Как роботы (не) сделают нас бесполезными
Как роботы (не) сделают нас бесполезными
Статья написана в начале 2018 года
Два основных источника, на которых основан этот рассказ - замечательная обзорная статья Ростислава Капелюшникова "Технологический прогресс - пожиратель рабочих мест?" (опубликовано в "Вопросах экономики" в № 11 за 2017 год) и обзор литературы в статье "The Race Between Machine and Man: Implications of Technology for Growth, Factor Shares and Employment". Впрочем, рассказ не сводится к пересказу двух этих блестящих работ: используется немало других материалов.
V. - 08. Экономика роботов.mp3
1. Пару лет назад Хал Вэриан (кое-кто из читающих эти строки наверняка сталкивался с его знаменитым учебником микроэкономики), главный экономист корпорации Гугл, сформулировал своё знаменитое Varian Rule. Правило гласит: "простой способ предсказать будущее - взглянуть на богатых людей сегодня; средний класс будет иметь примерно то же, что имеют они, через 10 лет, а бедные - ещё через десятилетие".
И действительно, десять лет назад смартфон был практически предметом роскоши; сегодня он превратился в обычный телефон, который найдётся в кармане у каждого первого пассажира московского метро. Двадцать лет назад высокоскоростной интернет могли позволить себе только очень богатые люди; сегодня он доступен людям среднего достатка. Наверное, вы и сами сможете найти немало подобных примеров в окружающей нас жизни.
С другой стороны, даже в США, оплоте технического прогресса, бедные сегодня не живут в таких же домах, в которых богатые жили 20 лет назад. Напротив, бедные живут примерно там же, где они жили в 1998 году, и то же справедливо для богатых и среднего класса. Бедняки в США сегодня питаются примерно так же, как и в 1998, почти так же редко летают на самолётах, пользуются всё теми же отвратительными по качеству услугами Амтрака (государственная железнодорожная компания). Бедные жители США не всегда (а точнее сказать - редко) могут воспользоваться теми последними достижениями медицинской науки, которые открыты для людей обеспеченных.
Но прогресс не только делает нашу жизнь лучше - он заставляет нас бояться. Что если новые технологии - роботы, нейросети и прочие - сделают нас самих бесполезными, уничтожат наши рабочие места и обрекут нас на вечную безработицу?
Вот что пишет израильский историк Юваль Ной Харари в своей нашумевшей книге "Sapiens: краткая история человечества": "Искусственный интеллект приведёт к возникновению массивного нового неработающего класса... бесполезного класса, который будет не просто незанятым, но который будет и неспособен быть занятым". Ему вторит американский IT-специалист Мартин Форд в своём нашумевшем бестселлере "Rise of the robots": "В прошлом машины всегда были орудиями в руках людей, но сейчас они начинают вытеснять и замещать всё больше работников".
Если верить исследованию, проведённому на базе Оксфордского университета Карлом Фреем и Майклом Осборном, в стране-лидере технического прогресса - в США - к 2033 году могло исчезнуть 47 % рабочих мест могли исчезнуть под натиском автоматизации. Мировой банк подсчитал, что для Китая такая пропорция составляет целых 77 %. Международная организация труда считает, что даже в таких странах, как Камбоджа, Индонезия, Филиппины, Вьетнам и Таиланд 56 % работников находятся под риском автоматизации. Отношение числа занятых к общему числу жителей в работоспособном возрасте в США и Западной Европе за последние десять лет резко упала, и доля труда в национальном доходе упала (см., например, "The Global Decline in Labor Share", 2014, Karabarbounis, Neiman).
Компания МакКинси в своём докладе утверждает: "согласно нашему исследованию, 45 % всей оплачиваемой деятельности США может быть автоматизирована с использованием уже существующих технологий. В США эта деятельность оплачивается двумя триллионами долларов в год. Хотя часто думают, что автоматизация в основном влияет на низкоквалифицированных малооплачиваемых работников, мы показываем, что даже самые высокооплачиваемые профессии, такие как профессии финансистов, докторов и даже генеральных директоров, могут быть частично автоматизированы".
Машины заменяют кассиров в магазинах, курьеров на улицах, рабочих у станков, шофёров за рулём и так далее. Новости приходят со всех сторон. В Швеции создан робот-доильщик, позволяющий коровам самим выбирать время дойки. В Австралии разработан робот, способный укладывать 1000 кирпичей в час. IBM пытается создать машину, способную определять злокачественные опухоли на снимках лучше профессиональных онкологов. Международное энергетическое агентство рапортует, что автоматизация грузовых автомобильных перевозок уничтожит 3,5 млн рабочих мест только в США. Foxconn обещает уволить в ближайшее время полмиллиона сборщиков электроники. Киоски с сенсорными экранами заменяют живых работников в Макдональдсе. Большинство американцев, если верить опросам, согласны, что в скором времени машины займут две трети ныне существующих рабочих мест (при этом, что забавно, 80 % уверены, что их самих автоматизация не коснётся).
Новые технологии начинают завоёвывать области, где их, кажется, никто не ожидал. Выдающийся математик русского происхождения Владимир Воеводский создаёт формальный язык, позволяющий проверять верность математических доказательств. Самообучающиееся нейросети начинают понемногу вытеснять программистов - революция вычислительных технологий грозит, как и положено приличной революции, начать пожирать собственных детей.
Неужели нас действительно заменят роботы, нейросети, 3D - принтеры и прочие новинки так называемой "Четвёртой промышленной революции"? Что нам останется делать в прекрасном новом мире, если потребность в нас с вами исчезнет?
Мы попытаемся понять, какое будущее ожидает человечество. Правда ли, что нас ожидает невиданный технологический бум, который сделает сотни миллионов людей ненужными для экономики? Или всё это страшилки и мы живём накануне многолетней стагнации? Что делают новые технологии в первую очередь - создают или уничтожают рабочие места? Почему и как?
2. Разговоры о том, что новые технологии убьют все рабочие места и навсегда оставят сотни миллионов безработными, среди специалистов обычно воспринимаются с большой долей скепсиса. И это неудивительно - подобные разговоры идут уже много лет, но предсказания пока отказываются сбываться.
Если верить Светонию, ещё император Веспасиан запретил новый механизм, способный частично механизировать перевозку грузов, сказав "вы должны позволить моим бедным перевозчикам зарабатывать свой хлеб". Английский пастор Уильям Ли в XVI веке ходатайствовал у королевы Елизаветы Великой выдать ему патент на новую прялку, позволяющую повысить производительность труда пряхи в несколько раз; королева отказалась, заявив, что не готова обрекать на голодную смерть тысячи своих подданных. (Через два века практически идентичная конструкция прялки под именем "Дженни" стала одним из главных изобретений Промышленной революции). Нельзя не вспомнить о знаменитых "луддитах" - последователях полумифического рабочего Лудда, разбивавших машины в Англии начала XIX века: дело заключалось не в простом хулиганстве, а в том, что машины отнимали у них работу. Одно время британское правительство было вынуждено задействовать против луддитов больше войск, чем против Наполеона на Пиренейском полуострове.
О том, что технический прогресс ведёт к обнищанию рабочих и замене "хороших" рабочих мест на "плохие", писал не только Карл Маркс (сделав тезис об "абсолютном и относительном обнищании пролетариата" по мере развёртывания технического прогресса краеугольным камнем своей теории), но и Дэвид Рикардо, один из основателей классической экономической теории. (Удивляться не стоит: сам Маркс считал себя наследником идей Смита и Рикардо).
Новая волна разговоров о "вечной" технологической безработице развернулась в начале 1930-х гг. С одной стороны, в 1920-е гг. в развитых странах мира (в первую очередь в лидерах - США и Великобритании) имел место быстрый технический прогресс. Массовая перестройка фабрик, замена паровой энергии на электрическую; массовая автомобилизация; теплоходы, радио, железобетон, синтетические материалы - производительность труда быстро росла. 1920-е гг. известны как "ревущие двадцатые". Вслед за "рёвом" пришла Великая депрессия, а с ней - массовая безработица. Многие поверили, что мир движется к вечной безработице для львиной части населения. Джон Мейнард Кейнс, безусловно, самый знаменитый экономист XX века, писал в 1930 году: "Мы поражены новой болезнью, название которой многие читатели могли ни разу не слышать, но с которой нам придётся иметь дело в грядущие годы - я говорю о технологической безработице" (Keynes, 1930). Реальность опровергла прогнозы: в годы Второй мировой войны и последовавшего за ней бума развитые страны страдали скорее не от избытка, а от нехватки рабочей силы.
Новая волна рассуждений о грядущей всеобщей безработице началась в 1960-е. Одним из первых волноваться начал Василий Леонтьев (американский экономист, нобелевский лауреат, сын эмигрировавшего из России петербургского профессора экономики). Ещё в 1952 году он писал: "Труд становится всё менее и менее важным... Всё больше и больше работников будут вытесняться машинами. Я не понимаю, как новые отрасли смогут занять всех, кто захочет работать". В 1960-е c ним соглашались многие светила тогдашней экономической науки. В 1965 историк экономики Роберт Хейлбронер писал: "По мере того, как машины продолжают проникать в наше общество, начиная выполнять всё больше и больше функций в этом обществе, бесполезным оказывается сам человеческий труд". Предсказания оказались неверными: люди вновь смогли найти себе место в меняющемся технологическом укладе.
Третья волна нахлынула в 1990-е гг. На этот раз выкинуть сотни миллионов человек с рынка труда должны были не элекричество, не бензин и не автоматизация, а компьютеры. В книге "The end of work" американский экономист Джереми Риффкин писал в 1995 году: "Мы вступаем в новую фазу мировой истории, в которой всё меньше работников будет необходимо для производства товаров и услуг для глобального населения" (Riffkin, 1995). И вновь мрачные (или оптимистичные? не всё так просто) прогнозы не оправдались.
Разговоры о "вечной" безработице продолжаются постоянно. Например, в 2011 году два профессора чрезвычайно уважаемой Школы менеджмента MIT (Sloan School) опубликовали книжку с ярким и длинным названием "Race Against the Machine: How the Digital Revolution Is Accelerating Innovation, Driving Productivity, and Irreversibly Transforming Employment and the Economy" (Brynjolfsson, McAfee, 2011). Они утверждали, что медленное восстановление занятости после мирового финансового кризиса 2007-2009 гг. объясняется не макроэкономикой, а технологическими сдвигами: безработица в Соединённых Штатах теперь будет высокой всегда, это "новая нормальность". Сегодня, когда уровень безработицы находится недалеко от исторического минимума, этот прогноз может показаться забавным.
3. Значит ли это, что нас стоит забыть о подобных страшилках и заняться своими делами?
Давайте вспомним об одной интересной категории американских работников. Ещё в начале XX века численность этих работников в США составляла несколько десятков миллионов, и с каждым годом их становилось всё больше и больше. Но затем появилась одна-единственная технология, и в течении считанных лет эти работники становятся бесполезными. Они исчезают, а во многом случах оказываются физически уничтожены (пошли на мясо).
Обычно пример с лошадями, впервые предложенный тем самым Василием Леонтьевым в 1983 году, приводят в качестве исторического анекдота. На самом деле за ним стоит значительно более глубокий смысл. Долгое время бум развития технологий, начавшийся на рубеже XVIII - XIX вв., не снижал, а повышал спрос на лошадей. Позволим у читателя извинения и углубимся в историю.
С одной стороны, замена лошадей на железные дороги позволила снизить стоимость перевозок на некоторых направлениях в десятки, а порой и в сотни раз. Но результатом такого падения издержек стал огромный скачок объёмов самих перевозок. Груз, перевозимый по железной дороге, нужно было доставить до железнодорожной станции, а сделать это могла только лошадь. В результате дополнительный спрос на лошадей превысил снижение спроса, вызванного заменой живых лошадок на лошадок с паровыми котлами.
С другой стороны, в XIX веке, используя железные дороги, пароходы, скорострельные винтовки и новые аграрные технологии, европейцы смогли освоить гигантские новые территории. Ещё в начале столетия колонисты в Северной и Южной Америке не решались селиться вдалеке от океанских берегов. Но в течении ста лет девятнадцатого века площадь освоенных земель, принадлежащих Соединённым Штатам, выросла даже не в разы, а в десятки раз. Быстрое освоение новых земель происходило в Аргентине, в дельте Амазонки, в Южной Африке, в Алжире, в Австралии, в Бирме, на Северном Кавказе, в Новороссии, в Сибири, Нижнем Поволжье, в Канаде и так далее. Европейский крестьянин, пересекая Атлантику, оказывался владельцем участка земли, в разы, а то и в десятки раз превышавшего по площади его старый надел. Понятно, что для обработки новых земель требовалось больше лошадиных сил в расчёте на одного крестьянина.
Даже урбанизация вела к росту количества лошадей. В большом городе, таком как Нью-Йорк, Чикаго, Лондон, Париж, Санкт-Петербург, Москва, Вена или Берлин, миллионам людей нужно было каждый день передвигаться на многие мили, а то и десятки миль - хотя бы для того, чтобы попасть на рабочее место. Помочь горожанам могли только лошади, способные тащить омнибусы ("конки") или кэбы.
В 1894 году в Лондоне разразился Великий кризис конского навоза
И вот, в начале 1910-х гг., распространение одной-единственной технологии делает лошадей бесполезными. Речь идёт о двигателе внутреннего сгорания. Трактор оказывется эффективнее лошади. Грузовик и легковушка оказываются эффективнее кэба или гужевой повозки. Танк, бронеавтомобиль, истребитель, бомбардировщик оказываются эффективнее кавалерии. Даже автомобильные гонки оказываются популярнее скачек.
Если бы у лошадей были свои, лошадиные, экономисты, на протяжении всего XIX века они бы повторяли, что новые технологии не приведут к исчезновению спроса на парнокопытных. И долгое время их прогнозы были бы верны. Но одна-единственная новая технология - детище Даймлера, Майбаха, Дизеля и других сумрачных немецких гениев - смогла убить "лошадиную" экономику.
Что если в двадцать первом веке с людьми случится то же, что случилось с лошадями в веке двадцатом?
4. Если вы внимательно следите за новыми технологиями, у вас просто не может быть сомнений, что человечество вступает в эру новой промышленной революции. О Четвёртой промышленной революции рассуждают и пишут как модные хипстерские издания, так и участники Давосского форума. Но не всё так просто.
Первая промышленная революция начинается ещё в конце XVIII века. Паровой двигатель, новые станки, доменные печи навсегда изменили привычный уклад аграрного общества, не слишком радикально поменявшийся со времён Древней Месопотамии (по крайней мере, если речь идёт об уровне жизни - как бы удивительно это ни выглядело, но английский крестьянин времён Шекспира жил ненамного лучше египтянина времён Аменхотепа: оба они не столько жили, сколько выживали). Великобритания становится первой в истории страной, вступившей на путь "современного экономического роста" (термин нобелевского лауреата Саймона Кузнеца) - устойчивого роста подушевого выпуска.
Между появлением новых технологий и существенным повышением уровня жизни прошло примерно сто лет. Паровой двигатель Ньюкомена появляется в 1712, усовершенствованная машина Уатта - в 1778. Абрахам Дарби смог выплавить чугун с использованием каменного угля в 1735 году. Прялка Дженни была создана в 1767 году. На рубеже веков изобретения начинают сыпаться как из рога изобилия.
Но при всём при этом уровень жизни английского рабочего остаётся почти неизменным вплоть до середины XIX века. На фоне быстрого технического прогресса английский рабочий класс остаётся всё таким же бедным, каким он был и раньше (об этом явлении принято говорить как о "паузе Энгельса"; "пауза" позволила Марксу и Энгельсу сделать свои мрачные предсказания об обнищании рабочих по мере экономического развития). Понадобилась сотня лет, чтобы технические новинки оказали (к 1860-м годам) влияние на уровень жизни!
Вслед за Первой промышленной революцией приходит Вторая. Начало её обычно принято относить к 1860-1870 гг., хотя в полный рост она развернулась уже в самом конце XIX века.
(Хотя впервые концепцию Второй промышленной революции предложил Патрик Геддес в 1915 году, популяризовал этот термин американец Дэви Лэндис уже в 1970-е гг. - через сто лет после начала самой революции. Само словосочетание "промышленная революция" стало общеупотребимым только в 1840-е гг. - до этого современники не до конца понимали, что новые технологии влекут за собой глубокие изменения во всех сферах жизни общества).
И снова технологиям требовались десятилетия, чтобы изменить жизнь людей. Первый автомобиль был создан Отто Даймлером в 1882 году (за двадцать лет до него француз Этьен Ленуар начал устанавливать двигатели внутреннего сгорания собственной конструкции на лодки). Но массовая автомобилизация в США - передовой стране того времени - произошла только в 1920-е гг. То же самое касается электричества: Томас Эддисон построил на Манхэттене первую подстанцию в 1882 году, но для начала массовой электрификации потребовались долгие четыре десятка лет. Массовое распространение телефонов, мартеновских печей, подъём химической промышленности и прочих "плодов" второй революции заняло долгие десятилетия.
Наконец, о том, что мир переживает Третью промышленную революцию (она же Цифровая революция), экономисты перестали спорить только к концу 1990-х гг., когда невозможно было игнорировать массовое распространение компьютеров, интернет-бум, взрыв электронной торговли и прочие плоды двух изобретений - транзистора в 1947 году и микропроцессора в 1971. Вновь потребовалось много лет, чтобы массовое внедрение новых технологий смогло кардинально изменить жизни людей.
5. Итак, во всех трёх случаях инновациям требовались долгие десятилетия, чтобы всерьёз изменить жизнь людей. Во всех трёх случаях научный мир признавал сам факт промышленной революции только тогда, когда его невозможно было игнорировать. Но что мы видим сегодня?
На графике вы можете видеть оценку количества роботов в расчёте на десять тысяч занятых в промышленности в ведущих странах мира, сделанную Международной федерацией робототехники. Даже в Южной Корее на одного робота приходится девятнадцать живых работников. В США, стране-лидере мирового технического прогресса, отношение один к шестидесяти.
Внимательный читатель, посмотрев на график, заметит удивительное: число роботов на десять тысяч рабочих практически одинаковое в Швейцарии и в Словении, в то время как разница в подушевом ВВП у двух затерявшихся в Альпах стран двукратная. В чём тут дело? А всё просто: 10 % ВВП Словении формируется за счёт автомобилестроения - это самый высокий показатель на планете. Оказывается, что единственная по-настоящему значимая отрасль в мировой экономике, где роботы смогли завоевать себе место под солнцем и вытеснить сотни тысяч живых рабочих - это автомобилестроение, где занято 39 % подобных машин (хотя и здесь число живых людей пока во много раз превосходит число роботов). Пока что не тянет на революцию!
Каждый месяц, если не каждую неделю, вы можете услышать о печати новой детали, машины или даже здания на 3D-принтере. К сожалению, подобные новости появляются уже много-много лет, но до сих трёхмерные принтеры не принесли кардинальных изменений в промышленность планеты. Разговоры о нанотехнологиях настолько распространены, что один крупный химик предложил в шутку называть любое достижение в химии "нанотехнологическим прорывом"; к сожалению, реальные нанотехнологии пока остаются столь же экзотичными, как и промышленные 3D-принтеры.
Как отмечает выдающийся американский историк экономики Роберт Гордон в своей нашумевшей статье "Is U.S. Economy Growth Over?" (Gordon, 2012), увеличение производительности труда за счёт информационных технологий реализовывалось вплоть до середины 2000-х гг., после чего IT-сектор сконцентрировались на развлечениях. Возможно, сегодня аргументы Гордона выглядят не столь убедительно - в конце-концов, такой гигант, как Амазон, занимается не развлечениями, а транспортировкой грузов - и всё же сложно спорить с тем, что развитие IT в последние годы не слишком заметно влияло на глобальную производительность труда.
Неудивительно, что многие исследователи считают нынешнюю волну инноваций всего лишь охвостьем Третьей промышленной революции, а разговоры о Четвёртой называют либо преждевременными, либо попросту вздорными.
(Читателям можно посоветовать замечательную книжку Гордона "The Rise and Fall of American Growth". В ней предложен взгляд на экономическое развитие во всей его сложности, взгляд, позволяющий проникнуть за сухие цифры ВВП и понять, как на деле это развитие влияет на жизни людей).
Значит ли всё вышесказанное, что нам не стоит ожидать технологических прорывов в будущем? Предсказывать темпы и направления научно-технического прогресса невозможно. Если бы мы могли предсказать научные открытия в будущем, мы смогли бы совершить их уже сегодня.
Возможно, мы действительно стоим на пороге новой эпохи. Первая промышленная революция была революцией угля и железа, вторая - нефти и стали, третья - революцией электроники и химии. Что если основой четвёртой революции станет, например, графен? Что если металлы, легированные графеном и ставшие в десятки раз прочнее лучших марок стали, графеновые аккумуляторы, двумерная графеновая электроника, даже антираковые лекарства на основе оксида графена - экспериментальные образцы всего вышеперечисленного уже существуют - смогут изменить наши жизнь?
А может быть, будущее за "парой" квантового компьютера и нейросети? Что если принципиально новые вычислительные машины позволят "тренировать" нейросети выполнять даже самые сложные задачи, заменяя человека везде и повсюду?
В мире насчитывается всего два миллиона промышленных роботов; но можем ли мы утверждать, что уже через двадцать-тридцать лет их число не достигнет миллиарда? В конце-концов, в Америке ещё в 1900 году автомобиль был игрушкой для сверхбогатых, а к 1930 превратился в обычный транспорт для фермеров и рабочих; за тридцать лет число машин на душу выросло во много тысяч раз. А может, "философский камень" кроется в логистике, которую смогут полностью изменить корпорации, подобные тому же Amazon? Или в нейроинтерфейсах, геймификации и дополненной реальности? Кто знает - быть может, жизнь нашу изменят те самые нанотехнологии, генная и микробиомная медицина или ожидаемое уже больше полувека создание термоядерного реактора? Список можно ещё долго продолжать.
Дать точный прогноз развития технологий не может даже самый крутой специалист. Нам остаётся только ждать и надеяться на лучшее.
6. Но давайте вместо рассуждений посмотрим на цифры. В макроэкономическом анализе используется такой показатель, как TFP - total factor productivity (совокупная факторная производительность). Не будем вдаваться в подробности и рассказывать о том, как этот показатель рассчитывается; скажем лишь, что можно, с оговорками, сказать, что темпы роста TFP отражают темпы технического прогресса.
И что же мы видим? В ведущей экономике планеты - США - темпы роста TFP в 1913-1950 гг. составляли 2,5 % в год; в 1950-1975 - 1,8 %; в 1975-1995 - 1,1 %; в 1995-2005 - 1,8 %. А вот в 2005-2015 гг. темпы роста опускаются до 0,6 %.
Возможно, всё дело в Великой рецессии, в мировом финансовом кризисе? Вряд ли. Во-первых, рост TFP значительно снизился ещё в 2005 году. Во-вторых, в годы Великой депрессии, продолжавшейся десять лет, TFP хоть и медленно, но рос; на десятилетие 2005-2015 гг. пришлась всего пара лет экономического кризиса, а прогресс при этом практически остановился.
Посмотрим на Великобританию. В 1913-2005 гг. годовые темпы роста TFP в основном находятся в коридоре от 1% до 2 %. В 2005-2015 гг. годовые темпы составляют... минус 0,1 %! То же самое видно на примере Японии. Вместо революции - стагнация и застой! (Все данные из "Total Factor Productivity in Advanced Countries: A Long-term Perspective", Bergeaud, Gette, Lecat, 2017).
Что ещё печальнее - крупные американские экономисты не верят, что темпы роста TFP могут значительно ускориться в будущем. Одним из немногих исключений оказывается упоминавшийся выше Бринйолфcсон из MIT: он считает, что новым технологиям нужно время, чтобы начать оказывать серьёзное влияние на производительность труда.
Такой взгляд не лишён смысла. Первая промышленная революция разворачивалась на фоне Наполеоновских войн - не самого благоприятного времени для экономического бума. Вторая промышленная революция начиналась в 1870-е гг., когда планету поразила глобальная депрессия. (Изначально Великой депрессией называли период 1873-96 годов, и лишь позднее это название закрепилось за десятилетием 1929-39 годов). Наконец, внедрение микропроцессора, персонального компьютера и предшественника интернета ARPANET происходило в 1970-е гг., на фоне кризисов и стагфляции в развитых странах. Возможно, нынешние низкие темпы роста производительности труда как раз и являются свидетельством наступления новой эпохи развития?
Так кто же окажется прав? В конечно счёте, судьёй может выступать только время.
На этом закончим с глобальными рассуждениями. Давайте попытаемся понять, как влияет - и может повлиять в будущем - технический прогресс на нашу с вами горемычную жизнь.
В этой части мы будем в значительной мере опираться на уже упомянутую работу Капелюшникова - пожалуй, лучшего в России специалиста по рынку труда. В то же время львиная часть эмпирики, на которую мы будем ссылаться, касается рынка труда США. Удивляться не стоит: ещё раз напомним, что Соединённые Штаты - главный оплот научно-технического прогресса в нашем мире.
Ещё один важный источник нашего рассказа - доклад Маккинси.
7. Для начала разберёмся, как внедрение новых технологий на занятость в отдельно взятых отраслях. Как и следовало ожидать, здесь результаты исследований неоднозначные: связь между инновациями и занятостью в разных случаях разная. В самых общих чертах можно сказать, что в высокотехнологичных отраслях инновации повышают занятость, в низкотехнологичных - наоборот.
(Для примера - "The Impact of Innovation on Employment in Services: Evidence from Italy" (Evangelista, Savona, 2002); "Technological Change and Employment: Were Ricardo and Marx Right?" (Piva, Vivarelli, 2017)).
(Сделаем пояснение. Во всех работах, которые мы будем упоминать, используются довольно сложные эконометрические расчёты. Занятость, зарплата, производительность труда в отрасли может меняться не только благодаря роботам или компьютерам, но и благодаря бесконечному количеству других факторов. Как можно отделить влияние роботизации или компьютеризация от всех других условий? Для этого и создана наука эконометрика. Не стоит думать, что экономисты занимаются арифметикой и не понимают огромную сложность отделения "мух от котлет"; почти во всех работах, о которых идёт речь, читатель найдёт не самые простые расчёты. Разобраться в них можно, только имея определённую подготовку).
Самое реалистичное объяснение такой связи между занятостью, инновациями и типом отрасли даёт Джеймс Бессен в книге "How Computer Automation Affects Occupations" (Bessen, 2016). (Автор известен как соавтор и соратник нобелевского лауреата Эрика Маскина в борьбе за освобождение индустрии программного обеспечения от пут "патентного рабства").
На ранних этапах развития новой отрасли рост производительности труда ведёт к росту занятости, поскольку эластичность спроса по цене высока. (Если эластичность высокая, то небольшое изменение цен ведёт в заметному сдвигу спроса; напротив, при низкой эластичности изменение цены слабо влияет на спрос. К примеру, хлеб или поездки на метро - товары с низкой эластичностью по цене: вряд ли потребление вырастет в разы, если цена упадёт вдвое. Напротив, электронные гаджеты - товары с эластичностью высокой). Иными словами, поначалу цена товара высока, и позволить его могут лишь немногие богачи; рост производительности снижает спрос на работников, но дополнительный спрос перекрывает это снижение и повышает общее число занятых в отрасли.
Постепенно эластичность снижается, резервы спроса истощаются, приближается точка насыщения. Если у вашей семьи уже есть два автомобиля, то вряд ли вы купите третий, даже если цена на автомобили немного упадёт.
В хлопчатобумажной промышленности США в 1820 году работало 20 тысяч человек, в 1930 - 450 тысяч, а в наши дни занятость снова упала до уровня 1820 года. В сталелитейной промышленности работало 10 тысяч человек в 1870 году, 550 тысяч в 1960 году и всего 100 тысяч - сегодня. Максимум занятости в автомобилестроении был достигнут в 1970 году - 800 тысяч; за последующие полвека число занятых здесь упало на четверть.
Выводы Бессена были полностью подтверждены в недавней работе "Technological Progress and (Un)employment Development" (Blien, Ludewig, 2016). Авторы разделили бывшую Западную Германию на 400 зон - 400 рынков труда. В тех зонах, где отмечалась высокая концентрация отраслей с высокой эластичностью спроса на товары по цене, рост производительности вёл к росту занятости; там, где эластичность была низкой, рост производительности вёл к снижению числа работников.
Может ли случиться так, что в какой-то отдельные отрасли (например, в автомобилестроении) новые технологии (например, роботы) вытеснят если не всех, то большинство рабочих? Перефразируя Марка Твена, нет ничего проще: такое случалось сотни раз. Александр Зотин из Академии внешней торговли пишет в ультра-алармистской статье "робовладельческий строй" в Коммерсанте: "Австрийская сталелитейная компания Voestalpine AG недавно инвестировала €100 млн в строительство завода в Донавице по выпуску стальной проволоки с объемом производства в 500 тыс. тонн в год. На прежнем производстве компании с таким же объемом выпуска, построенном в 1960-е, было занято около 1000 рабочих, сейчас же здесь 14 работников... Инвестиции в современное производство, видимо, все в меньшей степени будут идти параллельно с созданием рабочих мест".
Можем ли мы согласиться с Зотиным? Нет, сам факт "автоматизации" той или иной отрасли не позволяет нам делать таких далеко идущих выводов.
8. Отдельно остановимся на вопросе промышленных роботов. Почему именно на них? В отличие от других видов инноваций, промышленные роботы призваны выполнять только одну функцию - физически замещать живых людей на производстве. Кислородный конвертер позволяет увеличить выпуск стали в расчёте на одного рабочего, но он не делает ненужным самого этого рабочий. А вот промышленный робот, собирающий детали на конвейере - делает.
Неудивительно, что Билл Гейтс призывает правительство США ввести налог на роботов, чтобы фирмам было невыгодно замещать живых людей машинами. Вообще, мало какая инновация порождает столько страхов и разговоров, как роботы. А что думают о них экономисты?
В недавней работе "Analysis of the Impact of Robotic Systems on Employment in The European Union" (Jager, Moll, Som, Zanker, 2015) авторы не находят связи между роботизацией и занятостью на уровне фирмы - ни положительной, ни отрицательной.
В ещё одной статье "Robots at Work" (Graetz, Michaels, 2015) авторы анализируют положение в 14 отраслях 17 развитых стран. Их внимание привлекают не инновации как таковые, а только использование роботов. Выводы такие: использование роботов повышает зарплаты и производительность труда, но не влияет на число отработанных часов в отрасли.
Какие-то заколдованные роботы получаются: они не влияют на занятость ни на уровне фирмы, ни на уровне отрасли! Возможно, всё дело в том, что эту связь плохо ищут? Сами Граетц и Михаэльс признаются: "несмотря на широкую дискуссию о потенциальном влиянии роботов, почти не существует эмпирических оценок их влияния на экономику".
На этом фоне неудивительно, что недавняя работа двух американцев - самого модного экономиста современности Дэрона Аджемоглу и его напарника Паскуаля Растрепо "Robots and Jobs" (Acemoglu, Rastrepo, 2017) - наделала столько шума. Авторы рассматривали американскую экономику на региональном уровне и пришли к совершенно противоположным (в сравнении с предшественниками) выводам: установка одного промышленного робота вытесняет не из конкретной отрасли, а из обрабатывающей промышленности в целом от 3 до 6 рабочих! Таким образом, 120 тысяч роботов, установленных с 1990 по 2007 гг., вытеснили из американской промышленности примерно полмиллиона живых людей.
Итак, выводы разных исследователей противоречат друг другу. Но что если прав Аджемоглу? Что будет, если число роботов будет исчисляться десятками миллионов? Пока до этого ещё далеко, но это пока. В США заводы и фабрики, на которых объём инвестиций в расчёте на одного (живого) работника составляет миллионы долларов, уже перестали быть невидалью. Куда пойдут потерявшие своё место у станков рабочие?
Пока паниковать не стоит. Доля занятых в промышленности в американской экономике за последние 70 лет упала почти вдвое - с 39 до 21 %. Люди теряли работу в промышленности и раньше, безо всяких роботов, но это не значит, что они становились навеки безработными.
Впрочем, это и не значит, что проблемы вовсе не существует.
9. В 1992 году Лоуренц Катц из Гарварда и Кевин Мёрфи из Чикагского университета опубликовали свою ставшую знаменитой статью "Changes in Relative Wages" (Katz, Murphy, 1992). В ней они впервые сформулировали гипотезу SBTC (skill-biased technological change): новые технологии будут вытеснять низкоквалифицированных работников и, напротив, повышать спрос на высокую квалификацию. Действительно, как показали авторы, в 1970-е - 1980-е гг. численность высококвалифицированных работников в США росла на 3 % в год, в то время как доля и заработная плата низкоквалифицированных падала.
Эти результаты были подтверждены для других развитых стран - стран ОЭСР (Организации экономического сотрудничества и развития); основная разница заключалась в том, что в не-англосаксонских странах (странах континентальной Европы в первую очередь) доходы низкоквалифицированных работников не падали, а хоть и медленно, но росли (что, видимо, объясняется различиями в институтах рынка труда).
(Смотри "Technology and Changes in Skill Structure: Evidence from Seven OECD Countries", Machin, Van Reenen, 1998; "Changes in the Relative Demand for Skills in the U. K. Labour Market", Machin, 1996; "Computing Inequality: Have Computers changed the Labor Market?", Autor, Katz, Krueger, 1998).
Если концепция SBTC верна, она неизбежно влечёт за собой серьёзные социальные последствия. И последствия наблюдается.
Четыре американских исследователя в статье "Leisure and Luxuries and the Labor Supply of Young Men" (Auguiar, Bills, Charles, Hurst, 2016) отмечают, что в 2000-2015 гг. уровень занятости среди молодых мужчин, не ходивших в колледж, уменьшился с 82 % до 72 %. При этом с 10 % до 22% - в два с лишним раза - выросла доля молодых мужчин, не работавших за год ни одного часа. Единственное, что выросло - число часов, проводимых за компьютерными играми (на 5 часов в неделю). Не очень хочется работать и вообще участвовать в рабочей силе, если твой заработок выглядит жалкими грошами в сравнении с заработками высококлассных специалистов.
Впрочем, у снижения уровня участия в рабочей силе можно найти немало других объяснений - расширение сетей социальной поддержки, увеличение доли инвалидов (реальных и мнимых), культурные изменения (особенно среди чёрных), распространение нелегальной занятости и преступной активности и так далее.
Одним из главных подтверждений концепции SBTC её сторонники считают резко усилившееся материальное расслоение в американском обществе в последние пятьдесят лет. Действительно, даже в 2005 году, когда темпы роста TFP ещё не успели резко замедлиться, средний реальный доход американского мужчины, работавшего на полный рабочий день, был ниже, чем в 1973 году. Для возрастной когорты 35-44 лет падение составило 10 %. В это же время доходы 0,1 % самых богатых выросли в пять, а 0,01 % - в семь раз. В 1992-2007 гг. 52 % прироста всех доходов пришлись на 1 % самых богатых американцев (Gordon, 2012). Если в целом доходы американцев росли на 1,3 % в год, то для 99 % населения (за вычетом самых богатых) темпы составляли 0,75 % в год; всё остальное приходилось на богатых. Доходы промышленных рабочих упали почти на одну пятую к середине девяностых годов, но затем понемногу начали возвращаться к предыдущему пику начала 1970-х гг.
И всё это - на фоне солидного прироста ВВП; с 1973 года он вырос, в расчёте на душу и с учётом инфляции, на 83 %!
(Впрочем, не всё так плохо: медианный доход домохозяйства вырос с $59.400 в год в 1979 году до $75.200 в 2011 в реальных ценах, при этом ещё и снизились налоги. С другой стороны, отчасти такое увеличение доходов объяснялось ростом занятости среди женщин).
Вот что говорил в 2006 году председатель Комитета экономических советников при президенте США Эдвард Лазир: "По большей части неравенство отражает повышение прибыльности "вложений в квалификацию" - то есть в работника, который дольше учился, получил лучшую профессиональную подготовку и обрёл новые навыки... Чем объяснить такое расхождение заработков квалифицированных и неквалифицированных работников? Большинство экономистов полагает, что основная причина кроется в технологических изменениях, которые произошли за последние два-три десятка лет. В нашем технологически развитом обществе квалификация персонала имеет большее значение, чем в менее продвинутом. С учётом роста значения компьютеров, те навыки, которые прививаются в школе и в ходе профессионального обучения на рабочем месте, особенно важны для того, чтобы работник мог трудиться продуктивно. Обычная работа, которой заняты ныне люди, требует куда более высокого уровня технической подготовленности, чем те виды труда, какими работники занимались в 1900 или 1970 году".
Споры о том, чем на самом деле вызвано расслоение по доходам, продолжаются уже много лет. Помимо технического прогресса, повысившего спрос на квалификацию и позволившего хорошо образованным работникам "оторваться" от остальных, есть и другие предполагамые виновники - международная торговля, иммиграция, изменившиеся институты рынка труда и так далее. Мы не будем касаться этих споров; о связи между уровнем доходов и квалификацией мы поговорим в другой раз. А сейчас вернёмся к SBTC.
Не существует никакого непреложного правила, которое бы гласило, что новые технологии должны вытеснять исключительно низкоквалифицированных работников. В ещё одной своей знаменитой "Technical Change, Inequality and Labor market" (Acemoglu, 2002) Дэйрон Аджемоглу отмечает, что если в XX веке технический прогресс замещает труд низкоквалифицированных работников, то в веке XIX он замещал как раз труд высококвалифицированных ремесленников и рабочих трудом примитивным, рутинным, не требующим особых навыков; разделение труда, обеспечиваемое машинами, позволяло свести обязанности рабочего к элементарному минимуму - минимуму, который могли выполнять подростки и даже дети (неудивительно, что именно на начало XIX века в стране-лидере технического прогресса - Великобритании - начинается широкое использование детского труда). Английские города и английские фабрики в это время наводняют миллионы вчерашних крестьян, не имевших никаких особых навыков и способных выполнять только самую простую работу. Замещение высококвалифицированных работников низкоквалифицированными служило для Маркса доказательством скорого краха капитализма. Как писал один английский историк начала XIX века: "Главная задача и главная тенденция каждого улучшения в машинах - вытеснить человеческий труд или снизить его стоимость, заменяя мужчин женщинами и детьми, а умелых мастеров - обычными рабочими" (цитата из Habbakuk, 1962).
Что если в XXI веке технологии будут вытеснять не низкоквалифицированных работников, а кого-то ещё?
10. Действительно, сегодня концепция SBTC почти полностью вытеснена другой. Имя этой другой - routine-biased technological change (RBTC). Технологии вытесняют не низкоквалифицированных работников, а работников, выполняющих рутинные операции.
Впервые подтверждение этой гипотезы на статистических данных было предложено в работе "The Skill Content of Recent Technological Change" (Autor, Levy, Murnane, 2003). Формулировка авторов была следующей: не только в экономике в целом, но и "внутри отдельных отраслей, сфер занятости и образовательных групп компьютеризация была связана со снижением роли рутинного физического и умственного труда и ростом значимости нерутинного умственного труда".
Оказывается, что рутинный труд в первую очередь характерен для работников на среднем уровне квалификационной лестницы (к примеру, для бухгалтеров). В то же время многие профессии, не требующие высокой квалификации, практически не поддаются авто- или роботизации. Самый простой пример - работа сиделки: любому больному хочется ухода не от машины, а от живого человека, способного к эмпатии. Но сиделками дело не ограничивается. Обычный рабочий, делающий ремонт в вашей квартире, вряд ли будет заменён роботом в ближайшие десятилетия - ведь он сталкивается с таким количеством нюансов в своей деятельности, должен выполнить столько с трудом поддающихся программированию операций, каждую секунду анализирует такой объём графической информации, что ни один робот не сможет с ним сравниться. Ну а в наименьшей степени, по оценкам, роботизации подвержена работа... косметолога.
(Сделаем небольшое отступление в сторону. Ни один суперкомпьютер на свете не способен анализировать изображения с той скоростью, с какой это может делать наш мозг. Эволюция подарила нам десятки миллиардов нейронов и десятки триллионов синапсов не для того, чтобы мы могли решать арифметические задачки - здесь ни один человек на свете не сможет сравниться с калькулятором - а чтобы мы могли быстро обрабатывать графическую информацию (хотя одним этим функции мозга, конечно, не ограничены). Для доисторического охотника эта способность была равноценна способности выживать в мире африканской саванны, где мозг был единственным преимуществом человека перед множеством крупных и опасных хищников. Поэтому, например, профессия пожарника останется востребованной ещё очень-очень долго: никакой компьютер не сможет за доли секунды заметить выбивающийся из-под упавшей балки шнурок детского ботинка, понять, что это именно шнурок и что под балкой может быть ещё живой ребёнок, и сообразить, как можно сдвинуть балку, чтобы крыша здания не рухнула окончательно).
По оценкам американского Бюро трудовой статистики, к 2024 году в США прибавится 800 тысяч сиделок, 700 тысяч медсестёр и их ассистенток, 350 тысяч официантов, 150 тысяч строительных рабочих; никакие другие профессии не могут сравниться с вышеперечисленными по размерам прироста. И всех их объединяют невысокие (кроме разве сертифицированных медсестёр) требования к квалификации и принципиальная невозможность автоматизации.
Если концепция RBTC верна, то её следствием будет поляризация занятости. Рынок будет требовать только два типа работников: низкоквалифицированных и высококвалифицированных, без "прослойки" между ними. И это действительно происходит. В работе "Job Polarization in Europe" (Goos, Manning, Salomons, 2009) авторы приходят к выводу, что в 1993-2006 гг. в странах Западной Европы доля работников со средней квалификацией снизилась на 8 процентных пунктов. Схожие результаты были получены для американского ("Measuring and Interpreting Trends in Economic Inequality - The Polarization of the U.S. Labor Market", Autor, Katz, Kearney, 2006) и японского ("Long-term Trends in the Polarization of the Japanese Labor Market", Ikenaga, Kambayashi, 2010) рынков труда.
Вообще, эмпирические подтверждения RBTC весьма обширны. В статье "Has ICT Polarized Skill Demand?"(Michaels, Natraj, Van Reenen, 2014) авторы проанализировали рынок труда в США и ещё девяти развитых странах в 1980-2004: они обнаружили, что в отраслях, в большей степени подверженных внедрению информационных технологий, быстрее происходила поляризация занятости. Работники со средней квалификацией вытеснялись работниками с квалификацией высокой. В общем, всё сходится.
Впрочем, рутина встречается в работе не только работников с низкой и средней, но и с высокой квалификацией. К примеру, в докладе компании МакКинси отмечается, что "с использованием уже существующих технологий можно автоматизировать до 20 % трудовой активности топ-менеджеров". Но и эксперты МакКинси согласны, что в наибольшей степени грядущая автоматизация будет касаться людей с не самым высоким уровнем навыков и способности.
Конечно, концепция RBTC сталкивается с критикой. (Например, в работе "Revisiting the German Wage Structure" (Dustman, Ludsteck, Schonberg, 2008) авторы стремятся показать, что технологии стали причиной изменений в распределении доходов только среди богатых немцев, в то время как за увеличение неравенства среди бедных и среднего класса ответственны другие факторы). Возможно, существующие работы слишком сконцентрированы на информационных технологиях, развитие которых ведёт в первую очередь к отмиранию рутинной интеллектуальной работы, в то время как промышленные роботы замещают работников, выполняющих работу физическую (необязательно только рутинную). Быть может, роботизация, в отличие от компьютеризации, будет лучше описываться концепцией SBTC, чем RBTC?
По крайней мере, так считает директор по исследования International Data Corporation, базирующейся в Сингапуре, один из лучших в мире специалистов по робототехнике доктор Джин Бин Джанг: "К сожалению, автоматизация и роботизация в первую очередь окажут влияние на низкоквалифицированных работников. Я думаю, единственный путь адаптации к изменениям для них - не надеяться на то, что правительство защитит их рабочие места, а искать способы, которые позволят им переучиться. Никто больше не должен ожидать, что он будет заниматься одним и тем же всю свою жизнь. Так просто больше не будет".
Как бы то ни было, не стоит думать, что новые технологии угрожают только какому-то одному классу. Может оказаться, что одна из первых профессий, которая падёт под натискам роботов и нейросетей - это профессия врача, одна из самых высокооплачиваемых в развитых странах. В конце концов, доктор ведь не должен проявлять креативность и экспериментировать над больными - напротив, он должен строго следовать правилам и выполнять чётко определённые инструкции, не позволяя себе самодеятельности; в таком случае, почему бы не заменить по крайней мере часть медиков машинами? Почему мы должны быть уверены, что робот сможет вырезать аппендицит, обнаружить опухоль на снимке и даже провести сложную операцию на головном мозге хуже, чем живой человек?
Давайте же теперь поговорим о том, сколько профессий смогут заменить машины.
11. В 2013 году два оксфордских исследователя - Карл Фрей и Майкл Осборн - провели оригинальное исследование под названием "The Future of Employment" (Frey, Osborn, 2013). Они попросили экспертов инженерного департамента (факультета) Оксфордского университета дать оценку, какое количество рабочих мест будет автоматизировано в ближайшие десять-двадцать лет в Соединённых Штатах Америки. Оценка оказалась шокирующей: 47 % американских работников могут потерять свои места благодаря автоматизации. Методология Фрея и Осборна была использована в других странах. Для Германии доля "рискованных" рабочих мест составила 59 % ("Die Roboter kommen. Folgen der Automatisierung für den deutschen Arbeitsmarkt", Brzeski, Burk, 2015), для Финляндии - 35 % ("Computerization Threatens One Third of Finnish Employment", Pajarinen, Rouvinen, 2014). Всемирный банк считает, что в ближайшие два десятилетия 57 % рабочих мест в мире могут быть автоматизированы (World Bank, 2016). Особенный интерес представляет прогноз Банка о том, что в Эфиопии могут быть автоматизированы 85 % рабочих мест (не стоит слишком плохо думать об экспертах ВБ - они говорят всего лишь о потенциальной возможности). PwC обещает исчезновение профессий, охватывающих 38 % рабочих мест. MacKinsey считает, что в обрабатывающей промышленности США потенциально могут быть автоматизированы 59 % рабочих мест, а в общественном питании (речь идёт только о готовке еды) - целых 73 %.
Позволю себе процитировать Капелюшникова. "Как полагают Фрей и Осборн, современный мир вступил в полосу беспрецедентно высокой технологической безработицы. Под влиянием технологических изменений знания и навыки, имеющиеся у работников, будут устаревать с такой скоростью, что ни их переквалификации, ни повышение уровня их образования не смогут исправить ситуацию. Все дело в том, что автоматизация начнет активно вытеснять людей не только из рутинных, но также и из нерутинных видов деятельности, будь то вождение автомобилей или услуги, предоставляемые вспомогательным юридическим персоналом (paralegals). Технологическая безработица не грозит только тем профессиям, где автоматизация наталкивается на инженерные «узкие места», поскольку задачи, выполняемые в рамках таких профессий, пока не поддаются переводу на язык кодифицированных правил".
Так что же, пора бить в набат, паниковать, уходить в тайгу и принимать буддизм? Или, напротив, веселиться, радоваться неумолимой поступи технического прогресса и воздавать хвалу богу Вулкану? Вполне возможно, что приведённые выше оценки сильно завышены.
Во-первых, инженеры имеют привычку слишком оптимистично смотреть на будущее технического прогресса. Если собрать вместе все предсказания о скором и неизбежном появлении летающего автомобиля, появлявшиеся в последние семь десятков лет, получится неплохая библиотека; однако до сих пор подобным автомобилем не смогли обзавестись даже Бэтмен и Джеймс Бонд. К примеру, оксфордские мудрецы пообещали в ближайшее время роботизацию профессии мастера по ремонту велосипедов. При всём уважении к древней цитадели знаний, такого рода прогнозы вызывают сомнения - приходилось ли высоколобым инженерам хотя бы раз в жизни заменять спицу в велосипедном колесе?
Во-вторых, избавление от рутинных функций не означает отмирание профессий. Профессор Университета Гумбольдта в Берлине Александра Спитц-Ойнер в работе 2006 года "Technical Change, Job Tasks, and Rising Educational Demands" (Spitz-Oener, 2006) показала, что на 99 % избавление от рутинных задач происходило в рамках уже существующих профессий, и только на 1 % приводило к исчезновению профессий как таковых. Как подсчитал Бессен, из 300 самых распространённых профессий, существовавших в США в 1950 году, к 2010 отмерла (да и то не полностью) только профессия оператора лифта (в некоторых гостиницах двери в лифтах до сих пор закрываются не автоматом, а живым человеком). Из 37 профессий, смерть которым сулили Фрей и Осборн - например, ряд профессий в финансовой сфере, таких как аудиторы, профессии курьеров и других - не автоматизирована (и вряд ли будет автоматизирована в ближайшее время) ни одна.
Развитие систем электронных платежей, появление банкоматов, интернет-банкинг должны были уничтожить профессию банковского кассира. На практике их число в США выросло с 400 тысяч в 1990 году до 450 тысяч в 2016. Численность вспомогательного юридического персонала, судьбу которого Фрей и Обсорн также сочли предрешённой, за те же годы выросла с 85 до 280 тысяч.
Пересмотру результатов Фрея и Осборна посвятили свою работу "The Risk of Automation for Jobs in OECD Countries" (Arntz, Gregory, Zierahn, 2016) исследователи из Центра европейских экономических исследований (Мангейм). Они пришли к более скромным выводам: в развитых странах в ближайшие годы может быть автоматизировано в среднем 9 % рабочих мест. Но возможность автоматизации не означает неизбежность: в некоторых случаях роботы будут слишком дорогими и не выдержат конкуренции с низкооплачиваемыми рабочими (помните про автоматизацию 85 % рабочих мест в Эфиопии?), в других - внедрение автоматов будет сталкиваться с непреодолимыми правовыми препятствиями и общественными протестами. Так что, уверены исследователи, разговоры о скором и неминуемом исчезновении 80 % рабочих мест - не более чем страшилки на ночь.
12. Инновации могут влиять на рабочие места совершенно неожиданно.
После того, как в 1997 компьютер IBM "Deep Blue" смог победить Гарри Каспарова в шахматном матче, реальные доходы лучших в мире шахматных игроков снизились. Пародоксально, но одновременно с этим само по себе умение хорошо играть в шахматы превратилось в доходную профессию. Родители, стремясь отвлечь своих чад от компьютерных игр, готовы платить большие деньги шахматным тренерам. Часовая зарплата международного гроссмейстера легко может превышать тысячу долларов в час - богатые родители готовы тратить деньги, лишь бы их дети с детства приучались к логическому мышлению, способности быстро оценивать обстановку и умению запоминать сложные комбинации.
В своей статье от 5 февраля 2018 года профессор Гарвардского университета Кеннет Рогофф пишет об одной из отраслей американской экономики, которая больше других нуждается в инновациях - о высшем образовании. "Какой смысл каждому из колледжей в США предлагать студентам свои собственные лекции по таким ключевым предметам, как базовая математика, базовая экономика, история США, какой смысл каждый раз заново читать эти лекции в аудиториях, где иногда может присутствовать больше 500 студентов?... По крайней мере когда речь касается вводных курсов, почему бы студентам не смотреть хорошо сделанные записи лекций лучших в мире профессоров - ведь мы же смотрим записи музыкальных выступлений и спортивных мероприятий?... может появиться конкурентный рынок, который уже существует на рынке учебников, рынок, в каждом из секторов которого будет с дюжину игроков... Профессора могут разбавлять записи живыми выступлениями на любимые темы, чтобы образование не становилось слишком скучным".
Если Рогофф прав, означает ли это, что нас ждёт отмирание профессии университетского профессора? Наоборот! Избавившись от рутины чтения лекций, вузовские преподаватели смогут уделять максимум времени индивидуальной работе со студентами, раскрытию их сильных сторон, направлению по индивидуальному треку обучения. А ведь в будущем, возможно, именно обладание уникальными навыками, умениями, знаниями будет давать человеку шанс обогнать машины в неравной гонке.
По оценкам уже упоминавшейся МакКинси, только 4% трудовой деятельности в США - заметим ещё раз, в стране-оплоте технического прогресса - требуют креативности на медианном человеческом уровне (require creativity at a median human level of performance). "Хотя само по себе это открытие свидетельствует о печальном положении с нашими нынешними рабочими местами, оно в то же время говорит и о возможности быстрого роста объёмов содержательной работы. Возможно, автоматизация вытеснит рутину и позволит работникам сфокусироваться на задачах, требующих креативности и эмоциональности".
Если скорое исчезновение большинства существующих рабочих мест на поверку оказывается малореально, это не значит, что оно не может произойти в отдалённом будущем - возможно, не через одно, а через три, четыре, пять или все двадцать десятилетий. А вот способность создавать принципиально новые идеи и, да простит меня читатель за избитую формулировку, новые смыслы - эта способность ещё нескоро, если вообще когда-нибудь, станет присуща машинам.
Заключение. Какие выводы из всего вышесказанного можно сделать? Простые ответы бывают только на простые вопросы. Мы не будем пытаться делать выводы вместо читателя; предложим ему поразмышлять самостоятельно.
Заметим только одно: никакие новые технологии ещё долго не смогут (или даже не смогут никогда) заменить нам друзей и родных.