Эксперимент
Когда в каких-то пяти метрах от Мити дверь электрички захлопнулась и вместе с окнами и пыльными табличками победно поползла вперед, он не слишком расстроился. Поездку можно спокойно перенести на завтра. Наверно, даже стоит перенести: заказчик сегодня будет злой и бестолковый после рабочего дня. Потом вспомнит про кучу замечаний, начнёт названивать, и всё равно придётся ехать еще раз. Да, лучше было нынче и не напрягаться, просто хотелось побыстрее закончить – перед майскими каникулами обязательно новые клиенты появятся. Не могут не появиться, никогда ещё на май не отдыхал, у нас же всё делают в последний момент, а уж студенты тем более.
Дочавкал по рыжей апрельской каше до остановки. И это совсем недавно было снегом... В автобусе на изгибах пола плескались лужи. Стоял специально сзади, где посуше. Но на горке густая жёлтая волна ринулась туда и достала таки его ботинки. От половой грязи трудно уберечься. Во, фраза какая клёвая, надо Ивану подарить, пусть в какой-нибудь свой стих всунет.
У дома асфальт недавно очистили, и он радостно парил под солнцем, изгоняя из себя последние молекулы зимы. Митина обувь сразу высохла и от этого стала казаться ещё грязнее. Когда вошел в прихожую, думал только, как бы не наследить. Ася, конечно, не заругает, но неудобно же, она тут убирает чуть ли не каждый день. Сразу нырнул в ванную, отмыл свои тракторные подошвы, угнездил оба микропорных чудовища на кухонной батарее и выглянул, на месте ли Аськина курточка.
Короткая дубленка висела на плечиках, удивлённо разведя опушённые рукава. Дома моя маленькая. Спит, наверно. Специально подержал на тёплом чайнике ладони – Ася не любит, когда её трогают холодными руками – и отправился в её комнату.
Он сначала даже не осознал, что произошло. Недавно купленная кровать с зеркальными глазками почему-то ритмично дёргалась. Сделав ещё шаг, Митя увидел голого мужика, который занимался на этой кровати странной, но смутно знакомой гимнастикой. И лишь через несколько секунд разглядел за его мускулистым плечом Асино лицо. И понял всё.
Они вскочили и сели, прикрываясь одеялом. Ася что-то сказала, Но Митя не слышал. В ушах звенело, к горлу подкатило, и казалось, сейчас вырвет. Он бросился в ванную и согнулся над раковиной. Нет, рвоты не было, тут что-то другое. Попытался выпить воды и не смог. А это что-то лезло уже не только через глотку, но и из ушей, давило в затылок, провалилось в кишечник и резало там, как при сильнейшем отравлении. Митя опустился на унитаз, упёрся локтями в колени, вдавил лицо в ладони и долго бездумно ждал, когда отпустит боль.
Хорошо, что не пронесло. Нет, правда, хорошо, штаны-то он так и не снял. Вот смеху было бы: застал жену с другим и обосрался. Значит, это то самое, из анекдотов? Вернулся муж из командировки и видит... Банальная такая ситуация. Смешная. Господи, неужели им всем было так плохо? Неужели каждый вот так не мог подняться, не мог сделать глотка... И над этим смеются, причём у всех народов. Ладно. Значит, и я смешон.
Это что-то отпустило горло и живот, но спряталось возле диафрагмы. Сжалось, окаменело, словно заняло свое место, надолго, может даже, навсегда. Попытался подняться. Получилось неожиданно легко, и движения стали размашистыми, словно натощак выпил шампанского. И внутри сразу как-то свободно и пусто. Прошёл к себе в комнату, прижался лбом к оконному стеклу. Внизу бегали карапузики в цветных комбинезонах. Две молодые мамы толкали перед собой коляски, у одной коляска широкая, наверно, двойня. И всё заливает солнце, и сизари целуются на соседнем балконе.
Голуби Митю окончательно добили. Он вдруг понял, что весь этот весенний праздник жизни для него кончился навсегда. Прощайте, поцелуи, прощайте, любопытные, оценивающие взгляды в чужие коляски и на малышей в песочнице: «Ты хочешь такого?» – «Нет, вон такую, с бантами». Полчаса назад это ещё было его будущим, надо только дождаться Аськиной защиты. А теперь уже нет. Теперь... А что теперь?
Ведь он же должен что-то делать. И вообще как-то неправильно себя повёл, не по сценарию. Ах, да, ему надлежало избить соперника и жену-изменницу или хотя бы разораться. Ну ладно, пусть просто сказать им... А что говорят в таких случаях? Забыл. Да наверно, и не знал никогда. О чём тут говорить? Тут уже все темы закрыты...
На кухне громыхнула кастрюлька. Ася... Мне же придется встретиться с нею глазами, она захочет объяснять... или выяснять... Нет, только не это. К маме. Срочно. В её однушку. Разжечь колонку, залечь в крапчатую, как долматский дог, ободранную ванну и отмокать. Долго. Часа два. Смыть с себя всю эту грязь. Что-то в автобусе пришло в голову... «От половой грязи трудно уберечься». Как в воду глядел. В вонючую такую, затоптанную воду...
Стал механически укладывать вещи в чемодан. Все, конечно, не уместятся, но хотя бы одежду и самые необходимые книги. Дурак, зачем я их сюда перетащил, особенно энциклопедии, в одной исторической килограммов двадцать. А как бы я работал... И тут аж пот по спине прошиб: компьютер... Всё же там, все дипломы и рефераты, все заказы, все адреса-явки. Машина-то Аськина, у матери только первый «пенёк» валяется, на него даже модем приличный не поставить, а ведь я безвылазно в Интернете... Ладно, перебьюсь, займу, возьму в кредит. Как-нибудь. Только на диски сейчас всё перенести.
Скрипнула дверь. Митя не повернул головы, собирая на полке свободные эрвешки. Он знал, что Ася стоит и смотрит. Она может долго так молчать и сверлить взглядом затылок, пока не обернёшься. Но теперь я уже не обернусь. Незачем мне оборачиваться.
Но пришлось. Надо было найти паспорт и другие документы, а они в ящике шкафа у самой двери. Ася сидела на валике кресла и смотрела в раскрытый чемодан.
– Ты ботинки не взял новые. Они в коробке под диваном.
Как хорошо, что они говорят спокойно, без эмоций. И хорошо, что голос не подвёл, не надломился. И хорошо, что никаких разборок.
– Плащ не забудь, в куртке жарко будет. Он на вешалке, я уже достала, думала, на днях наденешь.
Молча кивнул, поставил очередной диск, потыкал в клавиатуру. Сзади вздохнуло кресло, за ним дверь. Ася вышла.
Чемодан был набит до отказа, когда Митя понял, что его лучше сегодня не брать. Заявиться к маме с этим дорожным монстром – то же самое, что с порога сообщить обо всём. Сразу понятно будет. Расспрашивать она не станет, но смотреть пристально, замечать каждый его жест, каждую интонацию и ждать... Это ещё хуже, он сегодня такое просто не выдержит. Лучше прийти с кейсом, ничего не объясняя – в ванну, затем чаю... Или даже водки тяпнуть – у неё всегда в холодильнике початая бутылка на случай ушибов и прочих бытовых надобностей. И спать. И только потом, потом... Всё равно узнает, но не сразу, не сейчас, когда свыкнусь с этим камнем внутри...
Когда записывал последнюю эрвешку, Ася появилась снова, встала в дверях, кивнула на монитор.
– Послушай хорошего совета. Не пори горячку, доделай сначала заказ. Ну хотя бы из нета скачай всё, что нужно. Ты же зависнешь со своим «пентюхом». Будешь по ребятам ходить, всё равно, что побираться. А тут до конца месяца оплачено. Успокойся, я к тебе больше не войду, считай, что я просто соседка. И Галину Павловну не надо так сразу пугать. Ну, подумай хорошенько. Я же дело говорю.
Да, ты, как всегда, права. Только теперь это уже ко мне не относится. Не будем обсуждать. Незачем. Может, и воспользуюсь твоим предложением. Сейчас и вправду лучше всего погрузиться в работу. С головой, до полной мозговой блокады. И в темпе, как в последние дни, когда спишь по три часа и внутренний метроном стучит всё быстрее. И заказов надо было бы набрать побольше – теперь денег много понадобится. Компьютер... да это в первую очередь. И квартиру придётся снять, пока разъезжаться будем. Только закончился этот кошмар – опять... Нет, об этом потом, не сейчас. Сейчас совсем башка не варит...
Запищал мобильник. Эсемеска прёт, судя по всему, большая. Заказчик меня не дождался, отогнал кое-что по электронке. Ладно, посмотрим, что он там нарыл. Митя влез в почтовый ящик. Пока отсортировал письма, пока ответил на самые срочные и просмотрел файлы этого придурка – вечно не то присылает, – уже стемнело. Нет, к маме ещё не поздно, к ней и среди ночи можно, но уже влом. Навалилась усталость, словно воздух из шарика выпустили. И мыться не хочется. Вообще ничего не хочется. Сунуть нос между подушек и заснуть. И никогда больше не просыпаться... Нельзя, я у мамы один, она тут ни в чём не виновата.
Утро было серенькое и дождливое. Митя с полчаса смотрел в потолок, пытаясь разобрать по местам свои мысли. Ничего не получалось. Сумбур. Каша. И всё время вылезала со дна какая-то нагло-слезливая, бессмысленная «за что?» Тупая такая мыслишка. Никто ещё никому никогда не объяснял, за что изменяют. И не надо себя жалеть. Глупо. Есть некая данность. И теперь с нею придётся жить.
Сбросил одеяло и пошёл в ванную. Привычно потянулся к душу и отдёрнул руку: этот мог быть здесь, трогать те же краны, лежать в ванне, намыливать руки его мылом. От гадливости снова что-то подхлынуло к горлу. Рвота была столь близка, что не решился даже сунуть в рот зубную щётку. Большим и указательным открыл воду, другой рукой умыл лицо, потом старательно протёр эти пальцы. Закрывал кран уже краем полотенца, чтобы не касаться места, где могли быть руки этого. Мозг насмешливо успокаивал: «Ничего, привыкнешь, оно только поначалу так противно». Понимал, что глупо, но омерзение было сильнее доводов разума.
Ася заглянула на кухню всего на несколько секунд, сказала, чтобы он ел борщ, ей с целой кастрюлей всё равно не справиться. Митя подошёл к плите, открыл крышку и долго смотрел на весёлое ярко-розовое варево. Почему-то оно никак не ассоциировалось с едой. Тошнота усиливалась. Не чувствуя вкуса, выпил стакан яблочного сока, прихватил с собой остальной пакет и отправился к компьютеру.
К вечеру до Мити дошёл смысл выражения «работать, как одержимый». Одержимый и есть. Трудоголик. Никогда ещё он не делал столько за один день. Диплом этого придурка почти готов, надо только покумекать что-нибудь с заключением, чтобы оно не повторяло вступление. Завтра закончу, а в понедельник после работы можно вплотную заняться курсовой очкастой девицы, тем более что предоплату уже получил.
Ася куда-то ушла. Наверно, к любовнику. Но её жизнь Митю больше не интересовала. Даже странно: ещё вчера не было человека роднее и вдруг... Если бы она умерла, он бы сошёл с ума. Но ведь это тоже смерть... Нет, это другое. Это ампутация. Из него вырезали Асю, и теперь придётся жить с культей вместо... вместо любви. Пока что даже не больно – ещё не прошёл шок, но уже чувствуется, что его ополовинили. Пусто. Вокруг пусто. И внутри. А может, это просто есть хочется – весь день один только сок сосал.
От вида борща по-прежнему мутило. Но яичница так призывно пучилась, что проглотил, не заметив, и захотелось ещё. Отрезал сыра, налил чай и тут щелкнул замок.
Аська долго возилась в прихожей и всё время что-то роняла. Потом вроде бы стала напевать. Значит, хлебнула и изрядно – стрезва она никогда не поёт. О Господи, сейчас ведь забудет про все свои зароки, вопрётся и начнёт валить правду-матку. С ней это очень редко бывает, за всё время раза три. Но когда хватит лишку – почти наверняка. Реакция такая на алкоголь, не самая страшная, но в моём положении весьма неприятная. Не надо нам этого.
Хотел тихо прошмыгнуть к себе – не удалось. Встала в дверях, уставилась, ногой всё шлёпанцу свою ловит, никак в неё не попадёт. Розовая, пушистая – и волосы, и свитерок. Слишком знакомая – вся, до клеточки, и слишком чужая. Митя отвернулся.
– Что не спрашиваешь, где была? Неинтересно?
– И совсем не то, что ты подумал. У Лильки я была у Студенецкой. Косточки тебе перемывали, так что они у тебя теперь чистые.
– Ничего ты не догадываешься. Это же её идея... Это же всё она, змея... Я ей так с порога и сказала: змея... Она же тебя всегда терпеть не могла. Как там... ага, вспомнила: «Не мой тип, бывают мужчины настоящие и ненастоящие». Настоящие – это всякие там мачо. Как я их называю, «мачалки». Всё себе измочалили, а теперь для значимости щеки надувают. Но Лильке такие нравятся, она же всё детство на улице провела...
– Я могу это не слушать? Пропусти, пожалуйста.
– Не можешь. Послушай, я потом уже никогда об этом не скажу, а ты должен знать. Мне всё время Лилька говорила, что ты ни на что не способен, ни на какие чувства, даже на ревность.
– Интеллигенты не ревнуют. Они живут только с теми, кому верят, а в случае обмана уходят навсегда. Могла бы ей это объяснить.
– Я объясняла, даже ругались. Но она мне всю плешь проела, особенно после Нового года, когда я танцевала с этим рыжим, а ты только улыбался.
– Ну ты же знаешь, как я танцую. А тот чувак так прилично танго выводил, я ещё обрадовался, что ты попрактикуешься...
– Не только танго и вальсы, мы с ним и медленные топтали, и лапал он меня весьма отчётливо. А ты делал вид, что не замечаешь.
– Да я вправду не обращал внимания. Ты взрослый человек и ведёшь себя, как считаешь нужным. Если бы понадобилась моя помощь, ты бы мне намекнула.
– Всё так. Всё правильно. Но это взгляды нашего круга, а мы были в гостях у Лили. И её мужики перешёптывались, подхихикивали и показывали на тебя пальцем. А она меня после этого извела, без конца повторяла, что у тебя на глазах жену насиловать будут, а ты пальцем не пошевельнёшь.
– Это просто её мнение. Считает, что ты тряпка и всё...
– Я должен это выслушивать? Очень тебя прошу... по-хорошему прошу: дай пройти.
– Подожди. Я не буду больше про Лилю... Вернее, ещё два слова: это она постоянно уговаривала меня переспать с другим и посмотреть на твою реакцию. Я вначале смеялась, потом сердилась, потом...
– Нет, это получилось случайно. Ты тогда уехал, а мы с ней пошли ко мне. Поддали немного, праздник был какой-то... ага, Крещение. Я ещё злилась на тебя за новогоднее равнодушие. У самой нашей двери познакомились с соседом – он прямо над нами, только на восьмом. Ты же знаешь, как Лилька сходу любому мужику глазки строит. Пока я ключ доставала... Короче, посидели втроём тут, на кухне, ещё выпили. Потом Лилька ускакала – всё мне на него, уходя, кивала выразительно. Он клеиться начал. Но тогда ничего не было. А потом, помнишь, я пришла в полночь и рассказала, что встретилась с бывшим одноклассником, мы с ним гуляли и даже целовались, вспоминали школьные годы. А ты опять улыбался, и хоть бы хны. И тогда я решилась. Позвала этого Гошку и тебе предварительно позвонила, специально, чтобы ты нас застал. Тяну, его удерживаю, жду, когда войдёшь. И вдруг звонок – тебя директор что-то там попросил...
– Помню. Я ещё удивился – ты меня до этого никогда не торопила.
– Ну вот. А Гошка подумал, что я к нему воспылала, стал таскаться и не понимал, почему я больше не позволяю. Потом у меня была ещё одна попытка, когда ты к Галине Павловне с работы проехал, помнишь, у неё с сердцем...
– Тоже. Я же тебя с минуты на минуту ждала.
– Не знаю. Хотела посмотреть. Просто глаза твои увидеть.
– Да, – Ася всхлипнула, – я в тот момент поняла, что всё... Что я убила... Я не прошу простить, знаю, что это невозможно... Но я... это по дури, понимаешь? Я никогда не хотела другого, я никого больше не любила. Может, тебе от этого будет легче...
– От этого ещё хуже. Одно дело знать, что ты встретила более красивого, более умного. Горько, обидно, но хотя бы логично. Но сознавать, что это просто какая-то грязь, текущая от Лили... Белая, непорочная лилия... символ... Надо же, до чего имя не подходит... Зачем ты сказала? Я тебя хотя бы уважал... Пусти, пожалуйста, не могу, противно.
Ася посторонилась, и Митя рванулся в свою комнату. Слишком поспешно захлопнул дверь. Минут десять сидел, тупо глядя на рабочий стол компьютера. Да, окунула его Ася. Ну и окунула. Никогда бы не подумал, что в таком дерьме побывать придётся. И с кем... с соседом... каким-нибудь работягой с ближнего завода. Но хорошо, что сосед, он наверняка в ванну не лазил. Зачем, если своя под боком. Я бы не полез в чужую, если рядом своя... Но я бы и на чужую жену не полез... Нет, а вот об этом мы вспоминать не будем... Митя потряс головой, глубоко вздохнул и полез в Интернет. Набрал в поиске «ролевые игры дошкольников» и начал спешно скачивать всё, что было серьёзного по этой теме.
В изготовлении курсовых и дипломов он уже достиг той степени виртуозности, когда не столь важно, по какому предмету их делаешь. Начинал с пустяков: лепил курсовые для филфаковских мальчишек – они вечно всё запускали. Но с однокашников много не запросишь, получалось, что делал больше для тренировки. Денег набиралось только на зимние ботинки, куртки и безлимитный Интернет. После женитьбы всё изменилось. Особенно, когда они с Асей поняли, что починить доставшийся ей по наследству кусочек дома они просто не в силах. Надо было от него избавляться и сразу приобретать квартиру. А для этого требовались серьёзные заработки.
Вот тогда Митя и перешёл на техническую работу в типографию, благо вёрстка занимала всего три-четыре часа в день. К обеду уже мчался домой и засаживался за комп чуть ли не до полуночи. Если бы не Ася, вообще бы, наверно, до утра торчал перед монитором. Глаза посадил прилично, но собрал больше двухсот тысяч. А тут как раз родня нашла и эту хату по дешёвке, и покупателя на дом. Все его подработки ушли на разницу в цене. Уложились. Даже на небольшой ремонт хватило, простенький такой, косметический, с бумажными обоями под ситец. Не до жиру пока.
А сейчас тем более. Интересно, вернёт ему Аська деньги или нет? Тогда это была примерно стоимость его десятиметровой комнаты, а нынче, поди, и туалета не купишь. Да ладно, пёс с ними, можно и ещё заработать, теперь легче будет, теперь он один...
И действительно, Бог не обидел. К началу мая свалилось столько заказов, что не видел даже, какая погода за окном. На компьютер уже точно хватало, так что перебраться отсюда можно в любую минуту. Но тянул, брал заказы заочников – надо же сделать хоть небольшую заначку на пустые простойные летние месяцы.
Об Асе почти не думал – не разрешал себе. Только однажды вспомнил со злорадством, что теперь ей самой придётся заканчивать диссертацию. Ася, видимо, что-то с ней делала, когда Митя бывал по утрам в типографии. В «Моих документах» появлялись новые папки, но он никогда в них не заглядывал. Без фильмов теперь сидит, бедолага, и прочих развлекух. Так ей и надо.
Ася была где-то рядом, но они почти не виделись. Когда по утрам собирался на работу, она ещё спала или делала вид, что спит. Когда возвращался, сразу уходила к себе. Митя тоже старался с ней не встречаться и, если слышал шуршание на кухне, дожидался, пока всё стихнет. В квартире стояла абсолютная тишина, как при покойнике, Ася почему-то даже не включала телевизор. Раза два он замечал из-за двери приглушенные рыдания. Хорошо, что эти звуки не слышны дальше коридора – комнаты выходят окнами в разные дворы.
Но однажды вечером Ася вошла на кухню, когда он разогревал свои пельмени. Это было вопиющим нарушением бессловесных правил, которые сложились у них за последние полтора месяца. Прошла на маленький диванчик и окликнула его по имени. Митя сжался и долго поворачивался, словно забыл, как это делают.
– Я больше так не могу. Избей меня, до крови, до больницы, только прости. Что мне придумать? Если я выброшусь в окно, простишь?
– Не советую. Третий этаж... Покалечишься, будешь лежать. Мне придётся собирать деньги на операции. Зачем? Раз тебе так тяжело, скажи. Я сразу уйду, хоть сейчас.
– Тяжело... – Ася закинула голову, старясь закатить обратно выползающие слёзы, но голос всё равно предательски дрожал. – Тяжело не потому, что ты здесь, а потому... Я не живу, я только жду... И понимаю, что это глупо, я же тебя знаю, если ты что-то решил, то... И всё равно эта последняя надежда... Мне снится, что ты входишь ко мне, говоришь, что всё будет, как раньше, и я реву от радости. А потом просыпаюсь и реву уже... Когда людей наказывают, им хотя бы говорят, на какой срок. Скажи и ты. Я вытерплю. Любой. Пять лет. Десять. Буду считать дни, делать зарубки. Неужели пожизненно? Это слишком жестоко...
– Зачем тебе эта мелодрама? Мы взрослые люди, хорошо знаем друг друга, реально оцениваем обстановку. Чего ты добиваешься своими тирадами? Что я брошусь к тебе на шею и зальюсь слезами катарсиса?
– Нет, я знаю, катарсиса не будет. И слёз тоже. Ты заледенел, и я не в силах тебя растопить.
– Давай уберём все эти метонимии. Нам нужно очень трезво смотреть на ситуацию, чтобы не причинять друг другу дополнительной боли. Каждый из нас сделал свой выбор, и давай исходить из этого выбора...
– Да не делала я никакого выбора! Всё произошло глупо, спонтанно... Ну может человек раз в жизни совершить ошибку... Не казнить же его за это...
– В некоторых мусульманских странах женщин за такое до сих пор казнят. Но это, считай, что я так пошутил. А насчёт выбора – ты его сделала. Спонтанно ли, нет – это неважно. Сперва ты выбрала меня со всеми моими чертами характера. И ты меня до свадьбы хорошо узнала, понимала, за кого выходишь. Потом ты выбрала другого и решила провести этот чудовищный эксперимент. Ты решила, а не Лиля, тем более что получилось не с первого раза. Я до сих пор не понял целей этого опыта с вивисекцией и вряд ли пойму. Но ты знала, во всяком случае могла представить, что я почувствую, как я себя поведу. И тем не менее, ты на это пошла. Это выбор. И не надо в нём кого-то винить.
– Я никого не виню. Я и только я. Во всём. Но и ты... Ну понимаешь, бывает такое. Случается. И люди после этого живут, а некоторые ещё сильнее друг друга любят.
– Это тебе тоже Лиля сказала? Так можешь ей передать: все люди разные. Разные. А это значит, что на один и тот же раздражитель у них разная реакция (тьфу, чёрт, вот они, контрольные по психологии, надо же где терминология вылезает!). То есть в одной и той же ситуации первый засмеется, второй заплачет, третий полезет с кулаками, а четвёртый, вроде меня, никак себя не проявит, но сделает выбор на всю оставшуюся жизнь.
– Значит, всё-таки пожизненно...
– Да. Мне было слишком больно, чтобы позволить себе начать всё сначала.
– Я могу тебе поклясться, что никогда...
– Не надо. Кстати, я тебе верю безо всякой клятвы. Но это не имеет значения. Это для другого потолка отношений. Знаешь, что такое потолок? В одной семье друг за другом гоняются с топором, обзывают последними словами, могут периодически выбивать зубы и наставлять фонари. Потом намаются, подуются немного и вместе завалятся спать. Да такие страсти после бывают, что кровати рассыпаются. До потолка этих отношений не дотянуться – всё дозволено, всё прощается, вплоть до увечий и посадки в тюрьму. Даже убийство, наверно, простят, если случайно выживут.
А бывает низкий потолок, где достаточно одного слова – и враги до конца дней. Я знал двух сестёр, которые жили в одном доме и двадцать лет не разговаривали, потому что одна у другой случайно прочитала письмо. Мать ушла от дочери в дом престарелых из-за того, что та её дурой назвала. Так и умерла на чужих руках. Скажешь, действительно дура? Но ведь и дочь не умнее. За столько лет уж наверняка изучила мамин характер и понимала, что не простит она такое слово. А тем не менее сказала. Зачем-то. Наверно, хотела побольнее уязвить. И ты меня уязвить хотела, хотя знала, что у меня потолок очень невысокий. Мне многого не надо, без топоров и зуботычин вполне обойдёмся, мне и этого хватит за глаза...
Митя договаривал уже перед пустой дверью. Во время лекции о потолках Ася потихоньку сползла с дивана и, как слепая, побрела в свою комнату.
Наутро он вызвал такси и перевёз свои вещи к матери. А через неделю сделал себе два подарка: снял комнату в чистенькой коммуналке с улыбчивой древней соседкой и купил себе новый компьютер.
Он провалился в лето, как в прошловековую перину – бездонную, липкую, по-городскому затхлую. Сезон для бездельников. Сидел, лепил статистические графики к диссеру сына рыночного мафиози. Господи, кто только в науку не лезет... скоро один незащищённым останусь. Но как представить все эти круги аспирантского ада... От одного утверждения темы десять раз сблюёт: «Звуковые ряды в полотнах Петрова-Рвоткина», «Видеоряд основной темы марша Мендельсона» или что-нибудь там обонятельное у Мандельштама. А впрочем, любую бы из этих написал, на раз, без предварительного обдумывания и поисков литературы. Без проблем. Но поздно. Надо было три года назад, когда только закончил, когда ещё был разогрет госами, нашумевшим дипломом и первыми серьёзными похвалами. Но тогда как раз появилась Ася...
Нет, вот об этом не будем. Бабской темы для нас больше нет ни в жизни, ни в искусстве. Лучше уж пусть тоскливые графики. Хорошо, хоть это подвернулось, а то впору лежать и в потолок плевать. На дачу тётка приглашала. Какая тут дача, когда до работы еле доползаешь, а уж в магазин... да очередь в кассу отстоять... И кого тянет жрать в такую жару... Погрузиться бы в нирвану... или хотя бы в ванну... Чуть тёплую, чтобы ноги не свело... И никуда не выходить...
Но выходить пришлось. Причем в самое безнадёжно тупое место, о котором знал только понаслышке, – в районный суд.
Оформлять развод Митя не спешил, но мама посоветовала сразу подать заявление, а то волынка с этим очень долгая. И была права. На одни сборы необходимых бумаг понадобилось две недели. Потом трижды отстаивал очереди, но приём заканчивался прямо перед ним. Потом больше месяца ждал заседания и очень боялся, что Ася не придёт.
Она появилась вовремя, одна, безо всяких свидетелей. Спокойная, изящная, лёгкий серый костюм делал её похожей на преподавательницу старинной гимназии. Да, с такими разводятся только подонки, бабники, трахари-коллекционеры. Ладно, переживём и это.
Причину разрыва он отказался назвать, сказал только, что фактически их семьи уже не существует. Проживают отдельно? Да. Кто выехал? Он. Снимает квартиру. Сколь долго? Около двух месяцев. Да это же совсем мало! Десять раз помиритесь.
Главное слово было за Асей. Ну и, конечно, как ожидал... Она тоже считает их развод преждевременным, надеется вернуть мужа, очень этого хочет. Мягко так, интеллигентно, печально. После этого Митя выглядел просто каким-то монстром, самодуром, особенно когда подтвердил, что новой семьи и вообще новой женщины у него пока нет. В результате сидящая в высоком кресле толстая тётка с толстыми же линзами разразилась речью о безответственном отношении к семье у молодых супругов, посоветовала ему хорошо подумать и назначила следующее заседание аж на середину осени. Ася-Ася, ну зачем ты продлеваешь эти мучения...
И вот вновь безликий коридор с запахом пыли, пота и какой-то вонючей краски. На трёх расшатанных стульях сидят тестоподобные гражданки, ожидающие, когда освободится соседний зал, остальные стоят, привалившись к стенам. Но ни в том, ни в его зале не спешат. Мурыжат кого-то, рассусоливают. Кажется, тоже бракоразводное. Лезут корявыми пальцами в тончайшие человеческие отношения, считают себя специалистами в этом вопросе. Но кто что может там понять, кроме двоих? Да и те не всегда. А уж эти и подавно. И никакие психологи не помогут, потому что подгоняют под шаблон, а тут не может быть шаблона. Мы, русские, настолько разные, что все эти ваши фрейдистские чертёжики можете засунуть в одно место. Его психоанализ сродни Евклидовой геометрии, а мы уже давно живём по Лобачевскому. Нет в нас прямолинейности, и каждый столь замысловато изогнут, что никто не сможет подобрать лекала...
Вскочили, затолпились. Ах, да, это в соседний зал. Ну и слава богу. Подождём, может, Ася всё-таки подойдёт. Неужели ещё раз отложат... Тогда уже, наверно, на зиму. Права была матушка, от такой волынки с ума сойдёшь.
Заседание началось без ответчицы, и чуть было не огласили новый перенос, но тут вошла Ася с капающим синим зонтиком на руке. Извинилась и села на скамью рядом с Митей. Едва подавил в себе рефлекс тут же отодвинуться. Упёр взор в бутылку минералки на краю судейского стола, расслабился и приготовился к долгой пытке самым страшным орудием – человеческой дурью. Дурь и уверенность в собственной правоте... Да, от них пошли и все остальные орудия – от ноу-хау в инквизиторских подвалах до газовых камер. Как же я ненавижу всех, кто считает себя правым... А ты не считаешь? Нет, я неправ. Во всём. Всё у меня не по житейским правилам. Но по-другому не могу...
Бухтение толстухи про подробности первого заседания вдруг прервалось, и она повернулась к Мите.
– Истец, так вы продолжаете настаивать на разводе?
– А вы, ответчица, по-прежнему не согласны?
– То есть вы теперь тоже хотите развода?
– Я не хочу. Но я согласна дать свободу своему мужу.
– А что здесь объяснять? Я нанесла Дмитрию глубокое оскорбление. Мечтала, что он меня простит, потому в тот раз попросила не расторгать наш брак. Он не простил. Я его понимаю. Мы больше не являемся семьёй. Так пусть ему ничто не мешает найти другую... Он же имеет право на счастье...
– Не могли бы вы сказать конкретнее, в чём заключалось ваше оскорбление в адрес Дмитрия Вольского?
– Конечно. В зависимости от этого определится сумма, сколько каждый из вас должен будет уплатить за развод.
– Можете всю сумму назначить мне. Это моя вина. Я совершила супружескую измену.
Ася чётко, почти по слогам произнесла последние слова, и Митя почувствовал, как ей трудно было сделать это здесь, при людях. Но судья молчала, словно ждала продолжения. Наконец, полистав какие-то бумаги, спросила.
– Значит, вы утверждаете, что, находясь в браке с гражданином Вольским, вы пытались создать параллельную семью?
– Я этого не говорила. Я просто изменила мужу и всё.
– Один, – перебил Митя. – Но зачем копаться в грязном белье?
– Суд хочет разобраться в обоснованности причин развода. Если измены не были частыми, а тут вообще, по вашим словам, единичный случай... И ответчица сожалеет... Из-за такого не разводятся. Это же пустяк...
– Это для вас пустяк! – Ася почти кричала, из глаз хлынули слёзы, Митя даже испугался, как покраснело её лицо. – Вот такие, как вы, для которых это пустяк, и сломали нам жизнь! А люди разные, разные, понимаете? Одни изменяют, бьют друг друга, и ничего, а другие скажут «дура» и всё, на всю жизнь. С мамой училась... в университете... её муж матом послал... она сумку схватила, села на московский поезд и всё... навсегда... Да-да, Мить, помнишь, я тебе про неё рассказывала, она на «Радио России» передачу ведёт...
У судьи вспотели линзы очков. Она беспомощно искала, чем бы постучать. Но молоточек на таких заседаниях не полагается, а вместо солидного графина с водой, по которому раньше звонили ручкой, торчали только пластиковые баттлы с поддельным нарзаном. В конце концов, она просто хлопнула в сердцах ладонью по столу, что сразу возымело действие – рука была довольно основательная.
– Предупреждаю ответчицу! Ещё одна такая выходка, и я удалю вас из зала! Вы не на базаре! Это неуважение к суду. Истории с вашими знакомыми не имеют отношения к данному делу! – и переведя дыхание, уже на полтона ниже. – Хотите – разводитесь, раз обе стороны согласны. Но зачем тогда через суд, шли бы в ЗАГС, у вас же нет детей...
«Права тётка, – подумал Митя, – надо было просто позвонить Асе и спросить. Но кто же знал, что она согласится».
Ася ждала его внизу под козырьком подъезда. Дождь хлестал вовсю, смывая с берёз последние листья. Митя уже поднял воротник, готовясь перебежать к остановке, но она коснулась его рукава.
– Подожди, я должна тебе кое-что сказать по делу.
– Ты, наверно, насчёт прописки... Я выпишусь.
– Нет, я насчёт твоей комнаты. Мама предлагает тебе за неё выплатить, даже ищет, где деньги занять. Ты не бойся, это будет больше, чем двести тысяч, мы просто купим тебе комнату в коммуналке. Ты хотел бы ту, в которой сейчас живёшь?
– Я там однажды была, и твоя соседка мне её даже показала.
– Ну да, я ведь ключ оставляю. Надо же, а мне ни слова.
– Я попросила не говорить. И с хозяином комнаты я виделась, он не против продажи. Я думаю, сторгуемся.
– Постой, но это же такие деньжищи...
– У мамы немного есть, потом ещё займём...
– Она пока ко мне переберётся, её квартиру будем сдавать. Выкрутимся. К тому же мне с зимы предлагают полную ставку. И репетиторство наклёвывается.
– С чего? Это же формальность. Всё уже давно известно. У нас провалов за последние годы не было. Куда больше фуршета боюсь, там будет пара светил... Кстати, а ты не хочешь поприсутствовать? Понятно. Не уговариваю, просто пригласила из вежливости.
Помолчали. Дождь всё усиливался. Из водосточной трубы вывалились на асфальт остатки какого-то гнезда. Ася усмехнулась.
– Символично. Ты доволен, что всё закончилось?
– Мне в общем-то безразлично, что там, в паспорте. Просто хотелось побыстрее всё это забыть.
– Не знаю. Но кажется, потихоньку стало зарубцовываться.
– Н-да, тебе такое даже в голову не придёт. Девушка тебе нужна другая. Но ведь ты принципиально не станешь искать, если только какая-нибудь случайно выпрыгнет. Готова держать пари, что у тебя за эти полгода никого не было.
– А то, что это хуже всего. Я, слава богу, не обижена мужским вниманием, но ты можешь до старости безвылазно просидеть за компом и остаться без семьи.
Ася скривила уголок губы и светлым взглядом долго скользила по его лицу.
– Не чужой ты мне, – наконец выдавила она.
– Мы даже друзьями не останемся?
– Для меня друг – очень сильное слово. Друг – это тот, кого я постоянно хочу видеть рядом, дорогой, необходимый мне человек. Когда-то ты мне была необходима...
– Нет, как раньше, только когда хочу успокоиться.
– Я теперь многое не показываю. Кстати, твоя школа.
– Да, я заметил, ты сильно изменилась.
– Наверно. Ты стала масштабней.
– И ты мог бы в такую влюбиться?
– Вполне. Если бы это была не ты.
– Я знаю. У меня шансов меньше, чем у любой уличной панкушки. Чем у негритянки или китаянки. Чем у чумовой северной бабы с трубкой в зубах... в смысле, которая из чума. Но мне нужен ты... именно вот такой, непрощающий, одинокий, с больными красными глазами... Ладно, считай, что я тебе ничего не говорила...
Ася шагнула в косые струи и быстро пошла к остановке. Синий зонтик так и остался висеть на её руке, маленький, смятый, как трупик птицы. Митя долго различал сквозь дождь этот комочек, пока его не проглотило чрево автобуса. В кармане захрипел, задёргался сотовый – шла очередная большая эсемеска.