Так и не наступившее бессмертие: Александра Селиванова — о санатории Наркомтяжпрома в Кисловодске
«В этой борьбе архитектура будет в такой же мере насыщаться дыханием массовых чувств и потребностей, в какой масса будет воспитывать себя пластически, т.е. привыкать смотреть на мир, как на покорную глину для лепки все более совершенных жизненных форм.
О чем отдельные энтузиасты мечтают по части ритмизации человека, театрализации быта, хорошо и плотно укладывается в эту перспективу. Рационализировав, т.е. пропитав сознанием и подчинив замыслу свой хозяйственный строй, человек примется рационализировать себя самого. Он поставит себе задачей внести в движение своих собственных органов при походке, при труде, при игре, наивысшую отчетливость, целесообразность, экономию энергии и, тем самым, красоту. Вместе с этим он захочет овладеть полубессознательными, а затем и бессознательными процессами в собственном организме: дыханием, кровообращением, пищеварением, а главное оплодотворением - и подчинить их контролю разума и воли.
Человеческое тело станет гармоничнее, движения ритмичнее, голос музыкальнее, формы быта приобретут динамическую театральность. <...>
По мере того как человек начнет воздвигать дворцы на вершине Монблана и на дне Атлантики, регулировать любовь, питание и воспитание, повышая средний человеческий тип до уровня Аристотеля, Гете и Маркса, он придаст своему быту не только яркость, богатство, напряженность, но и высшую динамичность».
Цитата из книги 1922 года Льва Троцкого «О культуре будущего»
Советский постконструктивизм как дачный модернизм
Ровно десять лет назад, в 2009 году, в фототеке МУАРа я увидела проекты типовых ведомственных дач для Наркомтяжпрома, спроектированных Весниными. Они были очень похоже на виллы соратника Ле Корбюзье Малле-Стевенса — белые лапидарные объемы, балконы с корабельными мотивами, ниши для растений, плоские эксплуатируемые кровли и перголы...
Казалось бы, ну да, это же Веснины! Но казус в датировке — под проектами был указан 1941 год! Распутывая этот клубок, я написала для журнала «Интерьер + Дизайн» статью «Тайный модернизм» — о том, как партноменклатура, одной рукой запрещая авангард и разнося Чернихова, Леонидова и Гинзбурга, параллельно строила себе для внутреннего пользования абсолютно модернистскую архитектуру — «архитектуру для игры в гольф». Были исключения, тот же Каганович, имевший весьма примитивные вкусы и требовавший от архитекторов портиков «в советском ордере», но, с другой стороны, был нарком финансов Милютин, оформивший свой пентхаус на крыше знаменитого дома Гинзбурга; был Сталин, выбравший личным архитектором конструктивиста Мирона Мержанова; наконец, был Серго Орджоникидзе, приютивший у себя в Наркомтяжпроме две архитектурные мастерские, сплошь состоявших из сбежавших от Моссовета и Кагановича лидеров конструктивизма — братьев Весниных, Гинзбурга, Леонидова, братьев Голосовых и их команд.
Чем они занимались в тот момент, когда официально конструктивизм был раскритикован (и говоря точнее и шире — модернизм, формальный, аналитический метод проектирования)? Вопреки жесткому давлению партноменклатуры и опрощению архитектурной среды, они продолжали решать глубоко профессиональные вопросы. В отличие от продукции их критиков — Алабяна, Чечулина, Мордвинова и живущих в других системах координат эклектиков и ретроспективистов вроде Щусева и Жолтовского, они по-прежнему проектировали функциональную архитектуру, растущую изнутри наружу, от логики внутренних процессов, лишь на словах имитируя риторику соцреализма.
В слове «растущая» — ключ; конструктивисты в начале 1930-х от идеи архитектуры-механизма переходят к концепции архитектуры-организма, или органической архитектуры. Которая устроена функционально, но не столь техницистски, развиваясь в собственной логике, имея начало и конец, или, как говорил их ближайший коллега, репрессированный в 1937-м Михаил Охитович, имея голову, тело, ноги.
Выросший из этих экспериментов с органикой, надетой на жесткий функционалистский костяк, постконструктивизм — а я настаиваю именно на этом термине, — продержался недолго, максимум до 1937-38 гг., но оставил после себя тысячи превосходных зданий по всей стране. Эти дома, на мой вкус, сложнее, и, честно говоря, интереснее конструктивизма: в них, помимо формальной абстрактной эстетики, есть еще что-то другое — тайна, игра, ирония, чаще отсутствующие в авангарде. Эта архитектура парадоксальна — в выборе форм, материалов, аллюзий. Среди ее излюбленных референсов — египетская, крито-микенская, ассирийская архитектура, образы из живописи кватроченто, мотивы визионерского романтизма Булле и Леду. Собственно это, очень острое, но трудно формулируемое ощущение зацепило меня почти 15 лет назад и до сих пор не отпускает.
Об одном из сильнейших последних впечатлений — этот текст.
Комната как рама для пейзажа
Санаторий Наркомтяжпрома в Кисловодске — точнее, как теперь я уже понимаю, над Кисловодском, на Георгиевском плато — одна из вершин этого стиля, пришедшаяся на его конец – строительство завершено в 1938 году. Над проектом работало много архитекторов и художников, но два автора чувствуются здесь повсеместно: Гинзбург и Леонидов.
Совершенный по устройству и оснащению, сверхсовременный для своего времени санаторий с нарзанными ванными, бассейном, пространствами для гидротерапии и электротерапии, механотерапии, ингаляций, исследований при помощи новейших микроскопов, гемометров, фотометров, капилляроскопов, кимографов, электрокардиографов и так далее как будто развивает идею 1920-х об архитектуре, создающей нового, физически совершенного человека. Здесь реализована сложная система вентиляции и навигации, действовала электрифицированная система вызова медсестер, тщательно спроектирована логика аэрации и инсоляции — рацио, пронизывающее корпуса санатория, наследует предыдущей эпохе.
Этому духу модернизма соответствовала не только продуманная планировка, но и эстетика — большие поверхности остекления, балконы и солярии, многочисленные никелированные детали интерьеров, сверкающая белая и черная облицовка «мокрых» помещений из матового стекла – марблита, — модная мебель из гнутых стальных труб с цветной кожей.
Скажем, в 1928-30-е остановились бы на этом, и примеры таких санаториев мы знаем в избытке. Но здесь ставилась уже новая задача, связанная именно с органикой, с чувственными и образными переживаниями, которые должны были вести за собой постояльцев.
На передний план в тонко спроектированной, действительно театральной сценографии санатория выходил свет. Недаром Леонидов опирался здесь на логику развертывания пространств в египетской архитектуре. Прибывший в его санаторий курортник движется по вестибюлям, залам, фойе, поднимаясь и спускаясь в атриумы, проходя сквозь симметричные ряды колонн, подобно храмам Луксора и Карнака, сам не зная, что движется к солнцу, которое он обнаружит только открыв впервые дверь своего номера. Гинзбургом подчеркивался этот особенно важный момент — когда приезжающий после процедуры регистрации и прохода по коридорам и залам попадает в номер. Здесь его ждут «самые сильные зрительные впечатления» — ослепительный вид на Эльбрус в комнате, которая служит лишь квадратной рамой для пейзажа.
Вторая тема санатория — это диалог между охристыми брутальными скалами доломитового плато и невероятно синим, ультрамариновым небом. По замыслу Гинзбурга и его соавторов, санаторий буквально вырастает из камней. Он такого же цвета — для облицовки использовался тот же доломит или крашеная в охристый цвет штукатурка. Гинсбург вспоминает, что
Применялась кладка доломита плитами одного и того же размера, квадрами нескольких различных размеров, полигональная кладка, то есть мозаика из плит различной неправильной формы, затем так называемая «армянская» кладка. Обрабатывался доломит под зубатку, бучарду, троянку и «шубой» различного рельефа.
Сложная монументальная пластика обветренных мягких выступов и глубоких пещер скалы отражается вверху — в структурированном, геометризованном виде в фасадах корпусов, изрезанных глубокими, терракотового цвета лоджиями и выступающими балконами. Тектоника фасадов, согласно идее Гинзбурга, подчеркнуто органична, природна: тяжелые и монументальные в нижних ярусах, они облегчаются кверху, заканчиваясь продуваемыми графичными линиями пергол на крышах. Комментируя работу над проектом санатория, Гинзбург писал:
Пластичности мы стремились достигнуть путём многопланной трактовки наружной стены и трактовки самой формы. Первым из принципов органичности является по нашему мнению наличие в форме ясно выраженного начала и конца, низа и верха, ясных пределов и границ организма.
Особый мотив санатория — циркульные геометрические формы, столь любимые Леонидовым. От вполне традиционных для постконструктивизма вогнутых фасадов и цилиндров до параболоидов, гиперболоидов, торов, которые «врастают» в скалу и «вырастают» из нее, превращаясь в ступени лестниц, балконы, капители (и даже стволы!) колонн, в кронштейны для светильников, вазы, фонтаны. Эта специфическая леонидовская органика, появлявшаяся только на бумаге — и в конкурсном проекте здания Наркомтяжпрома в Москве, и в коттеджном поселке «Ключики» в Нижнем Тагиле — в полной мере была реализована только здесь, в интерьерах, в фасадах и на парковой лестнице. Это наблюдение позволяет утверждать, что присутствие руки Леонидова в санатории гораздо больше, чем принято думать, и даже чем указывалось в публикациях 1930-40-х годов.
Наверное, самое главное, что производит здесь впечатление — ловкость, с которой этой команде удалось соединить довольно экзотические, изысканные и чрезвычайно самобытные элементы в один органичный клубок. Но это вовсе не советская эклектика. Этот «кислородный коктейль» сделан без какого-либо участия чего бы то ни было советского — никакой символики, никаких изречений, никаких изображений вождей, а памятник Орджоникидзе и бюсты его в каждом из корпусов появились позднее.
Сталинский сюрреализм
Странноватый мир «древесных грибов», микроорганизмов и прочих таинственных геометризованных существ, подчерпнутых Леонидовым из любимой им книги Геккеля «Красота форм в природе», а также гигантских снежинок, соцветий и кристаллов, спроецирован на жестковатую архитектуру Гинзбурга и его коллег. Египетские анфилады, обрамленные рядами лотосовидных и других колонн невиданного ордера будто одомашнены дубовым и грушевым шпоном, пальмами и фикусами в кадках на фоне мрамора и стекла. Полы тут выстланы абсолютно римскими мозаики с морскими коньками, улитками, крабами, а рядом — сверхсовременный фаянс нарзанных ванн, никелированные ручки и марблит раздевалок. Металл и серый мрамор «уфалей» соседствует рядом с огромным «китайским» панно на левкасе, выполненными Георгием Рублевым и Пруссаковым, оформлением группы Фаворского. Коридоры спальных корпусов — повторенные коридоры дома Наркомфина с мерным ритмом круглых колонн, отстоящих на 20-30 см от вытянутых окон с дверьми напротив — своего рода манифест конструктивизма — здесь сопоставлен с тончайшей отделкой стен профилями из ценных пород дерева, матовых и лакированных фактур, с нишами-кулуарами для отдыха, с изящной мебелью.
Апофеоз этих игр — к сожалению, частично переделанное фойе Второго корпуса. Справа и слева — окна до пола, в сторону парка и в сторону санатория; прямо — ниша, окаймленная деревянными колонками, изначально расписанная полуабстрактными полосами. Тут создается впечатление открытого насквозь пространства. Идея сада подчеркивается неожиданным решением покрытия пола — он был засыпан гравием, прямо на котором стояли модернистские кресла и шезлонги из никелированных трубок.
По центру фойе — мраморный квадрат бассейна, сейчас использующийся как выгородка для растений в горшках. А над всем этим — невероятно синий, ультрамариновый потолок, покрытый белыми лепными леонидовскими снежинками, наподобие звездных сводов египетских гробниц.
Вообще этот синий цвет, зарифмованный с небом Кисловодска, в санатории повсюду: он оттеняет белые и охристые поверхности стен, встречаясь на потолках, в нишах и вазонах, установленных на солярии на крыше Первого корпуса и в ограждениях балконов. Полихромия интерьеров и фасадов санатория сохранилась лишь отчасти, поэтому можно только догадываться, рассматривая черно-белые фотографии, в какие контрастные цвета был покрашен потолок обеден��ого зала с «сотами» и лепными цветками, какие были необычного вида капители в вестибюле возле бювета. Сохранившаяся покраска — на вазонах, потолках лечебного корпуса (лилово-коричневый, серый, голубой), фойе жилых корпусов (синий, голубой, охристый), а также описания покраски в статьях — раскрывают разрабатывавшиеся Гинзбургом еще с конца 1920-х принципы архитектурной колористики. Использовавшиеся конструктивистами в Доме Правительства в Алма-Ате, Дворце культуры Пролетарского района, в Доме Наркомфина в Москве (перечисляю проекты с опубликованными цветными схемами интерьеров или проведенными зондажами) и здесь, в Кисловодске, сложные цвета, их сочетания и контрасты совершенно не похожи на колористику Баухауза или приемы Ле Корбюзье.
Спроектированные Залесской при явном участии Леонидова сюрреалистические сады и газоны, рассеченные змеевидными дорожками, украшенные беседками для курения в духе архитектуры с икон кватроченто, нишами, гротами и ступенчатыми спусками, с драматической задекорированной, низко установленной подсветкой — все это не сохранилось.
О них напоминают только колонны кипарисов и эффектные ракурсы с разновысотных площадок и крыш корпусов. Ставшая символом санатория леонидовская лестница — лишь одна часть этого впечатляющего пространства, сравнимого с живописью Де Кирико. А ведь когда-то парк и видовые террасы составляли единую театральную декорацию, подобную проектам Акимова и братьев Стенбергов 1930-х годов.
Театр без героя
Если все это декорация, то о чем спектакль?
Конечно, это история о волшебном преображении усталого советского человека в бессмертного героя, под действием омолаживающих нарзанных ванн, гидротерапии, вдыхания свежего горного воздуха, солнца, а также множества современных ухищрений. Модернистская идея — вспомним слова Троцкого о сверхчеловеке, Институт крови Богданова и Центральный институт труда Гастева — здесь была вставлена Гинзбургом, Леонидовым, Петровым, Вахтанговым, Залесской, Рублевым, Зеленским, Фаворским в поэтическую и даже сюрреалистическую рамку художественной традиции.
Тут и Египет, и античность, и Ренессанс, и актуальная современность — архитектура Перре, Малле-Стевенса, итальянская метафизическая живопись. Здесь можно вспомнить и эстетику фильма Роома «Строгий юноша» («Волшебный комсомолец»), и проект «Фонтана вечной молодости» Меера Айзенштадта, ответившему сквозь века Лукасу Кранаху.
Очень близкий Айзентштадту по образу и пластике терракотовый рельеф скульптора Зеленского должен был венчать подпорную стенку Лечебного корпуса — прямо по оси лестницы Леонидова. На архивной фотографии — вневременные фигуры, обнаженные мужчины и женщины, облаченные в развивающиеся от сильного ветра накидки и платья, в странных шляпках, балансируя между античностью и модерном, блуждают среди монументальных доломитовых скал. Их уже не увидеть сейчас.
Но поневоле, поднимаясь на лестницы санатория, выпивая нарзан у колоннады, съедая диетический ужин под огромными снежинками, открывая дверь номера с ослепительным видом на горы, касаясь холодного мрамора и теплых облупившихся вазонов солярия, вдыхая запах лиственниц, — все равно испытываешь странные, чьи-то чужие переживания о так и не наступившем бессмертии.
Фотографии Александры Селивановой