/izd/
Случилось несчастье. У кассирши первой смены, Галины Эдуардовны, старушки ласковой и улыбчивой, которую начальство ставило в пример, умер единственный сын. Звонок раздался в час дня, то был выходной, и стояла огромная очередь у её кассы. Голос представился диспетчером морга, уточнил её фамилию, имя, отчество, пригласил на опознание. Первые десять минут она вела себя так, словно ничего и не случилось. Точно известие парализовало какую-то часть головы, застряло и не могло добраться до мыслей.
— У вас на тысячу рублей. Наклеечку хотите? Да, посмотрите аукционный журнал, — говорила она и улыбалась клиентам, как обычно. Потом пробивала чек, снова пикала.
— А у вот нас товары по акции, мясо, рыба. Это левее, вон там. Нет? Ну тогда хорошего дня, будем рады видеть вас снова.
Первый приступ отчаяния начался скоро — когда внезапно она всё поняла. Сначала закружилась голова, начали дрожать руки. Странное чувство, будто чёрная жидкая гниль, стало наполнять её и поползло прямо вверх, начиная с ног. Началась судорога, она стала задыхаться.
— С вами всё хорошо? — спросил молодой мужчина с женой и коляской.
Но Галина Эдуардовна не выдержала, и внутри что-то надорвалось. В глазах всё почернело, пиканье сканеров и шум голосов, музыка слились в единый страшный гул, он начал бить по ушам. Вдруг она с бешенством столкнула вниз весь товар, схватила рукой пачку с памперсами, стала с рёвом истерично её рвать, потом взяла бутылку дорогого виски и со всей силы кинула её о пол. А товар по ленте всё ехал. И она рвала пакеты с супами, пельменями, овощами, била стеклянные тарелки, попыталась сорвать и кинуть компьютер, но тот не подавался и был привинчен к столу.
Заревели дети, мамы брали их на руки и убегали, оставляя на ленте продукты, сумки, кошельки; какой-то старик попятился назад, и упал; в спешке снимали на свои телефоны всё школьники.
А она, вся в бумаге и памперсной вате, кровяными от порезов стеклом руками то держала себя за голову, то обтирала лицо. Лицо было тоже в крови и вате.
— Лёня. Лёня. Лёня... Мальчик мой. Ну за что?!
Потом прибежала охрана, и у директора безопасности от увиденного даже стало нервно подёргиваться лицо. Бить не могли и боялись, а она всё не давалась, толкала их, плакала, царапала им лица. Потом одному удалось подойти сзади и взять её за руки, и сразу трое худощавых охранников скрутили кассиршу и увели.
На следующий день компания стала разбираться с исками покупателей — за нервы, моральный ущерб, испорченную детскую психику. Гипермаркет находился рядом с центром, покупатели были серьёзные. Видео тем временем набрало миллион просмотров, а школьник, снявший всё в лучшем ракурсе, сделал по случаю оригинальный обзор, начал карьеру блогера, и был тем доволен.
Увольнять Галину не стали. Сначала хотели — но по-другому решил коммерческий директор. Он убедил генерального, что из любого лимона можно сделать лимонад: и заплатить редакторам газет, и сказать, чтобы делали упор: компания-де гуманная, понимает трагедии людей и даже увольнять бедную кассиршу после этого случая не стала. Самой кассирше дали отпуск на месяц, за продукты не вычли и даже выплатили пособие в восемь тысяч по утере члена семьи.
В первые дни после выхода на работу многие смотрели на Галину, точно на сумасшедшую. Кто-то посмеивался за спиной, некоторые жалели. А через неделю привыкли. Только изредка попадался среди покупателей какой-нибудь незадачливый дурак:
— Хи-хи. Здравствуйте. Хи-хи. А я вас на Ютубе видел. Это вы?
А ещё через месяц случившееся утонуло во тьме новостей, и даже покупатели перестали её узнавать.
— Вам наклейку? Держите, — говорит она всем, но теперь без улыбки.
Время прошло. Только на душе до сих пор — тоска. Много ли надо, чтоб забыть то, к чему всей жизнью привык. Галина сидит, пикает, принимает деньги, и время тянется, как сгущёнка через пробитую шилом банку. Как тут не думать и не вспоминать? Ей кажется, что сын её, Лёнечка, был не такой, как все. Не то чтобы особо даровитый, актёр или музыкант, выделявшийся талант — совсем другое. Не так давно он окончил аспирантуру, работал в НИИ. Каждый вечер он уходил на лестничную площадку, и там что-то строчил, высчитывал, много курил. Он увлекался наукой, так ею жил. Дети галиных подруг работали на складах или продавали телефоны, некоторые уже имели детей, один сидел в тюрьме за торговлю гашишем. А он не такой: он физик! Настоящий учёный, сын обычной кассирши. Она гордилась, любила его, и жила только затем, чтоб он жил. Она вспоминает, как в школе он получил двойку за четверть по физкультуре, потому что сломалась лыжина, а учитель был гордый и вредный мужик; вспоминает и то, как Лёня проспал экзамен, и его чуть было не отказались принимать в университет — пришлось первым курсом на платное, дорого, и он подрабатывал вечерами почтальоном, а она тогда взяла вторую работу и трудилась без выходных. И то пережили. "Вот скоро, мам, я опубликую исследование, и на Кипр уедем", — говорит он ещё весной. А теперь — зима, тёмная, мёрзлая, и по пути домой она так и хочет схватить за душу: Лёню сбил мотоцикл.
Часто навязчиво мерещится воспоминание: он маленький приносил сорванную под окнами мяту и говорил: "Мама, давай пить с мятой чай". Эта мелочь, такая, казалось бы, простая и неважная, теперь не покидает её, как не покидают любого тоскующего картинки, из которых состояла его обычная жизнь. У неё наворачиваются слёзы.
— Быстрей! Быстрей! Ну что так всё долго? Всё, я уже не хочу ничего у вас брать. Где мои деньги? Дайте жалобную книгу.
— Бабка старая! — шепчет кто-то в очереди, — сосчитать не может даже на экране. Зачем тогда устраивалась? Сиди себе на пенсии!
Галина отгоняет воспоминания. Работать надо быстрей. Ведь ещё ипотека. А кто за неё будет каждый месяц платить?
И главное — надо улыбаться. Это правило.
На обеде Галину вызывает начальство.
— Галина Эдуардовна, ну говорили ведь уже с вами, а вы опять. Я всё понимаю, конечно, и трагедию вашу и нелёгкую жизнь. Но стоило бы уже остепениться, — говорила заместитель директора. — Вы же знаете, что каждый месяц ходит тайный клиент. Он всё записывает в книжку. Не улыбнулись — не будет и премии. У нас. У всех. Идите, работайте, и чтобы без улыбки я вас больше не видела.
Галина опять садится за кассу, пытается улыбнуться. А ведь другие тоже улыбаются, и вокруг всё настолько ослепительно, что от тоски Галине становится как-то не по себе. В ярких красках стен, в музыке, рекламе, в улыбках и приторно-доброжелательных голосах кассиров — во всём удивительная картина здорового, человеческого счастья. Но Галина лишь только улыбнётся на миг — а через минуту нет уже ни улыбки, ни доброжелательности. И она чувствует, что это отравляет жизнь другим кассирам, начальству и покупателям.
А на следующий день становится известно, что тайного клиента и вправду не прошли. По взглядам коллег Галина видит: теперь она их раздражает.
За спиной деревенским говором шипит другая кассирша:
— Ууу... Гадюка. Если я из-за тебя премии ещё раз не получу, змея... О людях пора бы и задуматься, эгоистка.
Директор, весёлый мужчина с приторным лицом, в десять утра вызывает всех на собрание:
— А теперь давайте ей все дружно похлопаем. Теперь у нас нет премии. Доканала ты всех со своим сыном, Галина. Пора и забыть. Жизнь любить надо. И покупателей любить. Позитив, Галечка, по-зи-тив! Ну же, где твой позитив?
— Ну... Она же сейчас заплачет опять, что вы.
На следующий день Галина стала улыбаться. Сев за свою кассу, она прицепила на щёки маленькие прищепки.
— Совсем старушка двинулась... — шептались в очереди как-то испуганно.