он всегда нуждался, ну, у него столько было расходов, да?
Людовик попытался бежать в Варенн 21 июня 1791 года, письменно протестуя против деятельности Национального учредительного собрания. Ответ Людовика: «Обратитесь к тому, что я сказал собранию в то время». То есть из серии «а это я вашим сотрудникам уже объяснил». Ну что я тут повторяться-то буду.
Ну, дальше он либо он где-то идёт в несознанку. «Вы соучастник резни на Марсовом поле». Вместо того чтобы объяснить, что нет, что это произошло, в общем, в результате – действительно произошло в результате трагического стечения обстоятельств, эта резня на Марсовом поле. «Я ничего об этом не знаю». Ну и, в общем, таким вот образом. Значит, теперь вот Саша нам сейчас даст такую тройную картинку.
Состыкованную из трёх. Я просто не уверен, видят ли её зрители, мы-то…
Зрители видят, должны видеть, да-да-да.
Да? Отлично. Вот. Перед вами три адвоката, три человека, которые согласились – надо сказать, что адвокаты не выстроились в очередь защищать короля, и кое-кто из тех, кому было предложено с самого начала, сразу сказал – нет, я как сторонник революции, я не могу на себя взять эти обязанности. Но три человека, значит, вот перед вами слева направо, адвокат Мальзерб, бывший министр времён Ancien Régime, адвокат Тронше и адвокат, который в этой тройке, видимо, будет за главного, судя по тому, что именно он будет выступать с основной защитительной речью. Де Сез. Вот они, значит, будут пытаться осуществлять королевскую защиту. Саш, дайте нам, пожалуйста, следующую картинку. Это очень известная картинка, которая изображает допрос, дальше вот, кто читает по-французски, Louis le dernier.
Людовик последний, да? Кто же знал, как оно повернётся. Вот. Значит, но вот интересно сравнить… Это второй допрос, 26 декабря, второй и последний. А вот, Саш, дайте нам, пожалуйста, следующую. Обратите внимание на положение короля. Вот ещё одна картинка, где он возвышается, в отличие от предыдущей картинки, где он на сцене на одном уровне со всеми. А тут он возвышается и над его адвокатами, и над теми, кто его допрашивает.
Ну, правда, верхние, собственно, этажи самого Конвента, естественно, находятся выше, чем он. Вот я думаю, что авторы этих картинок не просто так по-разному изобразили его положение, физическое положение, да? Он таким образом либо возвышается в своих королевских прерогативах, либо низводится до простого гражданина.
Адвокатская речь была добросовестной, обширной, длительной. Это то, что у современных адвокатов называется детальный разбор, то есть действительно де Сез опровергал то, иное, пятое, десятое. Мудро, с учётом, видимо, опыта британских коллег. Он… у того, у Карла I не было адвокатов, да, но с учётом его процесса. Он не стал говорить, что нет, короля вообще нельзя судить, что этот трибунал не полномочен, и так далее – нет, он исходит из того, что нет, вот.
Уже судят, а мы будем защищаться, да.
Ну вот смотрите, конституция, вот это всё-таки он возвращается вот к тому, что с самого начала Конвент проговаривал. Как же так, вы судите короля не за то, за что разрешает закон, и так далее. Было понятно, что решение – я не хочу сказать, что решение предопределено, голосование покажет, что оно не предопределено, да? Но понятно было, что решение будет приниматься не в зависимости от аргументов адвоката. Аргументы адвоката только вот чему могли помочь, и, наверно, в каких-то случаях, мы этого не знаем, но в каких-то случаях, наверно, на это работали. Для людей, которые колебались и внутренне были склонны проголосовать против казни, вот эти аргументы были таким дополнительным оправданием для самих себя. А что вы хотите, что? Вот, вот я слушал, вот, учёный человек, юрист, адвокат, вот он вполне, так сказать, убедительно обосновал, что мы здесь с вами занимаемся ерундой. Значит, в конце декабря закончились заседания, но приговор будет вынесен полутора неделями позже, поэтому у нас в анонсе передачи дата и стоит – 1793 год, окончание суда. Два вопроса нужно решить. Первый вопрос, тот, который обычно присяжным адресуют, виновен – не виновен, второй вопрос – если виновен, то, значит, какое наказание. С первым вопросом разобрались быстро и, можно сказать, единодушно. Всего, значит, в составе Конвента 721 человек. 691 за то, что виновен, 27 воздержались, 31 в этот день не присутствовал на заседании, соответственно, их нет. Ни одного человека, который открыто сказал бы «не виновен». А вот дальше начались дискуссии, которые были настолько сложными и обширными, что было принято решение о поимённом голосовании. То есть каждый депутат поднимался на трибуну – 721 человек – и не просто говорил, за что он, но мог даже как-то свое мнение аргументировать.
Так как это чувствовали, что это историческое или преступление будет грандиозное.
Да. И ну ещё надо было – надо было каждого поставить перед лицом истории, да.
Конечно, конечно. Вот здесь, я думаю, что этот приём сработал, потому что против кого в первую очередь направлена вот эта процедура? Против тех, кто хотел бы тихо отсидеться и воздержаться или выбрать какое-нибудь компромиссное наказание.
Значит, тут люди должны были найти в себе смелость сказать «Я за, там, изгнание» или, в известном смысле, поскольку не было известно, как всё повернется. И потом же многим, голосовавшим за убийство короля, это так или иначе прилетит. Да?
Фуше же будет скрываться аж в Англии. С чего бы? А вот с того, что над ним этот пункт, естественно, висел. И, кроме того, было несколько вариантов – больше двух. Не просто смерть – не смерть. Ну, в результате голосование было следующее: 34 проголосовали за смертную казнь, но с оговоркой. С оговоркой того самого Майля, который в своё время докладывал от имени Комиссии двадцати четырёх. Он предложил такую формулировку: «Смертная казнь, но отложенная», причем без оговорки, вот, до какого момента отложенная…
…и почему отложенная. Пусть каждый сам понимает. Может быть, для того, чтобы короля держать в заложниках на случай, если на фронте пойдёт хуже. Да, и он станет такой определённой картой в торговле. Может быть, ещё почему-то. Может быть, надежда на то, что мы, наоборот, победим, и тогда королю можно будет, в порядке милости, даровать прощение. Двое проголосовали за пожизненное заключение в кандалах. Очень суровое наказание. 319 проголосовали: «в тюрьму до конца войны, последующее изгнание». После победы, да? Вряд ли кто-то рискнул бы говорить об изгнании в случае поражения. Ну и 361 проголосовал за смертную казнь без каких бы то ни было условий, откладываний, отсрочек.
Ну а теперь смотрите: 721 проголосовал, 361 за безоговорочную смерть. Полголоса перевес, ну голос.
Но, правда, для того чтобы сгладить это крайне неприятное впечатление, когда будет публиковаться приговор, то вот этих 34, которые предлагали отсроченный смертный приговор…
Приплюсовали. Да, не Элла Александровна Памфилова изобрела, так сказать, статистику, да? А чего? Смертная казнь – смертная казнь. А с оговорками, не с оговорками… Ну и вот последняя картинка, которую нам Саша показывает сейчас – это очень известная гравюра. Уже совершилась казнь, демонстрируют голову народу.
А это пьедестал памятника Людовику XV.
Совершенно верно. И вообще это площадь Революции, позже – в 1795-м, по-моему – переименованная в площадь Согласия.
А до этого – площадь Людовика XV.
Ну и последняя такая, из области, так сказать, «интересно для любознательных»: именно для казни Людовика будет впервые использована усовершенствованная гильотина, с косым ножом – вот такая, какой обычно сегодня мы её и представляем.
Да. Говорят, что это он сам нарисовал.
Ну, есть, по крайней мере… Я не слышал варианта прямо «сам нарисовал», но я слышал, что он вроде как принимал участие в одобрении.
Ну, он был механик замечательный.
Ну, собственно, это его хобби, он слесарил, да, и говорят, что в этом…
Его не очень удачным хобби было управление французским государством.
Механик да, очень хороший. Говорят ещё, что одна из последних фраз… Он говорил: «А как? Что-нибудь слышно от капитана Лаперуза?» Потому что он, он обожал эти вещи, и он отправлял Лаперуза в плаванье кругосветное. Вот, друзья мои, вот у нас на канале «Дилетант» сегодня, ну, вроде бы всё, да? Потом у нас сейчас будет Татьяна Фельгенгауэр на «Живом гвозде», Кирилл Рогов у неё. Какая пара замечательная. «Манитокс», экономическая политика, «Возможна ли новая экономическая...», ну, Евгений Коган, bitkogan, тот самый, будет у нас. «Пастуховские четверги» в 21.05. Алексей Венедиктов и Владимир Пастухов. В 22 часа 5 минут опять двухчастный «Один», это собственно «Один» Дмитрия Быкова, а потом «Урок литературы». Про что, друзья мои? «Война и мир». Вообще, про что эта большая книжка в четырёх томах?
И мне разрешили уже анонсировать завтрашнюю передачу. Завтра в программе «Дилетанты» с Виталием Дымарским в 18 часов мы будем говорить о статье из текущего номера в рубрике «Процесс». Так что завтра будет такой смешанный – передача «Дилетанты» с «Не так».
А в это время кто-то у нас с Казанской Божьей матерью, да?
Да. «Везу фельдкурата с Девой Марией»[3], вспоминается тоже.
Да. Ужас-ужас! Слушайте, друзья, все. Всего вам доброго. А завтра в 17, если уж все хвастаются, то я буду иметь удовольствие отвечать на ваши вопросы в программе «Слухай Эхо».
[1] Священное право короля (пер. с англ.)
[2] Звучит фрагмент стихотворения «Мерани» Н. Барташвили в переводе и исполнении Б. Пастернака http://rulibs.com/ru_zar/poetry/pasternak/3/j398.html
[3] Цитата из «Похождений бравого солдата Швейка во время мировой войны» Ярослава Гашека.