Путь к неочевидному: рецензия на монографию И. Яковенко и А. Музыкантского «Манихейство и гностицизм: культурные коды русской цивилизации». Окончание
Гнозис может быть симптомом раскультуривания, индивидуальной и коллективной деменции, или, напротив, «усталости» старой и утонченной культуры. Недаром А.Ф. Лосев называет гностиков либертинами — как известно, одним из самых знаменитых либертинов был маркиз де Сад. «Докетизм и либертинизм гностиков — это чудовищные символы всей античной философско-эстетической гибели», — констатирует Лосев. Здесь философ проявляет известную близорукость, такую же, как Яковенко и Музыкантский: гнозис не симптом упадка той или иной ЛКС, это бомба замедленного действия, заложенная в фундамент культуры как таковой. Гностик пассивен и отрешен, потому что знает: неправедный мир обречен, рано или поздно ему суждено сгинуть. Жить в состоянии нигредо вечно невозможно: в сознании происходит раскол, оно обособляется на секторы, одним из которых приписываются качества «света», другим — «тьмы». Индивид становится манихеем, впадая в буйство. Тот же процесс испытывают и целые культурные системы. Манихейство естественным путем вытекает из гностического мировоззрения и в него же возвращается по мере истощения психических сил и материальных ресурсов.
С этим связан самый спорный момент монографии «Манихейство и гностицизм»: #манихейство авторы выделяют как доминанту русской культуры, а #гностицизм — как ее компонент. «Суждений, фиксирующих гностицизм как общую характеристику русского духа, в известной нам литературе нет. И это, по нашему глубокому убеждению, не случайно», — отмечается в главе, посвященной гнозису. Меж тем гнозис был отрефлексирован в русской культуре более ста лет назад.
«"Произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против Дракона; и Дракон и ангелы его воевали против них; но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий Дракон". Существует древняя, вероятно гностического происхождения, легенда, упоминаемая Данте в «Божественной комедии», об отношении земного мира к этой небесной войне. Ангелам, сделавшим окончательный выбор между двумя станами, не надо рождаться, потому что время не может изменить их вечного решения; но колеблющихся, нерешительных между светом и тьмою, благость Божья посылает в мир, чтобы могли они сделать во времени выбор, не сделанный в вечности. Эти ангелы — души людей рождающихся. Та же благость скрывает от них прошлую вечность, для того чтобы раздвоение, колебание воли в вечности прошлой не предрешало того уклона воли во времени, от которого зависит спасенье или погибель их в вечности будущей. Вот почему так естественно мы думаем о том, что будет с нами после смерти, и не умеем, не можем, не хотим думать о том, что было до рождения. Нам дано забыть, откуда — для того, чтобы яснее помнить, куда».
Это отрывок из работы Дмитрия Мережковского «Лермонтов. Поэт сверхчеловечества». Как видим, мыслитель отлично осознает связь между гностицизмом и «двумя вечностями» — абсолютом прошлого и будущего. И, что важно, принимает это как источник избранности, «сверхчеловечности» — типичная для гностиков элитарная установка. Можно отметить недостаточно проработанный анализ и других измерений русского гнозиса. «Возьмем русский рок. После его прослушивания остается ощущение, что исполнители постоянно задаются вопросом: кто следующий? В этом смысле принадлежащая Гребенщикову формула «Рок-н-ролл мертв, а я еще нет» выглядит вполне органично. Манихео-гностический универсум русского рока с бесконечной войной, звездами внутри, падшими женщинами вокруг и «Князьями тишины» над главными героями — типично русское явление», — пишет И.Г. Яковенко. Всё это верно, но исследователь берет те фигуры и образы, которые в наименьшей степени заражены гнозисом. Большая субкультура, сформировавшаяся вокруг Егора Летова, который был, подобно Дугину, убежденным гностиком (подробнее — в моей статье «Эксгумация смысла», опубликованной в № 23 альманаха «Острог») не упоминается вовсе.
Авторы подчеркивают, что гностический компонент в русской культуре распознать особенно сложно: «Субъект культуры не в состоянии адекватно осознать эти сущности, в лучшем случае они раскрываются как совокупность отдельных частностей, вещей случайных и второстепенных. Культура явно что-то скрывает от своих носителей». Но приведенные выше примеры заставляют задуматься о том, насколько сами авторы свободны от установок ЛКС, которую исследуют. Исходя из верных предпосылок, они зачастую не говорят последнего слова и не делают выводы, которые напрашиваются сами собой.
После выхода монографии прошло 12 лет. Многие моменты сейчас, после предсказанной авторами, но не до конца осмысленной ими манихео-гностической инверсии ЛКС, выглядят наивно. Например, такой пассаж: «Официальные заявления, риторика государственных чиновников высокого уровня, высказывания респектабельных политиков, как правило (подчеркнем — именно как правило, за рамками правила случается всякое), отвечают нормам цивилизованного стиля». Написано это было в годы президентства Дмитрия Медведева, сегодняшние высказывания которого задают нормы совсем иного стиля. Столь же наивны рассуждения о путях модернизации России, завершающие книгу, и надежды авторов на постепенную переработку манихео-гностических слоев сознания под влиянием комфортной и безопасной городской жизни.
«Бутики и супермаркеты, отели и рестораны, кегельбаны и аквапарки, здания банков и корпораций, архитектура малых форм, зимние сады, выложенные камнем тротуары, аккуратные парковки — все это преображает облик наших городов, утверждает новую истину о Вселенной и человеке, о месте, целях и смысле человеческого существования, кардинально расходящуюся с традиционными воззрениями. Рядом развертывается строительство жилья для состоятельных граждан, возникают бесчисленные коттеджные поселки, старое жилье преобразует «евроремонт». За новой предметной средой стоит иная жизненная философия, напрочь разрывающая связь с отечественной традицией. Сто лет назад аналогичная тенденция была сметена. Что будет на этот раз — посмотрим», — прогнозируют авторы. Прошло 12 лет. Многие западные компании, которым принадлежали эти бутики и кафе, а заодно и обитатели обжитого городского пространства покинули Россию, в уже отстроенных декорациях обживаются носители русской ЛКС, которые строят быт в соответствии со своими представлениями. Как видим, стихийный гностик, предоставленный сам себе, начинает выстраивать привычный и понятный ему социум — дискомфортный, хаотизованный, полностью соответствующий глубинной установке о несовершенстве мира. Надежды авторов на безболезненную трансформацию ЛКС не оправдались. Разрыв между культурами оказался слишком велик.
Читая монографию, постоянно ловишь себя на мысли, что авторы недостаточно критичны к русской культуре. Отсюда интересное следствие: те примеры, которые они приводят, зачастую не освещают самую суть проблемы, зато контраргументы к ним позволяют эту суть выявить. Так, авторы считают, что русской культуре чужда рыцарская этика, которая «базируется на фундаментальном убеждении в онтологическом равенстве противников. В некотором высшем смысле противник равен мне, обладает равным достоинством, наделен той же человеческой природой. Наши различия носят позиционный характер: волею судеб в настоящее время мы оказались противниками». Читатель, глубоко погруженный в русскую ЛКС, может в качестве контраргумента вспомнить «Детские годы Багрова-внука» Сергея Аксакова. Юный герой этой автобиографической книги, читая поэму Хераскова «Россиада», посвященную взятию Казани, испытывает симпатию не только к русским: «Я восхищался и казанскими рыцарями». Контраргумент найден? Да, но говорит он не в пользу русской культуры: «Россиада», образец классицизма XVIII века, была написана «под ключ» в полном соответствии с канонами европейской героической поэмы и именно оттуда почерпнула рыцарское отношение к врагу. Речь идет о чистом карго-культе, который не имел укорененности в русской почве и был благополучно забыт, когда классицизм вышел из моды. Точно так же некогда либеральные русские журналисты вроде Соловьева и Красовского быстро забывают прогрессистскую риторику — она им чужда, а вот ура-патриотическая — близка и органична.
Проникая в самую суть русской культуры, авторы, тем не менее, дают ей слишком большой кредит доверия, ожидая постепенной и безболезненной трансформации под влиянием внешних обстоятельств. В монографии много сказано о «неимманентных неблагоприятных факторах русской истории» — постоянных неурожаях, набегах кочевников, породивших равнодушно-покорное отношение к миру. Когда одни невзгоды исчезали, на их место приходили другие: «эпоха модернизации, сузив возможности влияния одних неблагоприятных факторов, породила новые, не менее интенсивно генерирующие гностические смыслы». Гнозис в таких условиях не просто накапливается — он перекрывает любую альтернативу, сцепляясь намертво с каждым действием индивида и любым общественным процессом. Вспоминается Недотыкомка из романа Федора Сологуба «Мелкий бес» — потустороннее существо, прицепившееся к безумному педагогу и терзавшее его до самой смерти. Как избавиться от подобной твари? Если переехать из заплеванной провинциальной халупы в столичный таунхаус или европейский хостел, она увяжется следом и будет точно так же отравлять жизнь.
Пора признать то, на что авторы монографии не решились: возможности позитивной транформации русской культуры исчерпаны, модернизированный слой льда над бездонным манихео-гностическим омутом оказался еще тоньше, чем казалось. Беречь эту оболочку до поры до времени было выгодно и самой русской ЛКС: она позволяла более-менее удачно мимикрировать, сохранив видимость подобия другим культурам и оставив неприкосновенной манихео-гностическую суть. Но события текущего года сделали подобную маскировку ненужной. Процесс раскультуривания зашел слишком далеко, во многих местах обнажился манихео-гностический субстрат, и вряд ли он уже покроется защитной оболочкой. От изменения внешних условий, смягчения нравов или формирования среднего класса уже ничего не изменится. Необходим упорный и глубокий труд по переработке самого МГК как ядра культурного локуса, утилизация отживших смыслов и переработка полезных, формирование новой по сути культуры — пострусской, свободной и от проклятия дуализма, окрашивающего мир в черно-белые тона, и от смертного греха гностического уныния.
