1 ч. Это не подростковое
— Правда считаешь, что нам лучше расстаться? — в глазах стоят слёзы, а от одной мысли о том, что с ним сейчас вот таким образом поступают, безжалостно растаптывая все трепетные и искренние чувства, сердце готово разорваться. Он просто не хочет верить, что правда слышит это. — Не молчи, прошу…
И он даже не уверен, действительно ли хочет слышать это снова, но не может не убедиться. Должно быть, он просто ослышался, верно? Потому что иначе слишком больно, слишком разбивающе, этого просто не может быть. Всё же было нормально, ничего не предвещало такого разговора, и именно поэтому он не мог сейчас состояться.
Секунды тишины длятся слишком долго, чтобы спокойно стоять и верить в несвершённое чудо. Наконец парень напротив прикусывает губу, направляя взгляд в глаза другого. Он выглядит чересчур серьёзным, слишком уж деловитым для того, чтобы просто шутить.
— Да, я думаю, наши отношения совсем не такие, какими были раньше, — и снова выжидает паузу, наблюдая, как тёмные брови сводятся вместе, создавая складку на лбу, а глаза с каждой секундой становятся всё краснее, почти через край наполняясь влагой. — Я не хочу нести груз ответственности за тебя, Йенни, ты и сам прекрасно знаешь, что это нелегко, не суди меня, — и он даже не выглядит опечаленным, его голос всё так же звучит слишком спокойно и стойко.
Сынмин давно об этом думал, наверное.
Эта мысль на самом деле разбивает. Чонин едва может сделать вдох, чтобы хоть на долю секунды прийти в себя. Его парень уже думал о том, чтобы бросить его. Нет, невозможно. Это слишком несправедливо. Сынмин не такой, он его любит и поддерживает, несмотря на все сложности.
Сынмин не может его вот так бросить, просто не может.
— Подожди… — Чонин отчаянно хватается за его локоть, словно за спасательный круг. — Ты серьёзно сейчас, что ли?.. — и чувствует, как он пытается отшагнуть назад. Ян быстро отпускает его руку, остро ощущая, как сердце разрушается в этот момент.
— Абсолютно, — холодно бросает Сынмин в ответ, не меняясь в лице.
Нет-нет-нет, такого не может быть, правда, не может. Их отношения действительно были прекрасными. Чонин просто не в состоянии вот так отпустить того, кто показал ему любовь, — он не в состоянии позволить Сынмину вот так просто уйти, оставить его одного, разбить сердце.
Это слишком глупо. Сынмин всегда был рядом, и всё не может закончиться прямо сейчас, вот так. Чонин захлёбывается слезами, пытаясь разглядеть его лицо, которое по-прежнему никак не меняется. Ему словно всё равно на происходящее, и это пугает.
Если он так себя и ведёт, то это может значить лишь то, что обо всём этом он уже неоднократно думал. Просто ведь Сынмин абсолютно не импульсивный, и если что-то решил, значит, долго над этим размышлял. Ранит эта мысль не хуже всех слов, сказанных Мином ранее. Чонин не может это вытерпеть.
— Я… Нет, я просто… — Чонин делает глубокий — насколько может — судорожный вдох, впиваясь ногтями в собственные ладони. Он пытается взять себя в руки, чтобы не ныть лишний раз перед Мином.
Боже, нет, это не может быть реальностью. Чувства захватывают разум слишком сильно.
Его маленькое ранимое сердечко просто не выдержит такого разрыва. Сынмин значит для него слишком многое.
— Прости меня, прости, я… Я могу измениться! Минни, прошу… — Слёзы безжалостно льются из глаз Чонина по щекам. Он морщится и думает, что наверняка выглядит отвратительно прямо сейчас.
Сынмин смотрит совершенно бесчувственно, будто его всё это абсолютно не ранит. Будто Чонин никогда для него ничего не значил. Будто перед ним находится совершенно незнакомый человек. Чонин не хочет лишний раз раздражать Мина своим досаждающим нытьём, но слёзы остановить уже не может. Сынмин — целый его мир, как он может себя сдерживать сейчас, когда этот мир вот так решает исчезнуть, пропасть, уйти от него?
— Я могу измениться, правда, — повторяет Чонин, словно надеясь, что его пока что парень изменит своё решение. — Ты не виноват, что я такой. Просто… Пожалуйста, не бросай меня, прошу… Я… Я правда сделаю всё, что понадобится. Минни, пожалуйста… — он делает крошечный шаг навстречу, получая в ответ лишь чрезвычайно серьёзное для такой ситуации лицо, а после и вовсе видит, как Сынмин снова от него отшагивает.
— Мне ничего не надо. Я пытался помочь тебе, но больше не могу это терпеть, — всё, что произносит Мин, позволяя их рукам соприкоснуться в последний раз, когда Ян обвивает обеими ладонями его. — Меня раздражает твоё детское поведение, Чонин, тебе пора вырасти и отказаться от своих привычек, но ты слишком слабый для такого. Мне надоело возиться с тобой, правда. Я не собираюсь спасать человека, опустившегося на дно. Ты жалкий, Чонин. Даже сейчас.
Ян больше не ощущает, как слёзы текут по его щекам, не чувствует приятного аромата духов Сынмина, не слышит, как входная дверь квартиры закрывается, и совершенно не осознаёт, что остаётся один. Чонин словно находится на обрыве и с брошенной Сынмином фразой оказывается так же брошен на самом-самом краю, видя перед собой только бесконечную пропасть.
Он не может ничего разглядеть перед собой, просто сидит на полу, даже не пытаясь собрать себя по частям, а секунда за секундой позволяя рассыпаться на миллиарды кусочков каждую клеточку своей души. Чонин не чувствует абсолютно ничего, из его груди только что вырвали огромную часть его ранимой души, которая хранила в себе слишком много чувств, воспоминаний и эмоций. Этого всего не стало в один лишь момент, стоило Сынмину произнести: «Ты жалкий». Стоило ему вообще начать этот разговор. Стоило ему делать вид, словно он никогда и не любил своего мальчика, которого сейчас оставляет совершенно одного.
Чонин помнит, как Сынмин с накатывающимися на глаза слезами срывался к нему, лишь бы обнять крохотное тельце, прижать к себе и сказать, что всё будет хорошо, потому что он рядом. Чонин помнит все поцелуи, которые оставляли родные губы на его щеках, подбородке, глазах, когда он в очередной раз плакал. Чонин помнит, как Сынмин заботился о нём каждую свободную секунду, беспокоясь о чужом состоянии больше положенного. Что это, если не любовь?
Но почему же его любовь так быстро прошла? Почему он теперь так жестоко оставляет Чонина, прекрасно зная, какой он ранимый? Почему он всё это делает со своим любимым мальчиком?..
Чонин опустошён, слишком сильно опустошён, чтобы понимать, что это всё и вправду происходит с ним.
Это не правда. Нет. Точно нет.
Он так и сидит на холодном полу, не замечая, как по его лицу текут слёзы. В мыслях только одно — его бросили. Его так жалко бросили; так низко и так отвратительно. Это казалось просто убивающим. Чонин всё ещё не может поверить в то, что это конец, ведь не может быть он, правда? Невозможно. Разве могут они так быстро разорвать всю эту прекрасную историю своей любви? Нельзя же так делать.
Чонин только спустя отвратительные пятнадцать минут с большими усилиями находит свой телефон, мигом проверяя уведомления, но ничего там не обнаруживает. Он пишет Сынмину, даже не отдавая себе отчёта, просит его вернуться, не оставлять одного, просит поговорить «хоть ещё немного» и просто просит-просит-просит… Потому что он не готов к разрыву. Чонин не сможет пережить это расставание, он знает себя. Потому что он жалкий. Потому что он никто без Сынмина, без его поддержки. Он так не может.
Всё с теми же слезами на глазах Чонин смотрит на статус «был в сети час назад» и перечитывает то самое последнее сообщение Сынмина, чёрным по белому гласящее: «Я скоро приду домой, хочу поговорить с тобой». Тогда это не было таким страшным. Чонин помнит, как ожидал какой-нибудь разговор об их предстоящей годовщине в триста дней, думал, что, возможно, Сынмин делает ему внезапный сюрприз, но… Он даже и не подозревал тогда, о чём шла речь, и уж точно не мог себе представить такое развитие событий. Вот так сюрприз…
Чонин листает переписку, перечитывает сотни сообщений с жалкими: «Люблю тебя», «Скоро буду, куплю тебе что-нибудь вкусненькое», «Ты тепло оделся, мой мальчик?» — и просто не может сдержать слёз. Кажется, только сейчас, спустя десятки минут, прошедшие с конца их разговора, его накрывает полное осознание всего произошедшего, а вместе с этим и такая «долгожданная» истерика. Чонин не может нормально дышать, не может думать о том, что всё это взаправду.
Как всего этого у них с Сынмином может не стать? Мин слишком прекрасен для него, но почему же он так поступает? Разве он может так легко оставить своего мальчика, о котором так бесконечно заботился? Разве он может так легко разбить ему сердце?
Чонин не контролирует это. Он не может остановиться, не может не кричать отчаянно, не может себя заткнуть. Чонин плачет навзрыд, бесконечно умоляя Сынмина вернуться. Это всё не должно быть правдой, не должно…
Определённо, то, что делает Чонин, было неправильно. Он кладёт свой телефон на бортик ванны, слушая гудки, и опускается с головой под воду.
Это всё было ужасно неправильно.
Чонин поднимается, обнаруживая, что и этот звонок не дошёл до своего получателя. Он не должен был это всё делать.
«Я не смогу без тебя, прошу, не оставляй меня, не делай этого…»
Сынмин наверняка даже не прочитает.
— Я так хочу тебя ненавидеть… — отчаянно шепчет Ян сквозь зубы, глотая слёзы обиды, и снова целиком опускается под воду, не желая чувствовать эти солёные дорожки на щеках.
Он неуверенно кладёт руки себе на шею, думает пару мгновений, а затем так же неуверенно сжимает, обвивая пальцами горло. Чонин не хочет ничего чувствовать: не может терпеть всю эту тупую боль. Он остался один. Он никому не нужен. Какой же смысл в его существовании? Внезапно он чувствует, как на виски ослабляюще давит, а голова начинает кружиться, и сжимает руки сильнее, надеясь себя задушить. Чонин не хочет, не хочет жить.
Звонок телефона раздаётся слишком громко. Ян выныривает, не отдавая себе отчёта и не всматриваясь даже, берёт трубку. Твою же… Он едва переводит дыхание.
— Йенни, привет, как ты? — слышится совершенно не тот родной, такой ожидаемый сейчас голос. Чонин крепко-крепко жмурится, подавляя в себе всхлип, и сбрасывает звонок, даже ничего не сказав.
Покрасневшую шею только и делает, что рассматривает в зеркале, вспоминая, как Сынмин целовал её в этой же ванной.
Чонин только и продолжает плакать, вспоминая всё, что между ними было. Он не должен. Не должен.
Звонки раздаются ещё два раза подряд, после них приходит несколько сообщений, одно за другим. Чонин даже знать не хочет, что там. Он успел только увидеть в списке звонков три последних от Хёнджина и отбросить телефон от себя подальше, не удосужившись и уведомления выключить.
Чонин крутит лезвие в руках, рассматривая блик от лампы на нём, и думает, что слишком слабый. Он смотрит на себя в зеркало, рассматривает шрамы на плечах, которые когда-то с любовью и нежностью целовал Сынмин, и не хочет ничего из этого видеть. Долго с мыслями не собирается и скоротечно проводит по предплечью, совсем близко к локтю, жмурясь. Он не может. Он хочет глубже. Его так сильно раздражают эти «кошкины царапки», которые и в ряду не стоят с увечьями тех людей, у которых, в отличие от него, настоящие проблемы.
И его откровенно бесит то, что он так убивается, что не может быть таким же стеклянным, как Сынмин, что не может «повзрослеть и отказаться от своих привычек».
За этот вечер он оставит ещё с десяток порезов на своей коже, и это лишь в очередной раз доказывает то, что он чрезвычайно жалок. Потому что ему доставляет удовольствие приносить себе боль. Потому что его, похоже, никогда не волновали чувства Сынмина на этот счёт. Чонин жалок, потому что слишком глупый, слишком маленький и ничего не смыслящий подросток, который, по всей видимости, хочет лишь внимания. И он определённо не заслуживает любви с таким-то характером.
Только поздно вечером, когда ему удаётся донести себя до комнаты, он, грустно смотря на свои изрезанные плечи, всё же отвечает Хёнджину, что волноваться не о чем, и снова отбрасывает от себя телефон. Хвану не стоило переживать, правда. И все его сообщения с вопросами о том, что случилось, точно не должны были получить ответ сейчас.
Спать спокойно было просто невозможно. Чонина мучили съедающие чувства, его сердце ощущало жгучую пустоту — жгло больнее, чем горящие сейчас руки. Хотелось кричать, но сил не было. Он просто лежал под одеялом, смотря в потолок, и беззвучно плакал. Не было больше сил.
Ему не снилось ровным счётом ничего.
С чего Яну вдруг подумалось, что вставать утром будет гораздо легче, непонятно. Голова гудела, а лицо было непривычно опухшим. Он никогда так много не плакал, оно и ясно. Чонин едва мог узнать своё отражение, когда шёл заваривать себе чай (читать: чистый кипяток), который безжалостно влил в себя за пару глотков после. Ему нужно было протрезветь от всех пережитых чувств. Но не помогало ничего. Его сердце продолжало разрываться, и он не мог с этим ничего сделать.
«У вас с Сынмином всё хорошо?..»
Приходит ещё больше разочаровывающее сообщение от Хёнджина, и Чонин уже не хочет переживать этот день. Он не хочет и отвечать своему хёну. С чего, чёрт возьми, вообще такие вопросы? Почему Чонин вынужден снова терпеть эти напоминания отовсюду? Почему он так обречён на страдания?..
«Пожалуйста, напиши мне, что с тобой, я переживаю за тебя»
Всплывает следующее от того же чёртового Хёнджина спустя пару минут, и Чонину впервые хочется послать его далеко и надолго, потому что никому Ян на самом деле не сдался, чтобы за него волноваться.
По правде говоря, Чонин всё ещё не понимает, почему Хёнджин с ним общается. Они учились на разных курсах, и Хван привлёк Яна впервые лишь своей невообразимой внешностью: казалось, таких красивых людей не могло существовать на этой планете, вот Ян и засматривался на него из раза в раз, пытаясь поверить собственным глазам. А когда Хёнджин сам подошёл знакомиться, да ещё и таким добрым и отзывчивым оказался, челюсть совсем была готова отпасть и начать жить своей жизнью. Они поладили удивительно быстро, хотя и тогда Чонин не понимал, что Хвана привлекло в таком невзрачном парне. Сейчас же Хёнджин уже и университет закончил, и на работу вышел, но с Яном общаться не переставал отчего-то. Писал каждый день, самочувствием интересовался, рассказывал о случаях разных на работе и в целом всегда старался вести активный диалог. В общем, Хёнджин и правда был прелестным хёном для Яна, который в случае чего всегда оказывался рядом.
Ян знает, что Хёнджин о таком беспокоиться не должен. Во-первых, он никогда в отношениях заинтересован не был — это знали все в универе, потому что Хван отшивал каждого, кто решался с ним флиртовать. Не смог бы он понять Яна, страдающего сейчас из-за разбитого сердца. Хёнджин-то на такое своё время не тратит. А во-вторых, Ян попросту не хотел, чтобы тому пришлось всё это нытьё выслушивать, он ведь не заслужил.
«Всё в порядке? Может быть, не моё это дело, но я должен тебе сказать, что видел Сынмина с каким-то парнем. А вы вроде всегда вместе ходите…»
У Сынмина есть ему замена; есть тот, кто более дорог. Чонин ему был не нужен всё это время. Чонин ему не был дорог, не был важен, не был драгоценен. Сынмин так легко его бросил, даже не натягивая на себя маску грусти, и просто ушёл.
Колкая обида засела в груди дополнительным грузом.
— Что между вами произошло? — Хван ловит парня за плечо, заставляя остановиться.
На чужом лице лишь на секунду проскальзывает непонимание, а потом раздаётся едкое:
— Тебя это так волнует? — бросает тот, метая недовольный взгляд прямо в глаза.
Хёнджин осекается. Что-то точно не так. Они с Сынмином, конечно, не были даже хорошими знакомыми, но в последний раз, когда разговаривали, он звучал на порядок дружелюбнее. Совсем иначе, чем сейчас. И кому угодно будет ясно, что что-то здесь и правда не так.
— Да, Чонин не выходит на связь третий день, и я не понимаю, что с ним происходит. Он никогда так не пропадает.
— Ого, а вы так близко общаетесь? — Он оценивающим взглядом окидывает Хвана с ног до головы, снова останавливаясь на глазах с кипящим раздражением. — Мы больше не встречаемся, так что я понятия не имею.
Хёнджин смотрит совсем непонимающе, будто пытается понять, не послышалось ли ему. Ему всегда казались их отношения очень светлыми, практически беспроблемными и неразрушимыми. Чонин с Сынмином были примером настоящего, искреннего понимания друг друга и нескончаемой поддержки. По крайней мере, именно такими они виделись со стороны. И Хёнджин уж точно не мог и думать о том, что в какой-то момент эти двое могут вот так резко расстаться, когда всё казалось таким же неизменно спокойным со стороны. Чонин бы рассказал ему, если бы что-то шло не так. Он же часто говорил о Сынмине, не умолчал бы.
— Так сложно поверить в это? — Ким вздыхает по-прежнему раздражённо, уже собираясь уходить.
Хван понимает, что надо срочно что-то предпринять, пока Сынмин ещё здесь, и быстро соображает:
Лезвие скользит по коже, оставляя за собой кровоточащую полоску. Маленькие красные капельки проступают наружу, завораживая, а Чонин хнычет. Ему нужно надавить сильнее, ему уже это надоело. Он не может взять себя в руки и приложить больше сил, но ему так чертовски сильно этого не хватает. Ян хочет видеть, как кровь стекает по рукам, хочет, чтобы белая ванная окрасилась его кровью; хочет, чтобы его шрамы были толще, темнее. Однако ему просто-напросто не хватает сил.
Он недостаточно страдает — было бы по-настоящему больно, он бы давно осуществил задуманное.
Чонин ищет на руках свободное место и плачет. Его руки были чисты, начиная от локтя и заканчивая запястьем, — он всё ещё не такой дурак, чтобы так легко палиться, но определённо слишком слабый. Должно быть, он отвратительно жалко выглядит сейчас со стороны. Но Чонин даже в зеркало смотреть не хочет — его точно взбесит собственный внешний вид. Он просто режет поверх старых, едва начавших заживать порезов, и хмурится — это неприятно. Ян не может себя остановить, ему совсем недостаточно той боли, что он испытывает. Сердце готово из груди выпрыгнуть, когда он пытается надавить сильнее.
Он правда не может. Как же бесит.
Чонин устал. Он не хочет жить, не хочет умирать. Он не хочет чувствовать всё это, потому что это чрезвычайно изматывает. И он бы мог написать кому-нибудь с просьбой о помощи, но просто знает, что никому чужие проблемы не сдались, никто не будет вытаскивать его, человека, опустившегося на дно, с этого самого дна. Никому не нужен этот груз ответственности.
Ян прекрасно его понимает, но не хочет отпускать парня. Он продолжает ему писать и писать, наблюдая, как Ким множество раз заходит в сеть, но ни разу не читает ни одно из отправленных им сообщений. Сука. Как же это всё отвратительно.
«Старайтесь окружить себя людьми» — всплывает первый ответ на каком-то сайте, когда Чонин, пытаясь остановиться плакать, вводит в строку поиска: «Как перестать заниматься селфхармом». Замечательный совет, который ему никоим образом не поможет. Чонин везде лишний. Ему действительно нелегко начинать общение с людьми, и сейчас единственным человеком, который не переставал написывать всё время, был Хёнджин. На самом деле, Чонину даже грустно наблюдать за тем, как парень тратит свои силы на всё это. Он ведь не знает его совсем: не знает, что в конце концов, когда Чонин откроется ему, Хван почувствует сплошное непонимание и отвращение; не знает, какой Ян на самом деле проблемный. Хёнджин ничего этого не предполагает и пишет ему каждый день, словно Чонин и правда может быть интересным в общении человеком. А сам Чонин боится с ним сближаться, он не хочет приносить кому-то боль, не хочет нагружать человека, обременять его своей никчёмностью.
«Позвоните кому-нибудь» — совет второй. В мыслях был только Сынмин. Отвратительно. Он всё равно ни за что не ответит, на что можно надеяться? Чонин не хочет даже пытаться больше, хотя в глубине души, конечно, хотелось всё исправить и иметь сейчас возможность вот так спокойно поговорить. А сделать это Ян мог разве что с Хёнджином. Но он знает, как плохо это пройдёт. Он чувствует себя жалким и ненужным. На его проблемы всем должно быть плевать, в том числе и добродушному Хёнджину.
Надо признать, что Чонин просто слишком слабый. Он никогда не мог бросить. С ног до головы его пропитала эта жалость. И он уже знает, что никакие советы ему не помогут, но продолжает читать так, словно в один момент появится волшебное решение, которое спасёт его от этой пагубной привычки.
«Я хочу тебе помочь, Йенни, ответь мне, пожалуйста, давай поговорим»
Вместо следующего совета неожиданно всплывает очередное сообщение от Хёнджина, после которого следует два длинных звонка. Чонин слушает их совершенно бесчувственно, не имея никакого желания отвечать, а после начинает плакать, потому что ну невозможно уже. Хёнджин глупый, если хочет чем-то помочь. Это точно не его проблемы. Не ему с этим разбираться. Так зачем же он в это всё лезет?
«Я говорил с Сынмином и хочу прийти к тебе, Йенни, ты меня пугаешь, пожалуйста, давай просто поговорим. Я знаю, как тебе нелегко сейчас. Ты не должен оставаться один в такой ситуации»
Хёнджин точно глупый. Он не должен всего этого делать. Эти сообщения заставляют Яна изрядно напрячься и поднять себя с места, потому что кругом сплошной бардак, который он был не в силах убрать всё это время. Он судорожно заталкивает вещи по шкафам, едва заставляя себя не плакать, ибо это всё отвратительно. Чонин комкает испачканную кровью толстовку и ей же вытирает слёзы. Если Хёнджин увидит его вот такого, точно перестанет относиться так же по-доброму, как относился до этого.
Чонин не хочет потерять ещё одного какого-никакого близкого человека, последнего, оставшегося с ним рядом. Но уже через пару минут он без каких-либо сил, абсолютно опустошённый и разбитый, опускается на пол. Он не хочет, чтобы его хён сейчас был здесь и видел весь этот ужас, а уж тем более пытался помочь или успокоить. Чонин не заслужил этого.
Ян затихает так, словно его здесь никогда и не существовало. Пожалуйста, пусть Хёнджин просто уйдёт. Он не должен был даже приходить сюда. В этом нет смысла.
Всхлип рвётся наружу, Чонин утыкается в свои колени, представляя обеспокоенное лицо Хёнджина, что сейчас стоит прямо за его дверью.
Чонин плачет. Он не откроет, нет, он не хочет этого. Он не выдержит видеть печальные глаза Хёнджина — тот всегда готов помочь и посочувствовать, даже больше, чем стоило бы. Однако делать этого он точно не должен.
Ян слышит поворот ключа и резко поднимает голову, не понимая, что происходит. Сердце же готово остановиться. Какого, мать его, чёрта? Первая приходящая мысль в голову, что это Сынмин. Только у него есть ключ от квартиры. Чонин не знает, чего в таком случае хочет больше: в момент исчезнуть или броситься к парню с объятиями. Когда дверь через пару мгновений закрывается, Чонин хочет разрыдаться. Он не понимает, что происходит, и понимать особо не способен. Он просто надеется, что его оставят в покое, а свежие раны на душе раскрывать никто не будет. Чонин точно не хочет видеть никого рядом с собой сейчас. И он всё ещё надеется, что этот кто-то просто уйдёт.
— Йена? — раздаётся голос из прихожей.
Чонин затыкает себе рот рукой и слушает, как парень обходит несколько комнат, продолжая окликать его, а потом направляется к спальне, где он утопает в беззвучных слезах. Когда Хёнджин перешагивает порог, мигом бросается к парню, опускаясь на колени.
— Боже, Йенни… — всё, что он может произнести обеспокоенным голосом, переходящим в такой же шёпот. Он обвивает дрожащее тело руками и прижимает чужую голову к себе.
— Зачем… Зачем ты пришёл?! — Чонин злится на него: он не может представать перед кем-то в таком состоянии, Хёнджин не должен сейчас его видеть.
— Потому что ты не можешь быть сейчас один. Я здесь, чтобы тебя поддержать. Тебе сейчас нелегко, и я хочу услышать всё, чем ты готов поделиться, — голос Хвана едва ли не дрожит, но он стойко держится, продолжая уберегающе обнимать Чонина.
Ничего он не хочет рассказывать.
Он вообще ничего не хочет сейчас. И слышать этот тревожный голос тоже. Не может, не в его силах уже. Ян делает пару глубоких вдохов и выдохов, чтобы перестать плакать, а затем отрывается от чужого тела, заглядывая в обеспокоенные глаза.
— Ты не должен быть здесь… Как ты вообще сюда попал? — он впивается в своё запястье ногтями, прикрывая глаза.
— Сынмин дал мне ключ. Мне очень жаль, что у вас всё так сложилось… Я не представляю, каково тебе сейчас, но я очень хочу тебя поддержать. Я не могу оставить тебя одного, зная, что произошло, понимаешь? Ты меня совсем перепугал, когда не ответил ни на одно сообщение.
В один миг глаза снова на мокром месте.
Чонин не заслужил такого к себе отношения.
— Нет, нет… Я не хочу, чтобы ты… — он всхлипывает, концентрируясь на своём состоянии, чтобы снова не разрыдаться. — Не хочу, чтобы ты выслушивал мои проблемы, я слишком жалкий.
— Кто тебе такое сказал? Ты же знаешь, что я рад прийти тебе на помощь в любой момент, Йенни, — Хёнджин поглаживает острую коленку мягко-мягко. Ему, кажется, и правда хочется забрать чужую боль. И это по-странному греет Чонину сердце.
Только спустя ещё несколько обречённых минут отпираний Чонин, наконец, сдастся и позволит Хёнджину выслушать историю этого расставания без особых подробностей. Он позволит ему успокаивать себя от слёз, которые так сильно не хотел показывать, позволит видеть это всё, позволит себя обнимать, хотя ещё пару минут назад не хотел Хёнджина и вовсе видеть, позволит просто быть рядом. Чонин наконец-то успокоится лишь после чужих утешающих слов и после них же поймёт, что его вины в случившемся нет, хотя принять этот факт окажется сложнее. Однако поглаживающие спину чужие руки окажутся слишком успокаивающими.
Чонин наконец-то почувствует облегчение.
Чонин сидит на бортике ванны, опустив голову. Он так сильно устал. Наверное, он хотел бы побороть свою привычку и действительно, как наставлял Сынмин, наконец-то повзрослеть, но был слабым... Слишком. В эту ночь он впервые за долгое время начинает резать бёдра, потому что на плечах места больше не хватает. Они еле заживают, и Чонину, правда, жутко смотреть на это. Первый порез на правом бедре получается совсем слабым: даже царапина проявляется не сразу, а кровь и вовсе не проступает. Он глубоко вдыхает, думая о Сынмине, и расслабленно выдыхает, позволяя руке с лезвием проскользнуть по коже быстрее и увереннее. Ян представляет стоящего перед ним Сынмина, который нахально смеётся, не отрывая своих глаз от только что сделанного пореза.
«Это всё?» — звучит в его голове голосом Кима. Чонин ненормально улыбается в ответ, снова выдыхая так, чтобы воздуха в лёгких не осталось, и давит сильнее. Красная линия на коже остаётся сразу, и уже через секунду ряд маленьких кровавых капелек рассеивается прямо по ней. Он проводит пальцами по порезу, размазывая кровь вокруг, и откровенно наслаждается, залипая.
«Ты жалкий, Чонин», — повторяется фраза с того самого вечера, и Чонин смеётся, не понимая, что с ним творится. Он проводит лезвием по ноге шесть раз подряд и видит, как с его лица капает слеза прямо на бёдра. За ней следующая, попадающая прямо на свежую рану. Ян шипит, дёргает ногой, а затем снова глупо улыбается.
Он помнит, как парень уговаривал его перестать делать с собой такое, и только сейчас понимает, что, кажется, всегда наслаждался этим. Ему хочется, чтобы его жалели, хочется, чтобы за него переживали, хочется, чтобы волновались и пытались уберечь. Это жутко. Чонин сам себя боится. Он не знает, к чему такие чувства в конце концов приведут, и правда хочет перестать издеваться над своим телом, но уже просто физически не может. Его нескончаемо к этому тянет, он постоянно об этом думает и абсолютно ничего с этим поделать не в силах.
Внезапно в голове всплывает образ Хёнджина, который всегда был открыт для того, чтобы выслушать и помочь. И Чонину страшно, что однажды он откроется ему так же, как когда-то смог открыться Сынмину, и будет вести себя идентично. Никто не заслуживает таких манипуляций — это попросту жестоко.
Слишком часто Хёнджин появляется в этой квартире, которую Чонин и Сынмин когда-то вместе выбирали. Он каждый раз приносит с собой что-нибудь вкусненькое и долго разговаривает с Яном, надеясь вызвать на его лице улыбку, и невероятно радуется, когда у него это получается. Чонин был рад получать от него такое внимание, но он всё ещё не понимал мотивов. И Ян чувствовал себя на самом деле не слишком плохо. Ему казалось, что с каждой такой встречей с Хваном он был всё ближе к тому, чтобы зацепиться за что-то, что поможет выбраться из этой ямы. Но каждый раз, когда тот уходил и оставлял его наедине с мыслями о прерванном счастье и любви, Чонин продолжал себя резать. Он плакал ночами, перечитывая старые переписки, и раз за разом заново переживал вечер расставания в своей голове. Он хотел перестать существовать, хотел ненавидеть Сынмина, но знал, что не сможет.
Он слишком сильно любил этого человека.
Только Хёнджин и приносил красок в его жизнь. Только он заставлял его улыбаться, и то Чонин сам не понимал, делает ли он это искренне или только потому, что не хочет обижать своего хёна, ведь тот слишком сильно старается.
Всё стало чрезмерно запутанно.
Чонин сидит на полу ванной комнаты, обмазывая свои плечи каким-то старым заживляющим кремом, который покупал для него Сынмин и сам даже помогал наносить, говоря приятные слова, пока Чонин плакал от такой заботы и стыда за содеянное. Ян прекрасно помнит, как с течением времени Сынмин всё реже занимался подобным и всё чаще проявлял негатив к его действиям. Это разбивало тогда ужасно, хотя он и мог его понять, честно: слишком больно смотреть на то, как близкий человек делает с собой нечто такое отвратительное.
Он пытался бросить ради него, но это было слишком привычным способом пережить все тяжёлые ситуации и те эмоции, что возникали в чересчур чувствительном Яне, чтобы так легко перестать обращаться к лезвию. Бесполезно было их прятать или выкидывать, ему это всё равно не помогало. Сейчас же Чонин замазывает свои плечи мазью лишь для того, чтобы поскорее появилось место для новых порезов. Бёдра — всё ещё очень непривычное место для такого, но другого выхода не было, да и не то чтобы Чонин жаловался. Ему нравится это ощущение при каждом шаге: он чувствует, как порезы трутся о ткань штанов, и это незабываемо. Он считает себя ненормальным, раз ему такое по вкусу.
Ян действует резко, не раздумывая ни секунды, позволяет рукам двигаться уже просто по инерции, когда чувства захватывают голову. Кровь появляется сразу, Чонин размазывает её, намеренно давя пальцами на раны, и продолжает улыбаться. Всего-то стоило себя добить мыслями о прекрасном прошлом — и вот, его действия уже больше пропитаны уверенностью. Он подумывает купить новые лезвия — поострее, чтобы проверить свои силы снова. Чонин может сильнее, он уверен. Он может увидеть то, о чём так мечтал. Нужна лишь эта точка невозврата: Ян знает, что лучше не будет, он остался брошенным и разбитым, ему не помочь.
Уже этим вечером на его адрес приезжает курьер, доставляя лезвия с какими-то глупыми безделушками, — чтобы не выглядело так странно, конечно, Чонину было бы неловко, — давно лежащими в корзине в каком-то интернет-магазине. Чонин перечитывает переписку с Сынмином и открывает упаковку лезвий. Он без сомнений снимает с себя толстовку и осматривает по-прежнему изуродованные плечи, которые за день, как он их обработал, зажить не успели. Сейчас он отыграется. Ян знает, как ему разбить себя посильнее. Он правда хочет увидеть это, хочет ощутить, как будет гореть кожа, если зайти лезвием чуть глубже обычного. В этом же нет ничего сложного, верно?
«Сегодня хочу устроить тебе сюрприз, сможешь выйти из дома, когда я приеду с работы?»
Сынмин тогда был таким заряженным…
Минни, я так сильно тебя люблю, божечки, ты бы только знал!!!»
«Готов поспорить, что ты скажешь мне это не один раз за этот вечер)»
«За всю жизнь вообще-то! Я тебя очень сильно люблю, Минни!!!
И я безумно рад, что ты у меня такой, плааачу».
Чонин смеётся: «За всю жизнь», — как же.
Он помнит тот вечер очень хорошо: помнит, как выходил из дома, ожидая увидеть перед собой что-то грандиозно-романтичное, а потом оказалось, что до этого сюрприза надо было ещё полчаса ехать; помнит, как не унимался всю дорогу, доставая Сынмина вопросами, и как они целовались на красном свете светофора; помнит, как перед самым окончанием их пути Сынмин попросил надеть повязку на глаза, — это было очень волнующе.
Ян делает первый порез по плечу, перекрывая красовавшиеся сбоку самые старые и шершавые, только-только покрывшиеся корочкой.
Чонин мечтал посидеть на каком-нибудь склоне с видом на ночной город. И он бы не осуществил эту мечту сам, если бы Сынмин не привёз его тогда именно в такое место. Эмоциям, конечно, не было предела. Чонин думал, что он самый счастливый парень на планете и достался ему самый заботливый и самый прекрасный человек, который вообще мог когда-либо существовать.
Он проводит лезвием ещё раз. Даже не думает ни о чём, просто позволяет себе вернуться в тот самый вечер, пропитанный романтикой. Руку жжёт сильнее обычного, а тонкая дорожка крови стремится к полу уже через пару секунд. Вау, неужели? Боже мой, он слишком долго к этому шёл. Это правда было так легко? Ян думает, что эмоции от этого можно сравнить с тем самым вечером, — это так же захватывающе. И плевать, что его действия неправильные, зато наконец-то было хорошо. Неужели у него это получается?
Чонин целовал Сынмина особенно чувственно и нежно тогда. Его руки ощущались на теле мягко и жутко приятно. Он не верил своему счастью и такой любви.
У Яна уже получается лучше. По его руке течёт кровь, и он смотрит на это слишком заворожённо, наслаждаясь. Да уж, вот к этому он и стремился так отчаянно. Какой же хороший вид. Красная дорожка бежит по светлой коже даже красивее, чем Ян представлял это. Он наблюдает, не отрываясь совсем. Однако эйфория проходит через пару минут и ещё несколько десятков похожих порезов, пока Ян не понимает, что кровь течь не перестаёт, хоть и совсем тонкими ручейками. Он нервно пробегается глазами по своим рукам и направляется в ванную с аптечкой. Достаёт перекись и льёт прямо на руку, а из горла тут же вырывается громкий крик, Чонин одёргивает руку. Жжёт слишком сильно и болезненно. Он вытирает всё каким-то куском ваты и несдержанно мычит. Это больнее, чем просто резать.
Хёнджин разливает чай по кружкам, пока Чонин смотрит в одну точку, не моргая. Он думает о боли в плечах, что плавно расходится по всему телу, и хочет всё это повторить. Ему нравится это чувство. Ему нравится сидеть напротив ничего не знающего об этом Хёнджина, который даже и подумать не может, что творится на теле парня.
— Всё хотел спросить у тебя… Не хочешь никуда сходить прогуляться?
Чонин не ожидает услышать это. Он даже не сразу может ответить, пытаясь переварить заданный вопрос.
— Мне и здесь хорошо, пока ты рядом. Не хочу никого видеть, — кусая губы, делится в итоге Чонин, медленно возвращаясь в реальность из своих мыслей. Спустя несколько долгих секунд он поднимает на Хвана взгляд и успевает пожалеть о сказанном. Чонин не хочет казаться перед ним слабым, не хочет делиться своими глупыми проблемами…
— Тебе не помешало бы развеяться. Тем более я всегда буду рядом, куда бы мы не пошли, ты можешь не беспокоиться об этом.
Чонин не может найти подходящих слов, кроме благодарности, поэтому произносит негромкое: «Спасибо тебе» — и опускает голову, поникая. Хёнджин слишком хороший для него.
— Тебе не за что меня благодарить, Йенни, всё нормально. Я ведь здесь потому, что правда хочу, чтобы тебе стало легче. И предлагаю тебе всё это по своему собственному желанию. Я знаю, что тебе нелегко, Йенни…
Чонину думается, что более успокаивающего, чем тёплые объятия Хёнджина сейчас, пока ещё ничего не придумали, и он позволяет парню обвить своё тело руками. Ему спокойно в объятиях Хёнджина. Он полагает, что ему больше ничего и не надо, потому что это, оказывается, ровно то, чего так сильно не хватало.
Они сидят так пару минут, пока Хёнджин не решает подняться и нечаянно задевает чужое плечо рукой, заставляя Яна скорчиться от боли.
Хёнджин не должен был этого видеть.
— Всё нормально? — беспокоится он, оставаясь на прежнем расстоянии от лица Яна.
— Да, всё хорошо, — с натянутой улыбкой отвечает Чонин, стараясь казаться спокойным.
Хван смотрит недоверчиво, либо Чонину это просто мерещится. В любом случае он больше ничего не произносит и просто отходит, вынимая заварочные пакетики из чашек, и ставит обе на стол, присаживаясь напротив.
— Моё предложение ещё в силе, я думаю, что тебе правда не помешало бы выйти на улицу, иначе ты совсем тут прокиснешь.
— С тобой — точно нет. Почему ты так за меня переживаешь?
Хёнджин смотрит в глаза напротив и как будто бы мечется между своими мыслями, выбирая, что ему сказать. Ян наблюдает с интересом.
— Ты важен мне, Чонин, — искренне делится Хван, обдумывая следующие слова. — Не знаю, может, тебе так и не кажется, но ты и твоё состояние, правда, очень значимы для меня. Я не хочу, чтобы такой человек, как ты, погасал из-за того, как сложились обстоятельства в жизни. Хочу помочь тебе пережить это.
Яну даже не верится. Эти слова слишком много для него значат, но значат ли они в самом деле столько же для Хёнджина? Правда ли Чонин так ему важен?
Чонину потребуется ещё несколько дней, чтобы в конце концов согласиться выйти на улицу вместе с Хваном. Он едва смог сдержаться, чтобы за ночь до не сорваться на своих бёдрах, потому как постоянное прихрамывание точно бы посеяло почву для размышлений и догадок, особенно после случая, когда Хёнджин задел его руку. Чонину это было не к чему. Он не хотел, чтобы Хёнджин ещё и за это переживал. Он вообще не хотел, чтобы Хван когда-либо узнал об этом, он не должен был.
Ян соглашается просто пройтись по окрестностям, потому что выходить на улицу и правда слишком тревожно, хотя Хёнджин, как и обещал, всё время находится рядом и даже держит его под руку. Они ни о чём не говорят, ибо Чонин полностью концентрируется на своём дыхании, а Хёнджин просто всё слишком хорошо понимает, чтобы отвлекать Яна на разговоры.
«Слишком драматизируешь, это просто улица», — звучит в голове, и Чонин хочет себя ударить. Он давит рукой на своё плечо с силой, чтобы хоть как-то исполнить желание себе навредить.
— О, Хёнджин-а! — подбегает вдруг незнакомый Яну парень, и ему в момент становится слишком страшно — он сам не понимает, почему. Незнакомец осматривает Чонина, и он ощущает себя только более некомфортно. — Вау, нашёл себе кого-то, что ли? — совершенно бестактно спрашивает парень, улыбаясь по-дурацки. Чонин смотрит на него глазами, полными боли, надеясь, что хоть это заставит того подумать над тем, что он делает.
— Джисон, это Чонин, и мы просто друзья, — представляет его Хван, крепче держа за руку, потому что чувствует, что что-то идёт не так.
Джисон внимательно смотрит на Чонина, и вдруг выражение его лица меняется.
— Прости-и-и, по-моему, я тебя слишком напугал, я не хотел, правда, — в его глазах видна искренность, которая звучит и в голосе, и Ян благодарен хотя бы за это. Он только кивает через силу, не имея сил что-либо говорить, и хочет поскорее исчезнуть отсюда. Джисон переводит взгляд обратно на Хёнджина. — Вы идёте куда-то?
— Гуляем, у тебя что-то важное?
— Нет, прости, что потревожил, увидел знакомую фигуру в таком районе, поздороваться хотел. Ты обычно тут не бываешь, — он звучит неловко, потирая руки, и засовывает их в карманы.
Чонин уже ненавидит то, что согласился на это. Он точно не планировал, чтобы с ними кто-то начал разговаривать.
По ногам течёт кровь, и он едва сдерживает слёзы. Ему тошно от самого себя. Чонину противно из-за того, что он не может себя нормально вести, ему противно позорить Хёнджина при его друзьях. И он снова думает, что не достоин ничего в этой жизни: ни любви, ни той заботы, которую дарит ему Хёнджин, ничего.
Чонин режет плечи, и кажется, что давить сил просто нет, так что он просто позволяет себе плакать, а рукам вести по плечам острым лезвием. Кровь всё же течёт, пачкая ванную, и Чонин откидывает голову.
Он знает, что не успокоится. Ян наконец-то добился того, чего так сильно хотел: он видит так много своей крови, но легче не становится. Его губит то, что он делает. Ему правда мерзко из-за того, что он себя остановить уже не может. Ему следовало бы, но уже слишком поздно. Чонин — человек, опустившийся на дно. Сынмин говорил правду.
Ян ложится спать в толстовке, наплевав на то, что она, вероятнее всего, обязательно испачкается за ночь. В квартире слишком холодно, чтобы спать без одежды, и ему слишком лень беспокоиться о чём-то таком сейчас.
Только вот проснувшись, Чонину всё же придётся поменять постельное бельё, потому что он спал слишком долго и весь изворочался за ночь, так что у него не то что толстовка пропиталась кровью — ещё и простынь с одеялом. Чонин лениво стягивает с себя толстовку и думает о бренности своего существования. Он откидывает вещь на стул с остальной одеждой, надеясь разобраться с ней позже, и решает, что, наверное, стоит что-то сделать со своими руками — желательно отрубить, чтобы такой хернёй больше не занимался. У него даже нет нормальных бинтов, чтобы всё это дело перемотать, так что он осторожно обрабатывает перекисью и укладывает куски ваты так равномерно, как только удаётся. Ян находит-таки совсем короткие обрезки старого бинта, фиксирует ими вату, чтобы не сползала, и сразу надевает новую толстовку. А затем отправляется менять постельное бельё: муторно, измученно и слишком ненавистно.
Чонин устал от всего. Он не хочет этим заниматься, потому что, по правде говоря, ему было бы плевать на эти кровавые пятна в своей постели, но что-то заставляет. У него просто предчувствие. Откуда он знает, в какой момент ему придётся расправить свою кровать, когда кто-то будет рядом? Надо быть предусмотрительным. Хотя он мог бы, конечно, списать на кровотечения из носа, но это вызвало бы очередные подозрения, которые ему точно не были нужны.
Дверь в квартиру открывается слишком неожиданно, Чонин даже не успевает сообразить, бросая взгляд на часы. Полвторого дня, и это не слишком странно: Хёнджин обычно приходил относительно рано. Чонин быстро скомкивает запачканное бельё, чтобы следов не было видно, и, как ни в чём не бывало, продолжает растягивать по кровати новое покрывало, понимая, что лишней суетой только подозрения и вызовет.
— Ой, прости, я немного не вовремя? — заходит в комнату Хёнджин. — Тебе нужна помощь?
Чонин хотел бы его прогнать, потому что не должен Хёнджин этого всего делать, но вместо этого только выдыхает:
— Всё нормально, просто не думал, что ты придёшь, так бы не начинал это даже, — он старается держать себя в руках, хотя наверняка голос звучит слишком нервно.
— Я тебе написал, что приду, думал, ты увидишь. Прости, что не дождался и просто вот так припёрся, я должен был сначала получить ответ и убедиться, что ты этого хочешь. — Хёнджин мнётся на месте, кусая губы, и подходит к парню ближе, словно не зная, что ему сейчас делать.
— Всё хорошо, не волнуйся, я рад тебя видеть, — выдавливает из себя улыбку Чонин, на самом деле сгорая изнутри от нервов. Ему так страшно, что Хёнджин может увидеть что-то лишнее, то, что ни в коем случае не должен. Сердце сейчас просто в пятки уйдёт от напряжения. Надо что-то придумывать. — Может… лучше сходишь на кухню, чай пока заваришь? Я тут быстро, — продолжает переживать он, пожёвывая губы.
— Я как раз принёс тебе поесть, — улыбается совсем доброжелательно Хван, спеша наконец-то выйти из комнаты. — Приходи, как закончишь здесь.
Хёнджин оставляет Чонина одного в комнате, и он с облегчением выдыхает. Слишком стрёмно. Слишком для него. Его руки дрожат, потому что Хёнджин ни за что не должен узнать об этой отвратительной привычке Яна. Ни в жизни. Он продолжает застилать кровать, пытаясь справиться с нервами.
На кухне стоит тарелка с каким-то аппетитным супом, и Чонин с улыбкой переводит взгляд на Хвана. Тот смотрит в ответ так же, только что-то странное он замечает в его взгляде.
«Я просто параноик», — отвечает голос в голове, и Ян быстро прогоняет мысли обо всём этом. Всё же нормально, правда?
— Ты без меня тут вообще хоть что-нибудь ешь? — начинает неожиданно Хёнджин, когда Чонин устраивается за столом напротив него.
Ян даже не знает, что сказать. Кажется, он, правда, не ест ничего, но это в целом-то ни разу не вызывало у него никакого волнения, Яну просто было всё равно. Однако он догадывается, как отреагирует Хёнджин, если узнает правду. Чонин не хочет обманывать его.
— Почему спрашиваешь? — аккуратно продолжает Чонин, надеясь, что сможет перевести тему.
— Неправильно говорить такое кому-то, но ты кажешься слишком худым, я просто переживаю за тебя, понимаешь? Ты не должен игнорировать свои биологические потребности, что бы не случалось в жизни…
Чонин поднимает на него красноречивый взгляд, полный непонимания и сожаления: он не хочет заставлять кого-то волноваться — и просто берёт в руки палочки с ложкой. Хёнджин, видимо, всё прекрасно понимает, решая не продолжать эту тему про еду. Если бы Чонин хотел, уже бы ответил ему и рассказал то, что нужно.
Проходит всего пара секунд молчания, прежде чем Хёнджин снова делает попытку завязать разговор:
— Как ты себя вообще чувствуешь? — он смотрит по-доброму, с искренним волнением и интересом в глазах.
Чонину хоть и приятно, но он не хочет, чтобы парень так переживал за него из раза в раз. Что же в поведении Яна заставляет Хёнджина подозревать, что что-то не так? Ему не мешало бы это исправить, потому что… Да, он в очередной раз не хочет заставлять его тревожиться.
— Мне сказать то, что ты хочешь услышать? — Чонин снова опускает свои грустные глазки, потому что ему слишком стыдно смотреть на Хвана и понимать, что его поддержка не спасает.
— Я не понимаю, почему ты такой, Йенни, — мягко произносит он. — Я хочу знать правду, и это то, что я действительно хотел бы услышать от тебя. Мне не нужно, чтобы ты скрывал свои проблемы.
— И почему ты так уверен, что у меня есть проблемы? — боязливо интересуется Чонин, намереваясь использовать полученную информацию для того, чтобы скрыть все выдающие его факторы. Хватит уже с Хёнджина переживаний за него — это лишнее.
— Йенни… — лишь произносит Хёнджин, переводя дыхание, а у Чонина всё тело судорогой сводит. Ему страшно, что Хван скажет что-то, что он слышать бы не хотел. Страшно, что на самом деле он знает про его селфхарм. Страшно, что Хёнджин его просто пошлёт, потому что задолбал выделываться. Просто страшно. Зрительный контакт напрягает ещё больше, и вот, наконец, Хёнджин продолжает: — Это нелегко, я понимаю. Конец отношений всегда оставляет за собой последствия. Но ты не должен закрываться и делать вид, что тебя это не ранит. Я повторю тебе хоть ещё миллиард раз: я хочу помочь тебе справиться с этим. Прошу, перестань делать вид, что всё в норме.
Чонин опускает взгляд, не в силах терпеть такую заботу. Он её не заслужил. Хёнджин старается напрасно, и Чонину уже не выбраться из этой ямы. Это всё зря.
— Йенни… Я хочу, чтобы ты рассказал мне всё, что тебя тревожит. В любом случае, чтобы отпустить человека, тебе нужно это проработать.
Чонину хочется плакать. Он не готов отпустить Сынмина, не готов перестать думать о нём и их отношениях, не готов жить дальше без него.
— Я не могу… — едва выдавливает он из себя, мечтая исчезнуть в эту секунду.
— Я понимаю. Не заставляй себя. Просто подумай над этим. Ты разве хочешь быть к нему привязанным? Если ты его не отпустишь, тебе будет трудно в будущих отношениях.
— Не будет! — резко перебивает Чонин возмущённо. — Я не достоин любви, какие отношения вообще…
Хёнджин замолкает, пытаясь понять, что служит причиной таким мыслям в голове Яна. Он кажется слишком раненым, ему, правда, стоило бы высказаться обо всём этом, Хёнджин же здесь, он готов слушать, так что не так?
— Почему ты так говоришь? — он пытается поймать его взгляд, однако Чонин ловко уворачивается, ибо попросту не может смотреть в чужие глаза сейчас — слишком неловко и стыдно.
— Даже я себя полюбить не могу, как это может сделать кто-то другой? Сынмин всё это понимал, поэтому он меня разлюбил. Я не заслуживаю любви, хён…
— Но ты прекрасен, Йенни… — от него веет искренностью, в которую Чонин всё равно поверить не может. Эти слова не могут быть посвящены ему — как? — Правда, ты же замечательный, — в его голосе проскальзывает нотка неловкости просто потому, что Хёнджин не привык говорить кому-то о подобном. — Ты всегда очень отзывчивый, я вижу, с какой добротой ты относишься к окружающим. А ещё вижу, что тебя очень легко задеть, и мне очень грустно из-за этого. Потому что всего ты заслуживаешь, Йена, как никто другой. Я не встречал таких людей, правда. И, Йенни, я это говорю не для того, чтобы тебя успокоить, а потому что правда так считаю.
Чонин не произносит ни слова. Он чувствует, как по щеке скатывается слеза, и хочет ударить себя. Почему он опять распускает сопли? Почему он реагирует на эти слова вот так? Почему он не может ничего ответить даже?..
— Посмотри на меня, пожалуйста, — Хёнджин звучит как никогда мягко и нежно. Яну хочется укутаться в его приятный голос, ласкающий уши. Он поднимает взгляд крайне боязливо, стесняясь показывать слёзы и вытирая их рукавами толстовки. — Мне очень грустно, что ты считаешь, что не заслуживаешь любви, потому что это не так. Я очень хочу, чтобы ты смог выбраться из этого, и я готов сделать то, что будет в моих силах, Йенни.
Он плачет только сильнее и думает о том, как отвратительно выглядит его лицо сейчас, искажённое плачем. Он хочет спрятаться и закрывает лицо руками, чувствуя, как истерика накрывает всё сильнее. А в следующую секунду его тело обвивают мягкие руки, и Чонин поддаётся без сопротивления, утопая в чужих объятиях. Плечи больно трутся о чужие руки, но Чонину плевать — так даже легче, ему не хватает привычной при таких эмоциях боли.
— Пожалуйста, подумай над моими словами, — Хёнджин гладит его по голове, прижимая к себе. — Ты очень важен для меня, Чонин, я не хочу, чтобы ты чувствовал себя плохо и скрывал это.
Смотреть на свои плечи было уже невозможно. Ему хочется блевать из-за того, как обезображено выглядят его руки, и он даже почти боится их касаться. Чонина раздражает этот вид, и каждый раз, когда он смотрит на этот ужас, он хочет только лишь срезать с себя всю изуродованную кожу, чтобы больше не иметь с этим ничего общего. Он с ужасом смотрит на дорожки крови, стекающие по рукам, и не отдаёт себе отчёта. Он что, правда всё это делает? Он правда заходит так далеко? Чонин думает, что если бы он хотел вскрыть себе вены, у него бы теперь это получилось без особых проблем.
Ян слишком хорошо помнит, как пытался себя убить в их с Сынмином ванной; помнит, как заставлял себя надавить на лезвие сильнее, так, чтобы оно вошло достаточно глубоко и смогло задеть вену, но ничего не получалось; помнит Сынмина, который только вернулся с работы тогда и очень быстро забежал к нему со страхом в глазах. Он тогда казался сильно перепуганным, однако, убедившись, что ничего критичного не происходит, стал только ругаться.
Все колкие слова, звучавшие в тот вечер, надолго засели в его голове. Конечно, он не мог слушать, как близкий ему человек поливает его грязью. Чонин не раз за тот вечер сказал Мину, что не хочет жить, не хочет существовать. Это был первый и последний раз, когда он такое себе позволял. Он больше не говорил с Сынмином о проблемах, предпочитал делать вид, что чувствует себя нормально. Ян не хотел ссориться лишний раз, потому что правда любил. И только когда Сынмин замечал новые его порезы, Чонин снова думал о смерти. Сынмин не принимал то, чем занимается Ян, — и вообще-то это абсолютно адекватная реакция здравомыслящего человека. Чонин был убеждён, что о таком говорить нельзя, — это выглядит жалко и ущербно со стороны, а он не хотел быть таким в чьих-либо глазах.
Именно поэтому он выбрал молчать.
Может быть, он бы и хотел высказаться на этот счёт, потому что его и правда сильно волновало то, до какой степени доходит его селфхарм сейчас, но он уже просто не мог — это неправильно, в этом нет никакого смысла, его никто не поймёт. Даже самый понимающий Хёнджин.
Он уж точно знать об этом не должен.
— Может быть… Ты был бы не против пожить какое-то время вместе? — однажды начинает он, и Чонин смотрит на него круглыми глазами, не понимая, серьёзно ли Хёнджин это или просто шутит.
— Чего… Хён, правда, что ли? — наверное, он никогда ещё не звучал так ошарашенно.
— Думаешь, я могу шутить о таком? — Хёнджин усмехается по-доброму и присаживается ближе. — Просто… Мне надо сказать тебе, что я разговаривал с Сынмином. Ну, когда он мне ключи дал, он сказал, чтобы до конца месяца здесь никого не было и я ему ключи вернул. И… Я совсем не против, чтобы ты жил со мной. Я буду только рад тебе помогать, Йенни.
И на самом деле Чонин об этом даже не думал. Эту квартиру и правда оплачивает Сынмин. Он не может здесь жить после их расставания, но переехать вот так к Хёнджину… Это страшно. Если они будут видеться из суток в сутки, чуть ли не каждую минуту, селфхарм Чонина станет определённой проблемой, так, как сейчас, скрывать его не получится. И это слишком уж страшно, потому что Чонин без него не может. Он просто не выдержит. Он зависимый, да, и понимает это, только вот сделать с собой ничего не может. Ему страшно, что когда Хёнджин в конце концов узнает о том, чем он занимается, тут же прогонит из дома прямо на улицу, где Чонину деваться будет уже некуда.
Ему страшно обо всём этом думать.
— Подожди, ты правда хочешь, чтобы я переехал к тебе?..
Хёнджин кивает в ответ, непоколебимо смотря точно в глаза. Он такой глупый, боже, разве до сих пор не понял, что Чонина из этого дерьма не спасти?
— Я тебе уже много раз говорил. Ты знаешь ведь, что можешь поделиться со мной чем угодно, да? Я готов быть рядом с тобой, Чонин. — Обращение по имени звучит слишком серьёзно, Ян привык к его ласковому «Йенни».
— Я не заставляю тебя, конечно, просто подумай. У меня есть свободная комната, там хорошие условия, и мне ничего от тебя взамен не надо.
Прямо сейчас в голове проносится миллиард мыслей, наводя настоящую панику. Чонину и правда некуда идти, но ему до безумия страшно из-за того, как его образ жизни может сказаться на взаимоотношениях между ним и Хёнджином. Ему придётся незаметно стирать одежду, незаметно хранить у себя аптечку со всем необходимым, незаметно резаться, в конце концов, — и это огромная проблема.
Проходит два дня, до конца месяца остаётся всего трое суток, и Чонин наконец-то решается. Он пишет Хёнджину, что согласен, а сам идёт в ванну, ожидая ответ. Хван отвечает, как всегда, молниеносно.
«Напиши мне, когда соберёшь вещи, я помогу привезти их. И спасибо, Йенни»
Чонин не понимает, за что его благодарит Хёнджин, достаёт лезвие из пачки и кладёт его на раковину, стягивает с себя толстовку.
«Это мне тебя нужно благодарить, хён, я не знаю, что бы я без тебя делал»
На руке виднеется гной, и Ян ругается вслух, потому что такое в его планы не входило. Он берёт остатки перекиси и аккуратно обрабатывает, параллельно ожидая, пока загрузится браузер и покажет хоть что-нибудь по запросу: «Как лечить гнойную рану». Читает пару сайтов и думает, что это слишком запарно. Он промывает в итоге порезы под водой, шипя и ругаясь себе под нос, а потом мажет всё той же единственной заживляющей мазью, обматывая сверху бинтами, которые заказал совсем недавно через интернет-магазин. А ещё думает о том, что в следующем месяце обязательно пойдёт в университет, ибо пропуски свои отрабатывать и так целую вечность придётся, а его состояние наконец-то хоть немного улучшается — он хотя бы может выходить на улицу.
Чонин размышляет об этом совсем недолго, прежде чем решает выйти прогуляться один — он ведь не будет с Хёнджином под ручку в университет ходить.
Он совсем не жалеет свои бёдра, проходясь по ним лезвием с пару десятков раз, и медленно одевается. Теперь он хотя бы сможет отвлечься на эту боль: уже не так страшно будет видеть мир. Свежие порезы трутся о ткань штанов, и Чонину нравится это чувство. Он отходит от дома всего на пару шагов, а уже чувствует себя хорошо.
«Чёртов мазохист», — звучит в голове, и Чонин растягивает губы в улыбке.
Да, на улице оказалось не так страшно, как ему думалось. Отвлекающая боль убивает в нём весь страх, и Чонин невероятно счастлив: он чувствует себя таким свободным и независимым, что хочется кричать на всю улицу. Свежий воздух окрыляет, Чонин улыбается так довольно, как не делал это уже давно.
Он думает о Хёнджине и его заботе.
Хёнджин, правда, очень милый и добрый, его партнёру бы определённо повезло с таким парнем. И Чонин не знает, почему о таком думает. Ему хочется глупо смеяться. Хван хороший, даже слишком, и Ян счастлив рядом с ним. Он рад быть кому-то нужным, рад видеть Хёнджина, рад просто знать, что хоть кому-то на него не всё равно.
— Ого, я думал, что обознался, — быстро-быстро подходит к нему Джисон, и Ян улыбается просто из-за нервов, не контролируя эту улыбку даже. Он хочет врезать этому Джисону, потому что в его планах была прогулка лишь наедине с самим собой.
— Что такое? — единственное, что произносит он, не зная, что ещё может сказать в такой ситуации в принципе.
— Я не слежу за тобой, если что, — смеётся парень коротко. Да уж, очень смешно. — Нет, правда, — лицо становится серьёзнее, а Чонин уже хочет вернуться домой.
— Что тебе надо? — Чонин старается звучать мягко.
— Да ничего, мне все друзья Хёнджина нравятся, просто пытаюсь поладить.
— Я… — мысль обрывается. Чонин и не знает, что ему говорить. — Почему? Не думаю, что тебе будет интересно со мной.
Они двигаются чуть в сторону, когда мимо проезжает машина, и Джисон отчего-то кажется очень забавным в такой обстановке, когда внимательно смотрит круглыми глазами вслед автомобилю. Злость Яна в момент улетучивается, и ему самому кажется это необъяснимо странным.
— Не будь о себе плохого мнения, — поджимает губы Джисон и затем улыбается доброжелательно. — И прости, что тогда не подумал, прежде чем говорить. Это было некрасиво, — глаза Джисона блестят, Чонин находит милыми его извинения.
— Всё нормально, не переживай, — лишь улыбается в ответ и думает, что не всё так уж плохо.
Квартира Хёнджина казалась довольно просторной. Чонин был тут впервые и о своём решении переехать не жалел. У Хёнджина было хорошо, и Ян чувствовал себя более чем комфортно. Он освоился крайне быстро, хотя ему по-прежнему было неловко из-за того, что он просто так здесь проживает, даже не платя никак. Это же, ну, неправильно.
Ещё Чонин, наконец, собирает в себе силы и ходит теперь в университет, думая, что всё это терпимо. Всё это он переживёт. Смертельного точно ничего не происходит. И определённо не важно, что на его теле так и продолжают появляться всё новые и новые порезы, которые кажутся ужасающе глубокими по сравнению с теми, что он делал раньше. Чонин о таком только ведь и мечтал, а теперь даже не знает, куда себя деть, потому что всё надоело.
Самым проблемным было стирать вещи: он не может позволить Хёнджину видеть свою одежду. Каждый раз Ян закидывает свои вещи в стиральную машинку только после того, как заканчивает со стиркой Хван, и слишком часто думает о том, что он его определённо уже в чём-то подозревает, хотя ни разу ничего даже не говорил. Это было страшно, Чонин не хочет, чтобы Хёнджин знал о том, чем он занимается.
С каждым днём скрывать селфхарм становится всё сложнее. Хёнджин работает из дома, и поэтому остаться одному в квартире возможности практически никогда не предоставлялось. Но даже если тот и уходил куда-то, Чонин боялся сильно рисковать: Хёнджин же мог вернуться в любой момент и застать его. Комната Яна была единственным местом, где он чувствовал себя хоть немного защищённым, и то потому, что Хёнджин всегда спрашивал разрешение, прежде чем зайти.
— Йенни, можно? — звучит из-за двери, и Чонину приходится убрать лезвия под подушку. Да, он не придумал места лучше, потому что всё ещё плохо знал эту квартиру, хотя и жил тут уже второй с половиной день. Думает, что обязательно найдёт хорошее место, потому что Хёнджин ни за что не должен о селфхарме узнавать.
Хёнджин открывает дверь и всё равно остаётся стоять на пороге.
— Слушай, я увидел, тут недалеко бесплатный вход в музей сегодня, не хочешь сходить со мной? — на его лице, как всегда, очаровательная улыбка, и Ян завидует тому, каким счастливым всегда кажется Хёнджин — он сам так не смог бы.
— Ну, если предлагаешь… — и он отчего-то не может сдержать короткой улыбки, смотря на Хвана загадочным взглядом.
— Хэ-эй, это да или нет? — усмехается тот, облокачиваясь на косяк.
— Да, я не против, хён. Спасибо, что предложил, — и чувствует откуда-то взявшуюся неловкость, которая заставляет щёки краснеть.
Чонин оценил эту прогулку с Хёнджином, после которой они сидели ещё в кафе вдвоём и обсуждали учёбу. Удивительно, но на этот раз Джисона встречать не приходится. Ян как раз рассказывает о своей неожиданной с ним встрече, и Хёнджин говорит, что в случае чего может попросить Джисона больше не донимать его, но он отказывается. Не хочет никого напрягать, тем более Хёнджина. И уж не такой пугающий этот Джисон: вполне себе обычный парень, нормальный.
Время на самом деле идёт незаметно быстро, Чонин даже удивляется, как день проходит один за другим и ничего сокрушительного в его жизни не происходит. Возможно, на это повлияла и смена обстановки: теперь же вокруг ничего не напоминало о Сынмине и так было легче, а главное — правильнее. Но точно он, конечно, не мог знать.
Чонину и правда очень хорошо рядом с Хёнджином, он давно не чувствовал себя так комфортно. Хван показывает ему ещё не один музей и не одну выставку. Они вместе гуляют по разным местам города, и для Чонина это на самом деле уже невероятно ценный подарок: просто осознавать, что кто-то всё время о нём заботится, беспокоится и пытается поднять настроение…
Утренний душ сопровождается очередным издевательством над своим телом. Тонкая корочка только начала покрывать раны на плечах, и Чонин решает резать поверх. Он чувствует, как лезвие распарывает только-только заживающие порезы, и больше положенного наслаждается. Кровь течёт по рукам, оставляя на полу душа лужицу, которая тут же скрывается в водостоке, когда Чонин освобождает струям воды путь. Он режет снова и снова, чувствуя, как вода попадает прямо на свежие раны, и хочет смеяться отчего-то. Хёнджин где-то снаружи сейчас и даже представить не может, что здесь происходит. Чонину правда нравится об этом думать, он так и не находит этому объяснения.
Руки по-настоящему неприятно жжёт. Чонин выходит из душевой кабинки всего через пару минут, принимаясь весь этот ужас, который с собой сотворил, обрабатывать перекисью, спрятанной в кармане толстовки. Бинты ложатся неровными слоями, но Яну глубоко плевать на это. Он быстро одевается, открывая дверь уже совсем спокойно. Ему нравится делать вид, что ничего с ним не происходило буквально пару минут назад в этой самой ванной, когда видит перед собой Хвана. Улыбается ему, как ни в чём не бывало, и благодарит за вчерашнюю прогулку.
— Я приготовил поесть, — так же буднично отвечает старший, и Чонин с прежней улыбкой на лице шагает на кухню. Прямо за ним идёт Хёнджин.
Оба садятся за стол друг напротив друга, и внезапно Ян чувствует, что что-то идёт не так. Мышцы на левой руке содрогаются, один из свежих порезов начинает жечь сильнее, чем должно быть. Он осторожно опускает голову, пытаясь посмотреть на своё плечо, и видит чёртово пятно крови, которое медленно увеличивается на жёлтой толстовке.
Не заметить просто невозможно.
Испуганный взгляд в секунду перемещается на Хёнджина, и Чонин хочет разрыдаться на месте, потому что тот смотрит слишком серьёзно и почти так же испуганно.
Вторая глава: https://teletype.in/@pravaya_nojka_stola/eto_ne_podrostkovoe_2