«Запоздалый роман»
Tы всю свою долгую и безрадостную жизнь руководствовалась фразой «Всё, что ни делается, — всё к лучшему». Боже, как же ты была неправа...
Сейчас, глядя на стремительно меняющийся мир вокруг и свой блёклый, лишённый красок жизненный путь, ты понимаешь, что ничего уже не вернуть... Тебе, как и всем, давался лишь один шанс прожить эту жизнь так, чтобы в старости ни о чём не жалеть.
Но вот за плечами уже шестой десяток, а ты всё там же, где была в восемнадцать, и в тридцать, и в сорок...
В юности учёба, никаких друзей (ну, разве что одна-две подруги, чтобы не было скучно в библиотеке), никаких свиданий и компашек. Затем смерть отца, долги и кредиты, шёлкоткацкая фабрика в Томиоке, первый неудачный брак, развод через три года, переезд в Токио, новый муж и безуспешные попытки завести детей...
Сейчас, оглядываясь назад, ты острее чувствовала то удушливое одиночество, которое, казалось, преследовало тебя всегда. Люди рядом не те, время не то, и ты словно бы чужая для этого мира.
Второй муж ушёл, а ты не стала держать. Тебе было уже сорок пять лет, и ты открыла свой магазин тканей. Для бизнеса ты оказалась тоже непригодной, и через пару лет пришлось объявить о банкротстве и уйти в ателье.
Но вот годы прошли, твои волосы стали жёсткими и поседели на висках. Лицо, когда-то щедро обсыпанное пудрой, теперь было покрыто морщинами. Уголки твоих губ опустились вниз, а в глазах стояла застарелая печаль, даже когда ты улыбалась. Такой взгляд был только у одиноких стариков.
Ты брела по тихой улочке, прижимая к груди свёрток с заказом. Обычно хозяйка вызывала курьера — парнишу на велосипеде, — но сегодня ты вызвалась отнести юкату сама, потому что адрес был по пути к твоей съёмной комнатушке, куда ты направлялась после ночной смены.
Поправив персиковую шаль на плечах, ты тактично постучала в ворота. Открыл мальчишка с леденцом за щекой. Ты вежливо улыбнулась, увидев его отросшие светлые пряди. И молодёжи удобно с такими длинными волосами ходить? Эх, в твоё время парни стриглись коротко и стремились быть похожими на мужчин.
— Дедушка хочет посмотреть, — пробурчал он сквозь леденец, провожая тебя в дом. — Мы заказали эту юкату в подарок.
— Хороший подарок, — спокойно ответила. — Наверное, для твоей мамы?
Мальчик остановился и посмотрел на тебя пронзительным взглядом. Его голос из ребячливо-ленивого стал ровным:
Ты заморгала подслеповатыми глазами и почувствовала, как стыд охватывает до дрожи, заставив лицо покраснеть. Такой маленький, а уже без мамы...
Прежде чем ты успела принести извинения, двери сёдзи распахнулись, и на пороге появился коренастый низкорослый мужчина с суровым лицом и густыми седыми усами.
— Манджиро! — гаркнул он. — Почему не в школе, а? Ты видел, сколько время?
— Я жду Кенчика, чтобы пойти вместе, — протянул он, катая леденец от щеки к щеке.
— Ноги в руки и бегом! — Мужчина стукнул бамбуковой палкой по дверному косяку.
Ты невольно вздрогнула. Мальчишка упорхнул за ворота, насвистывая песенку. Мужчина вздохнул, а затем словно бы заметил тебя. Он резко выпрямился, и выражение его лица смягчилось. Поклонившись друг другу, вы прошли в дом, где ты разложила на столе юкату нежно-розового цвета ручной работы. Заказчик остался доволен и отдал тебе йены. Когда ты потянулась за деньгами, ваши пальцы ненадолго соприкоснулись, и ты покраснела, как девочка.
— Ой, ну... — ты занервничала, не зная, на что смотреть. Для своего возраста Мансаку Сано был хорош собой, а по крепости тела мог соперничать с мужчинами моложе. Строгий и жёсткий, будто кремень. С таким супругом как за каменной стеной. — Мне пора.
— Останьтесь на чай, сударыня, — вдруг сказал он.
Ты посмотрела на него ошалелыми глазами и от неловкости смяла края своей шали.
— Нет жены, — не моргнув глазом, признался Мансаку.
Ты почувствовала себя так же неловко, как и перед Манджиро. Странно... Дом большой, и детки есть, а ни жены, ни мамы... Неужели он с ними один?
— А ваш... — Мансаку смущённо прочистил горло, — ...ваш муж вас не ждёт?
— Меня давно уже никто не ждёт, — с грустной улыбкой ответила ты. — Дома, кроме кошек, никого и нет.
Мансаку с серьёзным видом кивнул.
На кухне стол был неприбран после завтрака. Тарелки с остатками глазуньи, хлебные крошки, капли чая, кое-где рассыпан сахар и хлопья. Мансаку смутился, тысячу раз принёс извинения и, ворча, стал торопливо прибираться, но ты остановила его с мягким смешком.
— У вас дом полон деток, это ли не счастье?
— А, сударыня... Иногда мне кажется, что они как трава в поле растут.
Ты отставила в сторону грязные тарелки и села, снимая с себя шаль. Хорошо, что вчера ты решила принарядиться на работу и сейчас сидела в строгом платье кораллового цвета. Вот бы ещё на голове не было безобразия, стыдно-то как...
Пока Мансаку отвернулся, чтобы поставить чайник, ты быстро пригладила волосы с проседью и поправила заколку с искусственными камнями.
— Вы шьёте по ночам? — спросил он, усаживаясь напротив.
— Приходится, — пожаловалась ты. — Возраст не тот, но что поделать, если рук не хватает... Молодёжь сейчас не хочет заниматься тем, чем занимаемся мы.
Мансаку важно покивал, поглаживая усы.
— Но вы бы всё-таки берегли себя, сударыня. В нашем возрасте тяжело в одиночестве... Особенно женщине.
Ты печально улыбнулась, посмотрев на свои руки. Морщинистые и исколотые иглой, пахнущие ромашковым кремом... Когда-то на этом пальце было надето обручальное кольцо.
Мансаку поставил перед тобой чашку с ароматным чаем, и ты, погружённая в свои невесёлые мысли, потянулась к ручке, когда на несколько мгновений твои пальцы легли на его. Тебя прошибла молния, ты подняла на него глаза и почувствовала, как лицо становится горячим и красным.
Мансаку тоже смутился и резко замахал узловатыми руками, застенчиво топорща усы:
— Случайность, сударыня! Простите старого дурака.
— Ну что вы, — ты неловко хихикнула и отпила из чашки. — Мы уже давно не школьники, чтобы так смущаться.
Разговор пошёл бодрее. Ты узнала, что Мансаку был тхэквондистом с чёрным поясом, который подался в тренера и открыл своё додзе. Что у него двое несовершеннолетних внуков под опекой, и он хотел бы воспитать их достойными людьми.
— С сыном я... просчитался, — он сжал кулак, стараясь не смотреть тебе в глаза. — Кобелина тот ещё вырос. Внучка-то от любовницы, а невестку я похоронил. Уж извините, что такую грязь вам рассказываю.
Ты сокрушённо покачала головой. После ночной смены клонило в сон, но этот неловкий разговор между двумя стариками на захламлённой кухне сейчас казался таким важным и нужным, что ты забыла об усталости.
— Можете не рассказывать. У меня было два брака, и в обоих измены.
— А? — Мансаку вздёрнул кустистую бровь и подлил тебе чая. — Вот падлы какие...
— Вам тоже нелегко приходится, — твой голос стал звучать более робко. — Такая ответственность...
— Я не боюсь ответственности, — Мансаку улыбнулся, почувствовав твою нерешительность. — Но я не могу дать внукам всё, в чём они нуждаются. Вот подарю я Эмме юкату: вы, мадам, как женщина, скажите мне, девочке это понравится?
Твои накрашенные брови взлетели вверх:
— Ещё как понравится. Девочки часто заказывают у меня такие. Можно брать напрокат, но когда такая красота есть в гардеробе, это всегда интереснее. Я бы ей ещё хаори в тон сшила, если вдруг холодно...
— Очень мило с вашей стороны. И руки у вас золотые. Небось внуки ваши всегда в обновках.
Ты почувствовала, как чай встал поперёк горла, но вежливо улыбнулась.
Спустя полчаса, когда выпивать третью чашку было бы моветоном, ты почтительно поклонилась Мансаку и поспешила уйти. По дороге домой твоё сердце билось так громко, что в ушах был слышен глухой стук.
Вечером двадцать пятого ноября ты снова появилась на пороге дома Сано со свёртком в руках. Ты хотела извиниться за вторжение, передать поздравления девочке и благодарность за чай, но за спиной Манджиро появился Мансаку и настойчиво пригласил тебя внутрь.
Дальше дело шло своим чередом. К юкате, сшитому на заказ в ателье, ты добавила хаори с розовыми пионами ручного пошива. Эмма оказалась очень доброй и милой девочкой, которая отвесила тебе поклон, а затем обняла. Ты застыла, неловко погладив её по плечу.
Вместе вы накрыли на стол, и ты научила Эмму добавлять в соус для сукияки взбитое яйцо для мягкости вкуса.
Когда Манджиро довольный плюхнулся на стул, ты шутливо погрозила ему пальцем:
— От тебя за километр машинным маслом пахнет.
— А от вас ромашкой и чебрецом, — Манджиро неловко почесал подбородок, покраснев.
— А от дедушки как будто он ведро парфюма на себя вылил, — заговорщическим шёпотом сказала Эмма.
— Я видел, как он побежал усы подстригать.
Весь ужин дети хитро переглядывались, а иногда и вовсе хихикали, прикрыв рот рукой, пока Мансаку не отправил их спать. Он не проронил ни слова за всё это время и только важно жевал, пока ты расспрашивала Эмму про школу, а она тебя — про одежду и шитьё.
Оставшись с ним наедине, ты попыталась занять руки тарелками, но он тут же вызвался тебе помочь.
— Обычно всё это делает Эмма, да? — догадалась ты. — Девочке её возраста ещё рано заниматься бытом...
Мансаку пристыженно промолчал, но потом ответил.
— Что поделать, я один не справляюсь. А у Манджиро трудный возраст. Постоянно спит, палец о палец не ударит. Был бы жив его брат, он бы построил его, конечно.
— Ах, у вас был ещё один внук?
Мансаку поджал губы, и ты заметила, каким нечитаемо пустым стал его взгляд.
Весь дом погрузился в сонную темноту, и только возле вас тёплым светом горела настольная лампа. Вы сидели плечом к плечу, пока Мансаку листал семейный альбом — вещь сокровенную и глубоко важную для него — и вполголоса рассказывал тебе о каждой фотографии.
Ты стирала дрожащей рукой катящиеся по щекам слёзы. И не потому что кого-то на этих фотографиях уже не было в живых — в твоём возрасте смерть воспринималась уже не так трагично, — а потому что человек перед тобой, кажется, тоже о многом жалел, оглядываясь назад. У тебя детей и внуков не было, а он их потерял. Это разная боль, разные сожаления, но ты всё равно чувствовала духовную связь между вами.
Может, ещё не поздно? Просто дать себе и своей жизни шанс.
Окутанные уютной дремотой, вы так и уснули, прижавшись друг к другу. Твоя седая голова склонилась к его крепкому плечу, а в его руках остался раскрытым семейный альбом.