Милонга Мамы Дворжик

Написала на 37 блиц, чтобы пальцы не засыхали, пока я в романе паузу сделала :(

вообще говоря, из-за меня нас там пока несет по космофанте, а водит вообще специалист по этой теме Чених, так что я не знаю, что в итоге выйдет...

лично меня, кроме тем про бусы и красные туфли, празеодим с неодимом, воспоминания в жестяной коробке из-под конфет, живых на три четверти или на шесть восьмых, нежелающего трудиться Бенджамина Мауса и апрельских танцев, неожиданно вдохновили и свои штуки - стихотворение про прорезиненного ангела (одно из трех моих странных "военных" стихотворений, наехавших на меня в незапамятно мирном 98 или 99 году еще), странно перекликающееся с темой про корбку конфет, собственный малюсенький опыт танго и, куда е без него, Флэтли с его Stolen kiss.
и

kostik спасибо за его ребят, это насовсем.

Ну, вот, собственно, сам рассказ:

БЕН МАУС отказался работать. Блок единой навигации и малая автоматическая управляющая станция под общей оперативной системой вырубились, ускорение исчезло, я проснулся. Ощущение очень неприятное, а уж когда неловким движением тебя чуть не впечатывает в потолок... Инерцию-то никто не отменял.
Спросонок я только удивился —  ну, бывало, ломалось на корабле то одно, то другое, но чтобы внезапно двигатель… Верхний свет не горит, комм не работает, характерной вибрации насосов не чувствую, и… и, когда я, раскорячившись, дотянулся до терминала, оказалось, что МАУС отключен, а Бенджамина нашего пробить не получается – молчать он не молчит, но мычит что-то совершенно невразумительное.
Хорошо хоть, в дверях кают питание автономное. Открываю люк, а на пороге уже все собрались: Мама Дворжик, О’Нил с пакетом, Меле Полконтрабанда и Перекати-Пушкин. Зрелище не для слабых духом: Мамины дреды, тапочки суперкарго (про пакет уж молчу), ночнушка Меле и чих навигатора, висящий в воздухе. И все четверо рты раскрывают уже…
- Тихо, - сказал я. - Бену плохо. Пойду посмотрю, что за хрень.

И поплыл на мостик, а самого уже подташнивает, и не только от невесомости.. Потому что если МАУС по каким-то причинам накрылся - это одно уже неприятно, но кое-как до ближайшего техпоста и на ручном управлении можно доковылять, а вот если накрылся БЕН - то вычислять координаты этого поста мы все вчетвером будем на наших карманных терминалах...ну, лет примерно двадцать. Только помрем раньше.
На мостике было темно и жутко. Бен погасил панель и уныло мигал фоновой подсветкой. Как бы еще не бояться-то… Руки трясутся… Пробил МАУС по подсистемам – вроде все оборудование отвечает, предохранители нигде не вышибло, перевел на ручное, освещение включил.
- Выключи, - простонал Бен. Вот что значит иметь хороший голосовой модуль с интонированием. - Выключи свет!
- Бен, не дури. У тебя не бывает мигрени. Что ты чудишь?
- Я не чужу, - прохрипел Бен. – Мне плохо. Ты кто?
Вот те раз. Какой бы ни был гуманоидный блок навигации, у него точно не бывает двух вещей – мигрени и похмелья. Ну то есть, конечно, у него еще не много чего не бывает, но…
- Мне плохо, - снова заныл Бен. – Кругом черная пустота…
- Конечно, черная. Ты ж двигатель вырубил посреди перелета. Что случилось?
-Двигатель? Какого перелета? Ты кто такой? Там темнооо…
Тут я уже не на шутку забеспокоился. Не я его ставил на «Харибду», точнее, не я на всю систему ставил эту чертову «Вокс гумана». Ну ладно, когда мне МАУС вместо обычной диагностики цифрами говорит: «Сегодня у меня живот болит» - значит, утилизатор барахлит, или там: «Мотор пошаливает» - значит, реально настройки двигателя надо проверить, или жалуется на бронхит – значит, фильтры пора менять в воздушной системе, но вот этот бред – это вот что у него сломалось, Ицпапалотль его раздери? И меня еще не узнает, а должен бы… Оптика-то работает, огонек в камере горит… Вбил ему ID с клавиатуры, а он помигал лампочками на блоке и выдал ржавым шепотом:
- Я тебя видел раньше… Но не помню, кто ты… Ничего не помню… Ничего нет… Темно…
И опять в отключку ушел.
Тем временем и экипаж подтянулся. Я кликнул Пушкина – навигатор-то у нас все-таки он, объяснил ситуацию. Перекати-Пушкин пошарил  где-то за системным боком, высморкался и доложил:
- Габзда нам страшная, товарищи. У Бена съемный блок данных пропал.
Мама Дворжик в дальнем углу мостика подняла бровь.
- Амнезия у него, - пояснил я. – Был бы человек – я бы сказал, что его кто-то по башке огрел. Но Пушкин говорит, блока нет физически.
- Ему как раз полчаса назад надо было к блоку обратиться, корректировку курса сделать и вообще… а данных-то и нет. Пока в оперативной памяти было что-то, он и маршрут помнил, и нас всех… и вообще понимал, кто он и что такое… А тут с ним теперь что-то вроде потери памяти.
- И депрессии.
- Луга Луваны, - возрыдал Бен. – Водопады Миннегаги! Трехгрошовая ярмарка в Драйбрюккене! Меле ест яблоки на спор!
- Одни названия файлов в ОЗУ остались, - подытожил Пушкин. – Ну, как ссылки вроде. А данных нет.
Это вот тоже была фишка, за которую я «Вокс гумана» не то, чтобы не любил… но как-то все это было слишком уж изощренно. Все важные данные Бен для себя зашифровывал методом стеганографии и хранил в виде альбома с фотками. «Мои друзья», «Места, которые я люблю», «Дом, милый дом» - вот это все вот. А теперь какая-то сволочь сперла внешний диск с этими фотографиями. И пусть он, конечно, данные будет расшифровывать до пришествия будды Майтрейи, не в этом дело!
А в том, что у Бена депрессия. И амнезия. И деперсонализация. И еще половина медицинского справочника по разряду посттравматических расстройств.
А лекарств для виртуальных машин, извините, никаких не придумано.
- Аспидолетто, - прошипела Мама.-  Ах ты ж сукин котофей, яйца липовые твои через три гнезда навыкат!

Аспидолетто – это «Дорога в лад», Highway to Help, —  черные перевозки, и юмор у босса тоже соответствующий, а перед вылетом он к нам прямо на «Харибду» приходил и пытался выкупить у нас празеодимовый контракт на Семерку. Мама, конечно, отказалась, потому что ей хорошая репутация важна, а кто потом станет связываться с ней, если она контракт заслуженному шуту дорог продает? Аспидолетто зачем-то на Семерку было нужно позарез, причем как можно более законным путем, но пусть он уж сам как-нибудь… и вот…
И вот мы торчим в пяти единицах от Пилицы, и до Семрки еще невообразимо сколько, у нашего кибернавигатора депрессия и амнезия.
Шуточка с блоком данных была вполне в духе Аспидолетто — несмертельная, но противная до крайности. Перекати-Пушкин почти двое суток не спал и весь кофе выпил на неделю вперед, добывая для Бена данные из дампов и справочников, пока мы тихо на ручном ходу плелись в пространстве буквально задним ходом, возвращаясь на курс. А уж как мы все уговаривали Бена потерпеть и довести нас до Семерки без возможности любоваться его драгоценными фотками! Много раз мне хотелось этого чудака, который встроил в систему конутр эмоционального удовлетворения, всячески наказать (если бы кто видел, что я с ним в воображении вытворял – все злобные сказки о космических пиратах бы подтвердились). Как мы в срок добрались и контракт не прогадили – ну, это, конечно, Маме не впервой, но все-таки нервов он нам потрепал изрядно.
И вот сидим мы на Семерке, и Бен наш мужается изо всех сил, но ведет себя, как смертельно раненный, и понятно, что никуда нам с таким блоком навигации лучше не соваться, а новые воспоминания ему завести – это не так-то просто.

Однажды Мама приходит из города не то злая, не то довольная ужасно, мечет глазами молнии и говорит:
- Вот он у меня где! – и кулак свой отнюдь не маленький с красными когтями показывает. – Парни, за мной. Пушкин, остаешься на хозяйстве. Меле, ты с нами давай тоже.
Пока что пошли мы с нею в столовую, сели, слушаем.
- Аспидолетто уже здесь. Явился, не запылился. И есть шанс, что Бенова память все еще при нем. Намекали мне тут, что он и продать ее не прочь… Так-то она ему не нужна, лишь бы нам нагадить. А Бен без нее прежним не будет уже, я чую.
- Покупаем? – спросил суперкарго и мысленно, небось, уже открыл бухгалтерскую книгу.
- Разбежался, - отрезала Мама. – Во-первых, за какие шиши, а во-вторых, с какой стати нам платить за свое. Украдем.
- Опасно.
- Но не смертельно. Хотя опасно, да. Но я тут кое-что придумала. Мы, дорогие мои, сходим с вами на танцы. На милонгу. Как раз в той гостинице, где он живет.  Так, О’Нил, про тебя я знаю, что ты умеешь и вообще жжешь, а вы, молодежь? Вы-то как?
- Что «как»? – спросила Меле. – «Милонга» – это что?
- Танго танцевать умеете?
Мы с Меле переглянулись. Я точно не умею, но Меле-то бывшая принцесса…
- Вальс, - и скривилась даже. - Но бедный мой напарник...
- Кавалер, - поправила Мама. - Ладно, это не чемпионат, а, считай, танцульки. Но с правилами.  От вас что потребуется? Охрану его утанцевать понадежнее, а их как раз трое. Аспидолетто я лично займусь, только бы он пришел. Ты, Зепп, знай себе веди. Ты, Меле, морочь. Ну или наоборот, говорю же, милонга, да хоть на пятачке топчитесь, лишь бы они минут на десять отвлеклись.
- А я? – спросил суперкарго.
- А ты, О’Нил, для очень серьезного дела мне нужен. Тебе придется мадам Самуэрте утанцовывать, начальницу охраны.
О’Нил крякнул, покраснел и поскреб в затылке.
- Ну, матушка, ты и задачки задаешь…
- О’Нил, я в тебя верю, - густым баритоном отвечала Мама Дворжик. Посмотрела на столовские часы: пора.
Я, вообще говоря, на танцы не ходил не знаю уж сколько. И, во всяком случае, не танцевал я этих доисторических танго-манго… и все, что знал - так это что партнершу надо из всех сил толкать на четыре счета в нужном направлении, а она, мол, сама пойдет. Ну и вертеть, а она уж сама завертится. Но ради Мамы и Бена…
Оделся я, в общем, как для похода в спортзал примерно, а из оружия припас на всякий случай баллончик «Улыбки»: пока противник одновременно ржет, чихает и плачет, он, во всяком случае, не может ни стрелять, ни за тобой гнаться. Меле выглядела в точности как принцесса, сбежавшая из дворца: ботинки по колено на толстой подошве, черные лосины и маечка с изображением оргии привидений. Волосы растрепаны, пояс из цепей, на левом плече мини-шокер, заделанный в браслет. О’Нила я привык видеть в комбинезоне и однажды только он попался мне на глаза в том, что Мама Дворжик называла "деловой костюм", но в этот раз костюм был явно не деловой  - пиджак расстегнут, из рубашки полуседая шерсть торчит, штаны до штиблет не достают, демонстрируя всему миру белые носки с зайками, и самое главное - кепка! Я, конечно, думал, что у меня челюсть сильнее не отвалится, но тут из своей каюты вышла Мама.
Выглядела она шикарно — от красных туфель на высоченном каблуке до бус с черепами и розами. А выкидной нож-«бабочку» и прятать не стала – прямо так за верх чулка и сунула. Суперкарго при виде капитаны в короткой ярко-розовой юбке с хвостом только охнул.
- Матушка, - сказал он. – Что же ты ножичек-то так на виду? Отберут ведь!
- А пусть, - отозвалась Мама. – У меня вон девятушка мой припрятан, - и показала куда-то в бездонное декольте. – Сам-то не пустой?
- Как можно! – О’Нил похлопал себя по боку, но само оружие не показал. Мама Дворжик, впрочем, понимающе кивнула.
- А вы, мальцы?
Мы показали свое. Капитана кивнула.
- Ну, дети мои — пора! За Бена! Устроим им «Краденый поцелуй»!
И мы отправились на милонгу.

Гурупирой клянусь, весь зал ахнул, когда Мама Дворжик, прекрасная и страшная, как тройной восход над Красными песками, улыбнулась по всем правилам этому чернявому хлыщу Аспидолетто. У меня аж сердце захолонуло – она его как будто магнитом притянула. А второй раз сердце у меня ёкнуло, когда я увидел, с кем должен был танцевать наш суперкарго – тут уже не Гурупиру поминать, а самого Ипупиару следовало. Высокая, тощая, костлявая, с белым, будто фарфоровым лицом, с торчащими скулами, глаза и губы черным подведены, череп наголо бритый… Но долго я на бедного О’Нила смотреть не мог, у меня и своя цель была, и все получилось, как по нотам, по Маминой схеме: Меле меня, как бы разобидевшись, бросила и подцепила охранника, а я охранницу – тоже тощую, но чернявую и не такую страховидную, как мадам Самуэрте. Танцевали мы все трое так себе, но с досок не сходили, потому что Мама и Аспидолетто реально жгли. Мама на голову выше, могучая и крепкая, и любо-дорого было смотреть, как она его одним движением капитанской задницы в штопор закручивала, но потом как бы спохватывалась - ой, что это я веду, - и как бы покорялась, но через четыре шага снова выкидывала какой-нибудь дивной красоты фортель, и Аспидолетто из сил выбивался, чтобы показать, что он тут мужик и главный, и его, похоже сильно заводило, что это та самая Мама Дворжик, которой он не далее как пару недель назад пытался мелко нагадить, вот же говорят, нет ничего хуже тщеславного дурака...
Мамин план был простой и понятный – довести его до полного умоисступления, уйти из зала в номер, там обездвижить и обыскать его самого и его вещички. В Маме-то я не сомневался. Но нам при этом надо было не пустить следом охранников – любой ценой, кроме разве что откровенной драки. Краем глаза я видел, что суперкарго, пронося свою бледную дамочку мимо бара, протянул руку, рискуя потерять контакт, и бармен, не спрашивая, сунул ему стакан чего-то явно не прохладительного.
Мама и Аспидолетто, между тем, решительно танцевали к выходу, парень-охранник пытался вести Меле следом, но она вдруг как-то словно бы по неловкости подсекла его ботинком, потом, пытаясь помочь, заехала ему болтающейся на поясе цепью по глазам, а что там дальше было - я не разглядел, потому что танго стремительно пошло на коду, я подхватил свою девицу буквально подмышку и, вспомнив, что видел такое в каком-то кино в шутку, просто вынес ею, как тараном, входную дверь.
Дожидались мы Маму в нашем минивэне, как было условлено. Меле вышла из зала в одном спортивном лифчике – охранник оказался крепким и настырным, и Меле пришлось догнать его уже в коридоре, обнять пылко, обездвижить шокером, связать цепью, а маечку с привидениями надеть на голову – «Ну, пусть хоть что-то на память останется». Своей красотке я приложил к ушибленной голове бандану, предварительно побрызгав на нее «Улыбкой» - очнется, может, и быстрее, но пока прохохочется да прорыдается… Про О’Нила мы не говорили – не хотелось как-то, но вроде бы страшная мадам мимо нас в коридоре не пробегала, а это хоть и было на руку Маме Дворжик, могло означать что-нибудь не очень хорошее для бедолаги суперкарго.
Через пятнадцать минут пришла Мама Дворжик. Босиком, без бус и без чулок, с длинной лакричной конфетой в зубах.
- Мммм, - сказала она и разжала ладонь. Там лежал чип со значком "Харибды" и три тянучки. - Конфет хотите, детки?
Меле взяла, а я не люблю лакрицу, отказался.
- Дурак он редкий, - сказала Мама. – Нашел где прятать, в жестянке с конфетками! Ну дурак ведь! Теперь нам бы только отъехать отсюда побыстрее… хотя пока он мои сталерановые чулки-то перегрызет, да пока бусы порвет…  А что охрана?
Мы рассказали про охрану. Мама похвалила нас, но немного рассеяно.
- Где ж О’Нил-то?
- Да вон он, - сказала Меле. – Вон, идет, живой… кажется?
И в самом деле, из дверей клуба показался наш суперкарго. Он был очень бледен и шел очень ровно. "Не ранен ли", - всполошилась Мама.
Но О’Нил был не ранен, а просто смертельно пьян.
- Что мог, м-матушка, - прошептал он и упал под сиденье. – П-победил я ее… ведьму луженую, мой был последний с-стакан, но больше… б-больше… никогда….
Мама Дворжик перегнулась с водительского места и нежно погладила своей лапищей вялую ладонь суперкарго.
- Ох, Роричка, - сказала она, называя чуть не впервые при мне О’Нила по имени. – Ну, ты правда… Ты молодец. Спасибо тебе.
Мы с Меле подняли безмолвного уснувшего суперкарго, закрыли дверцу, и Мама дала газу, выезжая на шоссе.  Мимо проносились пальмы, рекламные плакаты и статуи кинозвезд.
- Хорошо потанцевали все-таки – сказала вдруг Мама. – Надо будет чаще выбираться, что ли. А?