-
Конечно, можно отнести это на счет депрессии. Но тогда надо признать, что я пребываю в ней всю свою сознательную жизнь и что именно она помогла мне состояться как человеку…
История это политика обращенная в прошлое
Темно-желтая пара Липпанченки напомнила незнакомцу темно-желтый цвет обой его обиталища на Васильевском Острове — цвет, с которым связалась бессонница и весенних, белых, и сентябрьских, мрачных, ночей; и, должно быть, та злая бессонница вдруг в памяти ему вызвала одно роковое лицо с узкими, монгольскими глазками; то лицо на него многократно глядело с куска его желтых обой. Исследуя днем это место, незнакомец усматривал лишь сырое пятно, по которому проползала мокрица. Чтоб отвлечь себя от воспоминаний об измучившей его галлюцинации, незнакомец мой закурил, неожиданно для себя став болтливым:
— «Звук шума на „и“, но слышится „ы“…»
Липпанченко, осовелый, погрузился в какую-то думу.
— «В звуке „ы“ слышится что-то тупое и склизкое… Или я ошибаюсь?..»
— «Нет, нет: нисколько», — не слушая, Липпанченко пробурчал и на миг оторвался от выкладок своей мысли…
— «Все слова на еры тривиальны до безобразия: не то „и“; „и-и-и“ — голубой небосвод, мысль, кристалл; звук и-и-и вызывает во мне представление о загнутом клюве орлином; а слова на „еры“ тривиальны; например: слово рыба; послушайте: р-ы-ы-ы-ба, то есть нечто с холодною кровью… И опять-таки м-ы-ы-ло: нечто склизкое; глыбы — бесформенное: тыл — место дебошей…
Незнакомец мой прервал свою речь: Липпанченко сидел перед ним бесформенной глыбою; и дым от его папиросы осклизло обмыливал атмосферу: сидел Липпанченко в облаке; незнакомец мой на него посмотрел и подумал «тьфу, гадость — татарщина»… Перед ним сидело просто какое-то «Ы»…
С соседнего столика кто-то, икая, воскликнул:
— «Извините, Липпанченко: вы не монгол?»
— «Почему такой странный вопрос?..»
— «Во всех русских ведь течет монгольская кровь…»
А к соседнему столику привалило толстое пузо; и с соседнего столика поднялось пузо навстречу…
— «Быкобойцу городских боен… Присаживайтесь…»
— «Половой: поставь-ка „Сон Негра“…»
И трубы машины мычали во здравие быкобойца, как бык под ножом быкобойца.
Рот закрыл, рабочее место убрано
Но не было единого Аблеухова: был номер первый, богоподобный, и номер второй, лягушонок. Оттого-то все то и произошло.Что же произошло? В Софье Петровне Николай Аполлонович-лягушонок увлекся глубоким сердечком, приподнятым надо всей суетой; не крохотным лобиком — волосами; а божественность Николая Аполлоновича, презирая любовь, упивалась цинично так мелопластикой; оба спорили в нем, кого любить: бабенку ли, ангела ли? Ангел Софья Петровна, как ангелу естественно подобает, возлюбила лишь бога: а бабенка запуталась: неприятной улыбкой она сперва возмущалась, а потом она полюбила именно это свое возмущение; полюбивши же ненависть, полюбила гаденьгаденькую улыбку, но какою-то странной (все сказали бы, что развратной) любовью: что-то было во всем этом неестественно жгучее, неизведанно сладкое, роковое.
Интеллектуал — это человек, который нашел кое-что интереснее секса
Свобода слова неизбежно ведет к его инфляции
Если уж ты используешь литературу для того, чтобы хотя бы в мечтах потрахаться с капитаном футбольной команды или красивым актёром, которые в реальности никогда не променяли бы своих загорелых чирлидерш на влажную от холода мышь, потерявшую ключи от двери в свой богатый внутренний мир, то почему бы не дать волю чувствам и не устроить оргию?
Рэнд сочетала еблю с капиталистическими гимнами только потому, что ей было стыдно писать исключительно о ебле. Стыдясь этого бурного желания и пытаясь сделать вид, что перед нами не женский роман, а серьёзная апология капитализма, Алиса Зиновьевна достигла невероятного мастерства маскировки
Залог счастливой старости это умение договориться с собственным одиночеством
В полном моральном и физическом упадке
Память – это инструмент. Память – это гид прошлого по будущему.
В конце концов, если вы не ведущий актер в собственной драме, вы играете эпизодическую роль в чужой, и вам вполне может быть поручена роль мрачная, одинокая и трагичная.
Люди созданы, чтобы их любили, вещи - чтобы ими пользовались. Сейчас все наоборот: вещи любят, а людьми пользуются
Как люди охотно обманываются, как любят они пророков, вещателей, какое это стадо!
Еще главенствует вера, что человечество к рассвету ведет прогресс технологий. Это колоссальное заблуждение: сегодня можно увидеть каннибала, который, сидя на корточках, по мобильнику зовет соседа: приезжай, мы сварили очень вкусного европейца. Вот такой графичный, но очень наглядный пример. Научные знания аккумулятивны, мы их все время расширяем - скажем, чтобы из мужчины с помощью гормональных ухищрений сделать женщину. Но не аккумулятивна этика, и в любой момент любая цивилизация может рухнуть. Как бы высоко человек ни поднялся, его можно сделать животным за три часа.
Закат Европы начался, когда права человека поставили выше обязанностей. Это стало началом отмены культуры. Культура - это обязанность. Культурный человек несвободен. Свободнее всех - дикарь.
С чего начинается память -
с берез?
С речного песочка?
С дождя на дороге?
А если - с убийства!
А если - со слез!
А если - с воздушной
тревоги!
А если с визжащей пилы в облаках,
Со взрослых, в пыли распростертых!
А если с недетского знания -
как
Живое становится мертвым!
И в пять,
и в пятнадцать,
и в двадцать пять лет
Войной начинается память.
...Я не видал жены семнадцать лет.
Летают люди даже через полюс,
Но нам с женой
не продадут билет
На пароход,
на самолет,
на поезд.
Мы, как ножом,
разрезаны рекой
И, с двух сторон
дойдя до переправы,
Соединиться не имеем права.
Семнадцать лет -
как есть закон такой!
Дочь родилась там,
без меня.
Жена состарилась там,
без меня.
Сын стал солдатом
без меня.
Все без меня там.
Все без меня...