СКИННЕР: ЧТО ТАКОЕ НЕНОРМАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ?

What is psychotic behavior? by B.F. Skinner

Примечание редактора сборника

Эта статья была впервые опубликована в книге под названием "Теория и лечение психозов: Новые аспекты" ("Theory and Treatment of the Psychoses: Some Newer Aspects", St. Louis: Committee on Publications, Washington University, 1956, pp. 77-99) и была переиздана во всех изданиях книги "Подводя итоги" - "Cumulative Record". Первоначально текст был лекцией для группы психиатров, поэтому форма лекции была сохранена. Близкие ей по теме работы: "Критика психоаналитических концепций и теорий" - "A Critique of Psychoanalytic Concepts and Theories" (1954), "Психологическая точка зрения" (озаглавленная "Психология в понимании психических болезней" в книги "Подводя итоги") - "The Psychological Point of View" (1957; entitled "Psychology in the Understanding of Mental Disease" in Cumulative Record), "Эксперименты на животных в фармакотерапии психических болезней" - "Animal Research in the Pharmacotherapy of Mental Disease" (1959), "О взаимосвязях между модификацией поведения и фундаментальными исследованиями" - "Some Relations Between Behavior Modification and Basic Research" (1972), а также "Сострадание и этика в уходе за умственно отсталыми" - "Compassion and Ethics in the Care of the Retardate" (1972). Глава 24 книги "Наука и поведения человека" - "Science and Human Behavior" (1953), озаглавленная "Психотерапия", а также некоторые эссе в "Записных книжках" - " Notebooks" (1980) наболее близки ей по содержанию. Скиннер сделал резюме своих взглядов относительно Фрейда в начале интервью с Эвансом "Б. Ф. Скиннер: Человек и его идеи" - Evans, "B.F. Skinner: The Man and His Ideas", Dutton, (1968).
Данная статья представляет собой раннюю, хотя и очень строгую формулировку (а) бихевиористской позиции в целом, и (б) критики Скиннером менталистской психологии (см. главы 5 и 8). Скиннер констатирует, что ненормальное поведение не более чем поведение, и поэтому его можно исследовать и, по-видимому, в конце концов понять, лишь используя методологию развивающейся науки о поведении. Поведение, как зависимая переменная, объясняется привлечением "определённых внешних, как правило наблюдаемых факторов окружающего мира и наследственности, которыми, вероятно, можно управлять .... Таковы наши данные. Нам остается только поставить опыты и получить результаты". Однако те переменные, которые определяют поведение, редко исследуются как таковые. Вместо этого их выражают в виде различных не доступных наблюдению внутренних состояний организма, таких как инстинкты, побуждения, память, личность и так далее. Изменения в поведении, как правило, характеризуются как умственная деятельность, такая как мышление, обучение и торможение. Скиннер объясняет при помощи информативных иллюстраций тот перенос, который люди часто делают из внешнего во внутренний мир. Этот перенос, отмечает Скиннер, "приводит к тому печальному результату, что теряется материальный, физический эффект", что делает его измерение невозможным. "Мы ищем внутри организма более простую систему, в которой причины поведения якобы являются менее сложными, чем фактические факторы наследственности и окружающей среды, и в которых поведение личности кажется ... более упорядоченным, чем повседневная деятельность организма". Но внутреннее состояние "не может быть проще своих причин или своих последствий". Эта обманчивая простота обречена "в конце концов на фиаско [как] схема объяснения". Выдумывание гипотетических внутренних состояний также может воспрепятствовать исследованию управляющих поведением внешних переменных. Это, конечно, вовсе не значит, говорит Скиннер, что организм пуст, а просто то, что внутренние процессы должны изучаться физиологами.
У нас есть лишь грубый доступ к внутренним феноменам с помощью интроспекции, утверждает Скиннер. "Психиатрия сама ответственна за то мнение, что нет нужды учитывать чувства, мысли и всё тому подобное, что, как говорится, влияет на поведение".
Ближе к концу статьи Скиннера кратко описывает первое крупное исследование оперантного обусловливания у человека, которое проводилось на психиатрических пациентах в Центральной больнице штата Массачусетс в Уолтхэм в середине 1950-х годов. Пациенты "зарабатывали" леденцы, сигареты и т. п. вытягиванием ручек на торговых автоматах. Исследовались социальные факторы подкрепления и различные схемы подкрепления. Этот проект подробно описан в опубликованных тезисах (см. например, Skinner, B.F., Solomon, H.C., & Lindsley, O.R. A new method for the experimental analysis of the behavior of psychotic patients. Journal of Nervous and Mental Disease, 1954, 120, 403-406), в технических отчетах, а также в ряде работ Огдена Линдсли (Lindsley), который руководил этими работами (см. например, Free-operant conditioning and psychotherapies. Current Psychiatric Therapies, 1963, 3, 47-56).

* * *

Так как моя область исследований несколько отдалена от психиатрии, то наверно будет хорошо начать с проверки компетенции. На первый взгляд она у меня неудовлетворительная. В том смысле, как обычно понимают мою ученую степень, скорее всего можно считать, что я совершенно некомпетентен в обсуждении стоящего перед нами вопроса. Количество часов, которые я провел в присутствии психопатов (при условии, что я сам психически нормален), очень мало по сравнению с тем, которое посвятили многие из вас, да и время, которое я провел за чтением и обсуждением этой темы, точно так же будет проигрывать от сравнения с вами. В настоящее время я веду определённые исследования на психиатрических пациентах, о чём я расскажу позже, но моё участие в этой программе никак не квалифицирует меня как специалиста в вашей области.

К счастью, я здесь вовсе не для того, чтобы ответить на этот вопрос в конкретном смысле. Более точным названием моей лекции было бы: "Что такое поведение и его некоторые аспекты, имеющие отношение к психиатрии". Вот в этой области я могу представить убедительные свидетельства моей компетентности. Я провел большую часть моей профессиональной жизни, занимаясь экспериментальным анализом поведения организмов. Почти все мои подопытные были существами ниже человеческого уровня (большинство из них - крысы и голуби), и все они, насколько мне известно, были в здравом уме. Мои исследования не были нацелены на проверку той или иной теории поведения, и их результаты не могут служить инструментом их доказательства даже с точки зрения их статистической значимости. Моей целью было обнаружить те функциональные соотношения, которые доминируют между измеримыми аспектами поведения и различными условиями и событиями в жизни организма. Об успехе такого подхода можно судить по той степени, в которой становится возможным конкретно предсказывать поведение и управлять им на основании выявленных соотношений. В этом деле, я думаю, нам повезло. Даже в рамках ограниченной постановки экспериментов мои коллеги и я смогли продемонстрировать закономерности поведения, которые мы считаем весьма примечательными. В более поздних исследованиях удалось не только сохранить, но и повысить этот уровень закономерности при постепенном наращивании сложности изучаемого поведения. Очевидность высокой степени прогнозируемости и управляемости, которая была достигнута, проявляется не только в гладкости экспериментальных кривых и единообразии результатов при переходе от одного индивида к другому и даже от вида к виду, но и в практических приложениях наших методик, которые уже используются - например, для установления базовой линии при изучении фармакологических и неврологических переменных, или для использования подопытных животных в качестве высокочувствительных психофизических сенсоров.

Однако несмотря на то, что исследования в этом направлении имеют непосредственную практическую пользу, на них не может не влиять та или иная теория. Наша первоочередная задача состояла в том, чтобы выделить полезную и целесообразную измеряемую величину, то есть выбрать её из всех прочих многочисленных характеристик поведения, которые доступны для наблюдения, как наиболее информативную. Но какая из них является наиболее полезным для выяснения функциональных взаимосвязей? В разные времена считались наиболее важными самые разные характеристики поведения. Ученые, занимавшиеся этой темой, задавались такими вопросами: как хорошо организовано поведение, как хорошо оно адаптировано к окружающей среде, как чутко оно поддерживает гомеостатическое равновесие, насколько оно целесообразно, или как успешно оно решает практические задачи или приспосабливается к повседневной жизни. Многие из них были более всего заинтересованы в сравнении человеческого индивида с другими людьми или с особями других биологических видов в отношении некоторого произвольного параметра – интенсивности, сложности, скорости, последовательности или иной характеристики поведения. Все эти характеристики можно измерять количественно, по меньшей мере грубо, и любая из них может служить в качестве зависимой переменной в научном анализе. Однако не все они одинаково плодотворны. В исследовании, которое нацелено на прогнозирование и управление, должна тщательно учитываться топография поведения, то есть то, что организм конкретно делает. С этой точки зрения наиболее важным аспектом поведения является вероятность его испускания. Иначе говоря, какова вероятность того, что организм будет вести себя данным образом, и какие условия или события изменяют эту вероятность? И хотя вероятность акта поведения лишь недавно получила признание в теории поведения, она является ключевым понятием, к которому можно свести многие классические понятия: от "тенденции реагировать" до фрейдистского "желания". Но в эксперименте она предстаёт перед нами как частота, с которой организм испускает данный акт поведения при определенных обстоятельствах, и наши методы разработаны для того, чтобы удовлетворять этому требованию. Частота реакции оказалась чрезвычайно чувствительной переменной, и именно с её помощью исследование причинных факторов стало отрадно плодотворным.

Конечно, работа такого рода проводится не просто из любви к крысам и голубям. Как свидетельствует медицинская наука, исследования на подопытных животных диктуются главным образом соображениями удобства и безопасности. Однако биологический вид, всегда остающийся в центре внимания – это человек. Так что та компетенция, которую я могу представить при рассмотрении данного вопроса, в равной степени опирается как на только что описанную экспериментальную работу, так и на параллельное изучение поведения человека, в котором принципы, вытекающие из экспериментального анализа, были опробованы и использованы для интерпретации эмпирических фактов. Формальные области знания - государственное управление, образование, экономика, религия, психотерапия и многое другое - совместно с нашим повседневным опытом общественной жизни грозят сокрушить нас лавиной фактов. Поэтому интерпретация этих фактов с формулировкой, которая вытекает из экспериментального анализа, оказалась трудоёмкой, но оздоровляющей практикой. В частности, мы приобрели на удивление свежую и многообещающую точку зрения на природу и функции речевого поведения, переформулировав их в строгом соответствии с нашей парадигмой.

Конечно, в долгосрочной перспективе простого истолкования будет явно недостаточно. Если мы достигли действительно научного понимания человеческого поведения, то мы должны быть в состоянии доказать это, прогнозируя его и управляя им. Экспериментальные методы и концепции, проистекающие из наших исследований на подопытных животных, уже были распространены в этом направлении, причём не только в вышеупомянутых опытах на психиатрических пациентах, но и в других перспективных направлениях. Изложение всех подробностей увело бы нас слишком далеко, но, вероятно, я в состоянии выразить мою уверенность в их перспективности, рискнув сделать конкретное предсказание, что мы стоим на пороге революционных изменений в методах обучения, основанных не только на лучшем понимании процессов обучения, но и на практически адекватной концепции самого знания.

Не знаю, покажется ли вам мой личный опыт достаточным для обсуждения стоящих перед нами вопросов, но несомненно, что его всё же достаточно, судя хотя бы по тому факту, что я стою здесь перед вами. То, что я расскажу вам, по своей сути безусловно методология. Мне вполне понятно несколько нетерпеливое отношение к обсуждению такой темы, особенно тогда, когда множество насущных проблем в области психиатрии призывают к действию. Ученого, который тратит время на рассмотрение человеческой природы, когда для благополучия человека ещё нужно сделать так много практических дел, скорее всего уподобят Нерону, который играл на скрипке, в то время как горел Рим. (Вполне возможно, что история со скрипкой, упоминаемая в этом архетипическом мифе, была более поздней выдумкой историков, и что на самом деле Нерон созвал к себе философов и ученых для обсуждения "фундаментальных основ процесса горения" или "теории распространения пожаров".) Но я не пришел бы сюда, если бы не считал, что то, что я вам расскажу, чуждо практике. Если мы сейчас вступаем в эру исследований в области психиатрии, которая должна стать столь же обширной и плодотворной, как и другие области медицинских исследований, то определенная дистанция от насущных проблем, свежий взгляд на поведение человека в целом, обзор используемой терминологии и рассмотрение соответствующих методов могут оказаться эффективными практическими шагами, имеющими удивительно непосредственные последствия.

Изучение поведения человека, конечно, все еще находится в детском возрасте, и было бы опрометчиво полагать, что любой человек может предвидеть его структуру как зрелой и увенчанной успехами науки. Конечно, ни одна из нынешних формулировок не окажется совершенно правильной через 50 лет. Но хотя мы не можем ясно предвидеть будущее, всё же можно видеть, в каком направлении, вероятно, пойдут изменения. В нашем образе мышления о людях имеются, конечно, большие изъяны, ведь в противном случае мы имели бы больше успехов. Но каковы изъяны и как их можно устранить? Так что то, о чем я буду говорить, основано на предпосылке, что поведение психотиков - это всего лишь частный случай обычного человеческого поведения, и что некоторые соображения, которые были выделены экспериментальным и теоретическим анализом поведения вообще, заслуживают обсуждения в этом специальном практическом аспекте.

Должен напомнить, что я говорю как ученый-экспериментатор. Концепция человеческого поведения, основанная прежде всего на клинических данных и практике, несомненно, будет отличаться от концепции, полученной в лаборатории. Но это не означает, что одно превосходит другое, а что в конечном итоге общая формулировка окажется полезной для обеих сторон. Вполне возможно, что вопросы, которые были поставлены со всей остротой экспериментальным анализом, могут показаться отнюдь не самыми важными для тех из вас, кто в первую очередь занимается терапией человеческого поведения. Но по мере того, как психиатрия всё быстрее продвигается в направлении экспериментальных исследований, а в лабораторные результаты обретают всё большую клиническую значимость, определенные проблемы при анализе поведения должны стать общими для исследователя и терапевта, и для них в конечном счете объединенными усилиями должны быть получены общие решения.

* * *

Изучение поведения - как нормального, так и ненормального - остается заведомо в сфере естественных наук, покуда мы берём в качестве предмета наших исследований доступную наблюдению активность организма - когда он движется, стоит на месте, берёт предметы, толкает их или тянет, издает звуки, делает жесты и так далее. Соответствующие инструменты позволяют нам усилить слабую активность как часть одного и того же целого. Такого рода наблюдения за человеком подобны таким же наблюдениям за любой иной физической или биологической системой. Мы также остаемся в сфере естественных наук, если объясняем наблюдаемое посредством внешних сил и событий, которые действуют на организм. Некоторые из них обнаруживаются в наследственной (эволюционной) истории человека, включая принадлежность к данному виду, а также индивидуальные особенности. Другие проистекают из физической окружающей среды в прошлом или настоящем. Мы можем представить это положение рисунком 1.

Тут должен быть рисунок 1, которого нет.

Справа расположено испускаемое организмом поведение, которое мы должны объяснить как зависимую переменную. Чтобы объяснить его, мы обращаемся к неким внешним обычно наблюдаемым и, возможно, управляемым наследственным и экологическим факторам, как указано на рисунке слева. Это - независимые переменные, а поведение должно быть выражено в функциональной зависимости от них. Как ввод, так и вывод такой системы можно представить как общепринятые в физике и биологии системы координат. Полный набор таких взаимоотношений позволяет предсказать и, если мы можем управлять независимыми переменными, то и для того, чтобы произвольно изменять или вызывать определённое поведение. Это также позволяет нам интерпретировать конкретное поведение, выдвигая правдоподобные гипотезы о переменных, о которых у нас нет прямой информации. Разумеется, такие данные - дело тонкое и сложное, и многие из соответствующих условий трудно создать, но вся программа в целом является приемлемой с точки зрения научного метода. У нас нет оснований заранее полагать, что этим путём невозможно получить полное представление о предмете. Нам надо лишь поставить опыт и увидеть результаты.

Однако, вовсе не тонкость и сложность этого предмета ответственна за сравнительно неразвитое состояние нашей науки, а то, что поведение редко анализируют таким образом. Вместо этого всё внимание переключено на деятельность, которая якобы происходит внутри организма. Все науки обычно стремятся заполнить пробелы причинно-следственных связей, особенно когда взаимосвязанные события разделены во времени и пространстве. Если магнит влияет на стрелку компаса на некотором расстоянии, то ученый объясняет это «полем», создаваемым магнитом и доходящим до стрелки компаса. Если с дымохода падает вниз кирпич, высвобождая энергию, которую он получил, скажем, 100 лет назад, когда дымоход был построен, то результат объясняется тем, что кирпич все это время обладал определенной «потенциальной энергией». Чтобы устранять такие пространственные и временные пробелы между причиной и следствием, природу по временам наделяют массой странных свойств, "духов" и сущностей. Некоторые из них оказались полезными и стали частью предмета науки, особенно тогда, когда их можно идентифицировать при помощи явлений, наблюдаемых другими методами. Но остальные оказались опасными и разрушительными для прогресса науки. Выдающиеся ученые, как правило, знали о такой практике и были настороже. Такими внутренними силами были в действительности те гипотезы, которые Ньютон отказался выстраивать.

Среди факторов, которые влияют на поведение, наследственные факторы занимают преимущественное положение, по крайней мере хронологически. Например, различия между представителями разных видов редко, если вообще когда-либо обсуждаются, но различия между представителями одного и того же вида, возможно вследствие сходных наследственных факторов, так тесно взаимосвязаны с социальными и этическими проблемами, что стали предметом бесконечных дискуссий. В любом случае, организм с момента зачатия начинает подвергаться влиянию окружающей среды, и когда он вступает в неограниченное взаимодействие с внешним миром, силы окружающей среды получают доминирующую роль. Они являются единственными факторами, которые можно изменять в отношении отдельного индивида. Среди них есть такие, которые мы называем "раздражителями" - т.е. разнообразные взаимодействия между организмом и окружающей средой, происходящие например при дыхании или еде, и такие, которые вызывают изменения в поведении, называемые эмоциональными, а совпадения между стимулами или между стимулами и поведением, вызывающим изменения, мы называем "научением". Последствия могут ощущаться немедленно или же только по истечении многих лет. Таковы эти «причины» - независимые переменные, на основании которых мы можем надеяться объяснить поведение, не выходя за рамки естественных наук.

Однако во многих дискуссиях о человеческом поведении эти переменные редко упоминается как таковые. Вместо них постулируются факторы или условия внутри организма, которые якобы являются причиной поведения (см. рисунок 2).

Тут должен быть рисунок 2, которого нет.

В результате видовой статус индивида рассматривается как набор инстинктов, биологических побуждений, а не просто шаблонов поведения, характерных для данного вида. Как написано в одном учебнике: "Инстинкты являются врожденными биологическими силами, побуждениями, или импульсами, движущими организм к определенной цели". Индивидуальные генетически обусловленные свойства, если они не выражены в фенотипе или других наблюдаемых физических характеристиках, изображаются как некие наследуемые черты или способности, например темперамент и интеллект. Что касается факторов внешней среды, то эпизоды в прошлом индивида рассматриваются как память и привычки, в то время как определенные условия взаимодействия между организмом и окружающей средой рассматриваются как потребности или желания. Определённые инициирующие эпизоды рассматриваются как эмоции, опять же не как шаблоны, а как активные причины поведения. Ныне даже сиюминутную окружающую среду, воздействующую на организм, перетолковывают как «опыт» по мере того, как отворачиваются от действительно происходящего к рассуждениям о том, чем оно "кажется" для подопытного индивида.

Ту же устремленность "внутрь" можно наблюдать и на другой стороне диаграммы (см. рисунок 3).

Тут должен быть рисунок 3, которого нет.

Стало редкостью, когда поведение рассматривается как самостоятельный предмет исследования. Вместо этого его рассматривают как "проявление" психической жизни, которую затем принимают в качестве основного объекта исследования. То, что человек делает - топография поведения - рассматривается как функционирование одной или более "личностей". Однако ясно, в особенности при диагнозе множественности личностей, что их невозможно идентифицировать с биологическим организмом как таковым, а их, скорее, выдумывают как внутренние "причины поведения", имеющие сомнительные статус и размеры. Сам акт поведения в данном случае приносят в жертву "импульсу" или "желанию", а вероятность такого акта представляется как тенденция к возбуждению или действие "психической энергии". Но самое ужасное то, что изменения в поведении, которые представляют собой фундаментальные поведенческие процессы, перетолковываются как "ментальная активность" наподобие мышления, обучения, различения, рассуждения, символизирования, проекции, идентификации и подавления.

Относительно простая схема, показанная на первом рисунке, таким образом, не соответствует концепции человеческого поведения, которая доминирует в самой модной ныне теории. Подавляющее большинство исследователей человеческого поведения считает, что они имеют дело с серией процессов, изображенных на расширенной схеме - см. рисунок 4.

Тут должен быть рисунок 4, которого нет.

По этой схеме предполагается, что факторы наследственности и окружающей среды генерируют инстинкты, потребности, эмоции, воспоминания, привычки и так далее, которые в свою очередь побуждают индивида к различным активностям, характерным для его "ментального" аппарата, а эти в свою очередь генерируют наблюдаемое поведение организма. Все четыре этапа на диаграмме признаны в качестве самостоятельных объектов исследования. Более того, многие психологи и психиатры вовсе не отдают "процессы внутри психики" другим специалистам как предмет изучения, ограничивая себя при этом только внешними процессами, но даже считают психический аппарат в качестве своего основного предмета исследований.

Надеюсь, что теперь суть вопроса, который я поставил в заголовке, станет ясной. Чем является научное исследование поведения, как нормального, так и ненормального: изучением поведения наблюдаемого организма под воздействием факторов наследственности и окружающей среды, или же рассуждениями о функционировании одной или нескольких личностей, вовлеченных в различные психические процессы, которые приводятся в действие инстинктами, потребностями, эмоциями, воспоминаниями и привычками? Я не хочу поднимать вопрос о предполагаемой природе этих "внутренних сущностей". Вряд ли можно отрицать определенное родство между такой объяснительной системой и примитивным анимизмом, но каковы бы ни были исторические источники этой концепции, мы можем полагать, что они очищены от дуалистической подоплёки. Если это не так, то есть для тех, кто считают, что психиатрия имеет дело с миром за пределами психобиологического или биофизического организма, и что сознательная или бессознательная психика не имеет физического субстрата, и что психические процессы не влияют на мир в соответствии с законами физики, тогда нижеследующие аргументы должны быть еще более убедительными. Но проблема состоит не в природе этих явлений, а в их полезности и целесообразности для научного понимания.

Едва ли можно отрицать, что размножение объектов исследований, представленное на рисунке 4, ведет к печальному результату утраты физической основы. А это куда больше, чем вопрос утраты престижа или "лица". Объект исследования, который, несомненно, отчасти принадлежит физике и биологии, был утрачен в обмен на "объект" с сомнительными свойствами. Этот дефект нельзя выправить лишь констатацией нашей веры в то, что природа внутренних процессов психики в конечном счете является физической. Тот аргумент, что деятельность сознательного и бессознательного лишь в ограниченном смысле является аспектом биологического функционирования организма, не отвечает на этот практический вопрос. Отказавшись от системы координат физики и биологии, мы отказываемся от количественного метода, который в противном случае представлял бы собой естественное наследие от предыдущих достижений других наук. Это, возможно, уже непоправимая потеря. Если мы категорически высказываемся с одной стороны за существование инстинктов, потребностей, воспоминаний и так далее, и с другой стороны за ментальные процессы и функции личности, то тогда мы должны принять на себя ответственность за разработку методов наблюдения этих "внутренних феноменов" и изобретения систем координат, в которых они могли бы быть измерены. Утрата возможности измерения и управления, характерной для физической науки, может быть скомпенсирована лишь некими выдающимися преимуществами, получаемыми от обращения к этим внутренним состояниям или условиям.

Возможно возражение, что эти внутренние процессы являются лишь способами представления внешних процессов. Но многие теоретики утверждают, что эта привычка является лишь своего рода способом описания, удобным для представления индивидуальной истории личности, точно так же, как так называемые "психические процессы" являются способом описания изменений поведения. Это заманчивое положение, потому что мы тогда можем утверждать, что потребны только такие системы измеряемых параметров, которые соответствуют феноменам "на выходе". Но если мы займем эту позицию, то нам нужно будет сделать еще очень многое для того, чтобы привести нашу научную концепцию в порядок. Понятия, которыми кишит современная теория поведения, представляют наблюдаемые феномены крайне запутанным образом. Большинство из них выросли из теоретических или практических соображений, которые имеют мало чего достоверного или полезного в качестве научных теорий, и они несут на себе родимые пятна своего происхождения. Например, Фрейд указывал на важные взаимосвязи между поведением взрослых и определёнными эпизодами в раннем детстве, но он пытался заполнить весьма значительный разрыв между причиной и следствием некими выдуманными активностями и состояниями психического аппарата. Утверждается, что сознательные и бессознательные желания и эмоции у взрослого выражают эти ранние эпизоды, которые якобы непосредственно ответственны за влияние на поведение. Например, утверждается, что взрослые страдают от сознательного или бессознательного беспокойства, порожденного наказаниями, полученными ими в детстве за агрессивное поведение по отношению к братьям и сёстрам. Однако многие детали такого раннего эпизода благополучно забыты, и ими в результате можно пренебречь и указать как причину нынешних расстройств поведения злободневные беспокойства, а вовсе не наказания в раннем возрасте. Количество жалоб на беспокойство в историях расстройств поведения должно значительно превышать число жалоб на эпизоды наказания, но мы должны учитывать последние для полноты картины. Но если такие сведения отсутствуют, то нечего пытаться заполнять пустое место.

Другие виды независимых переменных дают нам аналогичные примеры. Все знакомы с тем фактом, что в общем случае организм ест или не ест в зависимости от недавней предистории голодания или приёма пищи. Если мы знаем, что мальчик не ест обед, потому что он недавно съел что-то другое, то может показаться, что нет ничего неправильного в выражении, что "он не голоден", но только если мы уточним это, указав на предисторию приёма пищи. Но само понятие "голод" весьма неадекватно выражает все разнообразные особенности схем лишения пищи и прочих условий и факторов, которые влияют на поведение приёма пищи. Подобным образом внутренние суррогаты наследственно обусловленных переменных переходят границы своих полномочий. Мы часто не имеют другого объяснения конкретного акта поведения, кроме того, что он, как и другие особенности анатомии и физиологии, характерен для данного вида; но если вместо этого мы вздумаем приписать это поведение набору инстинктов, то мы просто затуманиваем недостаточность наших знаний и выдвигаем более вымученные "причины", чем те, за которые ответственен сам статус биологического вида. Подобным образом мы воспринимаем тот факт, что индивиды различаются по их поведению, и можем в некоторых случаях указать на связь между аспектами поведения в череде поколений, но эти различия и взаимоотношения будут залихватски искажены, если говорить о них как о наследуемых чертах и способностях. Опять же, понятие "опыт" даёт неправильное представление нашей информации о совокупности стимулов. Часто наблюдается, например то, что некий тривиальный инцидент вызывает реакцию, совершенно не пропорциональную его значению. Человек, как кажется, реагирует не на физический мир как таковой, а на то, что этот мир для него "значит". Конечно, этот феномен должен быть объяснен - например, указанием на некоторые более ранние взаимосвязи с куда более важными событиями. Но каким бы ни было объяснение, его почти наверняка нельзя адекватно выразить понятием сиюминутного опыта. Имеются очевидные трудности, связанные с представлением физического окружающего мира плюс индивидуальной истории исключительно как актуальной психологической окружающей среды.

В результате рассмотрения такой практики с точки зрения наших независимых переменных мы видим тенденцию затушевывания многих важные деталей и сложностей. Эта концептуальная структура скрывает от нас неадекватность наших знаний. То же самое затруднение мы видим в отношении зависимых переменных, когда наблюдаемое поведение задвигают на второй план, за (так называемые) психические функции личности. Подобно тому, как физический окружающий мир перетолковывают в опыт, так и физическое поведение стремятся описать в терминах его цели или смысла. Мы можем идти по улице совершенно одинаковым образом в двух случаях, хотя в одном случае мы вышли погулять, а в другом мы пошли отправить письмо. И поэтому считают необходимым рассматривать не само поведение, а то, "что оно значит". Однако эта дополнительная информация, которую надо учитывать, является свойством не поведения, а независимой переменной. Поведение, наблюдаемое в обоих случаях, одинаково. А приписывая ему смысл или намерение, мы делаем предположение о какой-то из его причин. Возьмем другой пример. Обычно говорят, что можно «видеть» агрессию. Но мы «видим» её в два этапа: (1) Мы наблюдаем за поведением организма, и (2) мы соотносим его с наблюдаемыми или предполагаемыми переменными, связанными с вредоносными последствиями и с теми обстоятельствами, которые делают вероятным такое поведение. Нет поведения, агрессивного по самой своей природе, однако некоторые формы поведения столь часто являются функцией переменных, которые делают их агрессивными, что мы склонны не замечать, что тут мы делаем вывод на основании предположений, а не фактов. Подобным образом, если мы наблюдаем две или более системы поведения в одном и той же индивиде и приписываем их (расщеплению на) различные личности, то мы получаем существенное преимущество для определенных описательных целей. Например, мы тогда можем описать конфликты между такими системами, как если бы это были различные лица. Но мы почти наверняка сделали предположение о некоем едином целом, которое не оправдано наблюдаемыми системами поведения, и мы, наверное, запутали этим понимание действительных размеров любого из конфликтов, а также объяснение их происхождения. И когда мы наблюдаем, что поведение человека характеризуется определенной готовностью реагировать или вероятностью реакции, но вместо этого говорим о некоем количестве психической энергии, то мы игнорируем многие черты конкретных фактов и уклоняемся от необходимости найти соответствующую систему измерений. Наконец, психические процессы почти всегда изображают более простыми и упорядоченными, чем хаотический материал, служащий для создания предположений и объяснений. Например,"процесс обучения" в экспериментальной психологии не дает нам точного отчета об измеренных изменениях в поведении.

Вот и ищут внутри организма более простую систему, в которой причины поведения менее сложны, чем фактические факторы наследственности и окружающей среды, и в которой поведение личности более осмысленно и упорядоченно, чем в повседневных действиях организма. Все многообразие и сложность данных на вводе в систему на нашей диаграмме тогда очевидно сводится к нескольким относительно аморфным состояниям, из которых, в свою очередь, производятся относительно аморфные функции личности, из которой затем вдруг извергается необычайное разнообразие и сложность поведения. Но упрощение, достигаемое таким приёмом, конечно, иллюзорно, потому что от него вовсе не требуется однозначного соответствия между "внутренними" и "внешними" явлениями. Именно это отсутствие соответствия делает такую внутреннюю систему непригодной для экспериментального анализа поведения. Если "голод" - это нечто, что получается в результате определенных схем лишения пищи, определенных лекарств, определенного состояния здоровья и так далее, и если в свою очередь он вызывает изменения в вероятности множества разнообразных ответных актов поведения, то он должен иметь очень сложные свойства. Он не может быть проще, чем его причины или его последствия. Если поведение, которое мы наблюдаем, просто выражает функционирование личности, то личность не может быть проще, чем её поведение. Если некий общий процесс обучения ответственен за изменения, наблюдаемые в ряде различных ситуаций, то он не может быть проще, чем эти изменения. Кажущаяся простота внутренней системы объясняет то рвение, с которым за неё цепляются, но с точки зрения научного метода её следует рассматривать как ложную простоту, которая предвещает итоговый крах такой истолковательной схемы.

Существует еще одно возражение. Несмотря на то, что рассуждения о том, что якобы происходит внутри организма, казалось бы свидетельствуют о стремлении замкнуть причинно-следственную цепь, в действительности эта тенденция имеет противоположный эффект. Цепи остаются незамкнутыми. Люди обычно считают, что они объяснили поведение, если они приписали его чему-то внутри себя, как например, во фразе: "Я пошел, потому что я хотел пойти" или "Я не мог работать, потому что я был озабочен своей болезнью». Такие заявления могут иметь значение своим указанием на значимость одного набора причин по сравнению с другим, но они не дают полного объяснения до тех пор, пока они не объяснят, почему он хотел пойти, или почему он был оозабочен. Часто это дополнительное объяснение делают, но столь же часто такие неполные объяснения заводят исследование в тупик.

Независимо от того, как нам хочется представить такую причинную последовательность событий, мы не можем удовлетворить законные требования интерпретации, прогнозирования и управления, если мы не обратимся к факторам, действующие на организм извне - к событиям, которые более того наблюдаются точно так же, как и в физических и биологических науках. Поэтому уже всего лишь здравый смысл, а также хорошая практика научного исследования состоят в обеспечении того, чтобы понятия, которые входят в теорию поведения, были четко и однозначно связаны с такими событиями. Необходимо функциональное определение терминов. И это означает больше, чем просто перевод. Функциональным методом обычно злоупотребляют для того, чтобы подлатать и законсервировать понятия, которыми дорожат из посторонних и непринципиальных соображений. Таким образом можно смастерить "симпатичные" определения для инстинкта, потребности, эмоции, памяти, психической энергии и таму подобного, в которых каждое слово будет тщательно связано с определенными феноменами поведения и окружающей среды. Но у нас нет гарантии того, что эти понятия будут наиболее полезны для понимания фактических функциональных взаимосвязей. Более разумной программой на данном этапе была бы попытка объяснить поведение без обращения к внутренним "причинным" призракам. Мы можем сделать это в рамках принятой в биологии методологии, получив тем самым не только определенную личную уверенность от престижа высокоразвитой науки, но и широкий набор экспериментальных методов и систем измерения. Мы должны пресекать упрощение и искажение имеющихся фактов, чтобы нам не нужно было перетолковывать наши описания в некую иную терминологию. Практические критерии прогнозирования и управления заставят нас принимать во внимание целиком всю причинно-следственную цепь в каждом конкретном случае. Такая программа нацелена не на пропаганду существования гипотетических процессов, а на оценку состояния наших действительных знаний.

Это не значит, конечно, что организм следует мыслить как некую пустоту, или что непрерывная цепь между вводом и выводом в конце концов не будет выяснена. Генетическое развитие организма и сложные взаимосвязи между организмом и окружающей средой являются предметом соответствующих научных дисциплин. Когда-нибудь мы будем знать, например, что происходит, когда раздражитель воздействует на поверхность организма, и то, что после этого происходит внутри организма, по всем этапам, последний из которых является точкой, в которой организм действует на окружающую среду и, возможно, изменяет её. В этот момент мы утратим интерес к этой причинно-следственной цепи. И когда-нибудь мы тоже узнаем, как прием пищи запускает ряд процессов, последний из которых - на что и направлено наше внимание - снижает вероятность всех актов поведения, которые ранее получали подкрепление похожей пищей. Когда-нибудь мы даже узнаем, что именно заполняет промежуток между поведенческими характеристиками, общими для родителей и их потомства. Но все эти внутренние процессы будут выяснены с помощью методов наблюдения и измерения, соответствующих физиологии различных частей организма, и объяснение будет выражено в терминах, соответствующих этому объекту изучения. И было бы невероятным совпадением, если бы понятия, используемые ныне для обозначения гипотетических внутренних процессов, нашли бы свое место в этом объяснении. Задача физиологии не в том, чтобы обнаружить голод, страх, привычки, инстинкты, личности, психическую энергию, или акты волеизъявления, внимания, торможения и так далее. И не в том, чтобы обнаружить механизмы или процессы, о которых можно было бы сказать, что всё вышеперечисленное является их проявлениями. Её задачей является объяснить те причинно-следственные связи между вводом и выводом системы, которыми занимается наука о поведении. Физиологии надо предоставить свободу решать эту задачу по-своему. Именно в той мере, в какой нынешним системам концепций не удаётся правильно представить взаимоотношения между этими событиями на концах цепи, они искажают задачи, стоящие перед другими научными дисциплинами. Полный набор причинно-следственных связей, сформулированный с максимально возможной точностью, является тем наилучшим вкладом, который мы, исследователи поведения, можем сделать в проект сотрудничества по полному выяснению функционирования организма как биологической системы.

Но не упустили ли мы какой-нибудь важный источник знаний? Я тут имею в виду непосредственное наблюдение за психической деятельностью. Вера в то, что психический аппарат доступен прямому изучению, опередила научный анализ поведения человека на многие сотни лет. Она была отшлифована интроспективными психологами конца 19-го века, создавшими особую теорию познания, которая, казалось бы, поставила вновь созданную "науку о сознании" вровень с естествознанием, утверждая, что все ученые обязательно начинают и заканчивают свои исследования ощущениями и что психолог просто занимается ими по-другому и в иных целях. Это мнение была возрождено в новейших теориях восприятия, в которых высказывается, например, предположение о том, что изучение того, что обычно называют "оптическими иллюзиями" выработает принципы, которые помогут пониманию пределов научного знания. И ещё утверждается, что особо интимное эмпатическое взаимопонимание, которое часто достигается в психотерапии, якобы даёт нам своего рода непосредственное знание психических процессов, происходящих в других людях. Франц Александр (Franz Alexander) и Лоуренс Куби (Lawrence Kubie) вели такую аргументацию в защиту психоаналитических методов. Среди клинических психологов сходную точку зрения активно отстаивал Карл Роджерс (Carl Rogers). Нечто вроде этого убеждения может лежать в основе веры в то, что психиатр сможет лучше понять психопата, если например при помощи ЛСД он будет временно находиться в похожем (???) психическом состоянии. (Совершенно ложное представление о действии ЛСД - behaviorist-socialist)

Неважно, игнорирует ли только что изложенный мной подход к человеческому поведению какой-нибудь важный факт, или он не в состоянии принять во внимание "упрямый факт сознания" - всё это является частью стародавнего спора, который здесь не уладишь. Однако можно сделать два замечания относительно оценки доводов, получаемых прямой "интроспекцией" в психический аппарат. Знание следует отождествлять не с тем, чем предметы нам кажутся, а с тем, что мы с делаем с ними. Знание - сила именно потому, что оно является действием. То, как окружающий мир проникает через поверхность нашего тела, является лишь началом истории, и было бы бессмысленным без всех последующих деталей процесса. А они связаны с поведением. Астрономия не состоит в том, как небо выглядит для астронома. Атомная физика не является восприятием физиком событий внутри атома, ни даже макроскопических событий, из которых делаются выводы относительно мира атомов. Научное знание состоит в том, что люди делают в процессе прогнозирования и управления явлениями природы.

Второе замечание состоит в том, что знание зависит от личной истории. Философы часто настаивали на том, что мы не ощущаем разницы, пока нам до неё нет дела, и теперь начинают накапливаться экспериментальные данные в поддержку той точки зрения, что мы, вероятно, вообще ничего бы не знали, если бы в этом не было необходимости. Дискриминационное поведение, которое называется познание, возникает только при появлении определенных факторов подкрепления в отношении познаваемых вещей. Вероятно, мы оставались бы слепыми, если бы зрительные стимулы не имели для нас никакого значения, подобно тому, как мы не слышим все инструменты в игре симфонического оркестра по отдельности или не различаем все цвета на картине, до тех пор, пока не возникнет надобность сделать это.

Если эти два замечания сделать в отношении наших знаний о происходящем внутри самих себя, то мы получим интересные последствия. Вряд ли можно отрицать, что под кожей каждого из нас заключена небольшая часть Вселенной, и что она представляет собой отдельный микрокосм, к которому каждый из нас имеет особый доступ. Но этот микрокосм, с которым мы находимся в особом контакте, не может по этой причине иметь какой-то особенный физический или метафизический статус. И вот нам вероятно следует научиться наблюдать или «знать» о происходящем в этом внутреннем микрокосме так же, как мы учимся наблюдать или "знать" внешние события, и наше знание будет состоять того, что мы делаем с ними. Но общение, благодаря которому мы приобретаем такое поведение, в этом отношении ставит нас в особо невыгодное положение. Легко научить детей различать цвета, предъявляя им различные цвета и давая подкрепление в зависимости от правильности ответов, но гораздо труднее научить их различать между различными видами болей и недугов, так как информация о том, правильны ли их ответы или нет, гораздо менее надежна. Именно этот ограниченный доступ к миру под нашей кожей, а вовсе не его природа ответственна за великое множество метафизических измышлений.

Слова, которыми описывают происходящее внутри нас, как правило используются очень неточно. Большинство из них позаимствовано в первую очередь из описаний внешних событий. (Например, было показано, что почти вся лексика эмоций имеет метафорическое происхождение.) Последствия этого хорошо известны. Высказывания людей об их психических процессах, чувствах, потребностях и так далее очень ненадежны, как это больше всех остальных утверждают психиатры. Технические системы терминов, описывающие происходящее в микрокосме, мало походят на друг на друга. Различные школы интроспективной психологии подчеркивают различные особенности "внутреннего опыта", и лексикон одной из них может быть непонятен для других. Это же можно сказать и о различных динамических теориях ментальной жизни. Приверженцы одной «системы» могут проявить чрезвычайную убежденность в своем использовании терминов и в защите конкретного набора объясняющих наименований, но как правило, легко найти приверженцев другой, проявляющих такую же убежденнность в защите иной системы, возможно несовместимой с первой. Так же, как интроспективная психология сочла целесообразным тренировать наблюдателей в использовании терминов, относящихся к психическим явлениям, то и образование экспериментальных психологов, педагогов, психологов-практиков, психотерапевтов и многих других, занимающихся поведением человека, далеко не всегда свободно от некоторой доли индоктринации. Только таким путём удалось добиться того, чтобы описание психических явлений двумя или более людьми было доступно взаимному пониманию.

Психиатрия сам несет ответственность за то положение, что человеку не требуется осознавать чувства, мысли и тому подобное, что, как утверждается, влияет на поведение. Люди часто ведут себя так, как будто бы они думают или чувствуют определённым образом, хотя сами они и не могут сказать, что они это делают. Психические явления, которые не подтверждаются свидетельствами, получаемыми интроспективно, неизбежно характеризуются в терминах, и измеряются как поведенческие факты, из которых они выведены путём умозаключений. К сожалению, понятие психической деятельности сохранилось перед лицом таких свидетельств с опорой на понятие бессознательного. Возможно, было бы лучше вообще отвергнуть понятие ментального, как объяснительную фикцию, которая не выдержала решающее испытание. А те уловки умозаключений, с помощью которых якобы познаётся бессознательное, следует также проверить в их взаимосвязи с сознательной психикой. Оба понятия являются концептуальными структурами, отношения которых с наблюдаемыми данными подлежат тщательному пересмотру.

В долгосрочной перспективе истина устанавливается не аргументами, а эффективностью конкретной формулировки в плане продуктивных исследований. Примером такого исследования на психиатрических пациентах, которое делает упор на конечных пунктах нашей схемы, является уже упоминавшийся проект. Здесь не место для обсуждения технических деталей, но объяснение сути этого исследования может быть необходимо. В этих экспериментах пациенты участвуют от одного до нескольких часов в день, в одиночку, в небольшой удобной комнате. Их никогда к этому не принуждают, и они вольны уйти в любое время. В комнате находятся кресло и устройство, похожее на торговый автомат, которым управляют с помощью нажатия кнопки или вытягивания ручки. Машина выдает сигареты, конфеты или более существенную пищу, или же проецирует цветные фотографии на полупрозрачный экран. Большинство пациентов в результате начинают управлять автоматом, а затем продолжают заниматься с ним ежедневно в течение длительных периодов времени - возможно, год или больше. За это время их поведение получает "подкрепление" по различным "схемам" (например, раз в минуту или один раз на каждые 30 ответов) в связи с различными стимулами. Акты поведения регистрируются в смежной комнате в виде непрерывной кривой, которая считывается на манер электрокардиограммы и которая позволяет вести оперативный контроль и измерение частоты реагирования.

Уединение в этой небольшой комнате, конечно, не абсолютное. Пациенты не освобождаются от своих историй болезни, когда они входят в эту комнату, и до некоторой степени то, что они там делают, похоже на то, что они делают или делали где-то ещё. Тем не менее по прошествии определённого времени условия, созданные экспериментом, начинают регистрировать, так сказать, особую историю пациента, важные детали которой становятся известны. В этом небольшом и, разумеется, искусственном жизненном пространстве мы можем наблюдать изменения в поведении пациентов в зависимости от того, как мы изменяем факторы подкрепления, мотивацию, и в некоторой степени эмоции. В связи с этими переменными их поведение становится все более и более предсказуемым и управляемым или же - что характерно для психиатрических пациентов - это происходит со специфическими отклонениями от нормы.

Поведение пациента может напоминать таковое нормального испытуемого или подопытного животного, проявляющееся в ответ на аналогичные экспериментальные условия, или же может отличаться от него по простой количественной характеристике, например, запись может быть нормальной за исключением более низкой общей частоты реагирования. В других случаях акты поведения могут прерываться краткими эпизодами психоза. Экспериментальное управление внезапно прерывается вторжением постороннего поведения. В некоторых случаях удавалось увеличивать или уменьшать время, уходящее на эти перерывы, а также определить, когда во время всей сессии они будут происходить. Как и в аналогичных работах с другими организмами, такая количественная непрерывная регистрация поведения индивида в условиях контролируемого эксперимента позволяет иметь высокочувствительную базовую (нулевую) линию для наблюдения за действием лекарственных препаратов и различных форм терапии. Однако для наших сегодняшних целей важно то, что это позволяет применять к психиатрическим пациентам ту довольно точную формулировку поведения, полученную в результате гораздо более обширных экспериментов на подопытных животных в намного более благоприятных условиях контроля. Эта формулировка выражается в терминах ввода и вывода без какого-либо участия "внутренних состояний".

Иногда выдвигается возражение, что исследования такого рода низводят испытуемого человека до уровня подопытных животных. Множащиеся данные о закономерностях поведения человека, казалось бы, делают этот упрек еще убедительней. Медицинские исследования уже сталкивались с этой проблемой и дали следующий ответ: Благодаря параллельным опытам на животных стало возможно, по меньшей мере в нескольких случаях, сформировать более здоровое человеческое поведение человека, хотя на данном этапе мы не можем непосредственно применить этот результат.

Другим распространенным возражением является то, что мы якобы получаем наши результаты только чрезмерным упрощением условий, и что поэтому они не применимы в повседневной жизни. Но ведь всегда первоначальные эксперименты упрощены. И мы уже начали делать эти условия более сложными и продолжаем делать это по мере того, как это позволяет нам достижение повторяемости результатов. Можно усложнять без ограничений задачи, стоящие перед пациентом, и конструировать не только сложные интеллектуальные задачи, но и такие взаимодействия между системами поведения, которые наблюдаются в фрейдистской динамике.

Иногда жалуются на то упрощение, что в этой маленькой опытной комнате нет других человеческих существ (рядом с пациентом). Это, конечно, является преднамеренной предварительной мерой, так как гораздо сложнее управлять социальными стимулами и подкреплением, чем материальными. Но сейчас мы переходим к ситуациям, в которых один пациент наблюдает за поведением другого, работающего с устройством для опытов, или наблюдает за тем, как другой пациент одновременно получает подкрепление, и так далее. Еще в одном опыте поведение одного пациента получает подкрепление только тогда, когда оно определенным образом скоординировано с поведением другого. А методики для достижения чрезвычайно ярко выраженных конкуренции и сотрудничества между двумя или более индивидами уже давно выработаны на подопытных животных и их можно применить к данной ситуации.

Этот проект, конечно, лишь сделал первые шаги в изучении ненормального поведения. Но по всему ходу его осуществления для нас была очевидна целесообразность следовать только наблюдаемым данным. Независимо от того, сочтёте ли вы полученные нами данные значительными или нет, им свойственна специфическая простая объективность. По меньшей мере мы можем сказать: вот что психически больные индивиды делали в этих обстоятельствах, а вот что они не смогли сделать в тех обстоятельствах, в которых результат был бы совсем другой, если бы они были нормальными людьми.

Хотя мы были в состоянии описать и интерпретировать поведение, наблюдавшееся в экспериментах, без ссылки на "внутренние" феномены, такие ссылки, конечно, не запретишь. Кто-то другой может предпочтет сказать, что то, что мы на самом деле делаем, это - манипулирование привычками, потребностями, и так далее, и наблюдем изменения в структуре личности, силу "эго", количество доступной психической энергии и так далее. Но преимущество этих словес по сравнению с более скупым описанием становится все более трудно продемонстрировать в качестве доказательства их эффективности по мере того, как растет объем объективных результатов. В светлом будущем, которое теперь намечается для исследований в области психиатрии, мы должны быть готовы к тому, что все большее внимание будет уделяться непосредственно наблюдаемым данным, а теориям человеческого поведения придется соответственно видоизмениться. Не исключено, что "психический аппарат" и всё, что под ним подразумевается, будет забыто. Тогда станет более чем просто рабочей гипотезой заявление (и тут я в конце концов возвращаюсь к заголовку моего выступления), что ненормальное поведение, как любое поведение вообще, является частью мира наблюдаемых явлений, к которому применимы мощные методы естественных наук, и они-то являются адекватными для его понимания.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Хотя эта статья была написана для аудитории, почти полностью состоявшей из психиатров, она не более, чем элементарная лекция по бихевиоризму. Я обнаружил, что она необходима, судя по реакции психиатров Бостона на исследование, описанное в конце этой статьи. Исследование было проведено в Центральной больнице штата Массачусетс в Уолтхэм. Д-р Гарри Соломон, работавший тогда в психиатрической больнице Бостона, сотрудничал со мной в создании этой лаборатории, а д-р Огден Р. Линдсли взял на себя непосредственное руководство, и большая часть общего планирования и каждодневного проведения экспериментов является его заслугой.

Несмотря на то, что аргументация в пользу бихевиоризма, как мне кажется, представлена здесь гораздо более подробно, чем это обычно делалось в то время, более подробные объяснения можно найти в статье "Почему я не когнитивный психолог" (см. главу 8), опубликованной на 20 лет позже."*

Источник: http://behaviorist-socialist-ru.blogspot.de/2013/01/blog-post.html