Про жену Потапова

Потапов весь страдал от изжоги, и поэтому не смог закрыть за эту ночь ни один глаз, ни второй. Он ворочался, сопел, ворчал немного. Он слушал крики чаек за окном. Потапов думал о том, чтобы в конце концов забраться на подоконник и тоже стать чайкой. Именно так, по мнению Потапова, появлялись птицы. От людей уставших и встающих на подоконники. Он бы вышел к ним на небо и сказал: «О, птицы, страдали и вы тоже по ночам? Тогда я с вами». У чаек жизнь попроще. Им природа, наверное, отвела только лоскуток мучений. Летать с ними можно всерьёз и надолго.

А каков у них клюв, а оперение? Летние туристы – фотографируют, дети – кормят. Пары любовников целуются под их полётом. Рыбы при виде чаек сами к ним в пузо прыгают. И узбеки, желая задобрить, подолгу не убирают мусор с улиц. Чайки могут летать против сильного ветра, не сдвигаясь с места в воздухе. Им всё нипочём. Они – чайки, и Потапов тоже хотел. В общем, да, пора на подоконник.

«Нет, глупая мысль», -- не решался Потапов. И лежал дальше. Иногда, чтобы отогнать малодушие, он поворачивался к жене и размышлял над ней: «Какая красивая у меня всё-таки жена. Совсем как новая». Она не замечала этого и продолжала свой сон. А Потапов лежал дальше.

Он лежал синий в комнате, синей от ночи, которая тоже была густой и синей. Часы тихо шумели. Это были старые часы, достались от прошлых хозяев. Те были из умных: не то учителя, не то алкоголики. Прожив вместе лет шестьдесят по обоюдной любви, они умерли в один день от сезонного гриппа. Никто хоронить их не пришёл. Обоих увезли на пазике за город, на кладбище с самой дешёвой землёй, в которую клали ничейных. Земля всех уплетала. Мужики закопали и пошли.

Потапов лежал и думал об этом. Он думал о часах, доставшихся от прежних хозяев. Круг, по которому обычно ходила часовая стрелка, рвал его живьём. Плоский круг, портящий всё. Может быть, с шаром было бы легче, но круг… Так что Потапов собственными руками, пока спит жена, в одну из таких же синих ночей, вынул из часов батарейку. Стрелка теперь дёргалась, пыталась вперёд, но не шла. Часы тихо шумели, как кто-то недобитый.

У соседей за стеной скрипнули половицы. Это Валентин Сергеевич захотел пить. По половицам Потапов научился определять путь Валентина Сергеевича на кухню; диагональ к холодильнику с баклашкой холодной воды. Потом Потапов слышал, как Валентин Сергеевич громко глотал и напоследок довольно цокал. Каждую ночь, ровно в три. Как часы. Через две с половиной минуты Валентин Сергеевич, добравшись до туалета, пожурчит, спустит воду из бачка, и вернётся в кровать. Со скрипом переляжет на бок. И уснёт.

Потапов лежал дальше. Сквозь щель между тяжёлыми шторами он каждую ночь видел свет в квартире на шестом этаже. Горели два окна: кухня, наверное, и гостиная. Но за всё время своих наблюдений Потапов не видел там никого. Будто забыли потушить свет. Хотя это неправда. В их городе никто ничего не забывал. Потапов поднапрягся и вспомнил, что всё-таки днём в двух окнах темно. И обои голубые. Напротив живёт полуночник.

Этажом выше упал и глухо покатился металлический шар.

Потапов гладил рукой, побелевшей от луны, волну своего живота, который свербел от изжоги. Все таблетки были выпиты. Рекомендации врача соблюдены. Жена перед сном поцеловала его и подула, чтобы не болело. Но было всё равно неприятно. Никто не знал, почему Потапов страдает.

Ему назначали анализы, таблетки, УЗИ и гастроскопию. В животе Потапова ничего не было найдено. Назначили диету – не помогла. У изжоги не было причины. Потапов мучился просто так.

Последний врач предложил поехать на обследование в столицу, где работает его знакомый специалист. У Потапова сохранилась визитка – с золочёным «к.м.н. Сил Эмильевич Тирасов» и необходимым телефоном. Звонить никуда Потапов не стал. У него не было желания ехать к столичным, и Потапов лежал дальше.

Чайки кричали.

Вдруг Потапов отвлёкся. Не просто так. Он заметил шевеление в тех двух окнах. Там кто-то был и что-то промелькнуло. Не веря зрению, Потапов сел на кровати и прищурился. Он выжидал. Жена вздохнула и сказала: «Не надо туда ходить, Потапов. Оставайся со мной, я буду тебя сильно любить». Изо рта у неё пахло зубной пастой, а снизу — рыбой. Они купили её в понедельник по акции («две по цене одной»). За шестьдесят восемь рублей. Одну съели за ужином.

Так что – показалось? Не показалось. Кто-то был в той квартире напротив. Потапов знал это.

Из-за края окна появилась кудлатая голова и свежее, румяное лицо, расположенное на ней. На лице была русая бородка и баки. Сосед. Он подмигнул Потапову карим глазом. Затем выплыли его нагие плечи, туловище. Он встал во весь рост. Он достал откуда-то снизу флейту и начал в неё дудеть. Чайки кричали. Сосед прыгал то на одной ноге, то на другой. Потапов, покрытый потом, отбросил одеяло и взобрался на подоконник.

Он расслышал трель.

Сосед, играя, высоко подпрыгивал, и его мохнатые колени доставали до груди. Он скакал то на одной ноге, то на другой. Он кружился и вертел головой. Во всём старом городе не было ничего, кроме этой трели. Не горели ни звёзды, ни луна – были два оконца с голубыми обоями. Потапов не заметил, как всем лицом приник к стеклу.

Сосед обратился спиной. Прыгая на левой и на правой, он продолжил дудеть и скрылся где-то в квартире. Трель затихала. Потапов боялся. Ему казалось, что сосед позвал его. Что надо одеться, спуститься, перебежать пустой проспект и познакомиться. Он думал, будто у соседа что-нибудь есть для него. Он был уверен в этом. Потапов обернулся к жене. Жена спала лицом в подушку. Она тяжело вздохнула: «Я буду сильно тебя любить, Потапов. Живот к животу. Тело об тело – милое дело. Не ходи, Потапов».

Жена не могла никак ему помочь в сложившейся проблеме. Потапов снова посмотрел на окна. Тишина. По чёрному проспекту пронёсся павший конь. Его галоп затих.

Потапов укусил кулак, подумал. Он махнул, наконец, рукой и сорвался с подоконника, натянул брюки, рубашку и убежал мохнатыми тапочками в зелёный подъезд. Дверь за ним негромко хлопнула. На лестничной площадке курила сутулая певица с озорными глазами. Она была лысая и в халате. Потапов с женщиной поклонились друг другу. Мигнула жёлтая лампочка.

Женщина сказала: «Ты зачем пакостишь?» Потапов ответил: «Я иду по делам, мне надо. И это вас не касается». Она сказала: «А ты жене отчитался?» Потапов ответил: «Не отчитался. Вас это тоже не касается». Она сказала: «Тебя накажут, значит. Она там одна? Спит? А ты здесь? И уходишь? Тебя накажут». Потапов ответил: «Слушайте, идите вы к чёрту!» Она сказала: «Сам иди, козёл юродивый». Женщина бросила в Потапова бычок и ушла, а он тоже ушёл. Гадко стало.

Попал на улицу. Душно. Никого нет. От духоты захотелось пить. Изжога напомнила о себе: Потапов скривился, согнулся, схватился. У него была мысль вернуться домой, принять что-нибудь обезболивающее и зарыться под пушистое одеяло. Но он переступил через слабость. Потаповы ноги, обутые в тапочки, принялись пересекать пустой проспект. Его слух навострился, чтобы слушать чаек. Они вились над головой. Чайки кричали. Всё небо были ими мечено. Чайки визжали, воздух дрожал.

Потапов остановился и посмотрел. В небе зависла злобная луна – не луна, а глаз другой, гигантской чайки. Она, раскинувшись под звёздами, растянулась над своим мелким выводком и над Потаповым. Чайка изучала его. Клюв птичий устремился за горизонт, ноги твёрдо стояли на городе. Луна моргнула дважды.

-- Вам почта, сэр.

Бойкий мальчишка в высоком кивере протянул ему конверт. На конверте было написано: «Передать Потапову, если он выйдет гулять». Потапов поинтересовался, от кого ему пришло послание. Мальчик ответил: «От него, сэр. Сказали передать. Моё почтение, сэр». Он поклонился и убежал в чёрный переулок.

Чайки засмеялись. Луна пропала. Это большая чайка, жмурясь, хохотала над Потаповым. Небо над его головой ходило ходуном.

Потапов развернул конверт.

«Я ведь предупреждал, что вас накажут. А вы ослушались. Вы всё равно вышли, моншер Потапов. Вы всё равно вышли. Это смелость или измена? Что же, раз так, пожалуйте в гости. Изволю жить в шестом этаже дома, что напротив ваших окон. Я благоухаю и скучаю. Заходите. Я избавлю вас от изжоги. Но – только если не боитесь. В противном случае прошу вас освободить улицу от своего присутствия и подняться по лестнице к супруге. Она, верно, заждалась.

Всегда ваш и с дружеским приветом,

к.м.н. Сил Эмильевич Тирасов

PS. У меня очень большая и раскалённая кочерга, Потапов.

Чайки гоготали.

Идти было немного. Смяв бумагу от мальчика, он засеменил в тёмную арку за воротцами. Дом и его обитатели были знакомы Потапову понаслышке – всё-таки он прожил в этой районе практически всю жизнь. Это был доходный дом, утыканный тесными квартирками, в которых когда-то раньше жили всякие разночинцы. Теперь там, знал Потапов, ныкаются неблагополучные: выпивохи, наркоши, заводские (в самом негативном понимании), воротнички из мутных конторок, мигранты и студенты на краю нищеты. Ещё в подвальном помещении был хостел, но простоял он недолго: позапрошлой зимой лопнула труба с кипятком и всё затопило. Люди сварились, разгорелся скандал, в новостях много писали. Хостел вскоре закрылся и съехал, сейчас его место занял бордель, замаскированный ради приличия под массажный салон «Тапробана». Потапов внутри ни разу не был, но мимо, сомневаясь, иногда проходил.

Он миновал под аркой три или четыре помойных бака, осторожно переступая меж крыс. Во двор Потапов соваться не стал, а лишь по наитию свернул налево, в приоткрытую дверь подъезда – кто-то заботливо подпёр её кирпичом. Над домофоном висела бумажка с убористым, как в послании, почерком: «Дорогие соседи, покорно прошу вас не закрывать дверь на предстоящую ночь. Я жду важного гостя. В качестве компенсации за эту небольшую услугу готов предложить на каждую квартиру по бутылочке полусладкого. Заходите завтра с 12:00 ко мне на шестой».

В подъезде было темно и тесно. Потапов почти наощупь добрался до перил и стал подниматься по узкой чёрной лестнице. На первой площадке показались три багровые двери, и возле каждой выстроились рядки звонков с фамилиями жильцов. Потапова передёрнуло от мысли о происходящем за этими порогами. Живут друг у друга на головах и наверняка с насекомыми. Он не видел, но и здесь, в подъезде, у его мохнатых тапочек роились тараканы.

Потапов поднялся выше: второй, третий. На четвёртом этаже дорогу ему перегородили бледные мальчишки в ливреях. Малые совсем, лет по двенадцать. Дверь одной из квартир была нараспашку, и оттуда невысокие, хилые дети тащили мебель. «Осторожнее, осторожнее». На площадку шмыгнул всё тот же бойкий в кивере. Он дёрнул Потапова за рукав.

-- Вы что тут делаете, сэр? Решили к Тирасову? Ну смотрите. Дело ваше, конечно.

Потапов спросил, чем это малышня занимается. Мальчик ответил: «Кюре умер. Он тут жил, а теперь не живёт. Это значит, что квартиру надо освободить под продажу. Тирасов так сказал. Мебель – в «Тапробану», им нужнее. Вот и помогаем. Клопов бы только потравить, да нечем». Потапов поднял брови: «Вы Тирасову, получается, служите? Или что?» Мальчишка насупился и уставился в пол: «Сами вы служите. Мы ведь дети – мы играем. И Тирасов с нами играет. Ну всё, дядя, топай отсюдова. Чего отвлекаешь».

В общем, беседа разладилась. Потапов пошёл дальше.

Пятый этаж. За одной дверью страшно кричали и что-то стучало, за второй – счастливо ухала женщина, от третьей доносился старушечий храп. Шестой. Вот и всё, пришёл. На площадку, кажется, была единственная квартира. К ней вела бурая дверь в каретную стяжку. И звонок – не звонок, а золотой колокольчик. Видимо, надо звонить самому.

Потапов вдохнул и дёрнул за верёвку. Звук был резок.

Потапов подождал.

Подождал.

Раздалось цоканье, как на каблуках. Игривый голос глухо протянул: «Иду, мой друг, иду». Цок-цок-цок. Дверь приотворилась на щёлочку, из которой в чёрный подъезд щедро хлынул свет. В его сиянии показались карие овалы – два глаза; хозяин квартиры с хитрецой оглядел Потапова.

-- Моё почтение, Потапов. Большая честь для меня, понимаете? Мало у кого хватает духу, чтобы вот так. Я открываю вам проход.

Дверь в каретную стяжку отворилась. Потапова окутало голубое сияние. Это мерцала лампочка, висящая в пыльном плафоне под потолком. Видно его, впрочем, не было. Сплошная чернота. Потапов дал привыкнуть зрению и обнаружил в прихожей скудный быт: заколоченный шкаф в духе ар-деко, велосипед «Кама» со сдувшимися колёсами, две детские коляски, покрытые пылью, длинное заплёванное зеркало и сваленные в горку ботинки разных размеров.

«О, вы палач? Значит, я пришёл по адресу»

Неуместная шутка осталась без ответа. Тирасов щёлкнул замком за спиной и учтиво произнёс: «Вы проходите, вы не стесняйтесь». Потапов не последовал совету. Он не знал, куда, собственно, проходить, и обтекаемо решил уточнить: «Не думал, Сил Эмильевич, что вы живёте в коммунальной квартире. Мне казалось, что они в далёком прошлом».

Тирасов почесал кудлатую голову, чуть дёрнул губами и подмигнул гостю, сделав указательным пальцем ай-яй-яй. Он подошёл к Потапову, приподнялся на цыпочках (Тирасов был низок ростом и немного горбат), прошептал с хрипотцой: «Вы ошибаетесь, Потапов: коммунальные квартиры – они в далёком будущем». Потом он сказал громко, будто для всех.

-- Идём, Потапов. Я покажу вам места своего обитания.

Эти двое долго скрипели половицами коридора. Им встречалось множество высоких дверей, и из-за них доносился шум. Телевизоры, фортепиано, шёпот, разговоры, скрежет вилок по тарелкам. На всех дверях висели замки. «Почему они заперты?» Тирасов не стал отвечать. Потапов шёл дальше. В потёмках вырисовывались ободранные обои. С узорчиками орхидей, в горошек, белые, розовые, с чайками. Где-то под обоями проглядывали наклеенные (уже, должно быть, умершими руками) на стены старые газеты: «Комсомольская правда», «Известия», «Ведомости», «Юный натуралист», «Церковный вестник». У плинтусов лежали кучи полуистлевшего мусора. Потапову то и дело приходилось перешагивать через них. Ненароком он заметил, что тапочки липнут к грязному полу.

Петляя по коридорам, Потапов обратил внимание и на картинные рамы с выцветшими портретами. Их было много, и они стояли по углам. Мужчины, женщины, дети. В манишках, во фраках, с бакенбардами. В пышных платьях со шлейфами, в костюмах и блузах. «Это члены вашей семьи?». Тирасов повёл головой и бросил: «Видимо, да. У нас ведь богатая родословная».

Сколько они бродили таким образом, Потапов не знал. Час, два? Всю ночь? Наверное, и жена уже проснулась на работу. Начала собираться, заварила кофе. Поняла, что Потапов пропал. Что она сделает, интересно. Обратится в полицию? Или пойдёт по соседям выспрашивать, не попадался ли им мужчина такой – ну, обычный такой Потапов? Она наверняка встретит ту певунью с лестничной площадки. А она всё и расскажет: видела, пыталась остановить, ушёл. И как-нибудь наверняка соврёт.

«Долго ещё идти?»

Тирасов резко развернулся на каблуках и выдохнул лавандой Потапову прямо в лицо: «Я не понимаю, дорогой друг, откуда у вас накопилось столько вопросов. Вы, что ли, торопитесь? В таком случае вынужден сократить наш путь. Мне показалась интересной затеей показать вам меблированные комнаты. Это всё-таки дом старого фонда, живая история и классицизм к тому же. Я наивно полагал, будто бы вам будет интересно посмотреть. Но нет так нет. Полезайте, ежели вы такой».

Тирасов с полупоклоном указал на шкаф со сломанными ножками, вместо которых подложили ладошки. Кто-то бросил кисти одна на другую, чтобы подпереть раритет. «Сил Эмильевич, я прошу прощения, но…»

-- Это детские. Дети живут со мной и помогают мне. По-всячески.

«А в комнатах тоже они живут? Мы проходили, и я слышал шум разный».

— Они, Потапов, миновали лагеря и имеют право на реабилитацию. Вожатые выжали из них все соки. Марши, речёвки, барабаны, флагштоки. В школе – то же самое. И везде для них то же самое всё. Они несчастные создания, Потапов. В столовых поварихи кормили их холодными макаронами и котлетами с волосами. Родители им что-то обещали, но ничего обычно не выполняли, а порой просто лупили. Знаете, как это? Берёте тонкий шнур, сворачиваете вдвое и лупите. Чтобы воздух свистел и кожа горела. Вот что это за дети, Потапов. Теперь они сбежали на улицы. Брошены, и поэтому их дом здесь, со мной. Я помогу им встать на ноги, но я не меценат. Взамен я прошу от них услуг по переоборудованию быта: вот, например, шкаф подпереть или девочкам из «Тапробаны» подсобить. Взаимовыгодные условия.

«Взаимовыгодные условия с содержанием под замком. Интересное дело, Сил Эмильевич. То есть «Тапробану» вы держите? А я всё думал, что менты»

Тирасов улыбнулся и склонил голову набок. Он недолго разглядывал Потапова, и его хитрые глаза жиденько блестели в темноте.

— Для Тирасова не существует, как вы выражаетесь, ментов. Мы с ними из разных весовых категорий. Но раз вы так беспокоитесь о «Тапробане», то заверяю, что она не моя. Хотя духовно мы с этим местом очень даже близки. Очень даже. Я помогаю ей. Если не обеспечить «Тапробану» хорошей мебелью, то девочкам будет негде работать. Если девочкам будет негде работать, то у них снизится поток клиентов. Следовательно, сократятся мужские удовольствия и преумножатся неудовольствия девочек из «Тапробаны» от недостатка финансовых средств. А «Тапробана» ведь должна уравновешивать наш дом в стиле классицизма, где, по вашему точному замечанию, ныкаются неблагополучные: выпивохи, наркоши, заводские (в самом негативном понимании), воротнички из мутных конторок, мигранты и студенты на краю нищеты. Короче говоря, наш дом потеряет фундамент и перевернётся вверх дном, если мы не будем кормить «Тапробану». Это вопрос баланса, Потапов. Тонкая вселенская материя. И вновь – взаимовыгодные условия. Живот к животу.

«Но это воровство, Тирасов. Так нельзя. Дети сказали, что в той квартире жил кюре»

— Жил, Потапов, и помер. Протянул ноги. Зачем неживому вещи и побрякушки? Вы хотите сделать из дома кюре музей? По аналогии с домами его начальника? Но кюре, в отличие от него, был крайне занудный тип. Почти как вы сейчас... Так что оставим квартире клопов – в них всё-таки ещё есть немного умершего. Всё, Потапов. Давайте поживее.

Хозяин снова с поклоном указал на сломанный шкаф. Потапов, чувствуя себя до невозможности глупо, шагнул к нему. Дверцы открылись. На плечиках висели рубашки, пиджаки, футболки, брюки. Ничего особенного. «И что мне делать? Просто идти туда?» Тирасов мягко толкнул Потапова в спину, и он, споткнувшись, провалился сквозь одежду в какую-то яму.

Он падал и падал, падал и падал, падал и слышал галоп павшего коня. Потапова обдало чем-то свежим, будто бриз морской. Вдруг он запнулся и с грохотом рухнул на потёртый паркет. Перед собой Потапов увидел волосатые ноги, торчащие из-под пушистого халата. Над гостем стоял Тирасов с усмешкой, подобные которой теплятся разве что на устах повешенных. Сил Эмильевич, помешивая чай, сказал шепотком: «Надо же. Из шкафа на пол рассыпались вещи. Вы мне всё тут перевернули, моншер Потапов. Что же, вставайте. У нас много дел. Вернее, дело у нас одно, но его бы ещё обсудить».

Потапов встал, отряхнулся и посмотрел по сторонам. Он оказался в помещении, которое недавно видел лёжа в постели. Напротив длинными рядами темнели окна, и в одном из них как раз спала жена. Потапов пошёл вслед за Тирасовым в другую комнату без окон, но с софой и простой табуреткой. Ничего больше в квартире (если это именно квартира) не было, даже дверей. Голубые стены, софа, табуретка и окно. Но как же, думал Потапов, они сюда вошли и как будут выходить?

Сил Эмильевич тем временем развалился среди подушек, выудив откуда-то папиросу на мундштуке, и улыбнулся своим здоровым и полным жизни лицом.

-- Вы себя извели совсем, милый Потапов. Вы похожи на загнанную лошадь или иную какую скотину. Весь белый-белый и еле на ногах держитесь. А ваши залысины? Некрасиво. Вы, наверное, хотите сказать, что причина вашей неблаговидной наружности кроется в болезни, которая вас терзает? Не кивайте, и так знаю. Но не думали вы, что, милый мой друг, всё обстоит ровно наоборот? Может, эта изжога стала последним штрихом к вашему состоянию? Вы ведь загнали себя совсем, Потапов.

«Вы сказали, что способны избавить меня от изжоги. Тогда я буду нормально спать и перестану страдать».

Тирасов выпустил ленивое колечко дыма.

— Во-первых, я вам ничего не говорил: вы прочли это на бумаге, которую получили от посыльного. А бумага правды не скажет. Во-вторых, повторюсь: вы, вероятно, не перестанете страдать, так как изжога едва ли является причиной ваших страданий. В-третьих, я всего-навсего Сил Эмильевич Тирасов, деловой партнёр всех несчастных. Но именно по этой причине, полагаю, я смогу вам помочь.

«А я видел вашу визитку, и там было написано, что вы кандидат медицинских наук».

— Ну да, в каком-то роде я занимаюсь медициной. Спасаю тех, выручаю этих. И общество, дорогой Потапов, здоровеет. Так что и вы теперь ходите по нашему району без оглядки, верно? Помните, как оно раньше тут было? Страшно сказать. Ужас что творилось. На улицу выходили четверо, а возвращались двое… В «Тапробану» всё-таки наведайтесь, наведайтесь. Вы же себя совсем уничтожили. Разомнёте простату, напитаетесь гормонами, почувствуете себя мужчиной в конце концов. Как там говорят психологи? Ощутите в себе доброкачественную агрессию! И детей случайно не состряпаете. Хотя если и состряпаете, то мне ведь лучше.

Тирасов раскатисто засмеялся, и Потапов из-за этого сник. Он хотел было разоткровенничаться о проблемах и неурядицах, но теперь исповедь осталась висеть грузом на его языке. Потапов присел на краешек табуретки. «Слушайте, что вы заладили про «Тапробану»? У меня жена есть, поэтому за моё половое здоровье не переживайте».

— Почему ж вы её не изволите слушать, раз она есть? Вам жена что сказала, Потапов? Не ходи, сказала, я буду тебя сильно любить. Однако вы ушли. Значит, пострадало это ваше половое здоровье ради сомнительных целей. Вы сейчас здесь, со мной, а могли любиться там, с ней. И здесь вы не от изжоги, Потапов, а просто так: свет в окне увидали и на дудку мою клюнули. Небось сонной головой-то и подумали, будто я сатир какой и с нимфами тут пляшу, а? Знак во мне заподозрили, символизм поверхностный, метафору? Приглашение к приключению или на казнь, да? Ну, признавайтесь, Потапов! Скучно стало жить, огоньку захотели, вот и пришли сюда. А надо было знаете куда?

«В «Тапробану», судя по всему?»

Тирасов опять загоготал, разбрызгивая слюни. Потапов напрягся пуще прежнего. Ему переставало нравится происходящее, и он в самом деле теперь начинал жалеть, что не принял обезболивающее и не уснул со спокойной душой.

— Все вы на ладони. Несчастные люди! Видите старика Тирасова, а в уме что-то там воображаете. И, главное, летите ко мне, летите роями, как комары на свет. Думаете: это я его не зря в трудную минуту увидел, это что-то значит, это мне фатум или сам Господь Бог намёки посылает. А я вас – раз! – и попались пташки в клетку. Попадётесь, все попадётесь. Современные люди, городские, а всё как дети малые. Но смею заверить, что взаимовыгодное сотрудничество с Тирасовым всегда на пользу его партнёрам. До сих пор никто не жаловался. Вы останетесь довольны.

Потапов поёрзал на табуретке. Он размышлял над словами Сила Эмильевича. К Потапову вяло приходило осознание: Тирасов, кажется, заманил его в ловушку. Или, вернее, Потапов сам себя заманил, когда маялся от боли и повёлся на музыкальную игру. Он бросил взгляд на хозяина.

Сил Эмильевич неизвестно откуда нашёл чайку и гладил её тыльной стороной руки – птица смирно стояла возле него на софе, наклонив голову и с хитрецой изучая гостя.

-- Доброй ночи, Потапов. Не спится никак? – сказала чайка.

«Да уж. Не спится. А ты чего?»

-- А я Тирасова птица. Хочу – сплю, не хочу – летаю.

Потапов сгорбился до позы мыслителя. Он думал, что никакого выхода из квартиры Тирасова, в общем-то, нет и что ему при любом раскладе придётся соглашаться на условия Сила Эмильевича. С другой стороны, чем это плохо? Избавиться от изжоги, а взамен полелеять самолюбие хозяина? И потом спать по-младенчески, под одеялом, на мягкой подушке, не ворочаясь по ночам.

«Слушайте, Тирасов. Давайте теперь к теме разговора. Если я попрошу вас вылечить изжогу, то вы это сделаете, так?

-- Верно понимаете. Я это сделаю по высшему разряду.

«Но взамен вы просите взаимовыгодное сотрудничество. Что от меня требуется?»

-- Вы снова верно понимаете, -- Тирасов выдохнул пышный клуб дыма. – Я, правда, от вас взамен требовать не требую, а только прошу. Моя просьба простая: любите свою жену так, чтоб стены трещали, -- Сил Эмильевич подмигнул. – Поняли, Потапов? Я хочу слышать вашу плодотворную работу ежедневно. Или еженощно. Никак не услежу за вашими биоритмами.

Потапов заподозрил неладное, но не подал виду. По его мнению, Тирасов ловко вилял и недоговаривал. Потапов боялся очутиться, как дети, за замком в коммунальной квартире. Он уже подумывал набрать в ментовку, когда выберется из всей этой ситуации.

«Вы мухлюете, но я всё не возьму в толк, как именно. Нечистое здесь что-то».

Сил Эмильевич выдохнул целое облако дыма. Вся голубая комната витала теперь во мгле.

-- Я вам предлагаю избавиться от неприятных ощущений, Потапов, -- неожиданно резко и серьёзно процедил Тирасов. – И прошу об одной услуге. Как видите, я прагматик. Не чёрт какой, не Мефистофель и душу взамен забирать не собираюсь. Партнёр контролирует Тирасова в той же мере, что и Тирасов своего партнёра. Вам следует либо согласиться, либо отказаться.

«И никаких условий, кроме озвученных вами? Просто вылечите меня?»

— Никаких, Потапов, никаких. Придётся потрудиться, попотеть над женой, да. Разве это наказание? Где тут может быть двойное дно? Тело об тело – милое дело. Не знаю, чего вы мечетесь. Единственное условие: если нарушите слово, то ваша мебель уйдёт "Тапробане". Поняли?

«Вы мне угрожаете, Тирасов, или что?»

— Я вам не угрожаю. Кто я такой, чтобы угрожать. Считайте, что я озвучил мелкий шрифт. Раскрыл козыри, получается. Ну, если не нравится, то пожалуйста: сидите со своей изжогой дурак дураком. Видит Бог, я пытался. Моя совесть чиста.

«Значит, просто попотеть над женой. Интересное, конечно, предложение. И до каких пор?»

— Пока мужские силы не оставят вас.

Потапов подумал. Ну, в самом деле: что он теряет? Сплошная польза.

«В таком случае давайте ударим по рукам. Я согласен. Если теперь буду спокойно спать, то согласен…»

-- Будете, будете. Сперва засвидетельствуем наш договор перед чайкой, -- птица прыгнула от Тирасова на табуретку и клюнула Потапова в руку. – Итак, вы, Потапов, соглашаетесь на мои, то есть Сила Эмильевича Тирасова, условия оказания услуг? Прошу смотреть чайке в глаз, чтобы подтвердить своё согласие.

Потапов внимательно посмотрел в её зрачок и подтвердил, что согласен на условия Тирасова.

-- Ну всё тогда. Добро, -- Сил Эмильевич встал.

«Как всё?»

-- А чего вы ждали? Что мы с вами договор на крови под гром и молнии подпишем? Ну, Потапов, живее, живее. У меня дел полно. Надо проверить своих охламонов внизу. Я вам, кстати, ещё кочергу свою не показал. Она большая, как я вам и писал. Думал, вас заинтригует. Но вы сегодня какой-то потерянный и ничем не интересуетесь. Большое преступление для человека.

Тирасов вдруг подпрыгнул, съёжился, распахнул халат и с воплями побежал прямо на Потапова. Потапов же, соскочив с табуретки, с криком устремился прочь от Тирасова в первую комнату. И там, не найдя выхода и не желая быть загнанным в угол старым извращенцем, он вывалился в распахнутое окно. Над домом, как прежде, вились довольные чайки.

Потапов зажмурился, пока падал, но ничего не произошло. Он открыл глаза. И оказался в мятой постели – своей постели. Уже светало. Потапову почудилось, что ему приснился дурной сон, и он повернулся к жене, пытаясь утвердиться в своей догадке. Потапов взвизгнул свиньёй.

Жена лежала рядом на спине. Две чайки клевали её соски, из которых должны были кормиться будущие дети Потапова. Жена повернула голову и посмотрела на него: «Ты зачем меня не послушал, Потапов? Я говорила, чтобы ты не ходил, а ты пошёл. Пакостник ты, Потапов, и дерьмо собачье. Теперь мне нечего с тобой ждать, смотри: чайки клюют мою грудь, которую я хранила для молока. Бесстыжий. Сейчас они закончат, и я уйду от тебя жить и работать в «Тапробану». Тирасов давно звал, но прошедшая ночь стала последней каплей».

«Это что такое получается? Он меня обманул?»

— Буду людям помогать: умножать удовольствия, сокращать неудовольствия. А взамен получу тёплую постель, хорошую компанию, вкусную еду и перспективы карьерного роста. Уж лучше, чем с тобой тут подыхать, Потапов. Мерзавец.

«Он же сказал, что никаких условий нет. Что это за представление вы оба устроили? Развести меня решили? А? А ну отвечай! Ты была с ним в сговоре? Ты сговорилась с ним, чтобы... Чтобы что? Шлюхой хотела работать? Я не понимаю ни черта. Ты же в курсе, что он угрожал мне убийством? Дети обнесут нашу квартиру, как квартиру кюре, который помер недавно. Если я не выполню его условия. Ты обо мне подумала? Шлюха, сука, переносчица триппера!»

Когда совсем рассвело, жена собралась и ушла. Потапов видел в окно, как она пересекла проспект, закурила у арки и юркнула внутрь. Упав плакать на подушку, он нащупал под ней бумагу. Там были инструкции: вырезанные из газеты буквы, которые задавали Петрову алгоритм действий для встреч с женой.

Он оглядел квартиру, мебель, послушал, как снова журчит сосед.

И с тех пор Потапов каждый вечер, аккурат после работы или на закате выходного дня, галопировал, стыдливо кутаясь, через проспект под арку. Здоровый и нездоровый, сытый и голодный, с деньгами и в долг. Он спускался в полуподвальное помещение, где недавно располагался хостел со сварившимися людьми, вызванивал там звоночком администратора и сообщал, что ему срочно нужен «освежающий массаж» у Потаповой. Инструкции он выучил назубок — верный пёс.

В вытянутой комнатушке, похожей на гроб, Потапов и Потапова молча раздевались и приступали к делу. Ежесуточно они воспроизводили удовлетворение, как слаженный станок.