Хрип в часовне
Мракофилия. Истоки II
Электронная публикация в блоге. Распространение запрещено. Автор установлен.
Совесть грызёт всё больнее. И тяжелее становится тот груз, что я уже несколько лет несу на плечах. Время не вылечило меня. Я вспоминаю те ужасные события, о которых решил сегодня поведать, и дыхание моё учащается, а на глазах наворачиваются слёзы.
Представьте, какой отпечаток наложило на меня произошедшее, если даже спустя годы я помню всё практически досконально.
В любом случае, что бы со мной не произошло в будущем, я хочу, чтобы это происходило с человеком очищенным и покаявшимся, с тем, кто способен признать свою слабость и навсегда покончить с самобичеванием.
Считайте этот рассказ моей исповедью и предостережением.
В то лето, когда всё случилось, мне пришлось ненадолго переехать в квартиру к бабушке, парализованной с самой молодости. За старушкой полагалось ухаживать, пока моя мама не вернётся из командировки.
Стояла середина июля, сессия и ненавистная ежегодная практика остались позади, наступила пора свободы. Но вся эта благодать обрывалась здесь: в затхлой однушке. Из развлечений — советское радио: корпус заделан под дерево, поверх налеплено изображение трёх девиц в кокошниках; единственная волна: заунывные песни и старческие рассуждения о белых тапочках и смерти.
Давящая атмосфера безнадёги не отпускала ни на минуту, куда не посмотри в этой обители умирающего человека — во всём увидишь что-то грустное. Но через пару дней я всё-таки нашёл себе интересное занятие.
Залитая солнцем лоджия, полная ненужного хлама, манила меня, как звезда в тёмном небе. Хрипящий приёмник тем временем выкашлял последние ноты романса, и тихий голос диктора стал рассказывать о пользе ромашки и зверобоя. Я заглушил радио и двинулся на свет.
Лоджия оказалась завалена мешками с одеждой, детскими вещами, связками пожелтевших газет и пластмассовыми дипломатами, в которых ныне покойный дедушка хранил инструменты.
Но моё внимание привлёк один чемодан: рыжий, с чёрной кожаной ручкой и блестящими металлическими уголками — настоящий винтаж! Лежал он очень удобно, прямо на кипе журналов рядом с дверью.
Я уселся с ним на диван напротив бабушкиной кровати, сдул пыль и откинул потёртую крышку. Надеялся обнаружить что-нибудь ценное. Однако меня ждало разочарование: чемодан был забит старыми бумагами, вроде свидетельств о рождении, ксерокопий паспортов, дипломов и прочей никому не нужной документации.
Но одна вещь всё-таки заинтересовала: небольшая фотография, размером с пол-ладони. По центру кадра на миниатюрном трёхколёсном велосипеде сидел ребёнок в шапочке. На размытом заднем фоне различались очертания деревянного сундука, кроватки и висящих на стене портретов.
На обратной стороне карандашом было выведено: «Наш мальчик в Лесном».
— Лесное… — повторил я, задумавшись.
Бабушка, услышав меня, дёрнула головой.
— Ты чего, бабуль? — заволновался я и подскочил к ней: — В туалет… или водички?
Она поводила зрачками вправо-влево. По давней семейной договорённости это означало «нет».
— Или голосом напугал? — улыбнулся я и погладил её по жиденьким седым волосам. — Гляди, что нашёл… Это я на фотке, да? Только вот что-то не помню деревню. Давно, наверное, было?
Увидев фото, бабушка раскрыла глаза так широко, что я невольно поёжился.
Признаться, меня всегда пугали старухи. Я даже шутил с друзьями на эту тему, говорил, что не так страшно встретить на улице классического маньяка с ножом, как одинокую бабку, которая двигается медленно, сгорбившись, но, завидев тебя, вдруг выпрямляется, смеётся и начинает быстро приближаться, вылупив огромные светящиеся зенки.
Но не мог же я до безумия испугаться собственной бабули! Однако в её взгляде было что-то не так, точно через глаза она пыталась донести какое-то предостережение.
Я сидел в замешательстве, таращился на фотографию и, наконец, увидел то, что могло напугать мою родную старушку: бледное лицо, еле различимое в углу снимка.
В тот миг мне стало не по себе, я даже подсел поближе к бабушке, как маленький, веря в то, что она спасёт от неведомого монстра, уже вылетевшего в эту квартиру за прокажённым, осмелившимся взглянуть на проклятое изображение.
Но никто не прилетел. Тревога ослабла, и ей на смену пришла странная тоска. Так бывает, когда, смотря на детей, играющих во дворе дома, вдруг вспоминаешь своё беззаботное детство, где и воздух был чище, и лето теплее, а будущее виделось множеством путей, ведущих к счастью. А потом тебя болезненно поражает осознание потерянного времени, и на грудь падает тяжёлая и липкая тоска.
Всю ночь я барахтался на диване, долго не мог уснуть, судорожно вспоминал раннее детство, силился отыскать деревню в суматошном потоке кадров прошлого. И вот, наконец, нужный момент был найден. Смутное видение: я, ещё совсем крохотный, вижу молодую, улыбающуюся маму, что сидит на лавочке рядом с одноэтажным домиком.
Мозг работал как конвейер, подбрасывая мне расплывчатые образы, в которых я всё больше и больше узнавал предметы, увиденные на фотографии. Вот и воспоминание о том, как я спрыгиваю с сундука и сажусь на тот самый трёхколёсный велосипед, а вот разглядываю хмурые лица прадедушек и прабабушек на чёрно-белых портретах.
«Было, было, — думал я, улыбаясь. — Была деревня».
Наутро, снова рассмотрев фото, я решил, что мрачная рожа — это обычный брак дешёвой плёнки. Тревога окончательно испарилась. И лишь грусть и тоска зудели в каждой клеточке тела.
Первым делом я залез в интернет с запросом о некоем селе Лесное, однако ни в нашей области, ни в соседних таких не нашлось.
Тогда я вспомнил, что в том же чемодане видел старую карту автомобильных дорог.
И уже на ней между двумя знакомыми сёлами обнаружилось Лесное. Во мне заиграл азарт, внутри всё кипело, желание узнать правду побудило немедленно собрать рюкзак и приготовиться к небольшому путешествию.
Стояло утро вторника. Я покормил бабушку, оделся и позвонил Алёнке — черноволосой скуластой девчонке, одной из моих близких подруг. Только она из всей нашей немногочисленной компании оказалась свободна в такую рань буднего дня.
— Давай, может быть, до выходных подождём? — предложила Алёнка, потирая сонные глаза. — С ребятами на машине долетим…
— Не могу, — перебил я. — Гложет что-то, понимаешь? Полночи не спал… Мне эта деревня… как недостающий пазл! Пока не найдёшь — покоя не будет.
— Ладно… а далеко ехать? — улыбнувшись, кивнула она на мой рюкзак. — А то я налегке, одну сумочку взяла.
— Часа полтора, — приободрился я. — Но надо будет между двумя сёлами выйти.
Алёнка вопросительно нахмурилась. Тогда я, опьянённый неутихающим азартом, рассказал ей и про фотографию, и про карту дорог, и про воспоминания. Она выслушала и умилилась моей по-детски разыгравшейся жажде приключений.
Мы пошли на остановку, куда через некоторое время должен был прибыть рейсовый автобус прямиком с автовокзала.
Путь до нужного места занял чуть больше часа. Водитель и пассажиры покосились на нас с подозрением, когда мы сначала попросили остановиться посреди трассы, а затем спрыгнули в кювет, чуть не переломав ноги. Дверь-гармошка зашипела на прощание и закрылась.
Алёнка осмотрела испачканные джинсы, снова нахмурила брови и спросила, куда идти. Я не растерялся, вытащил свою карту и сделал умное лицо, хотя сам совершенно не разбирался ни как высчитывать масштаб, ни как ориентироваться на местности. Зацепкой было то, что загадочное Лесное находилось справа от асфальта, поэтому я гордо скомандовал топать по полю, надеясь про себя, что не ошибся с направлением.
Но лучше бы я ошибся. Лучше бы мы, чёрт возьми, заблудились в полях и к концу дня вышли бы на одно из знакомых сёл, чем набрели на остатки деревни, спрятанные в большом полусгнившем лесу.
Просевшие хижины походили на неуклюжие землянки. Над ними уродливыми старшими братьями стояли чёрные остовы домов. Скособоченные мазанки обнажили ржавые арматурные рёбра и крошились, точно чёрствые булки. В центре селения возвышалась старая часовня в два этажа. На выгоревшем деревянном куполе блестел обломок христианского креста. Внизу вдоль мшистых стен тянулись сухие ветки мёртвых кустов.
Обрадованный, я не сразу обратил внимание на тишину. В большом лесу не было слышно ни шелеста листвы на ветру, ни зычного пения птиц. Лишь шорох травы под ботами да наше собственное дыхание. Алёнка, как мне кажется, всё это подмечала, отчего и переживала, тревожно окликая меня каждый раз, когда я заполошно бросался от одной развалины к другой.
Сердце болело от скорби. С горящими глазами я бегал туда-сюда, но мой дом, такой родной и заветный, всё никак не находился. Алёнка покорно носилась следом.
Взор не мог зацепиться за что-нибудь знакомое, за любой ориентир, уже всплывавший в памяти. Но вдруг, будто невидимый, но ощущаемый душою перст указал мне на поросшую мхом крышу. И я ринулся к ней.
— Дверь присыпало, — грустно заключила Алёнка.
— В окно надо, — улыбнулся я, подсвечивая фонариком чёрную дыру с выломанной рамой.
— Давай сам, — отмахнулась Алёнка. — Я лучше тут…
Я хмыкнул, присел на корточки и смело полез внутрь. Стоило мне оказаться в просторной комнате, как в голову вновь ударили воспоминания. Рассматривая в свете фонаря сундук, портреты и покосившуюся дверь, я постепенно восстанавливал утраченную картину событий прошлого… Но в одно мгновение всё вдруг померкло. Мне показалось, что я ощущаю не прилив ностальгии от встречи с домом, а дежавю. Каждый предмет выглядел знакомым, и вид его отзывался дрожью в груди, но все чувства тут же сходили на нет. Их прогоняла одна простая мысль: «Этого не могло быть!»
Через окно влезла Алёнка. Я не был этому удивлён и даже ничуть не испугался; знал ведь, что торчать на заброшенной деревенской улице в одиночку куда страшнее, чем вдвоём в тёмном доме.
— Вот тут, — указывал я. — Прямо здесь сидел на велосипе… — но не договорил.
Внезапно набросилось тревожное сомнение, и я зажмурился.
Чем дольше мы стояли в горнице, тем более абсурдными казались мне воспоминания. Всё вокруг из родного превращалось в пугающе чужое. Старые кадры вылетели из головы, и внутренний голос возопил: «Беги отсюда, этого не могло быть!»
— Господи… — прошептала Алёнка, больно вцепившись мне в руку. — Там кто-то есть!
В тот же миг с улицы донёсся тихий смех. Затем послышалась человеческая речь:
«Тихо, тихо, рано, пошли…» — басил кто-то.
Мы с Алёнкой переглянулись. Я ещё раз осветил комнату в поисках другого выхода, но единственной дверью была та самая, покосившаяся. Перед глазами всплыла фотография, мозг сам навёл фокус на бледное лицо. По спине пробежал холодок, ноги будто намертво прилипли к деревянному полу.
Опять засмеялись! На этот раз ближе.
Мы ждали спасительного голоса, что отозвал неведомое существо в первый раз, но того всё не было, а страшные звуки неустанно приближались.
От ужаса я словно перезагрузился и выпалил:
Схватил Алёнку за руку и повёл в темноту.
«Никакого лица нет, — думал я, распахивая скрипучую дверь. — Этого не могло быть!»
Резкий удар, прилетевший в затылок, повалил меня на пол. Веранда, на которую мы вышли, вмиг осветилась несколькими огнями толстых восковых свечей. Напротив нас стояла мерзкая нагая женщина с чёрно-жёлтой гниющей впадиной на щеке. Согнувшись надо мной, она разразилась звонким противным смехом.
— Попались! Попались! — приговаривала она, пиная меня грязной ногой.
Уродливый лысый мужик поднял моё обессиленное тело и закинул себе на плечо. Тут же вошёл ещё один, такой же крупный, и взял Алёнку. Мерзкая женщина с дырой в щеке приблизилась ко мне и захохотала прямо в лицо. От страха я вскоре потерял сознание.
Тот же смех привёл меня в чувства, однако на этот раз упыриха гоготала над перепуганной Алёнкой, та лежала на каменном алтаре посреди небольшой круглой комнаты. Вдоль стен спиралью тянулись мшистые ступени на второй этаж. Я сразу понял, что мы находимся в часовне.
Пошевелиться не удалось: сильные руки лысого ублюдка мёртвой хваткой сжимали мои запястья.
Другой безволосый громила и широкоплечий карлик держали на алтаре визжащую жертву.
Мерзкая женщина приказала поднять Алёнку, слуги подчинились.
Тогда-то я и услышал хрип, громкий и жуткий. Он заглушил мучительные стоны моей несчастной подруги. Смеющаяся тварь тоже умолкла, покорно склонив омерзительную голову.
Хрип пробирал до глубины души. Словно обретя форму, он проникал под кожу и водил острыми когтями по моим костям. Я хотел выть, но не мог и раскрыть рта.
Упыриха быстро выставила на алтарь пять маленьких стаканчиков. Подняла обезображенную руку: из обрубков кривых пальцев торчали длинные цыганские иглы. Не прицеливаясь, тварь вонзила их в Алёнкину спину. Из проколов аккуратными струйками полилась свежая кровь. Когда сосуды наполнились, уродка, нашёптывая что-то, по очереди слила их содержимое в большую трёхлитровую банку. Затем она велела опустить Алёнку и с размаху впилась той в губы своей гниющей дырой на щеке. От увиденного у меня закрутило живот, а во рту появился солоноватый привкус.
Упыриха отлипла от немощной жертвы, сплюнула что-то в банку и, приободрившись, воскликнула: «Хватает!»
Крепкие ручищи отпустили меня, и я шлёпнулся на влажные серые камни.
Женщина, громилы и карлик поспешили вверх по лестнице.
Не теряя времени, я подхватил Алёнку и понёс её к выходу. Ноша была неудобной, подруга развалилась тряпичной куклой и постоянно норовила выскользнуть из рук.
Страшный хрип вновь прошиб тело. Я не удержал Алёнку, уронил её у самой двери и затрясся в жутком припадке.
Хрип вылился в вопль, к нему присоединился знакомый заливистый смех. Но безумная какофония уже не имела мистической силы и не могла подавить мою волю. Я выпрямился, поднял подругу, выскочил из часовни и помчался прочь.
На дороге мы оказались почти вечером. Я до сих пор безмерно благодарен тем дачникам, что заметили нас и согласились подвезти до ближайшей больницы.
В приёмном отделении мне пришлось много врать о том, как мы, простые студенты, ищущие приключений, сошли с автобуса и по своей глупости рухнули в кювет, где потеряли сознание, благо отличным подтверждением моих слов стали обнаруженные на наших телах ссадины и кровоподтёки. Ещё я очень боялся вопросов касательно следов от игл у Алёнки на спине, но у меня никто ничего не спросил.
Алёнка осталась парализованной, лишь глаза и веки были её верными помощниками в разговорах с другими людьми. Я ухаживал за ней в палате и, конечно же, не мог не проверить её спину, однако дыр, проделанных упырихой, я так и не нашёл.
С тех пор Алёнка находилась дома, недвижимо проживая день за днём в одной и той же позе. Друзья вскоре отвернулись от неё.
Я навещал подругу дольше всех, но стоило мне только приблизиться к ней, как она широко раскрывала глаза и с ужасом глядела на меня. Впоследствии я тоже перестал её проведывать.
Давно не стало бабушки. Она ушла тихо. Во сне.
Умерла и Алёнка. После обеда она захлебнулась рвотой. Не уследили.
И вот, на поминках моей подруги, на которые из всей нашей бывшей дружеской компании пришёл один я, кто-то из Алёнкиных родственников поднял тему мистического и необъяснимого. Каждый рассказывал что-то своё: кто-то нёс откровенный бред про вампиров, кто-то травил байки из детства, я же отмалчивался, пожимая плечами.
Но тут слово взяла моя мама, что была хорошей знакомой Алёнкиных родителей, поэтому тоже присутствовала.
— Я в институте тогда училась, — говорила она. — Мамуля уже парализованная лежала, мы с папой как-то вдвоём всё время… Начали разбирать шкаф с вещами, и я там нашла маленькую фотографию, старенькую…
Ледяные длани ужаса забили мне пощёчины, и по лицу побежали мурашки.
— А на снимке девочка с куклой стоит в каком-то деревенском доме, — продолжала мама. — Я там даже испугалась чего-то… Не то глаза странные выглядывали… Не помню уже. Разворачиваю посмотреть, вдруг год указан, а там надпись… как же… Наша девочка в Лесном, вроде бы.
— Село что ли? — спросила какая-то женщина, сидящая слева от мамы.
— Я тоже думала село. И даже вроде как вспомнила, будто в детстве там правда с куклой стояла. Затосковала сильно. Показала фотографию папе, а он весь побледнел, порвал её и мне пригрозил, чтобы не ездила никуда. Я у него спрашиваю, мол, что это за село такое, а он как-то на маму косится и мне шепчет: «Я всю жизнь, — говорит, — по области мотаюсь. Нет у нас никакого села Лесное, Леночка. Лесное — это кладбище». Я потом ещё узнавала, там самоубийц хоронили, сатанистов всяких, ну, чтоб подальше от деревни…
Стол молчал, кто-то недоверчиво цокал языком, кто-то удивлённо качал головой, и один лишь я сидел неподвижно, считая секунды до ухода.
Этот рассказ — моя исповедь и предостережение.
По сей день я борюсь с невероятным искушением отправиться в Лесное, проверить, действительно ли в том лесу меня ждёт кладбище… или я снова увижу полуразрушенные домики и жуткую часовню.
И раз уж я ещё жив, то заклинаю вас, не смотрите старые фотографии, не доверяйте странной тоске, не рискуйте своей жизнью и рассудком. Кто знает, сколько ещё таких Лесных разбросано по нашей Необъятной? И сколько неведомых обладателей страшного хрипа ещё нуждаются в свежей крови?
Цикл «Мракофилия»:
3. Межэтажье
7. Автостанция
9. Выброс зла