ТРИУМФ ГЕЛИОГАБАЛА
Конус чёрный краёв чужеземных
В драгоценной повозке везут,
И священную утварь несут
Шесть огромных коней белоснежных.
Чёрный Камень Сирийского бога
Вдоль по Риму неспешно ползёт.
Император, спиною вперёд,
В тканой золотом жреческой тоге
Сам бежит впереди колесницы,
Держит вожжи шестёрки коней.
Средь поклонников разных кровей
Едет бог Эль-Габал без возницы.
Люди разных цветов и оттенков —
Греки, римляне, маги, жрецы,
Укротители змей и юнцы,
В ярких тряпках публичные девки,
В полосатых джеллабах арабы,
Гладиатор. Гадатель. Еврей.
- Прячь, сенатор, своих дочерей! -
Вой циничный толпы многоглавой.
Весь в виссоне и пу́рпуре, в злате,
В драгоценной тиаре, как бог,
Среди строгих хитонов и тог
Юный Август идёт среди знати.
Держит вожжи сирийский фанатик,
Палатинский виднеется холм.
Идол чёрный фаллических форм
Видит взор, устремлённый на ба́йтил.
Пий Счастливый, Проконсул, трибун,
Жрец верховный, священный понтифик,
Бога солнца служитель ревнивый,
Бесконечно развратен и юн —
Завитой и раскрашенный идол,
Он скользит в синих римских тенях.
Рёв быков, голубей воркотня,
Псалтерьоны, кифары и цитры,
Золотые с лазурью павлины,
Шкуры тигров на чёрных телах...
В криках черни хула и хвала
В вой слились первобытный звериный.
В жемчугах и больших изумрудах —
Магов строй в завитых бородах,
И лохматые шеи верблюдов
С тяжким грузом на сильных хребтах.
Весь Сенат, децемвиры, легаты,
Шумный рык меднобоких когорт...
В Рим восточных вторжение орд,
Захватили его азиаты.
Катамиты бросают цветы,
Извиваются в танце нубийцы —
Эль-Габал в Пантеон к Олимпийцам
Направляет златые стопы.
Человечий кипит океан,
Входит в город бастард Каракаллы,
Прозываемый Элагабалом
Юный Варий Авит Бассиан.
Шейх Эмесы, арабский юнец,
Он танцует под звуки кимвалов,
Тамбуринов и систров, тимпанов.
Синева итальянских небес,
Дождь из роз... В перезвоне запястий
Обращаясь вокруг алтаря,
Лжеантоний в слезах янтаря
Вьётся змеем златым сладострастно.
Хны узоры на узких кистях,
Экстатически движется принцепс,
И священные Бога убийцы
Простираются ниц в алтарях.
Встанет рядом с Юноной — Распятый,
И с Юпитером — сам Бассиан.
Подчинённых Империи стран
Боги станут единой плеядой.
Под началом Илах ха-Габала
Соберётся божественный сонм,
Во главе с его юным жрецом —
Нескончаемый ритм карнавала.
Гор и Митра, Исида, Анубис,
Финикийские злые божки,
Чьи престолы не столь высоки...
Чёрный Камень влачится вдоль улиц.
В колеснице, влекомой блудницами,
Император Элагабал
В Вечный город когда-то вступал
С подведёнными углем ресницами...
Где здесь правда, где ложь, знают Боги —
Если даже Он только Один.
Знает всё, но молчит Левантин
Крокодилом в плену солнцепёка.
Императора славит Субурра,
Ненавидят народ и Сенат,
Но его их угрозы смешат,
Хоть иных бы они ужаснули.
Терафимы Илах ха-Габала,
Мать Соэмия, бабка Меса...
Но когда разразится гроза,
Запирует толпа каннибалов.
Двум из них не сносить головы.
Мать и сын под мечами гастатов,
В свете факелов медные латы,
Дребезжанье армейской трубы.
Христианские преторианцы
Строем слаженным рубят, секут.
Два истерзанных трупа влекут,
Разрубая на части бесстрастно.
Запихав их в Большую Клоаку,
Изломав, словно кукол, тела,
Рим ночной солдатня залила,
Прорубая дорогу во мраке.
Убивают жрецов, катамитов,
Магов, слуг, иноземцев, рабов...
И на копья поддетых голов
Комья чёрные мечут к Аиду.
В безграничной тьме мерцают звёзды,
Кровью плещет Тибр, кричат рабы.
Рёв протяжный выгнутой трубы
Издаёт последние аккорды.
Sol Invictus в бездне пламенеет
Разъярённым огненным мячом,
И Абраксас щёлкает бичом,
И восток томительно алеет.
Шар вздымается над Римом, над его
Сутолокой узких смрадных улиц.
Новый Цезарь, несколько сутулясь,
Водружает лавры на чело.
Правнук шейха Сампсикерама,
Князь Эмесы, арабский юнец,
Жизнь сменял на лавровый венец —
И три года бурлеска и срама.
Пусть безвестным, но всё же живым —
О, когда б ты остался в Эмесе! —
Не отведала б шея железа,
Коим только и славен был Рим...
Не прошлись бы армейской калигой
По цветущему вдоль по лицу.
Больше чести в Эмесе жрецу,
Чем бастарду в столице двуликой.
Христианской не сведал бы мести —
Конкурентом им быть не моги —
Нет свирепей раба и слуги,
До реванша дорвавшихся бестий.
Да видать, у Августы Соэмии
Властолюбие крепче рассудка.
Бассиан стал всего лишь ублюдком,
Но зато не подвержен старению.
