Вьюн над водой

Как она сюда попала? Птица уронила или у рыбака из ведра выскочила? Рыбка лежала прямо на тропинке, рассекающей лужок поймы. Извалявшееся в песке, похожее на тонкую, сухую сосновую веточку, это существо едва шевелилось. И что меня дёрнуло вмешаться в естественный ход вещей?

Жизнь развивается по своим законам, и законы эти гуманны к самой жизни, но жестоки к отдельным её представителям. Сонные коловратки и развесёлые дафнии поедают бактерий и сами становятся кормом для рыб. А рыбы будут съедены выдрой или цаплей. Не думайте, что какая-то рыбёшка вырвется из вечного круга пожирания, даже та, которая чудом доживёт до естественной смерти, накормит собою тех же бактерий.

Вот и эта рыбка должна была остаться частью экологии, частью мудро задуманного мироздания. Значит, так нужно было природе, чтобы она сдохла вдали от реки и накормила муравьёв, грибков плесени или, например, хорька, случайно обнаружившего нежданную добычу. Но я вмешался.

Взял подыхающую рыбину – кстати, что это? вьюн, кажется – в ладонь, прошагал по лугу, проломился через прибрежные камыши и опустил в тёмную, холодную с утреца воду реки. Шевельнулась! Облачком разошлась смытая с тельца пыль, и полудохлый вьюнок заблестел тёмной спинкой, поплыл. Только как-то странно.

Казалось, от пережитого вьюн потерял ориентацию. Он, по-змеиному извиваясь, отплывал, теряясь из виду, но тут же возвращался, раз за разом. Поднимаясь к поверхности, он даже высовывал свою по-кошачьи усатую мордочку и, если бы у вьюнов глаза были бы не крошечными точечками, я бы даже сказал, что он пытается поймать мой взгляд.

– Вьюн над водо-о-й, ой, вьюн над водой, – пропел я и усмехнулся, – Ступай, уже, золотая рыбка, новое корыто мне не нужно, стиралка пока работает. Вот если б ты рассказал, как на тропинку попал – это да, только вы, рыбы, в особой разговорчивости не замечены.

Наверное, вьюна вспугнули звуки моего голоса – он всплеснул хвостом, стремительно ушел в глубину и больше не возвращался. А я поднялся от берега и пошел…

Нет, не спрашивайте, как это было. Сам не могу понять. Не помню, как я брёл через прозрачное сосновое редколесье, не помню, как перешёл шаткую дощатую кладку над звонким ручьём, как пылил по полевой дороге, как наклонился, чтобы вытащить ключ из щели в растрескавшейся колоде порога, как открывал дверь. Зато помню другое.

На окраине пруда, в дальнем затоне появилась ряска. Слухи об этом быстро облетели всех. Старые карпы выразили озабоченность, но все остальные даже не расстроились – ну появилась, и появилась. Во-первых, далеко, во-вторых, была же когда-то, говорят. И – ничего, вот, живём все.

Но ряска разрасталась. Юные караси сбивались в стайки и добровольцами отправлялись бороться с ряской. Некоторые из них возвращались и рассказывали, как геройски расправлялись с ней. Что было с теми, кто остался на окраине, никто не знал. Одни болтали, что караси пристрастились жрать ряску, и теперь им другой жизни не надо. Другие бурчали, что от ряски и сдохнуть можно. А она, ряска, разрасталась.

Так ли она опасна? Это же кормовая база, её, вот, и прилетавшие из-за вон того бугра кряквы любят. Правда, тьма от неё делается, так ведь ряска закрывает едва-едва сотую часть пруда. Не закроет же она весь пруд? А если и закроет, что, в тени, что ли, не проживём?

И только вьюн вился вьюном, рассказывая всем и каждому, чем опасна ряска. Зимой она опустится на дно и начнёт гнить.

– Тебе то что? Ты ж любишь во всяком иле ковыряться, – безразлично шевелили жабрами собеседники.

– Гниение забирает кислород. Нам нечем будет дышать.

– Не придумывай. Всю жизнь дышали, а теперь ты какой-то кислород вспомнил. Всё будет хорошо. И вообще, до зимы ещё дожить надо.

– Но и этим летом будут проблемы. Если ряска закроет весь пруд, мы лишимся солнечного света. Все растения и зелёные водоросли погибнут.

– И что? У тебя огород, что ли или цветник? Пусть гибнут, с них пользы-то.

– Но они тоже начнут гнить, гнить, гнить. И кислород…

– Да пошёл ты со своим кислородом, я водой дышу!

Вьюн отлично знал законы развития ряски. За сутки она удваивается. Вчера была одна зелёная точка – сегодня две, завтра будет четыре, послезавтра – восемь. По его расчётам вся поверхность пруда окажется захваченной к концу месяца. Но авторитетный толстолобик, посоветовавшись со старыми карпами, решил, что паника опаснее ряски на окраине. И пригрозил загнать вьюна на самое дно.

Чтобы водная живность не волновалась, толстолобик выступил перед всеми, разбив в прах аргументы вьюна:

– По прогнозам этого вертлявого, вечно юлящего и вихляющегося недорыба, ряска закроет пруд уже послезавтра – предсказанный вьюном месяц заканчивается. Но вы все видите, что ряска занимает ровно одну четверть поверхности и не вышла за пределы своей окраины.

Да, действительно, все видели это, поэтому успокоились и занялись своими делами.

А на утро жителей пруда ждал шок: ряска вырвалась с окраины и занимала уже половину пруда. Да, она всего лишь удвоилась, как и в каждый из предыдущих дней – было четверть, стало половина. Впрочем, к полудню все уже привыкли к этому и продолжали верить в хорошее.

Вьюн – удивительная рыба. Она может переползать из водоёма в водоём, хоть делает это неохотно и только от большой беды, когда жизнь прижмёт – озерцо начисто пересохнет. Но чтобы вот так – из вполне приличного и перспективного пруда выползти на сушу и двинуться сторону шума реки – такого не бывало.

Сначала было трудно, но всё получалось. По влажной земле, под росистой травой передвигаться было можно. А вот дорожка из сухого, колючего песка стала непреодолимой преградой. На середине, когда и рот, и жабры уже забились пылью, стало ясно, что это смерть. И, наверное, нужно было оставаться в пруду – и под ряской жить можно. Плохо и недолго, но можно.

Вьюн – в реке. Я – дома. А ряска, удвоившись за очередные сутки, закрыла всю поверхность пруда – сходил, проверил.

На следующий год пруд стал болотом, на берегу которого я нашёл хребтины толстолобика и пары здоровенных карпов. Это жизнь, это естественный процесс. Вчерашняя вершина пищевой пирамиды стала её подножием.