-
Не кино, а говнА на лопате. Здоровое питание всегда несъедобное.
В некотором смысле нам повезло, что наше тело и удовлетворение его потребностей и функций играют такую важную роль в нашей жизни; эта физическая оболочка создает буфер между нами и парализующим разум осознанием того, что всего несколько лет существования отделяют рождение от смерти.
Мы способны на величайшее добро и величайшее зло, проблема в том, что мы часто не можем отличить одно от другого, когда нам это удобно.
Дети, конечно, начинают жизнь с чувством удивления и способностью испытывать абсолютную радость от таких простых вещей, как зелень листа, но по мере того, как они становятся старше, смерть и разложение начинают постепенно проникать в их сознание и незаметно подтачивать жизнерадостность.
В поршневской модели «разум» возник именно как способность сопротивляться давлению «воли» — как чужой, так и своей собственной. «Воля» работает на стимулировании рефлекторных реакций — «разум», в свою очередь, есть в первую очередь механизм их торможения (и, соответственно, способность к построению ранее отсутствовавших в мозгу нейронных цепочек, потому что рефлексы, наоборот, включают только уже существующие). То есть «разум» изначально не есть механизм власти, он есть механизм освобождения. И в основе своей он остаётся таковым даже тогда, когда условный «альфа» использует его для изобретения новых механизмов доминации.
То есть «волевой» человек есть, с одной стороны, царь природы, но в то же время раб своих рефлексов. И, наоборот, «разумный» не может никем управлять, часто даже самим собой, но зато и подчинить его задача куда более сложная, чем поработить неразумного. И из этого, кстати, в контексте войны следует, что разума может хватить для того, чтобы противостоять давлению врага, но вот для того, чтобы стать победителем, одного только разума не хватит: нужна именно звериная воля паранойяла.
Посмотрите, что четыре скандальные жабы сделали с этой знаменитой гадюкой
Легко понять против чего ты борешься, сложнее понять за что ты борешься
то самое колосящееся русское поле, на котором ничего, кроме боли и отчаяния, не произрастает
Если сравнить живых с умершими, то живые говно
ИИ изначально, по своей природе враждебен человеку, принимающему решения, но не потребителю. Использование алгоритмов и LLM-моделей вне военного контекста основано на допущении, что истинность и ценность культурных или социальных фактов настолько же объективно измерима, как и тяга истребителя — можно подсчитать, скажем, соотношение расходов и доходов. ИИ не нужно быть "лучше" или "более умелым", чем человеческому специалисту, достаточно того, что он будет приносить прогнозируемую прибыль контентом приемлемого качества.
Кинематограф — искусство гораздо более народное, чем письменная литература, и, в отличие от живописи, поэзии, театра и музыки, происхождения не религиозного, а развлекательного (если хотеть выразиться недоброжелательно, можно сказать, что родом он не из храма, а из балагана).
Эпос — жанр феодально-аристократический. Это жанр военной феодальной аристократии, которая повествует о своих подвигах. Он базируется на эстетической категории возвышенного. Строго говоря, роман в той форме, в какой мы его знаем, это уже произведение третьего сословия. Это, говоря на языке марксизма, буржуазное искусство. Тем более это верно для массового развлекательного кинематографа. Его основная эстетическая категория — не возвышенное, а трогательное, не героическое, но сентиментальное.
Особая разновидность дежавю, двойное ощущение проживаемого шепотом отставало на шаг от официального расписания.
хоть и не безнадежен, но абсолютно факультативен
люди без свойств пробуются на роли без затей, спят друг с другом и еще с тем парнем, пьют просекко до, курят вейп после, говорят о себе, вроде бы у них душа болит. Такой обесточенный экзистенциализм
Все герои внешне похожи на стульчак для унитаза - чтобы начальству из ФСБ было комфортнее присесть на историю.
Каждый эмигрант из восклицательного знака превращается в вопросительный.
Хруст французской булки заглушает шум времени, превращаясь затем в белый шум на сером фоне
В январе на улицах вода,
темень с чадом.
Не увижу неба никогда
сердцем сжатым.
У меня из горла — не слова —
боли комья.
В жизни так еще не тосковал
ни по ком я.
Ты стоишь, как Золушка, в снегу,
ножки мочишь.
Улыбнись мне углышками губ,
если можешь.
В январе не разыскать следов.
Сны холонут.
Отпусти меня, моя любовь,
камнем в омут.
Мне не надо больше смут и бед,
славы, лени.
Тихо душу выдохну тебе
на колени.
Упаду на них горячим лбом.
Ох, как больно!
Вся земля — не как родильный дом,
а как бойня.
В первый раз приходит Рождество
в черной роли.
Не осталось в мире ничего,
кроме боли.
И в тоске, и в смерти сохраню
отсвет тайны.
Мы с тобой увидимся в раю.
До свиданья.